Так вот, на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в Смоланде, жили Эмиль и его маленькая сестренка Ида. Слыхал ты о них когда-нибудь? Если слыхал, то знаешь, что Эмиль проказничал почти каждый день и за свои проделки ему приходилось почти каждый день сидеть в столярной. Его папа считал, что благодаря такому наказанию Эмиль отучится проказничать. Хотя бы ради того, чтобы не сидеть в столярной. Но он ошибся. Эмиль считал, что в столярной очень уютно. Он спокойно сидел там и, до тех пор пока его не выпускали на волю, вырезал деревянных старичков. Когда он уже отсиживал там положенный срок, дверь ему открывала иногда маленькая Ида. Маленькая Ида тоже считала, что в столярной уютно. Ей тоже хотелось когда-нибудь посидеть там взаперти. Но для этого надо было сперва что-то натворить, а она, бедняжка, не умела.

– Все равно я придумаю какую-нибудь проделку! – сказала она Эмилю.

– Озорные проделки не придумывают, они получаются сами собой. А получилась проделка или нет, узнаешь только потом.

– Ага, если папа кричит: «Э-э-э-миль!» – значит, это проделка, – сказала Ида.

– Во-во! – подтвердил Эмиль. – И тогда я сразу же бегу в столярку.

Маленькая Ида не понимала, почему на ее долю никогда не выпадает хоть какая-нибудь проделка, в то время как на Эмиля они так и сыплются. Вот она и пошла к Лине – каттхультовской служанке.

Ну и расхохоталась же Лина!

– Это ты-то хочешь проказничать, ты, такая добрая малышка?! Где уж тебе озорничать! На это только злодеи горазды. Такие, как Эмиль!

Ида говорила об этом и с Альфредом – каттхультовским работником.

– Я тоже хочу сидеть в столярке! – заявила Ида. – Да, и я тоже!

Альфред почесал в затылке. Он охотно помог бы Иде, если бы только мог. Но ему это было не под силу.

– А Эмиль разве не может придумать для тебя хоть какую-нибудь ерундовую проделку? – спросил он.

– Озорные проделки не придумывают, – ответила Ида. – Они сами собой получаются. Да только не у меня…

А Эмиль тем временем изобретал все новые проделки, одну за другой. Однажды утром, когда старушка Креса-Майя пришла в Каттхульт, чтобы помочь Лине стирать белье, оказалось, что Эмиль выпустил из овечьего загона злющего каттхультовского барана, которого звали Шут Гороховый. Креса-Майя мигом вскарабкалась на каменную ограду, чтобы этот негодник не забодал ее, да так и осталась стоять там, бедняжка, меж тем как Шут бегал внизу и караулил ее. Креса-Майя стала кричать что есть сил и звать на помощь. Но никто ее не услышал. Никто, кроме Эмиля, который в это время собирал за оградой овечьего пастбища лесную землянику. Легкомысленный, как всегда, он не запер за собой калитку. Теперь же он так поспешно рванулся к ограде, что ягоды разлетелись из корзинки мелкими брызгами во все стороны. Увидев открытую калитку, и Кресу-Майю на каменной ограде, и Шута, караулившего ее внизу, Эмиль сказал самому себе:

– Вот это да! Теперь у меня на счету новая проделка!

– Так это ты выпустил из загона Шута, злодей ты этакий? – спросила Креса-Майя.

– Да, – ответил Эмиль. – Хотя я этого вовсе не хотел. Но не бойся, сейчас я займусь бараном, так что ты сможешь спуститься вниз.

Он стал прыгать и орать во все горло и так раздразнил барана, что тот и думать забыл про КресуМайю. Теперь он решил наброситься вместо старушки на Эмиля. Но Эмиль был мальчишка шустрый. Он бросился бежать, а за ним во всю прыть несся Шут. Они промчались через калитку на пастбище. Эмиль впереди, а баран – сзади. Они бежали все дальше и дальше по пастбищу, так что добежали даже до Аттилантен, глубокой ямы, наполненной водой, где обычно Эмиль и Ида пускали свои лодочки из коры. Они называли эту яму «поместье Аттилантен» и всегда играли там очень весело.

