ДЖИМ И ТРЕВ
Часть вторая
Рано утром недели через две после той встречи мы с Джимом сидим в раздевалке теннисного клуба в какой-то деревне. Не знаю, откуда там такой запах — от Джима или раздевалка воняет сама по себе, — но сомневаюсь, чтобы члены клуба стали его терпеть.
— Ты выглядишь куда лучше, Иван. Округлился в щеках. В прошлый раз ты был сущий доходяга. — Говоря со мной, он то и дело поглядывает на дверь за моей спиной.
— Какая-то проблема, Джим?
— Не должно быть. Не должно. Ты ведь следовал инструкциям?
— Конечно.
— Мурашки у меня по спине от этого места. Давай сделаем все по-быстрому, а?
Я беру паспорта и просматриваю их. Кажется, они в полном порядке. Имена и даты рождения в каждом паспорте разные, но и там, и там мне восемнадцать лет, что вполне похоже на правду.
— Ну, значит, все, — говорит Джим, заканчивая пересчитывать деньги. Он кладет их в карман куртки, а я хватаю его за руку.
— Как добраться до Меркури, пожалуйста, Джим.
Джим грустно качает головой, но профессиональная улыбка не сходит у него с лица.
— Иван, дорогой ты мой, мне очень жаль, но я не могу тебе ничего сказать, пока мы не получим результаты от Трева. Если бы не это, я бы тебе помог с огромным удовольствием.
— А как дела у Трева?
— О, у Трева отлично, просто отлично. Я заходил к нему на днях, так он просто кайф ловит. Головоломка, говорит. Большая жирная головоломка.
— И как скоро ключ к большой жирной головоломке будет у него в руках?
— Он пока не знал. Он вообще со мной почти не говорил. Молчун он, наш Трев. Правда, сказал, что как-нибудь во вторник, часиков в десять утра, оставит инструкции в обычном месте. Так что приходи туда каждый вторник и проверяй.
— Ну, судя по размерам головоломки, это случится еще не в этот вторник.
— Как знать, Иван, как знать. Наш Трев, он же гений. Может быть, он уже сейчас кричит «Эврика!». Ты просто захаживай туда по вторникам и как-нибудь найдешь то, что тебе нужно.
— А деньги?
Лицо Джима становится таким кислым, что даже уголки его рта опускаются вниз и мешают ему говорить, но уже через несколько секунд он встряхивается и продолжает:
— Он сказал, что будет говорить об этом с тобой и только с тобой. — Пальцами Джим сморкает нос и тут же вытирает их прямо об штаны.
* * *
В первую неделю я ничего не ожидаю найти на шкафчике в камере хранения. Денег у меня накопилось прилично, так что воровать я больше не хочу. Я покупаю себе новую одежду и обувь. Продолжаю тренировки. Сотню отжиманий делаю легко. Но мне нужно уезжать из этого города. Охотников я пока не видел, подворотни меняю каждую ночь, но все равно я всегда на нервах. Я решаю, что если в ближайший вторник опять ничего не найду, то поеду на неделю в Шотландию или в Уэльс — в общем, куда-нибудь подальше, а вернусь в понедельник.
Но в следующий вторник я нахожу на вокзале конверт. Назад я иду медленно, озираясь. Какой-то малыш лет пяти держит за руку мать и смотрит на меня во все глаза. Я застываю на месте, оглядываюсь — он все еще смотрит. Смотрит и смотрит. Не знаю почему, но мне становится страшно, и я бросаюсь бежать.
Слишком уж я расслабился в последнее время. Но если даже за мной не следят — а я уже начал думать, что это так, — то искать-то меня наверняка ищут. Вдруг им повезет, и они просто увидят меня на улице. Они меня недооценили, и я сбежал, но я не должен допускать такую же ошибку. Как сказала Мэри: «В названии вся суть».
В конверте оказывается билет на поезд и записка. С небольшой посторонней помощью я узнаю, что билет на завтра, на шесть утра, и два с небольшим часа спустя поезд доставит меня в Ливерпуль. У меня будет полно времени, чтобы найти место встречи, указанное в записке:
11 часов 42, Милл Хилл-Лейн.
Ливерпуль — это город, где ведьм почти нет, а все из-за местных банд, которые терпеть их не могут и гонят отовсюду. Бабушка говорила мне, что Белые Ведьмы стараются туда не попадать, потому что у них со скаузами-фейнами есть негласная договоренность: скаузы не трогают ведьм, а те не показываются в Ливерпуле.
