Синяя борода

Одна девушка, Аленой ее звали, вышла замуж за однокурсника, в которого была влюблена все те пять лет, что они бок о бок постигали механизмы совершенства линий в Архитектурном институте.

Девица была из тех, о ком принято говорить – серая мышь. Тихоня, русая коса ниже лопаток, юбки до пола. Никто и подумать не мог, что именно ее, бледную молчунью с брекетами и привычкой прижимать ладошку к обветренным губам, чтобы скрыть от посторонних глаз улыбку или смех, полюбит самый «звездный» парень курса. Звали его Егором, и вслед ему вздыхали не только студентки и молоденькие преподавательницы, но даже пятидесятидвухлетняя буфетчица, хотя, казалось бы, супруг-алкоголик воспитал в ней устойчивую подозрительность ко всем мужчинам в принципе.

Любимец курса мог выбрать любую, но предпочел именно ее – тихоню, приехавшую из Казани, застенчиво улыбающуюся, боящуюся занять лишнее пространство.

Все было так необычно, как в авторском кино, – предложение выйти замуж Алена получила на крыше недостроенного дома, куда Егор позвал ее выпить сангрии под звездами, и кольцо было медным, с необработанным изумрудом, грубо выполненным, но обладающим своеобразной мрачной красотой. «Медь и изумруд – символы Венеры, Афродиты. Сама любовь, и женственность, и страсть», – объяснил он.

А еще в тот вечер, на той же крыше, Егор сказал своей уже теперь невесте, что человек он, в принципе, покладистый, однако есть один, всего один-единственный, пунктик, сводящий его с ума.

Ревность.

Кому-то льстит, когда его ревнуют. А вот Егор начинает чувствовать себя как в запертой клетке.

– Я готов простить тебе многое. Мне наплевать, если ты неряха, мотовка или сплетница, но хоть однажды услышав от тебя заданный в особенной, самой за себя говорящей интонации вопрос: «А где и с кем ты был?», я соберу вещи, и больше ты никогда меня не увидишь. И да, еще одно. Мой телефон – мое личное пространство. Если хоть пальцем его тронешь – нам придется расстаться.

Алена тогда удивилась. Они стояли у бортика крыши, под тусклыми московскими звездами, и на ее пальце поблескивал изумруд, и все это было похоже на сон. Кажется, она любила кого-то впервые. Все, что было раньше, с другими мужчинами, – приязнь, симпатия, нежная дружба, влечение и даже попытки сопоставить реальность с абстрактным и неописуемым понятием «счастье», которым были пропитаны ее любимые книги, – ни в какое сравнение не шло с миром, который открывал для нее этот человек.

В этой альтернативной Вселенной все было на пределе, все было обусловлено любовью в высочайших ее аспектах и все было тождественно собственной противоположности. Совместные слезы здесь были критерием близости, здесь было допустимо выражать горе хохотом, здесь каждая эмоция словно дробилась на сотни мельчайших оттенков, которые мог распознать только гурман.

Все те полгода, что они были вместе, Алена чувствовала себя сложносочиненным музыкальным инструментом, с которым работает талантливый мастер-настройщик. Как будто бы Егор открыл ее, все ее белые пятна, на каждом поставил помеченный своим именем флаг. И если бы он однажды просто исчез, отверг бы ее, предпочел бы кого-то еще (а не думать о таком Алена не могла – знала ведь, как в институте все сплетничают об их мезальянсе и о «ну что он в этой мыши невнятной нашел») – она все равно была бы благодарна за проведенные вместе дни.

– Егор, а почему ты вообще решил сейчас об этом поговорить? У тебя были какие-то проблемы с ревностью? В прошлых отношениях?

– Были, – признался он. – Я тебе уже рассказывал. Что-то серьезное случилось в моей жизни всего дважды, и оба раза мы расставались из-за ревности.

– Ты никогда не рассказывал подробности… Но я-то, вроде бы, на ревнивую не очень похожа? – Ее слабая улыбка осталась без ответа.

– И те девушки тоже не были похожими, поверь. Все началось, когда мы уже поселились вместе. Постепенно так… Сначала я просто замечал скрытое недовольство. Это уже было очень грустно. Они ведь пытались терпеть, скрывать, работать с собою. Обе были женщинами умными и тонкими. Но когда так близко знаешь человека, невозможно не понять, что ему больно, какой бы широкой улыбка ни была.

