На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль – ну да, ты знаешь его, – в воскресенье после Рождества был пир, и приглашены были все жители Леннеберги – от мала до велика. Матушка Альма, мама Эмиля, славилась своими вкусными блюдами. Даже пастор и пасторша охотно бывали на пирах в Каттхульте. Не говоря уж об учительнице, которая была просто сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее. Ведь это куда веселее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.

Да, снега в тот день выпало много. Альфред, каттхультовский работник, все утро проездил на снегоочистителе, а Лина, служанка в Каттхульте, тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слишком много снега.

Услыхав звон колокольчиков, Эмиль и его маленькая сестренка Ида бросились к окну кухни. Уже начали подъезжать на своих санях гости. Только учительница прикатила на финских санках, потому что у нее не было ни собственных саней, ни лошади. Но она все же радовалась, как жаворонок, это было видно издалека.

– Сдается мне, будет весело, – сказала маленькая Ида.

Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, погладил ее по головке.

– Да, будем надеяться, – сказал он. – Еще бы не весело, ведь все эти пиры влетают нам в копеечку!

– В копеечку! Ничего не поделаешь, – сказала мама Эмиля. – Нас ведь всюду приглашают, так что теперь – наш черед.

И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир. И во многом – благодаря учительнице. Она была молодая, жизнерадостная и страх до чего находчивая. И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начинался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока подадут еду, учительница сказала:

– Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.

Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и не слыхивали. Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:

– Поиграть в снежки? Это что еще за дурацкая затея?

Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег. Вот это жизнь так жизнь, эх! За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые были на пиру, – тоже очень оживившиеся. А учительница, в плаще и галошах, отважная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти во двор.

– А что, никто из родителей не желает пойти с нами? – поинтересовалась она.

– Мы, верно, еще не совсем чокнутые, – ответил папа Эмиля.

Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все. Она тайком выбралась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть в снежки. И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.

Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу, надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все стороны снежки. Никогда еще ни одна служанка не вела себя так на пиру в Леннеберге.

– Антон, – сказала мама Эмиля мужу. – Сейчас же пойди и приведи Лину. Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.

Папа Эмиля, ворча, натянул сапоги. Разве можно допустить такое безобразие, когда сам Антон Свенссон, церковный служка, устраивает пир!

И он тоже вышел на заснеженный двор. Уже начало смеркаться, а легкий снежок все продолжать падать. Никто не обратил на папу Эмиля ни малейшего внимания. Все только горланили и смеялись. А хуже всех вела себя Лина. Ну и, понятно, Эмиль. Он швырялся снегом во все стороны, так что казалось, будто вьюга метет. Внезапно он так сильно и метко запустил снежком в окошко овчарни, что раздался страшный звон: стекло разлетелось на мелкие осколки.

– Э-э-э-миль! – закричал тут же его папа.

Но Эмиль ничего не видел и не слышал.

И тут вдруг папа тоже получил сильный и меткий удар. Это невозможно себе даже представить: снежок попал прямо в разинутый рот папы Эмиля. А Эмиль этого даже не заметил.

До чего же жалко было церковного служку из Каттхульта! Он не мог больше кричать на Эмиля и не мог призвать к ответу Лину, хотя и то, и другое было крайне необходимо. Единственное, что мог выдавить из себя папа, было:

– Эх-эх-эх!

Что ему, бедняге, делать? Учительница заметила его, когда он промчался мимо нее, и радостно закричала:

– Ой, как хорошо! Батюшка Антон тоже хочет поиграть с нами в снежки?!

Тогда совершенно обезумевший папа Эмиля быстро юркнул в столярную и там попытался вытащить снежок изо рта. Но ничего не получилось! Снежок застрял во рту, как пушечное ядро. Снежки-то Эмиль лепил крепкие!

«Ладно, буду стоять здесь как чучело, пока он не растает», – подумал папа Эмиля, кипя от злости.

Но в это время мимо пробегал в снежной круговерти Эмиль, и он заметил вдруг отца.

– А, папа! Почему ты тут стоишь? – спросил Эмиль.

– Эх-эх-эх, – прокряхтел его папа.

– Что с тобой? – удивился Эмиль. – Ты никак заболел?

Тут папа Эмиля, схватив сынишку за воротник, швырнул его в столярную. И, издав последний кровожадный вопль: «Эх-эх-эх!» – он заложил дверь на засов, оставив Эмиля один на один с самим собой – осознавать, что натворил он на этот раз.

Папа же Эмиля, окончательно измученный залетевшим ему в рот снежком и нуждаясь хоть в какой-нибудь помощи и утешении, пробрался окольным путем на кухню.