Я говорю себе, что это хороший план. Джим заботится обо мне, он посылает меня туда, где нет ни Охотников, ни ведьм, но ближе к вечеру у меня начинается мандраж, и я не могу усидеть на месте. Мне кажется, что произошел какой-то сбой. Джим ничего о билетах не говорил. Речь шла только об инструкциях.
Я возвращаюсь в Кобальтовый переулок. Наверное, Боб уже несколько недель как уехал — по крайней мере, я надеюсь на это, — но все же зачем-то иду проверить. Если билет возник из-за того, что Охотники взяли след Боба — или хуже, если его уже схватили, — то я хочу об этом знать.
Еще не дойдя до своего прежнего наблюдательного пункта напротив здания Совета, я замечаю в переулке какую-то возню и медленно прохожу мимо по другой стороне улицы. У двери Боба стоит большой белый фургон, а за ним другой автомобиль — фургон почти заслоняет его, так что я плохо его вижу, но мне кажется, что это тот самый джип четыре на четыре, который приезжал за мной в Шотландию. Я бросаю в переулок последний взгляд и вижу человека, который выходит из дома Боба. Этот человек Клей.
В ту ночь я не сплю. На вокзал я прихожу за минуту до отправления поезда и нахожу свое место.
Поезд отправляется рано, поэтому вагон на большую половину пуст. Каждому, кто проходит мимо, я стараюсь заглянуть в глаза. Охотников не видно.
Я устал как собака и в дороге дремлю. Вдруг поезд дергается, и я слышу объявление: мы прибываем в Ливерпуль.
Время одиннадцать пятнадцать, и Милл Хилл-Лейн с каждой минутой выглядит все более и более неприветливой. Народу на улице нет совсем. Сорок второй номер представляет собой заброшенное строение в ряду таких же заброшенных домов. Разбитые стекла и граффити на стенах в этом районе, похоже, норма жизни, но в номере сорок втором все относительно цело: пол голый, но стекло разбито лишь в одном окне — в том, через которое в дом пробрался я.
Свой рюкзак я спрятал на задворках в полумиле отсюда. Паспорта и деньги лежат у меня в боковом кармане куртки, под молнией. Я в арафатке и черных очках, хотя на улице пасмурно. Перчатки без пальцев удобнее обычных, зато они прячут только татуировку на руке и шрам на запястье, другая татуировка, на пальце, остается на виду, и я заклеиваю ее пластырем.
Я твержу себе, что при первых же признаках чего-нибудь странного я развернусь и уйду. Но я себя обманываю; все и так очень странно, а мне надо повидать Трева.
Я стою у окна на втором этаже дома и смотрю на улицу, когда вдалеке из-за угла выходит Трев и деловито идет по направлению к дому, в руке у него обычный магазинный пакет. Я слегка отхожу от окна, останавливаюсь и начинаю ждать. В другом конце улицы появляется подросток на велике, он останавливается и тоже следит за Тревом.
Я спускаюсь на первый этаж и, как только Трев подходит к двери, буквально втягиваю его внутрь и говорю, что он выбрал не лучшее место для встречи.
— Обычно этим занимается Джим. Это у него хорошо получается. — Трев подходит к окну, смотрит сначала на улицу, потом снова на меня. — Джима нет.
— Нет? Как нет?
— Уехал, кажется, за границу… надеюсь. Не думаю, чтобы Совет его поймал, но на нас он насел крепко. Вот почему я переехал сюда. Джим говорил мне, что даже Охотники не любят здесь бывать.
Я не говорю ему о том, что видел Клея у Боба, но спрашиваю:
— А вы тоже уедете за границу, Трев?
Он пробует улыбнуться, но, когда он похлопывает себя по карману, его лицо перекашивается в болезненной ухмылке.
— Билеты уже взял, вечером улетаю.
— Отлично. А как же я?
— Ах да, хорошо, что ты спросил. Татуировка на твоем мизинце — ключ. Я еще когда их увидел, сразу понял, что они задумали. Понимаешь, три крохотные татуировки отражают другие три татуировки на твоем теле. Та, которая возле ногтя, отражает татуировку на шее, средняя — ту, что на руке, а нижняя — на лодыжке. Они планировали создать что-то вроде колдовской бутылки.
Я гляжу на свой мизинец.
— Колдовские бутылки очень трудно контролировать. По-моему, они работают над какой-то усложненной версией. Чрезвычайно усложненной. Они не собирались брать у тебя кровь, кожу или волосы, они хотели отрезать мизинец и использовать его. Наверное, они планировали разрезать его на части и разложить по трем бутылкам. Татуировки на твоем мизинце отражают остальные, те, что они нанесли на твое тело в других местах. Сделав что-нибудь с одной частью твоего мизинца, они влияли бы на тебя, заставляя чувствовать боль в шее, ноге или руке.