– Это все было на ровном месте? Ты не давал им повода для ревности?

– Ревности не надо ничего давать, – усмехнулся Егор. – Она всегда и сама находит все, что требуется для ее осуществления. Ты же знаешь мою жизнь. Бывает, я запойно работаю и даже ночую в мастерской. У меня широкий круг общения, я почти каждый вечер пью с кем-то вино.

– И когда же ты понял, что больше не можешь с ревностью уживаться?

– Оба раза я до последнего верил, что у них получится взять эту высоту. Помогал, как мог. Мы много говорили. Но, видимо, я бездарный кухонный психотерапевт. Мою первую женщину застал в итоге с моим мобильным в руках. Эсэмэски читала. А вторая – взломала Фейсбук. И это было уже за гранью – она не просто прочла частную переписку, но еще и написала нескольким девушкам, которые показались ей подозрительными. Проверить меня хотела.

– Да, это неприятно…

– Надеюсь, ты на такое никогда не пойдешь.

– Можешь даже в этом не сомневаться. – В тот момент Алена искренне верила, что так тому и быть.

Однако многие дни спустя, когда и свадьба, оставшаяся в памяти вереницей смутных кадров, и медовый месяц, который они провели в Лиссабоне, остались позади, Алена все чаще начала ловить себя на погруженности в какую-то странную хандру. Сначала это были мимолетные ощущения, как будто тени, пробежавшие по лицу, – проходит несколько минут, и ты уже сама не веришь в них. Но со временем хандра становилась все плотнее и прочнее, и вот наконец Алена начала ощущать себя мухой, попавшей в каплю янтаря.

Егор не так уж много времени оставлял для семьи, для нее. На первом месте у него всегда были какие-то проекты. Он ночами мог рисовать несуществующие города. Однажды он наткнулся на сайт NASA, где нашел информацию, что в 2020 году первые поселенцы отправятся на Марс.

Почему-то эта информация возбудила Егора так, что он не спал двое суток. Расчертил три толстенных альбома – как, по его мнению, могли бы выглядеть первые марсианские города, и даже, кажется, отправил сканы проектов американцам, которые, разумеется, ему не ответили.

Но Егора это не смутило – куда важнее для него было чувствовать себя причастным. Почти каждый вечер он встречался с людьми, столь же увлеченными, они пили вино и что-то горячо обсуждали. И вроде бы, Егор никогда не был против и присутствия Алены, но ей самой довольно скоро все это начало казаться утомительным и малоинтересным. Бывало и такое, что он пропадал куда-то на несколько суток, а потом возвращался немного осунувшимся и со странным блеском в глазах. Алена предпочитала ни о чем не спрашивать.

А еще Егор витал в небесах, не думая о материи, – поэтому Алена была вынуждена зарабатывать деньги для семьи. Она устроилась дизайнером в фирму, торгующую кухнями, – ее работа состояла в том, чтобы вписать имеющуюся мебель в новые и новые чужие пространства, это было скучно до оскомины, но приносило неплохой доход. А ведь в институте ее тоже считали талантливой. Было немножко обидно, что она вынуждена пахать за двоих, потому что Егору «надо реализоваться». Ее амбиции и мечты в расчет никто не брал, как будто бы они с мужем провели невидимую горизонтальную черту, предоставив одному полет, а другой – твердь земли.

Но ведь Алена по-прежнему его любила. Она все еще чувствовала себя волшебным музыкальным инструментом, а Егора – настройщиком. Все еще были и нежность, и страсть, и сладость медленного таяния.

А однажды случилось ее личное землетрясение – она привычно сгребла ворох рубашек мужа, чтобы заполнить ими стиральную машину, и вдруг заметила розовый отпечаток губной помады – такая вот пошлая деталь. Это был удар.