Мама Эмиля стояла у плиты среди котелков и сковородок и готовила соус для телячьего жаркого. А услыхав, что дверь за ее спиной отворилась, она, конечно же, решила, что явилась Лина. Она повернула голову, чтобы сказать служанке пару теплых слов. Но на пороге стояла вовсе не Лина.

Угадай, закричала ли мама Эмиля от ужаса, увидев в дверях привидение? Да, ясное дело, это было привидение, с вытаращенными глазами и разинутой пастью, в которой светилось что-то страшно белое! О, как безумно стонало это привидение:

– Эх-эх-эх!

Мама Эмиля испугалась так, что вся тоже побелела. Но потом-то она увидела, кто это! Это был ее Антон, и никто иной!

Он беспомощно тыкал пальцем в то, что торчало у него во рту. И когда мама Эмиля поняла, что это – снежок, она разразилась диким хохотом.

– Старый ты дурень! Играть в снежки, как мальчишка! Совсем, что ли, рехнулся?

Но в ответ раздалось лишь «Эх-эх-эх! «, звучавшее с такой угрозой, что она не решилась больше вымолвить ни слова.

Между тем Эмиль сидел в столярной. Там было уже довольно темно, и он не мог вырезать деревянного старичка, как он обычно делал после очередной проделки.

«Ничего, я вырежу его завтра!» – подумал он.

Эмиль оглядел всех своих старичков, которые теснились на полке. Их было теперь уже несколько сотен, а новые появлялись один за другим по мере того, как Эмиль совершал свои новые проделки.

Были такие люди, которые охотно купили бы некоторых его старичков. Например, пастор. А одна богатая дама из Виммербю пыталась выторговать всю его коллекцию. Но Эмиль не желал ничего продавать. К тому же Альфред советовал ему сохранить своих старичков, пока Эмиль не станет взрослым.

– Подаришь их своим детям, если у тебя будут хоть какие ни на есть, – посоветовал Альфред.

– Ясное дело, будут, это точно, – заверил его Эмиль.

Теперь, сидя в столярной, он страшно радовался своим старичкам. Но вдруг неожиданно явилась маленькая Ида и выпустила его на свободу.

– Пора обедать, – сказала маленькая Ида.

Да, и вправду, пора обедать! Пора наесться до посинения. Сначала гостей ожидал огромный шведский стол со множеством сортов селедки и колбас, солений и варений, и омлетов, и прочих лакомых блюд. Затем телячье жаркое с картофелем и сливочным соусом, а под конец сырная лепешка с вишневым вареньем и взбитыми сливками.

Первой на всех пирах накладывала себе еду жена пастора. Так поступила она и на этот раз. А затем уже другие леннебержцы налетели на стол, как стая голодных ворон.

Все ели и ели без конца, ели так, что можно было задохнуться или лопнуть. А потом они просто сидели за столом, отяжелевшие и неподвижные, почти не в состоянии разговаривать друг с Другом.

Однако учительнице это было не по душе. Теперь ей захотелось, чтобы все играли в разные игры.

– И никому не удастся улизнуть! – заявила она. – Все должны участвовать в игре!

Потому что это хорошо, когда родители играют со своими детьми. Да, это, по правде говоря, просто необходимо, уверяла она.

И она в самом деле заставила всех плясать вокруг елки. Даже солидные старики-крестьяне и толстые матушки-крестьянки бегали, согнувшись, вокруг елки и пели так, что просто гром гремел:

Виппен-типпен пек лепешки, Пек лепешки я, Собралась у нас в пекарне Целая семья.

Мама Эмиля также отплясывала живо и в свое удовольствие. Потому что раз уж так необходимо играть со своими детьми, она хотела, в самом деле, сделать все, что в ее силах. Папа Эмиля не плясал. Но он стоял там и смотрел на пляшущих, и вид у него был очень довольный. Частично оттого, что он с помощью мамы Эмиля и небольшого количества теплой воды освободился от злосчастного снежка. А частично оттого, что гости его так радовались и были так оживлены.

Но настоящее веселье было еще впереди. Потому что, когда все наплясались вволю, учительница решила, что теперь, пока они отдыхают, им надо играть сидя. Она знает одну такую игру – очень веселую, сказала учительница. Игра называлась: «Поеду в город и раздобуду себе женишка!» А теперь все должны научиться, как играть в эту игру.

– Сядь сюда, Лина! – пригласила служанку учительница, показав на стул, поставленный ею посреди горницы.

Лина не знала, что из этого получится, но уселась, хихикая, на стул, как ей и велели.