— Чтобы заставить меня сделать то, что они хотят?
— Вот это-то и не давало мне покоя. Я не был уверен в том, как это должно работать. Причинить тебе такую боль, чтобы ты согласился на что угодно?
— Согласился или умер.
— Согласился или стал страдать. Страдание ведь их специальность.
— Но они могли бы воспользоваться этим, чтобы убить меня?
— Ну, в принципе, да.
Я срываю с мизинца пластырь и разглядываю свои татуировки. Они сквозные, все проникают в кость. Я беру нож и тыкаю им в татуировку у ногтя, чтобы посмотреть, почувствую ли я что-нибудь в шее.
— Ну что? — спрашивает Трев.
Я трясу головой.
— Нет, тут нужны бутылка и правильное заклинание.
— Когда они могли бы его отрезать?
— Думаю, сначала они убедились бы, что татуировки проникли вглубь и хорошо зажили. На это ушло бы несколько дней, но не больше недели. Потом они устроили бы проверку. И если бы что-то не сработало, так ведь у тебя есть еще девять пальцев.
— Они и сейчас могут это сделать? Ну, отрубить мне палец, если поймают?
— О да. Татуировки же вечные. И вечно будут проблемой. Их нельзя удалить.
— Я думал, это клеймо или устройство для слежки.
— Нет, слежка тут ни при чем, — говорит Трев. — А вот клеймо — да, похоже. По-моему, татуировка выдаст тебя, когда ты кем-то станешь… ну, если у тебя будет Дар трансформации, то татуировки все равно будут на тебе.
— И убрать их нельзя никак?
— Можно, конечно, отрезать палец, руку или даже ногу, но вот с шеей ничего не поделаешь.
На улице кричат. Фейны.
Трев бросает взгляд в окно, вытаскивает из кармана полоску бумаги и сует ее мне.
— Здесь написано, как добраться до Меркури.
Я запихиваю бумажку поглубже в карман и говорю:
— Спасибо вам, Трев. За все спасибо.
Трев протягивает мне свой пакет и говорит:
— Здесь образцы твоей кости и кожи. Их надо уничтожить. Сжечь. Если Совет доберется до них, то могут воспользоваться ими для изготовления колдовской бутылки. Приблизительной, конечно… но все же.
Я заглядываю в пакет. В нем пластмассовые баночки с капельками крови внутри.
Он добавляет:
— Чтобы уж наверняка. Чтобы не волноваться. Чтобы никто… что у меня ничего твоего нет.
Я решил, что он волнуется из-за моего отца.
На втором этаже со звоном вылетает стекло.
Мы падаем на пол и застываем.
Снова звон стекла… но теперь дальше, в другом доме. Крики.
Я выглядываю в окно.
— Черт! — Я пригибаюсь и говорю Треву: — Охотники.
Потом снова выглядываю наружу. По улице идет Охотница, за ней — трое фейнов, они швыряют в нее камнями. Но ей, похоже, все равно. Обычно они работают парами, так что вторая должна быть где-то неподалеку, может быть, за домом.
Я снова пригибаюсь и говорю:
— Пора сматываться.
Мы бежим в заднюю часть дома. Дверь черного хода закрыта и заперта на засов. Он не подается. Локтем я выдавливаю еще одно стекло, ударами ноги выбиваю из рамы осколки, и мы выбираемся наружу. Добежав до забора, я подсаживаю Трева через калитку, которая тоже забита гвоздями, а потом перелезаю через нее сам, сначала чуть-чуть высовывая голову и оглядываясь по сторонам.
Никого. Все чисто.
Мы бежим.
Через несколько улиц мы переходим на шаг, но я продолжаю оглядываться.
Трева, кажется, вот-вот стошнит. Он так напуган, что не может даже сообразить, сколько я ему должен, поэтому я просто запихиваю большую часть своих денег ему в карман и говорю:
— Спасибо, Трев. Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится… то есть… ну, вы поняли…
Мы пожимаем друг другу руки, и он уходит в одну сторону, а я поворачиваю в другую.
Я сую руку в карман и проверяю клочок бумаги. Он там.
Тут я понимаю, что потерял пластиковый пакет.
Поверить не могу, что я свалял такого дурака, но это так. Хотя вряд ли я его просто уронил. Скорее всего, поставил на землю, когда подсаживал Трева через калитку.