Да, Егор часто не ночевал дома. Да, его телефон порой принимал несколько десятков эсэмэсок за вечер. Да, среди его конфидентов были и женщины – красивые, умные, талантливые. Но почему-то все эти месяцы Алена верила, что «то самое», многогранное, крылатое, распускающееся из скромного подснежника в хищный ядовитый цветок на шипастом толстом стебле, – все это возможно только между ними двоими. Опять же, произнесенные на той крыше его слова – о том, что самый надежный поводок – это свобода. Она ни разу не позволила ни полшажочка сделать по его заветной территории, она никогда не подходила со спины, когда он сидел за ноутбуком, она ни о чем не спрашивала. И вот. И вот, пожалуйста.

Выходит, правы были те из ее подруг, которые в ответ на ее пафосные рассуждения о доверии как первопричине любви качали головой и со вздохом говорили: «Ну и дууууура…»

Алена смотрела на отпечаток чужой помады и не знала, как поступить? Уличить немедленно? Понаблюдать? Выждать «правильный» момент? Собрать вещи, исчезнуть из его жизни, оставив на прикроватной тумбочке лаконичное письмо, и потом где-нибудь за тридевять земель ждать, что он придет и спасет ее от огнедышащего дракона?

В конце концов, она решила промолчать. Понаблюдать и перетерпеть. Призвала на помощь целое войско внутренних адвокатов, которые, как могли, успокоили ее сладчайшими аргументами. А вдруг некая особь – из тех, что вертятся вокруг Егора в надежде ухватить хоть кусочек исходящего от него тепла, – решила нарочно напакостить, вызвать Аленину ревность? Или вдруг это просто случайность – мало ли, сколько у ее мужа «просто подруг», и все целуют его в щеку при встрече.

Тем вечером Егор посмотрел на нее как-то странно и спросил, отчего она грустна, но Алена соврала, что живот болит.

Так продолжалось месяцев, должно быть, восемь. Алена изо всех сил маскировала тоску – все чаще в памяти всплывала та ночь, когда он подарил ей кольцо.

Иногда она думала о тех двух женах Егора, что были до. Странно – он никогда, вообще никогда, не упоминал о них. Конечно, это были скоротечные браки, но все-таки с обеими он был знаком с самого детства, один круг общения, одни и те же компании. И обе исчезли из жизни бесследно, хотя в их круге не было принято рвать отношения насовсем.

Однажды она поинтересовалась у Егора – где же теперь его бывшие жены – на что тот скупо ответил: Александра сошлась с каким-то австралийским художником и живет теперь в Сиднее, а Татьяна стала буддисткой и уехала жить в далекий индийский ашрам.

Первая жена Егора, Александра, напоминала Белоснежку из кинофильма – волосы как смоль, коса ниже пояса, угольные брови, яркий румянец на фарфоровом спокойном лице. Вторая, Татьяна, была полной ее противоположностью, как ночь и день, луна и солнце: кожа смуглая, будто позолоченная, и волосы с медным отблеском, тоже длинные, сейчас горожанки редко носят такие богатые косы. Алена фотографии их видела – у Егора был конверт, в котором хранились старые снимки.

Прошло еще полгода. Егор очень изменился, словно другим человеком стал. Еде тот мальчик, за дрожанием ресниц которого Алена наблюдала, пока он спал? Еде его улыбка, солнечные зайчики в глазах, открытый смех? Егор стал каким-то мрачным, молчаливым, словно что-то разъедало его изнутри. Они по-прежнему жили под одной крышей, но теперь это было сосуществование вынужденных соседей по коммуналке, а не семья. Алена не смогла бы вспомнить, когда они в последний раз были близки.

Те редкие ночи, которые Егор проводил дома, он спал на раскладном диване в кухне. «Это чтобы тебя не беспокоить, у меня бессонница», – говорил он, целуя ее в лоб. Он надолго запирался в ванной с мобильным телефоном и часами с кем-то ворковал, и иногда из-за двери раздавался его смех, и еще однажды Алена не выдержала, подкралась и прижала ухо к двери, и то, что она услышала, было как пощечина. «Да, милая… Я тоже не могу дождаться. Но ты же знаешь мою ситуацию… Зато завтра мы увидимся, я снова смогу тебя обнять…»

Алена чуть на пол по стене не осела, перед глазами заплясали радужные полукружья, ей стало так душно, что захотелось разорвать футболку на груди, чтобы кожей чувствовать наличие воздуха вокруг. Насколько же трудно было ей не выдать себя, когда муж вернулся в кухню и как ни в чем не бывало попросил налить ему чаю и положить кусочек шарлотки с грушей, которую она нарочно испекла, имитируя перед самой собою наличие семьи и очага.