И тогда учительница сказала:

– Теперь говори: «Поеду в город и раздобуду себе женишка! « Лина еще громче захихикала, но послушно повторила эти слова. И посмотрела на Альфреда, сидевшего в углу.

Тут Альфред поднялся.

– Пожалуй, надо мне сходить на скотный двор, посмотреть, что там и как, – произнес он.

И мигом, не успели оглянуться, как он уже скрылся за дверью, да, да! Он боялся, что попадется! И все-таки он и не подозревал, какая это коварная игра.

Учительница достала откуда-то старую меховую шапку и нахлобучила ее Лине на глаза. Для того, чтобы Лина вообще ничего не видела.

– Итак, – сказала учительница, – ты была в городе и раздобыла себе женишка!

И она показала пальцем на пастора. Подумать только, как она посмела!

– Это он? – спросила учительница.

– Откуда мне знать? – отчаянно прыснула со смеху Лина прямо в шапку.

– Ты должна сказать «да» или «нет», – рассердилась учительница. – Я буду тыкать пальцем во всех этих господ подряд, и одному из них ты должна сказать «да»!

Тут она показала пальцем на торпаря из Кроки.

– Это он? – спросила учительница.

И Лина тотчас же попалась на удочку и в неразумии своем сказала «да».

Тогда учительница стащила с нее шапку и сказала, что теперь Лина должна подойти и поцеловать торпаря из Кроки.

– Никогда в жизни! – заявила Лина.

– Тогда тебе придется заплатить штраф в десять эре, чтобы откупиться,

– возразила учительница. – Такая уж это игра!

Но папе Эмиля игра пришлась не по вкусу:

– Никогда ничего подобного не слышал! – возмутился он. – И это таким вот дурацким фокусам обучают у вас в школе?!

Но все, кто был на пиру, сочли игру очень веселой. Теперь абсолютно все до единого желали видеть, как Лина целует торпаря из Кроки. Да, да, ведь у нее не было десятиэровой монетки, чтобы откупиться.

– Была не была, – решилась Лина и отпустила поцелуй с такой быстротой, что он никому не доставил радости, и меньше всех – торпарю из Кроки.

Но в дальнейшем дело пошло куда лучше. Потому что началось то, что в дальнейшем во все времена стало называться в округе «великий поцелуйный пир в Каттхульте».

– Все должны участвовать в игре! – снова заявила учительница, и все целовались и были счастливы. Но когда подошла очередь пастора, папа Эмиля аж весь затрясся, не слишком ли далеко зашла вся эта игра? А вообще-то пастору выпало на долю поцеловать маму Эмиля.

Но он всего-навсего взял ее руку и поцеловал так учтиво и благородно, что мама Эмиля почувствовала себя чуть ли не королевой.

А потом меховую шапку нахлобучили на глаза торпарю из Кроки.

– Я поехал в город раздобыть себе невесту, – с глубокой надеждой и ожиданием сказал он.

Но, стянув с себя шапку и увидев, что ему надо поцеловать пасторшу, он решительно заявил:

– Ну уж нет, плачу сколько угодно, только чтоб откупиться!

Какие злые слова! Потому что даже самые-пресамые уродливые и чрезмерно толстые пасторши расстраиваются, если кто-нибудь так говорит.

Учительница, конечно, тоже расстроилась, когда торпарь из Кроки так опозорил жену пастора. Но она попыталась сделать вид, что его попытка откупиться пришлась весьма кстати.

– Понятно, милый батюшка из Кроки думает о бедняках из богадельни! – нашлась учительница. – Надеюсь, что многие здесь заплатят штраф, и тогда у нас будет немного денег на табачок и кофе для бедняков.

Больно дошлая была эта учительница!

Но игра продолжалась, и все, особенно молодые парни и девушки, были страшно довольны ею.

Под конец настала очередь Эмиля нахлобучить на глаза шапку.

– Я поехал в город раздобыть себе невесту! – задорно сказал он.

Но когда учительница указала ему на нескольких девочек, а Эмиль только и повторял все время «нет», она взяла да и указала ему на пасторшу.

– Это она? – спросила учительница.

– Да, вот эта как раз по мне! – ответил Эмиль.

Тут все начали громко хохотать, а когда Эмиль сорвал с себя шапку, он понял – почему. Наверно, они думали: «Это ж надо рехнуться, ему в невесты – пасторшу, нет, это слишком! « А вообще-то, может, они думали, что пасторша вообще уже никому в невесты не годится. Наверное, она и сама так думала, поскольку лицо у нее было багрово-красное, а вид такой, будто ей стыдно.

– Вон оно как… – протянул Эмиль.

