В качестве эпилога

После отъезда Ибрагима с Кавказом, оставшись один в безлюдном трехэтажном корпусе пансионата, я недолго потолкался в холле и, дождавшись дежурного, взял у него ключ от номера. На этот раз разговора с обычно словоохотливым Платоном Шаликовичем не получилось. У несчастного старика состояние было не лучше моего, он мучился больше от неизвестности, чем от приступа радикулита. Накануне оба его сына с полной военной выкладкой уехали в Сухум, и с тех пор о них не было ни слуху ни духу. Я, к сожалению, тоже ничего утешительного о его детях сообщить не мог, а мои уклончивые ответы об обстановке в городе не успокоили старика. Кряхтя и костеря на чем свет стоит и правых и виноватых, он проковылял к себе в дежурку и уткнулся в телевизор.

Я взвалил сумку на плечо и поднялся на второй этаж, с трудом нашел в потемках свой номер, открыл дверь, нащупал на стене выключатель и зажег свет. В тусклом свете, к своему немалому удивлению, обнаружил в углу телевизор, прошел к нему и ткнул пальцем в расхлябанную кнопку. Старый, еще ламповый «Горизонт» натужно треснул своими стеклянными внутренностями, затем в нем что-то угрожающе хрустнуло, прошло около минуты, и экран ожил, на нем замельтешили размытые силуэты. Я пощелкал переключателем по каналам. По местному шел какой-то старый, еще советских времен фильм, два российских хранили гробовое молчание о событиях в Абхазии, а остальные вообще не работали.

До очередного выпуска новостей оставалось чуть больше десяти минут, но мне было тоскливо и одиноко находиться в холодном и неуютном номере. Я швырнул сумку на кровать и вышел на балкон. К этому времени небо над Новым Афоном очистилось от туч, тонкий серп луны выплыл из-за гор, и в его призрачном свете очертания Пантелеймоновского монастыря с поразительной точностью напомнили мне библейские сюжеты со знаменитых полотен художников Бруни, Иванова, Брюллова и Куинджи.

Позолоченный купол колокольни, подобно Вифлеемской звезде, загадочно мерцал на фоне величественной панорамы гор. Они, как драгоценное ожерелье, обрамляли монастырь, таинственно поблескивая гостеприимно светящимися окнами рассыпанных по склонам гор домов. У подножия знаменитой Анакопийской горы о чем-то еле слышно перешептывалась с берегом лениво накатывающая на прибрежную гальку морская волна. Все вокруг дышало миром и покоем.

В какой-то миг мне показалось, что само время умерило свой неумолимый бег у стен этой христианской святыни, освященной Великим Словом — Веры, Добра и Надежды, две тысячи лет назад произнесенным здесь учеником Христа — апостолом Симоном Кананитом. Словом, оказавшимся крепче крепостных стен некогда неприступной Анакопийской цитадели и власти самых жестоких тиранов. Словом, перед которым выглядели такими жалкими тщеславие и властолюбие прошлых и нынешних политиков, вождей и диктаторов, возомнивших себя повелителями и вершителями судеб целых народов. Рано или поздно, но все они превратились во вселенскую пыль.

Внезапно эту божественную и умиротворяющую тишину нарушил писк сотового телефона — сработал будильник. Время подходило к десяти, я снова возвратился в комнату и с робкой надеждой на благополучный исход развязки в Сухуме включил телевизор. По местному каналу продолжал идти фильм, а на российском НТВ дикторы вечерних новостей говорили обо всем, но только не о том, что в эти минуты происходило в Абхазии.

Я с раздражением выключил телевизор и, чтобы как-то отвлечься от назойливых и мрачных мыслей, мутивших душу, вытащил из сумки рукопись романа «Загадка для «Гиммлера», ручку и попытался продолжить работу над новой главой. Но работа не пошла, перо спотыкалось на каждом слове, а предложения напоминали полупьяный строй загулявших ландскнехтов. Промучившись еще несколько минут, я отложил рукопись в сторону и снова вышел на балкон в надежде, что покой и тишина, царившие в Новом Афоне, успокоят разгулявшиеся нервы. И напрасно надеялся, нервный зуд продолжал донимать меня, я чуть ли не каждые пять минут возвращался в комнату и включал телевизор, рассчитывая в душе услышать экстренный выпуск новостей. Но Москва и Сухум продолжали хранить гробовое молчание, и только в одиннадцать эфир взорвался сенсационным сообщением, которого, без всякого преувеличения затаив дыхание, ждала вся республика.

От одних только слов «Только что в столице Абхазии — Сухуме завершились переговоры между Сергеем Багапшем и Раулем Хаджимбой», произнесенных диктором местного телевидения Алхасом Чолокуа, у меня внезапно пересохло в горле и перехватило дыхание. Я превратился в слух и впился глазами в экран телевизора. На нем крупным планом возникли пожелтевшие и изможденные бессонницей и невероятным нервным напряжением лица соперников — Сергея Багапша и Рауля Хаджимбы. Затем камера ушла вправо и остановилась на заместителе председателя Государственной думы России Сергее Бабурине. Его усталая улыбка сказала мне все, и с моей души словно свалился огромный камень.

Этот полный драматизма вечер 5 декабря 2004 года, которому, казалось, никогда не будет конца, к счастью, завершился без стрельбы, захватов правительственных зданий, телецентра или управления внутренних дел и, судя по всему, шел к мирному завершению. Как назло, слова Сергея Бабурина потонули в треске разрядов эфира, но для меня это было уже не столь важно. Главное состояло в том, что ему с непримиримыми соперниками — Сергем Багапшем и Раулем Хаджимбой удалось сделать, казалось, невозможное — найти путь к примирению.