Но на следующий день она все-таки сорвалась. И сделала то самое запретное, о чем Егор предупредил ее в ночь, когда они пили сангрию на крыше. Алена и сама себе не смогла бы объяснить, зачем ей знать детали, – ведь и так все понятно, и ей, архитектору, ничего не стоит собрать этот пазл. Но все-таки, увидев на кухонном столе забытый Егором телефон, Алена сомневалась всего несколько секунд, а потом коршуном набросилась на маленькую «Нокию». Она знала, что муж не расстается с телефоном ни на минуту, может возвратиться в любой момент, и если она хочет узнать, к кому теперь обращена его улыбка, у нее есть единственный шанс.

Дрожащие пальцы не попадали по кнопкам, но все-таки тех пяти минут, что ему потребовались на возвращение за телефоном, ей хватило, чтобы вычислить абонента по имени «Даша», которому уходило большинство эсэмэсок мужа. Переписала телефон этой Даши на обрывок салфетки. И даже успела прочитать несколько сообщений. Два – входящих, Даша эта прислала ему свои фотографии.

Она оказалась ничем не примечательной шатенкой с простым открытым лицом, совсем не похожей ни на архетип «коварной разлучницы», ни на женщин, на которых Егор обычно смотрел чуть дольше, чем на остальных. Алена знала, что мужу всегда нравились хрупкие и гибкие брюнетки – что-то среднее между царицей Клеопатрой, какой ее видели кинорежиссеры, и Вайноной Райдер – нечто такое белолицее и большеглазое, с хрупкими ключицами и тяжелыми томными веками. С другой стороны, и сама Алена фам фаталь не была, и даже спустя те семьсот с чем-то дней, что они с мужем провели вместе, в их окружении все еще находились те, кто качал головой: «Ну что же он все-таки в этой серой мыши нашел…»

И еще одну эсэмэску успела прочитать – в папке «Исходящие» – да какую! Егор назначал Даше свидание – в полночь, на крыше какого-то дома. Писал, что они встретятся прямо там, и чтобы Даша не удивлялась странности выбора – крыша-то находилась чуть ли не в Бутове. Но в современной Москве почти не осталось незапертых крыш. Как это было в его стиле! Алена словно получила удар под дых.

– Ален, телефон мой не видела? – Запыхавшийся муж, которому вечно было лень дожидаться лифта, появился в дверях кухни. – Забыл, кажется.

Кто бы знал, чего стоило ей оставаться спокойной и беспечной.

– Телефон? Ах, да вот же он, на столе лежит… Слушай, а ты сегодня допоздна работаешь? Может, в кино сходим? Давно не были…

– Заяц, давай не сегодня. Устаю я очень. В субботу сходим куда-нибудь, клянусь. Ну все, я побежал. – И даже не взглянув на жену, умчался, такой весь из себя задумчивый и предвкушающий.

Алена позвонила на работу и соврала, что заболела.

– Может, тебе привезти чего? У тебя голос как у трупа, – заволновалась коллега.

– Все есть, не переживайте… Завтра появлюсь.

Впрочем, желание одиночества – это был первый порыв, о котором она пожалела уже спустя четверть часа. Потому что одно дело – погрузиться в спокойный ток будничных дел и совсем другое – существовать в этой ничем не заполненной реальности, которая усмехается в твое лицо со всех сторон и в которой каждая минута длится тысячу лет.

Алена чувствовала себя переполненной ядом чашей, и ей нужен был хоть кто-то – излить хоть в кого-то эту тоску. Был бы у них кот – она бы усадила его на колени и все рассказала бы коту. Был бы у нее личный дневник – она бы исписала его от корки до корки. Был бы друг – она бы бросилась на шею другу. Но социальные связи всегда давались ей с трудом.

