Здание Совета находится слева от меня, через дорогу. Сначала я не был уверен в том, что это оно. Я ожидал увидеть готические шпили и частые переплеты на окнах, как внутри, но оно оказалось совсем другим. Снаружи это обычное офисное здание семидесятых годов: большое, прямоугольное, сложенное из темно-серых бетонных блоков, местами покрытых пятнами. Но переулок рядом с ним показывает, что это все же тот дом. А еще я обошел здание кругом и обнаружил тот самый вход, которым пользовались мы с бабушкой. Он с другой стороны, и к нему надо идти через небольшую сторожку, она все еще там. Это единственная старая часть здания, видимая снаружи.

Я долго стою в дверях и смотрю на здание. Сегодня солнечно, но эта сторона улицы в тени, тени добираются до середины фасадов зданий напротив. Все здание Совета — сплошные окна: большие и квадратные. Они расположены друг над другом рядами и отражают солнечный свет, отчего кажутся лоснящимися и черно-синими; а в нижних этажах, там, где тень, потрепанные вертикальные жалюзи раздвинуты, и на подоконниках видны чахлые растения в горшках. И ни малейшего движения внутри. Вид у здания нежилой и нелюдимый, типично офисный. При мне в него зашли лишь две женщины. Возможно, ведьмы, хотя их глаз я отсюда не разглядел.

По переулку не ходят люди, не ездят машины, не бегают собаки или кошки. Я говорил себе, что понаблюдаю за ним час-другой и все, но теперь ощущение у меня такое, будто дом следит за мной своими оконными глазами.

Меня всего трясет. С этим пора кончать, иначе можно сойти с ума.

Нет, не могу. Подошел совсем близко, но повернуть за угол не смог.

Но я это сделаю. Я должен это сделать.

Только не сейчас.

Ничего пока не происходит. Я надеялся, что тот парень, Боб, сам выйдет когда-нибудь в переулок, но он не появлялся.

Но ведь он должен же когда-нибудь выйти. Спрятаться и следить — это лучшее, что я могу сделать.

Может, у него выходной или он вообще в отпуске? Да кто его знает?

Ничего, прошел только один день. Всего одним днем меньше.

День второй.

Ладно. Вчера не вышло. Из переулка никто не выходил и никто туда не входил (включая меня). В здание Совета вошли и вышли из него несколько человек.

Но сегодня я с раннего утра на месте. Ночевал в другой подворотне в полумиле отсюда.

И вот уже успех. Несколько человек вошли в здание Совета, но, что важнее всего, по переулку проехал фургон. Фургон подъехал к воротам, они открылись, фургон въехал внутрь, ворота закрылись. С виду все совершенно нормально.

Но пешком по переулку никто не проходил. Я жду, когда покажется тот, кто мне нужен.

Все жду.

И жду.

Но люди все идут и идут мимо переулка, никто даже головы в его сторону не повернет, как будто его не существует вовсе. У поворота висит знак, означающий «тупик», в другом конце видна глухая кирпичная стена, так что вряд ли туда кто пойдет. И все равно, кажется, что для пешеходов он просто невидим.

А что если он никогда не появится? Мэри говорила мне о нем несколько лет назад. Может, он здесь больше не живет. Может, Совет уже поймал его.

И, конечно, стоит мне отвлечься, как кто-то подходит к переулку с улицы и сворачивает прямо в него. Мужчина. Боб?

Я вижу только его спину.

Он седой, тонкий, в бежевых брюках и темносинем пиджаке, в руке у него вещевой мешок. Он идет быстро, не глядя ни на дверь слева, откуда сбежал я, ни на ворота, в которые въехал фургон, а все прямо и прямо, до конца переулка, где открывает своим ключом дверь справа. Поворачивая ручку двери и входя внутрь, он смотрит на меня. Потом исчезает.

Итак, если это Боб, то мне теперь ждать, когда он снова выйдет? А он, может быть, просидит там еще несколько дней. Мне надо его увидеть. Пора перестать быть жалким трусом. Я перехожу улицу.

Это еще что?

Какая-то девчонка идет впереди меня по переулку; она шагает быстро, вот она уже в конце проулка, стучит в дверь, входит внутрь.

Мне сделать то же, что девчонка? Или продолжать тупо ждать?

Автомобильный сигнал. Я стою посреди дороги. Запрыгнув на тротуар, я прячусь в своей подворотне.

Неужели та девчонка тоже следила? Ей что, тоже нужна помощь или, наоборот, она его помощница, дочка… подруга?

Вот она, уже выходит. Совсем девчонка, моложе меня.

Она идет быстро, шныряет в проем между машинами на дороге, поворачивает голову вправо и смотрит на меня.

Делает мне знак подойти.

Я смотрю на переулок.

Ладно, никуда он не денется.

Обернувшись к ней, я вижу, как девчонка сворачивает за угол, и рысцой припускаю за ней.