Мирное будущее Абхазии для Сергея Багапша и Рауля Хаджимбы оказалось выше их политических амбиций, жажды власти и взаимных обид. В немалой степени этому способствовал и беспрецедентный шаг, совершенный Станиславом Лакобой. Такого поступка политика современная история вряд ли когда знала. Соратник Сергея Багапша ради сохранения мира в Абхазии и примирения конфликтующих сторон отказался от поста вице-президента в пользу проигравшего выборы Рауля Хаджимбы. Об этом искренне и горячо говорил сам Сергей Багапш. Вслед за ним выступил Сергей Бабурин и, отдавая должное одному из организаторов победы на президентских выборах, заявил: «Это большое счастье, что в Абхазии есть такие люди, как Станислав Лакоба».

После них выступил Рауль Хаджимба. На мрачном и замкнутом лице будущего вице-президента трудно было прочесть какие-либо эмоции, он умел владеть собой, но для меня и десятков тысяч абхазов, армян и русских это уже не имело никакого значения. В эти минуты для всех нас было гораздо важнее то, что угроза вооруженного противостояния миновала. Не дослушав до конца Рауля Хаджимбу, я выключил телевизор, не раздеваясь, плюхнулся на кровать и тут же заснул мертвецким сном.

Разбудил меня громкий стук в дверь. Я с трудом продрал глаза, на ходу натянув джинсы, выскочил в коридор и открыл дверь. Передо мной стояли живые и невредимые Кавказ и Ибрагим. Они по-прежнему были одеты в камуфляжную форму, но оружия при них я не заметил. Из-за их спин из холла доносились беззаботные и жизнерадостные детские голоса. Сыновья Ибрагима — Апсар и Арсол пытались оседлать сиротливо стоявший в углу велотренажер.

Я все еще не мог проснуться и, сонно хлопая глазами, пытался по лицам моих друзей прочесть, что за эти несколько часов изменилось в Сухуме. На них еще сохранялась печать недавних переживаний, но в глазах уже не осталось следов той смертельной тоски и обреченности, что была накануне. Поддавшись невольному порыву, мы крепко обнялись. Их объятия окончательно привели меня в чувство. Через пять минут я был уже готов и, подхватив так и не распакованную сумку, спустился в холл. Платона Шаликовича на месте не оказалось, он на радостях, что сыновья вернулись из Сухума живыми и невредимыми, сбежал домой. Я оставил ключ на стойке и прошел на стоянку, но там никого не застал. Задорный смех Апсара и Арсола подсказал мне, где искать моих друзей. Плотная стена из зарослей олеандра отделяла меня от них, я проломился через кустарник, по тропинке спустился к морю и приостановился на берегу.

Передо мной на песчаной косе копошилась куча-мала. В ней переплелись тела взрослых и детей. Этот хохочущий и пищащий клубок походил на большущую игрушку. Такими беззаботными и счастливыми мне уже давно не доводилось видеть моих друзей.

С тихой радостью я наблюдал за Ибрагимом, Кавказом и в душе испытывал гордость за них, за Сергея Багапша, Станислава Лакобу и Александра Анкваба, за Владислава Ардзинбу и Рауля Хаджимбу, за абхазов, русских, армян и всех тех, кто сумел простить друг другу смертельные обиды и подняться выше личных амбиций и интересов.

У меня не возникало и тени сомнения в том, что, когда остынут выборные страсти, а разум, ослепленный коварной ложью, просветлеет, к ним рано или поздно, но придет понимание того, что 6 декабря 2004 года они одержали самую важную победу в истории Абхазии! Они победили самого главного ее врага, который сидел внутри них, — властолюбие, гордыню и тщеславие! На этот раз они не позволили, чтобы их многострадальная Родина стала легкой добычей для врага! Ради будущей свободной и независимой Абхазии они переступили через самих себя и сделали первый и очень трудный шаг навстречу друг к другу.

Я твердо верил, что этот день навсегда войдет в историю Абхазии и станет той самой точкой отсчета для Сергея Багапша и Рауля Хаджимбы, Владислава Ардзинбы и Станислава Лакобы, Александра Анкваба и всех остальных на долгом и непростом пути возвращения к самим себе и тем подзабытым бесценным духовным и нравственным ценностям, что так бережно на протяжении многих веков хранили их мудрые предки. И как бы тяжел и труден он ни был, я уже не сомневался в том, что они больше никогда не свернут с него. Свет Амцахара — родовых огней, который снова запылал в их сердцах и стал путеводной звездой, должен был рано или поздно привести этот гордый и самобытный народ к заветной цели — свободной и независимой Абхазии.

История и Провидение так распорядились, что все они — те, кто свыше ста лет назад вынужден был покинуть Абхазию и на дальних турецких берегах сумел пронести через годы и тяжкие испытания священную память и трепетную любовь к Родине, и те, кто остался на родной земле и, несмотря на безжалостные сталинские репрессии, этнические зачистки, сохранил дух своих великих предков, — оказались поневоле махаджирами. В течение этих лет даже здесь, рядом с древними святилищами и могилами, они не были хозяевами своей судьбы, каждый раз ее решали то в Тбилиси, то в Москве. И только 30 сентября 1993 года, изгнав захватчиков, они уже вместе вернули себе надежду на будущее. Будущее, в котором уже никогда не будет разделенного народа, а горькое слово «махаджир» навсегда останется в прошлой истории Абхазии.