В далеком детстве мать водила Алену к продвинутому по советским меркам психиатру, степенной даме в огромных очках, и та, вроде бы, заподозрила в тихой неприветливой девочке синдром Аспергера. Дала Алениной матери направление в какую-то экспериментальную лабораторию – пройти тесты. Но мать никуда Алену не повела, испугалась. «Они напишут свои диссертации и пошлют тебя на фиг, а у тебя на всю жизнь будет печать, потом ни в институт хороший не поступишь, ни на работу нормальную не устроишься!» Если синдром Аспергера и был, то в легкой степени – она же адаптировалась, как-то устроила жизнь. Но вот друзьями так и не обзавелась, и это почти никогда ее не беспокоило.

Она вышла в супермаркет, купила бутылку вина и каких-то фруктов. Привычки топить тоску в бокале у Алены не было, но многочисленные образчики массовой культуры свидетельствовали, что это часто помогает.

Выпила один бокал – ничего, выпила второй – даже еще тоскливее стало. После четвертого она включила Сезарию Эвору, накрасила губы фиолетовым и решила: надо ехать туда. Она поедет на крышу, встретит влюбленных и поговорит с ними на месте преступления.

И вот той ночью такси уносило ее в незнакомый далекий район, и странным было то, что Алена совсем не нервничала. На ней были янтарные бусы, а во внутреннем кармане, у сердца, она держала флягу, наполненную вином. Кто бы знал, что уличать – это так легко.

– На свидание едете? – решил заговорить с ней водитель.

– Почему вы так решили?

– Ну как… Нарядная такая… И нетрезвая..

– Можно сказать, и на свидание.

Она отвернулась к окну, но водителя это ничуть не смутило, и он принялся рассказывать о том, что современная молодежь свихнулась, одни развлечения на уме; вот у него сын был умницей и даже выиграл городскую олимпиаду по математике, а в итоге ему уже под сорок, ни жены, ни дома, ни детей, носит драные джинсы и знакомится в барах не пойми с кем, что неудивительно, потому что разве встретишь приличную бабу в ночном питейном заведении?

Под его умиротворяющий бубнеж Алена даже задремала и опомнилась, только когда он потряс ее за плечо:

– Приехали!

Она без труда нашла нужную многоэтажку, которая находилась на отшибе и выглядела мрачновато – дом был недавно сдан, в нем почти никто не жил, в окнах не горел свет. Теперь от плода познания ее отделяло каких-то семнадцать этажей, и ее внутренний Адам засомневался – может быть, не стоит, ведь на кону – Эдем, но внутренняя Ева не пожелала слушать аргументы.

Лифт вознес Алену на последний этаж. По шаткой железной лестнице она поднялась на крышу – на люке не было замка.

У Алены не было четкого плана действий.

Она сразу увидела парочку. Девушка Даша оказалась миниатюрной – рядом с ней Егор выглядел гигантом. Признаться, это было красиво. Фиолетовое небо, рваные облака, подсвеченные городскими огнями, два силуэта – высокий сильный мужчина и хрупкая девушка, обмякшая в его руках. Ее длинные волосы трепал ветер, а муж Алены что-то нежно говорил в ее запрокинутое лицо.

Алена растерянно понаблюдала за ними несколько секунд – и что теперь, что ей делать дальше? Больше всего хотелось тихонечко развернуться и уйти. Но она уговорила себя, что, раз уж решилась на такой мелодраматичный поступок, надо идти до конца.

Егор был полностью занят своей спутницей, ничего не замечал вокруг. Хотя обычно он, даже уходя в себя, оставался чутким, как лесное животное. К нему невозможно было тихо подкрасться со спины. И спал он – сном хрупким и тревожным – как человек, который привык жить в предвкушении опасности. Никогда раньше Алена не видела мужа таким расслабленным и поглощенным чем-то одним.

Вдруг проснулась ревность, это было так больно и неожиданно. Ревность знакома лишь тем, кто себя с кем-то сравнивает. Вот Алена невольно и сравнила себя с той, чье лицо не могла даже разглядеть в темноте. А смотрел ли Егор на нее, Алену, с таким же всепоглощающим вниманием хотя бы раз в жизни, хотя бы очень давно, когда на ее пальце еще не было кольца? Нет, не припомнить даже подобия; она и раньше иногда с легкой досадой думала, что любовь Егора больше похожа на расчет.

