Мы подтащили тело да Силвы к обрыву и начали спускаться. Я шел впереди, взяв на себя основную тяжесть, Карла, как могла, поддерживала тюк сверху.

Мне было стыдно, что я не смог избавить ее от этого безрадостного противозаконного занятия. Это было неприятнее, чем само занятие. Я думал о том, что грубая веревка, должно быть, врезается в ее руки, обувь с каждым шагом натирает ноги, а всякие колючки их царапают.

– Стой! – сказала Карла на полпути.

– Что случилось?

Она сделала несколько глубоких вдохов, встряхнула и покрутила руками, чтобы снять напряжение.

– Да уж, – сказала она, переводя дыхание, и, держа груз одной рукой, другой откинула волосы со лба. – Заявляю официально: это лучшее свидание в жизни. Ну, давай спускать наш труп дальше с этого чертова холма.

Когда мы спустились на тропу, ведущую к дому Халеда, я взвалил тело да Силвы на спину. Дом был по-прежнему освещен, дверь открыта. Казалось, его покинули.

Мы вместе поднялись по ступеням и вошли в прихожую. Я спустил тюк на пол и стал развязывать его.

– Что ты делаешь? – раздался голос Халеда у меня за спиной.

Я повернулся к нему. Он держал в руке пистолет.

– Салям алейкум, Халед, – произнесла Карла, тут же вытащив свое оружие.

– Ва алейкум салям, – ответил он. – Что ты делаешь?

– Где Абдулла? – спросил я вместо ответа.

– Он мертв.

– О нет, нет! – сказал я. – Нет, пожалуйста.

– Да примет душу его Аллах, – сказала Карла.

– Ты уверен, что он умер? – выдавил я. – Где он?

– Я нашел его под четырьмя другими трупами. Один из них был трупом Вишну. Я так и знал, что этот тщеславный головорез явится лично, чтобы позлорадствовать. А теперь он мертв, и все, что он имел, будет принадлежать моей Компании.

– Где тело Абдуллы?

– Там же, где тела моих людей, в столовой. И я спрашиваю тебя в последний раз: что ты тут делаешь?

– Этот подонок забрался слишком высоко, – ответил я, открывая лицо да Силвы. – Мы решили спустить его обратно. Он твой или их?

– Он помогал нам устроить западню, – сказал Халед. – После того как он сделал свое дело, я хотел пристрелить его, но только ранил, и он убежал.

– А теперь он вернулся, – сказала Карла. – Можно оставить его здесь, Халед? Мы не хотим, чтобы Идрис был замешан в этом.

– Оставьте. Скоро прибудут мои люди с грузовиками. Завтра мы выбросим все тела в канализационный коллектор.

– Я не хочу видеть мертвого Абдуллу, Халед, – сказал я. – Ты клянешься, что он мертв?

– Wallah! – ответил он.

– А я хочу видеть его, – сказала мне Карла. – Но тебе идти со мной не обязательно.

Всюду и всегда вместе. Но иногда один должен сделать что-то за двоих.

– Я пойду, – сказал я, уже чувствуя дурноту. – Я пойду с тобой.

Халед провел нас через гостиную в большую столовую. На столе были аккуратно уложены четыре трупа, похожие на спящих бомжей.

Я увидел Абдуллу сразу. Его длинные черные волосы свисали со стола. Мне хотелось отвернуться, хотелось убежать. Было невыносимо видеть это прекрасное лицо и это львиное сердце холодными, этот небесный огонь погасшим. Но Карла подошла к нему и, положив голову ему на грудь, заплакала. Мне пришлось последовать за ней. Я прошел мимо трех других трупов, чувствуя на руках холод, исходящий от их голов, и взял Абдуллу за руку.

Я почувствовал некоторое облегчение, увидев, что лицо его сохраняет прежнюю свирепость. Он был одет во все белое, и кровь на этом белом бросалась в глаза. В Абдуллу стреляли, его кололи ножами, но гордое лицо было не тронуто, хотя все оно ниже ровной линии, оставленной головным убором, – глаза, нос и борода шумерского царя – было в брызгах крови.

Мысль о том, что его время остановилось, отозвалась внутри меня спазмом боли. Мои внутренние струны времени вибрировали, но одна из них навсегда замолкла.

Было больно не чувствовать его дыхания, жизни, любви. Было трудно смотреть на человека, который лежал перед тобой, но уже отсутствовал, уже понес наказание.

Она была права. Мы должны были оплакать его. «Если ты не попрощаешься с человеком, – сказал мне как-то один ирландский поэт, – то никогда уже не сможешь проститься с ним». Мы долго оплакивали Абдуллу, прощаясь с ним.

Наконец я отпустил его руку и вместе с ней отпустил миф об этом человеке. Каждый умерший оставляет в нас пустоту, которую никто другой не может заполнить. Карла вышла вместе со мной на террасу. Она держалась спокойно, но тоже знала, что в нас обоих образовалась эта пустота, которая будет заставлять нас вспоминать и скорбеть.

Халед ждал нас.

– Не задерживайтесь здесь, – сказал он. – В моей Компании сегодня нервозная обстановка.

– В твоей Компании?