И вот теперь Эмиль совершил гигантский прыжок – наискосок через яму Аттилантен. Шут ринулся за ним! Подумать только! И он тоже почти перелетел через яму! Но барану не так повезло, как Эмилю. Со страшным шумом Шут плюхнулся прямо в яму Аттилантен и погрузился в воду по самую бороду. Он заблеял, призывая на помощь еще отчаяннее, чем Креса-Майя, но Эмиль сказал ему:

– Сам виноват! Я вовсе не собираюсь вытаскивать тебя из лужи, да и вообще мне это не под силу.

Хотя он отлично понимал, что Шута надо вытащить из ямы во что бы то ни стало, пока папа не узнал, что произошло.

«Если б только привести сюда Альфреда, – подумал он, – никто бы ничего не узнал об этом».

Он побежал за Альфредом, но на этот раз был достаточно предусмотрителен и, покидая овечье пастбище, закрыл за собой калитку. Но не успел он накинуть крючок, как увидел Кресу-Майю. Она по-прежнему стояла на ограде и так злилась, что только пух и перья летели. Когда за тобой гонится злющий баран, на ограду вскарабкаешься мигом. Но спуститься вниз для старушки Кресы-Майи было куда труднее. Она пыталась, да ничего у нее не получалось.

– По-твоему, я буду торчать тут, пока солнце не зайдет? – кричала она. – Ступай сейчас же за Альфредом, злодей чертов!

– Да, но спрыгнуть-то ты, верно, сможешь и сама? – спросил Эмиль. – А я тебя подхвачу.

– Спасибо тебе! – бушевала Креса-Майя. – Лучше уж я буду стоять здесь до тех пор, пока не рухну! Сейчас же ступай за Альфредом, кому сказала!

Эмиль так и сделал. Но хуже не бывает: когда он встретил Альфреда, тот был не один. Альфред вместе с папой Эмиля косил траву на Северном лугу. И когда примчался запыхавшийся Эмиль, папа спросил:

– Ну что там еще стряслось? Пожар, что ли, где-нибудь?

– Не-а, хотя Креса-Майя… – начал было Эмиль, но тут же смолк.

И все-таки папа Эмиля очень быстро вытянул из него всю правду и о Кресе-Майе, очутившейся на ограде овечьего пастбища, и о Шуте, рухнувшем в яму Аттилантен. Что тут началось!

– Наш драгоценный баран, который стоил двадцать крон! – вопил папа Эмиля. – О, Боже, помоги нам спасти его и… да, Кресу-Майю, само собой, тоже, но это потом.

И они пустились бежать, все трое: папа Эмиля, и Эмиль, и Альфред. И пока они мчались на выгон, папа хвалил Эмиля за то, что он так быстро прибежал за помощью. Но тогда еще папа не знал, кто так бездумно оставил калитку открытой.

Уже издалека они услыхали, как Креса-Майя и Шут орут благим матом, перекрикивая друг друга. Нет, такую беду никак не сохранить в тайне, напрасно Эмиль считал, что это возможно. Сама Креса-Майя была не из тех, кто может хранить какие-нибудь тайны.

Чтобы вызволить Шута из ямы Аттилантен, потребовалось время. И когда наконец настал черед Кресы-Майи спускаться вниз с ограды, она была уже совершенно измучена. Но ей страшно хотелось поскорее рассказать папе Эмиля о том, кто оставил калитку на овечьем пастбище открытой, несмотря на строжайший запрет. Ведь еще в колыбели Эмилю внушали, что все калитки нужно запирать. Совершенно безмозглый мальчишка!

Выслушав обвинения старушки, Эмиль взял свою корзинку с земляникой и тихонько отправился домой, представляя, что сейчас начнется.

И в самом деле! Он не ошибся.

– Э-э-э-миль! – закричал его папа.

Тут Эмиля словно подстегнули. Когда он рванул с места в карьер, земляника снова так и брызнула из корзинки. И весь остаток дня он просидел в столярной, вырезая себе нового деревянного старичка.

– А я? Мне так никогда и не попасть в столярку! – печально сказала маленькая Ида.

В Каттхульте было множество самых разных животных. И не только овцы и злющий баран; там были поросята и коровы, а также несколько лошадей и великое множество кур. У Эмиля к тому же была собственная курица, которую звали Лотта-Хромоножка. И она неслась лучше, чем все остальные куры, хотя однажды в молодости сломала одну ножку и с тех пор так и осталась хромой.