Он медленно подошел к пасторше и стал прямо перед ней; видно было, что он чуть колеблется. А гости так и покатывались с хохоту, им было жутко смешно. Но никто бы не сказал, что пасторше это пришлось по душе, да и пастору тоже.

– Бедный Эмиль! – пожалела мальчика жена пастора. – Разве у тебя нет десяти эре, чтобы откупиться от меня?

– Ясное дело, есть! – заявил Эмиль. – Но я и не подумаю откупаться!

И мигом вскарабкался на колени к пасторше.

Тут все даже икнули от удивления: что это с мальчишкой, никак чокнулся?

Но Эмиль сидел как ни в чем не бывало. Он ласково посмотрел пасторше в глаза, а потом вдруг обнял ее за шею и крепко поцеловал восемь раз подряд.

Тут снова раздался взрыв хохота – еще громче, чем прежде. Но Эмиль спокойно сполз с колен пасторши – он нацеловался всласть.

– Нечего жадничать! – заявил он. – Раз у меня теперь есть невеста, значит, есть! Никуда не денется!

– Хи-хи-хи! – надрывался торпарь из Кроки, хлопая себя по коленям. Да и все гости до единого хохотали просто неудержимо. Ну уж этот Эмиль, подумать только, устроить представление с самой пасторшей! Хотя, конечно, получилось страшно весело! Так думали абсолютно все.

Но папа Эмиля очень разозлился: ведь никому не дозволено так вести себя у него на пиру!

– А ну замолчите! – приказал он. – Нечего смеяться!

И положил свою грубую ручищу на головку Эмиля:

– А это ты вроде по любви сделал, Эмиль! Ты – хороший мальчик… иногда.

– Конечно, он хороший! – поддержала папу Эмиля пасторша. – Самый лучший во всей Леннеберге!

Лицо Эмиля озарила улыбка. Он так радовался, что готов был подпрыгнуть до потолка. И вовсе не потому, что его похвалила пасторша. А потому, что так сказал о нем его папа. Подумать только, его папа считает, что он – Эмиль – хороший! Подумать только, он считает так, – пусть хоть один раз в жизни!

Но настал вечер, было уже поздно. Пир подошел к концу, а пастор затянул обычный свой псалом, тот, который всегда пели в Леннеберге, когда пора было разъезжаться по домам.

От нас уходит светлый день, К нам не вернется он… – благоговейно запели гости; теперь все они наигрались до изнеможения.

И еще на этом самом пиру они придумали пословицу, которая потом долгое время повторялась в Леннеберге:

«"Нечего жадничать!» – заявил Эмиль, когда целовал пасторшу».

Пурга кончилась. И когда сани одни за другими, звеня колокольчиками, спускались вниз с каттхультовских горок, стоял ясный, красивый зимний вечер, а дорога была хорошая и накатанная. Альфред с Эмилем, стоя на конюшенной горке, смотрели, как все гости отправляются в путь, а последними – пастор с пасторшей.

– Как-то немного непривычно мне целовать пасторш, – задумчиво произнес Эмиль. – Но раз дело сделано – значит, сделано!

– Целых восемь раз! – восхитился Альфред. – Разве нужно было столько?

Эмиль в раздумье глянул вверх, на звезды. Нынешним вечером они так ярко сияли над Каттхультом!

– Кто знает, – сказал он под конец, – может, мне больше никогда в жизни не придется целовать ни одну пасторшу! А надо попробовать все, что только есть на свете!

– Да, может статься, так оно и будет, – согласился Альфред.

На другое утро Эмиль отправился в столярную, чтобы вырезать деревянного старичка, которого не успел сделать вчера вечером. Теперь он принялся за работу. И ему показалось, что старичок получился очень хороший. Ну просто вылитая пасторша!

Эмиль оглядел своих деревянных старичков. Ведь он так радовался им! И он вспомнил, что сказал ему однажды Альфред. О детях, которые, может, у него когда-нибудь будут. Поэтому он взял обрезок доски среднего размера и гладко-гладко обстругал ее. Затем он крепко прибил ее к стенке над полкой с деревянными старичками.

«Она будет висеть тут до скончания мира», – подумал он.

И столярным карандашом начертал на доске свою волю:

МОИ ДОРОГИЕ ДЕТИ!

ЭТИХ СТАРИЧКОВ ВЫ МОЖЕТЕ ОСТАВИТЬ СЕБЕ НА ПАМЯТЬ О ВАШЕМ ОТЦЕ ЭМИЛЕ СВЕНССОНЕ.

КАТТХУЛЬТ, ЛЕННЕБЕРГА.