Она ныряет в один проулок, в другой, и вот мы уже на большой улице, где полно людей и магазинов. Люди мчатся по своим делам, переговариваются, кричат, и я теряю девчонку из виду. Наверное, зашла в какой-нибудь магазин. Одежда. Телефоны. Музыка. Книги.

Я оборачиваюсь и вижу ее прямо у себя за спиной.

— Привет, — говорит она и хватает меня за руку. — Кажется, тебе давно пора что-нибудь выпить.

Она выбирает столик в глубине кофейни. Мы садимся друг против друга. Она купила два горячих шоколада и заказала добавочную порцию миниатюрных зефирок, потом отдала мне поднос и вот теперь сидит, пьет свой шоколад и смотрит на меня поверх чашки с розово-белой горкой. У нее глаза фейна: зеленые, красивые, но без искорок. Абсолютно обычные глаза. И все же в них есть что-то странное: текучесть какая-то. В них есть второй оттенок, бирюзовый; он то прячется, то появляется снова. Глаза меняют цвет, как море в тропиках.

— Ты хочешь увидеть Боба? — Она забрасывает свои длинные русые волосы за спину.

Я киваю и пытаюсь сделать глоток, но кучка зефирок мешает мне добраться до напитка. Тогда я съедаю все зефирки, просто чтобы избавиться от них.

— Я могу помочь. — Она выбирает из своей кучки розовую зефирку и, покачивая ею в воздухе, говорит:

— Как тебя зовут?

— Иван.

— Необычное имя. — Она берет вторую зефирку и добавляет: — Только, наверное, не в России.

Потом запивает горячим шоколадом.

— А я Никита.

Вряд ли.

— Ты работаешь на Боба? — спрашиваю я.

На вид ей лет четырнадцать, ну, максимум пятнадцать. В школу ходить еще должна.

— Да так, делаю для него всякую всячину. Немного того, немного этого. Поручения выполняю. Ну ты знаешь.

Вообще-то нет.

Она допивает свой шоколад, выскребает стакан ложкой. Закончив, она ставит его на стол и спрашивает:

— Хочешь печенюшку? — И уходит раньше, чем я успеваю ответить.

Возвращается она с двумя здоровыми шоколадными печеньями и протягивает одно мне. Мне приходится контролировать себя, чтобы не засунуть его в рот целиком.

— Зря ты у здания Совета ошиваешься, — говорит она.

— Я был осторожен.

— Я же тебя заметила.

Я действительно был осторожен.

— Тебе нужны солнечные очки глаза прятать. И еще не знаю, что это у тебя такое, — она показывает на мои татуированные пальцы, — но я бы на твоем месте носила перчатки.

Шею я закрыл шарфом, который взял в том доме в деревне, а вот перчаток не нашел.

Она наклоняется ко мне.

— Кобальтовый переулок защищен.

— Да, а как?

Она всплескивает руками:

— Магией, разумеется. Фейны его вообще не видят. Его видят только ведьмы.

Значит, она все же ведьма. Но глаза у нее другие.

— Если окажешься в переулке, то никогда оттуда не выйдешь, пока не начнешь смотреть на то место, куда идешь, и думать о нем. То есть по-настоящему смотреть, не отрываясь, и думать тоже по-настоящему, все время. Как войдешь, сразу смотри на дверь Боба и думай только об этой двери, тогда доберешься до нее. Когда будешь выходить, смотри на дома на улице. Вниз не смотри. Никогда не смотри вниз. Если глянешь хотя бы раз на ворота здания Совета, если подумаешь о них хотя бы раз, там и окажешься.

— Ясно… спасибо.

— Кстати, твой прикид бездомного хорошо работает. — И она улыбается, так что я не могу понять, шутит она или нет. Я еще не успеваю ответить, а она уже встает и выходит из кофейни.

В животе у меня урчит, во рту становится противно, и я вскакиваю и бегу в туалет. Там меня тошнит в раковину, я вижу мешанину из жидкости кофейного цвета и коричневой слизи, в ней плавают маленькие зефирки.

Я жду, ничего больше не происходит, и я нагибаюсь, чтобы попить воды из-под крана. Из зеркала на меня таращится бледное лицо с красными глазами и темными мешками под ними. Я изо всех сил стараюсь придать себе приличный вид, но тут могут помочь только приличная еда и вода. Я разглядываю свои старые джинсы, протертые на заду и на коленях почти до прозрачности. У рубашки дырки на рукавах и вокруг пуговиц. Футболка под ней посерела и обмахорилась у ворота.

Я выхожу из кофейни, когда меня догоняет женщина, которая работает за стойкой.

— Твоя подружка тебе оставила, — говорит она и дает мне большой бумажный пакет.

В пакете оказываются два свертка с сандвичами — один с ветчиной, другой с сыром, третий с беконом, — бутылка воды, бутылка свежего апельсинового сока и салфетка с надписью. Пять минут я трачу на то, чтобы ее разобрать.