Однажды утром, когда все, кто жил в Каттхульте, сидели на кухне и завтракали, мама Эмиля сказала:

– Теперь я просто уверена: Лотта-Хромоножка несется где-то в совершенно другом месте, а не в курятнике.

– Ишь какая! – воскликнул Эмиль. – Ну да ладно. Мы скоро найдем ее тайник. Пошли, Ида!

– Если найдете яйца Лотты-Хромоножки, получите на ужин блины, – пообещала мама Эмиля.

Эмиль и Ида очень любили блины и тут же помчались к курятнику.

– Мне нужно сказать Лотте пару теплых слов! – строго заявил Эмиль.

Куры в Каттхульте свободно разгуливали где им вздумается целые дни напролет. И только когда наступал вечер, Лина запирала курятник, чтобы их не украла лиса.

И вот сейчас все куры сидели в своих гнездах и собирались класть яйца. Некоторые из них уже справились с этим и громко кудахтали, желая возвестить миру о таком великом событии.

И только одна Лотта-Хромоножка бродила по холму, роясь в земле хромой лапкой. Понятно, она вовсе и не собиралась садиться в какое-то там гнездо.

– Ах ты, негодная девчонка! – обругал курицу Эмиль. – Где ты кладешь свои яйца?

Но Лотта-Хромоножка разгуливала по холму, искала червей и вела себя как-то странно. Казалось, будто она даже никогда и не слышала, что куры должны нести яйца. Время от времени она склоняла головку набок и хитро поглядывала на Эмиля и Иду. Нечего и гадать: совершенно ясно, что, пока они не уйдут, курица даже не подумает сесть ни в какое гнездо.

– Ну и вредная же ты хитрюга! – сказал Эмиль. – Да и мы тоже не лыком шиты. Пойдем, Ида, спрячемся за углом курятника.

И вот они притаились там, хитрые-прехитрые, хитрее даже, чем могла бы ожидать Лотта-Хромоножка.

И лишь иногда Эмиль высовывался из-за угла и тайком подглядывал за курицей. Но она его не замечала, уверенная, что вот теперь-то она наконец одна.

И вдруг Лотта пустилась наутек – прямо в кусты крыжовника. А кусты были такие высокие, густые, обильно усыпанные ягодами, которые вотвот уже созреют. Лотта-Хромоножка остановилась и опасливо огляделась по сторонам. А потом нырнула под кусты.

Но следом за ней шли Эмиль с Идой. И только Лотта собралась было положить яйцо в прекрасное гнездо, которое она вырыла себе в кустах, как Эмиль схватил ее. Не помогло ей и то, что она била ногами и кудахтала в знак протеста…

– Ах ты, негодная девчонка! Сейчас мы посмотрим, сколько яиц ты снесла! – сказал Эмиль. – Считай, Ида!

И Ида стала считать. В ямке лежало девятнадцать яиц. Какое счастье, что не больше, ведь Ида умела считать только до двадцати.

– Ты что, не понимаешь? Какая ты глупыха! – сказал Эмиль Лотте. – Ведь яйца здесь, на жаре, могут протухнуть!

Лотта не спускала глаз с Эмиля. Какие чудесные деньки выпали ей на долю в этой ямке! Но она понимала, что теперь им пришел конец. И Лотта-Хромоножка успокоилась. Курица-то она была неглупая!

– А вдруг все яйца протухли? Подумать только! Тогда я не хотела бы съесть их вместе с блинами! – сказала маленькая Ида.

– Разбей одно яйцо и проверь, – посоветовал Эмиль.

Он охотно сделал бы это сам, но ведь ему надо было держать Лотту, чтобы она не вырвалась.

А Ида взяла яйцо и разбила его о грушевое дерево, росшее совсем рядом. Белок с желтком потекли по стволу, и Ида понюхала их.

– Нет, это яйцо не было испорчено! Хотя теперь про него так не скажешь…

Лотта-Хромоножка раскудахталась и подняла страшный шум, ведь ей пора было нестись.

И Эмиль догадался об этом.