Он не потерял голову – просто выбрал ту, которая показалась ему самым комфортным товарищем. Это было обидно, но с другой стороны, Алену успокаивала уверенность, что, видимо, муж ее не способен на самоотдачу. Для него любовь – это принятие даров. А теперь получается, что дело не в особенностях его психики, а в ней, Алене. Просто она не из тех женщин, которые способны разбудить в ком-то любовь. Она милая, умная, спокойная, с ней хорошо болтать и почти невозможно поссориться, она готовит французский луковый суп и любит хорошее кино, но она не способна разбудить в мужчине воина и жреца. Слишком обыкновенная, слишком земная.

Сама не понимая, зачем она это делает, Алена подошла ближе. Теперь она слышала голос мужа.

– Еще чуть-чуть… Потерпи еще чуть-чуть любимая… Я же много раз говорил тебе, что терпеть придется, но совсем недолго…

«Что за чушь, – удивилась она. – Можно подумать, у нас семеро по лавкам и общий миллионный бизнес, а я – истеричка с суицидальными наклонностями. Зачем этой Даше терпеть, мы ведь можем просто развестись. Нам даже делить нечего, никаких проблем!»

Алена хотела сказать что-то язвительное, возможно, сарказм помог бы ей создать видимость, что она не ранена, а совсем наоборот – это она атакующий воин, насмешливый, холодный и спокойный в своей расчетливой ярости. Но в горле словно закрылся шлюз, препятствуя току слов. Так и стояла на крыше, ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок.

И в этот момент Егор обернулся – заметил все-таки ее. Странно, но на его лице не было ни секундного замешательства, ни удивления, ни злости – как будто бы он заранее знал, что Алена придет, ждал ее. И девушка Даша тоже не удивилась – вот это выдержка! – она так и осталась в объятиях Егора, откинув голову, как будто бы позировала свадебному фотографу. «Наглая, какая же наглая дрянь! – подумала Алена – Ведет себя так, словно все права на него имеет, словно меня и не существует вообще… И он…» Алене было бы намного легче, если бы муж испугался и сказал что-нибудь, позаимствованное у предсказуемых сценаристов. «Это не то, о чем ты подумала», – например. Нет, она бы не поверила, зато не чувствовала бы себя такой униженной.

– Ну, иди сюда, – усмехнулся Егор. – По моим расчетам, ты должна была прибыть раньше. Я недооценил твою выдержку.

– Что? По твоим расчетам? Что за бред? – У Алены закружилась голова.

– Ты же не надеялась, что я нечаянно забыл свой телефон сегодня утром. – Егор смотрел ей в глаза, но руки его продолжали обнимать девушку, которая по-прежнему стояла, не шелохнувшись.

– Но… Егор, зачем? Не проще ли было просто мне сказать? Что ты меня больше не любишь, что ты хотел бы…

– Я же просил – подойди, – перебил он.

Алена неуверенно шагнула к нему.

А муж, словно мрачный фокусник, развернул недвижную девушку, и голова ее откинулась еще сильнее назад, неестественно, как крышка незапертой шкатулки. И Алена увидела черную разверстую прорезь на горле, и только тогда поняла, что девушка Даша давно мертвая. Ее муж, Егор, с которым она семьсот с лишним дней преломляла хлеб и делила крышу над головой, обнимал мертвую женщину. Из страшной раны на ее горле уже перестала вытекать кровь.

Глаза Алены наконец привыкли к темноте, и она разглядела, что кровь повсюду, и даже светлые мокасины мужа ею перепачканы. Она пошатнулась, схватила воздух рукой, ища опору, и ей пришлось призвать на помощь все внутренние резервные силы, чтобы не потерять сознание. Вдруг на первый план вышла та часть сознания, которую называют Внутренним Наблюдателем. Наверное, это была защитная реакция такая.

– Конечно, оставалась надежда – маленькая, ничтожная, – что ты не полезешь в телефон. Или хотя бы попытаешься замести следы.

– Замести следы? – пересохшими губами прошептала Алена. – Я? Егор, ты вообще-то человека убил… Или… Ты же ее не убивал, да?