– Да, Лин, в Компании Халеда, – ответил он, нахмурившись. – Сегодня ночью кончилась жизнь Вишну, и все, что он имел, перешло к нам. Сегодня ночью родилась Компания Халеда. Таков был замысел. Замысел Абдуллы, между прочим. Он решил выступить в роли приманки.

– Знаешь что, Халед… – начал я, желая покончить с ним, но запнулся, потому что из темноты вышел еще один человек.

– Салям алейкум, Шантарам, – сказал Туарег.

– Ва алейкум салям, Туарег, – ответил я, сделав шаг к Карле.

– Туарег решил помочь мне по старой дружбе, – сказал Халед. – Это он разработал план действий и все организовал. И теперь он опять среди своих, в Компании Халеда.

– Все это ты организовал, Туарег?

– Да, я. А тебя я вывел из игры, натравив на ирландца. Потому что ты подал мне руку.

– Прощай, Халед, – сказал я.

– Аллах хафиз, – произнесла Карла, взяв меня под руку на ступеньках.

Мы оба держались на ногах не совсем твердо.

– Худа хафиз, – ответил Халед. – До встречи.

У подножия холма Карла остановила меня:

– У тебя есть ключи от «просветления»?

– Ключи от байка всегда при мне, – сказал я. – Хочешь прокатиться?

– Да, давай проедемся. У меня столько мути в душе поднялось, что только свободный полет может привести меня в чувство.

Мы доехали до храма, где Идрис с учениками устроились на ночлег, и сказали им, что тревога позади. Идрис послал крепкого молодого парнишку сообщить Сильвано об этом. Затем он благословил нас, и мы простились.

Мы долго ездили без цели в эти последние предрассветные часы. Байк мурлыкал свою песенку на пустых бульварах, где все светофоры показывали зеленый свет в обе стороны: на красный в это ночное время в Бомбее все равно никто не останавливался.

Мы припарковали байк у начала более пологого подъема на гору. Я привязал байк цепью к молодому дереву, чтобы машине было не страшно, и мы долго поднимались извилистой тропой к лагерю Идриса.

Карла прижалась ко мне. Я обнял ее за талию, поддерживая, чтобы ей было легче идти.

– Абдулла, – произносила она тихо время от времени.

Я вспомнил, как мы произносили это имя, смеясь, на крутом подъеме.

Я вспомнил то время, когда Абдулла был другом, с которым мы вместе смеялись, которого можно было поддразнивать.

Поднимаясь, мы вместе плакали.

В лагере ученики уже наводили привычный порядок.

– Здесь такая суета… – сказала Карла. – Давай пройдем на зеленый холм.

Мы ушли в свою импровизированную палатку на холме. Я усадил Карлу на одеяло, и она откинулась на подушки, проваливаясь в сон.

У нас была принесена большая бутыль с водой. Я намочил полотенце и промыл царапины на ее руках и ногах, которых действительно было немало, как я и боялся.

Она постанывала, когда мокрое полотенце посылало сигналы в ее спящий мозг, но так и не проснулась.

Очистив все ее ссадины, я смазал их маслом куркумы. На горе все смазывали порезы и царапины этим снадобьем.

Когда я закончил процедуру смазки, Карла повернулась на бок и еще глубже погрузилась в очистительный сон.

Я пошел в лес, взяв с собой канистру с водой, освободил свой организм от всего лишнего, вычистил и вымыл себя и вернулся к нашей палатке. Карла сидела на одеяле, глядя на огороженный кусок неба.

– Как себя чувствуешь? – спросил я.

– Нормально. А ты где был?

– Мылся.

– Промыв перед этим мои царапины.

– Ну да, я же все-таки медбрат.

Я пристроился рядом с ней, и она положила голову мне на грудь.

– Его больше нет, – произнесла она.

– Его больше нет, – откликнулся я.

День развернул свое голубое знамя, жизнь стряхивала с себя сон и доносила до нас звуки утра: возгласы, смех, пронзительные в ярком свете крики птиц и вибрирующее любовное воркование голубей.

Она снова уснула, а я лежал, погрузившись в покой, какой возникает, когда рядом спит любимая, но мысли об Абдулле кровоточили в мозгу, как раны, оставленные пулей.

Он всегда держал себя в руках, он не жалел своей крови ради друга и был порой жесток в ущерб собственной чести. Последнее было свойственно и мне, хотя по-другому.

Я наконец тоже уснул, найдя утешение в словах Идриса, которые все время крутились у меня в голове, как овцы, бесконечно считавшие овец: «Тайна любви в том, какими мы станем». «Тайна любви в том, какими мы станем». Шелест этих слогов перешел в шум первого легкого муссонного дождя, начавшегося, когда мы утром проснулись.

Мы вернулись в лагерь, не залечив до конца раны, нанесенные событиями этой ночи, и тут пошел настоящий дождь, словно целые моря, очищенные при вознесении, заполнили небо и низвергались, стекая с плеч деревьев, сотрясаемых ветром.

Журчали ручейки, прокладывая себе путь между корнями, птицы съежились на ветках, не рискуя отправиться в полет. Растения, которые были прежде едва заметными апострофами, превратились в пространные абзацы; вьющиеся стебли, дремавшие наподобие змей в зимней спячке, ожили и вызывающе корчились, обрастая свежей зеленью. Крещенный небом мир возрождался, и надежда смывала с горы накопившиеся за год грязь и кровь.