– Ладно, ладно! – успокоил он ее. – А теперь я покажу тебе, где надо класть яйца. Подожди меня здесь, Ида, я скоро вернусь!

И Эмиль помчался к курятнику, чтобы скорее посадить Лотту в ее гнездо.

Маленькая Ида осталась одна. Яиц было теперь только восемнадцать.

– Вот это вроде протухло, – сказала самой себе Ида, выбирая одно из яиц. Затем, подойдя к грушевому дереву, она и его разбила о ствол.

– Ой, фу, как пахнет! – сказала девочка. – Так я и думала! Если бы это яйцо попало в блины – вот был бы ужас! Я бы этого не вынесла! – сказала Ида, выбрав новое яйцо из оставшихся семнадцати.

Это яйцо пахло неплохо, и оно вполне годилось для блинного теста.

– Но теперь уже поздно, – вздохнула Ида. – Зато ни одно тухлое яйцо не попадет в блины – вот что главное!

И она выбрала еще одно яйцо из оставшихся шестнадцати…

Когда Эмиль вернулся, Ида уже вытирала свои липкие пальчики о передник.

– Отгадай, сколько было тухлых? – спросила она. – Всего два!

И, немного подумав, чуть мрачно добавила:

– Но семнадцать, ясное дело, можно было бы положить в блины.

– Что ты натворила?! – спросил Эмиль, увидев яичницу под грушевым деревом.

Личико Иды так и просияло.

– Сдается мне, что я напроказничала! – сказала она. – Ведь это и есть проделка, правда?

– Да, наверное, так оно и есть, – согласился Эмиль.

– А я этого и не знала! – сказала Ида. – Твоя правда, Эмиль, озорные проделки получаются сами собой.

И тут как раз появился папа Эмиля. Ему нужно было наведаться в свинарник, и он пошел кратчайшим путем, мимо кустов крыжовника. Но при виде грушевого дерева он внезапно остановился как вкопанный и заорал:

– Что это? Во имя всех святых – что я вижу?!

– Яичницу! – ответил Эмиль.

– Э-э-э-миль! – завопил папа.

И тут Эмиль кинулся бежать во всю прыть – прямо в столярную. А папа отправился следом за ним, чтобы заложить дверь на засов.

А маленькая Ида, оставшись одна возле яичной лужи, горько заплакала.

– Никогда не попасть мне в столярку! – всхлипывала она.

Однако в тот вечер в Каттхульте блины всетаки напекли. Потому что у мамы Эмиля хранилось в кладовке много яиц.

– Почему ты не сказал, что все это натворила я? – спросила маленькая Ида, когда пришла отпереть дверь Эмилю.

– Вот еще! А зачем? Ведь никто не спрашивал, чья это работа. А мне ведь проделкой больше, проделкой меньше – все едино!

Но когда они все вместе сидели вокруг кухонного стола и ели дивные блины, маленькая Ида сказала:

– Папа, а это вовсе не Эмиль разбил яйца. Это сделала я!

Папа тут же уронил ломтик блина, который как раз собирался отправить в рот.

– Ты, Ида?! – удивленно воскликнул он и расхохотался. – Как, и ты, малышка, принялась проказничать? Ну-ка ешь свой блин, и забудем об этом!

– Нет, мне это не по душе! – строго сказала мама Эмиля. – Надо разобраться!

Тут папа Эмиля чуточку смутился.

– Надо, ясное дело, надо! Для начала я должен попросить у тебя прощения, Эмиль, – сказал он.

Потому что не такой он был плохой человек, чтобы не признаться, если совершал ошибку.

– Ведь ты простишь меня, Эмиль? Ну что тебе – жалко?

– Ладно! – отозвался Эмиль.

– Но послушай-ка! Почему ты ничего не сказал? – спросил Эмиля его папа.

– Вот еще! А зачем? Нечего по пустякам шум подымать!

– И мне тоже это не по душе, – вмешался Альфред и подмигнул Эмилю.

– И вообще, ведь ты скоро снова напроказничаешь, – решила Лина. – Так что в столярке ты отсидел не зря…

– Не встревай в эти дела, Лина! – оборвала ее мама Эмиля.

– Завтра, – заявила вдруг маленькая Ида, – тебе, Эмиль, незачем озорничать снова. Потому что завтра в столярке буду сидеть я!