Она сама понимала, что звучит жалко. Но реальность просто не помещалась в мир, к которому она привыкла. Алена не могла поверить, что вот такое, страшное, мерзкое, непонятное, может запросто вклиниться в ее жизнь. Она же отличница, паинька, скучная, мещанская, никогда не искавшая приключений и считавшая большинство романтиков инфантилами, она же земная и надежная, предсказуемая. А такое вот – оказаться на незапертой крыше наедине с убийцей, которого еще сутки назад ты считала самым близким человеком, и с еще не остывшим трупом женщины – обычно случается как раз с теми, кто не играет по правилам.

– Конечно убил, – все с той же спокойной улыбкой ответил Егор. Наконец он раздал руки, и тело девушки повалилось на пол. – Я надеялся, что ты не похожа на других, Алена… Я каждый раз на это надеюсь, но каждый раз выбираю неправильную женщину… А ведь ходит где-то и моя, единственная, – та, которая меня поймет и примет.

Алена все-таки не выдержала и села на корточки, в глазах потемнело от внезапной догадки:

– Так значит, и твои бывшие жены…

– Ну разумеется. – Создавалось впечатление, что Егора услаждает ее реакция. – И не только они. И ни разу не промахнулся, заметь.

– Сколько же…

– За то время, что мы женаты, или вообще? – деловито уточнил Егор. – Вообще – двенадцать. Четыре за последний год. Даша – тринадцатая. Ну а ты, моя дорогая, четырнадцатой будешь.

– Я никому не скажу. – Алена рассматривала носки своих пыльных туфель. – Никогда и никому.

– Ну разумеется, не скажешь. – Егор присел рядом с ней, протянул руку, почти нежно дотронулся до ее подбородка, бережно подцепил его пальцем и заставил жену заглянуть в его глаза. – Мертвые же молчат.

А еще Алена никогда не понимала раньше, почему маньяки из фильмов исповедуются жертвам, прежде чем убить тех. Она считала это недоработкой ленивых сценаристов – конечно, ведь намного проще раскрутить интригу, когда ключевой персонаж все объясняет сам. И только сидя на крыше, которая казалась (да и была – лично для нее) краем света, она вдруг поняла, что исповедь палача – как раз правдоподобный ход. Потому что помимо самого текста признания, в нем и жажда сочувствия, и болезненное желание увидеть чужой страх, и оттягивание сладкого момента, и нервное предвкушение, и слабая надежда увидеть Понимание, оправдать себя.

Алена почти не слышала, что говорил ей муж. Что-то о прежних женах, которым он строго-настрого запретил когда-либо проверять его эсэмэски, но в какой-то момент те лезли не в свое дело. О том, как он впервые в жизни понял, что хочет убивать, – ему было всего двенадцать, и он увидел какой-то фильм, где любовник убил женщину; такая там актриса была – серьезная блондинка, не то чтобы красивая, но какая-то неземная, – и как ярко она сыграла агонию. О том, как он впервые убил – случайно, неловко, торопливо; он боялся смаковать, все получилось так глупо и даже не принесло истинного удовольствия (кроме радости осознания, что он на подобное способен). Как он чувствовал себя волком среди людей и мечтал встретить волчицу, которая разделила бы с ним эту запретную сладость. Егор говорил и говорил – монотонная речь, запах крови, необычность переживания и холодный ветер почти усыпили Алену, погрузили в состояние транса. Она лишь почувствовала прикосновение ледяного лезвия к шее, а боль – нет, сразу – полет. Последним, о ком она подумала, был, как ни странно, он, Егор.

Почему-то перед самой смертью ей вспомнилось, как она впервые его увидела.

Они шли навстречу друг другу по институтскому коридору, и Егор был такой красивый: мягкая львиная походка, выкрашенная в синий цвет бородка, панковская рубашка, татуировка на предплечье. Алена засмотрелась и выронила папку с эскизами – те разлетелись, как голуби, и Егор остановился – помог собрать, а она все думала – вежливость это с его стороны или симпатия? Было в его глазах что-то такое, чего она, серая мышь, никогда прежде не замечала в устремленных на нее взглядах мужчин. Как будто он в душу ей смотрел – да не просто так, а прицельно, в надежде разглядеть что-то определенное.

В тот же день она позвонила в далекий город, где жила ее мать, с которой Алена общалась несколько раз в год, в основном по праздникам.

– Мама, – сказала она. – Я тут познакомилась с потрясающим мужчиной. Он самый лучший, и еще у него синяя борода…