Часть 10

Грех разобщает. А величайший грех – война – разобщает больше всего. Нескончаемая междоусобица преступных группировок на юге города сеяла рознь между друзьями, врагов заставляла нападать без предупреждения, а полицейских – умолять о перемирии, потому что вражда наносила ущерб делам.

По просьбе Вишну к «скорпионам» присоединились двадцать бойцов из северного штата Уттар-Прадеш, патриотов, закаленных в борьбе за независимость. Через неделю «скорпионы» овладели территорией Санджая от фонтана Флоры до Форта.

На вторжение северян и развал империи люди Санджая отреагировали быстро, расправившись со своим предводителем в сотне метров от его особняка.

Хусейн-с-двумя, издавна преданный Кадербхаю, преградил путь машине Санджая и расстрелял в упор и его, и двух афганских телохранителей.

Банду переименовали в Компанию Хусейна, а Тарик, юный император, занял место в совете группировки. Став полноправным членом совета, Тарик призвал своих соратников к беспощадной мести. «Убить всех, – приказал он. – Всех до одного. И все у них отобрать».

Слова эти стали новым девизом Компании; вместо «Истина и храбрость» теперь говорили «Все отберем».

Тяжкие грехи, множась, разрывали ветхую ткань терпимости, зимние ветры уносили обрывки чести и веры, обнажая неприкрытую ненависть.

Наши разговоры с Карлой возобновились, но встречались мы от силы раз в два дня, за завтраком или обедом, – она была слишком занята. Самоубийство Викрама заметно отразилось и на ней, хотя, возможно, ее поведение просто отражало то, чего я не желал признавать.

Она больше не смеялась и не улыбалась, став прежней Карлой – без смеха и улыбки. Приглашения на ночлег не повторялись.

Казалось, меня проверяют на выносливость, как музыканта или бывшего заключенного. Я страдал, облепленный паутиной тестостерона, адреналина и феромонов, вдали от любимой женщины, с которой встречался раз в два дня. Меня не отпускало нервное напряжение, однако в южном Бомбее такое состояние стало привычным. Никто не обращал на это внимания.

Мера человека выражается расстоянием между его сиюминутной плотской сущностью и сущностью духовной. Душой я прикипел к Карле, но расстояние между нами оставляло мою душу в полном одиночестве, охранять пламя свечи на ветру, пока сам я бесцельно бродил по улицам города.

Как выяснилось, в те дни по улицам бродили многие.

«Страх – обнищание истины, а алчность – обнищание веры», – сказал однажды Идрис. Страх и алчность заполонили улицы и трущобы южного Бомбея. Шесть недель в городе шли безудержные грабежи, в переулках рекой лилась кровь. Цены на гашиш, марихуану, амфетамины, барбитураты и прочие наркотики выросли впятеро. Городские чиновники, естественно, тут же увеличили размер взяток, сколачивая на этом приличные состояния; даже автоинспекторы стали брать с водителей не десять, а двадцать рупий. Взяточничество расцвело пышным цветом, и беззастенчивые поборы не прекращались ни белым днем, ни темной ночью. На улицах царил страх, единственный друг бедноты.

Однажды я познакомился с парнем, которого только что приняли в Компанию Хусейна, а час спустя узнал, что его убили. Через несколько дней та же история повторилась еще с одним новичком: первое приветственное рукопожатие через несколько часов обернулось последним предсмертным хрипом. Юных уличных бойцов, жертв междоусобной войны между преступными группировками, можно было только пожалеть.

Хусейн заключил контракт с велокиллерами на убийство «скорпионов». «Скорпионы» отстреливали людей Хусейна, а те в свою очередь подложили бомбу в бар, где собирались враги. «Скорпионы» безнаказанно взяли банк в южном Бомбее. В отместку люди Хусейна так же безнаказанно ограбили фургон инкассаторов на территории «скорпионов». Украденные деньги разошлись на взятки чиновникам и полицейским, а расследование преступлений прекратили за отсутствием свидетелей.

Цены на оружие подскочили втрое. Мужья продавали свадебные украшения жен, чтобы купить пистолет. Вместо привычных ножей и тесаков в ход шли пули. В темных переулках поджидала опасность. Еженедельно совершалось два убийства. По рекомендации Команча я нанял двух парней присматривать за Карлой – мне самому она это делать не позволяла.

Бандитские разборки в южном Бомбее прекратились так же внезапно, как и начались. Хусейн с Вишну устроили встречу и заключили перемирие. О чем они договорились наедине, осталось неизвестным, но во всеуслышание было объявлено, что недавних врагов теперь связывают неразрывные узы дружбы и братской любви.

Итак, две Компании объединились, однако камнем преткновения стало название новой группировки. Люди Кадербхая, Санджая и Хусейна наотрез отказались называться «скорпионами», поэтому было решено именовать новое образование Компанией Вишну. Бойцов у Вишну было больше, и, хотя его владения уступали сфере влияния Хусейна, имя Вишну усмирило недовольных на улицах южного Бомбея и внушило страх остальным бандам, пресекая любые попытки врагов посягнуть на вожделенную территорию.

Вишну и Хусейн совместно возглавляли собрания Компании, старались не противоречить приказам друг друга и назначили в совет равное число своих сторонников. Доходы, полученные от преступной деятельности, поровну распределялись между недавними врагами. Для поддержания неустойчивого равновесия между ограниченным доверием и неограниченной ненавистью, в подтверждение миролюбивых намерений и в залог приятельских отношений, новые союзники обменялись всевозможными дальними родственниками. О заложниках пеклись, как о своих близких, но готовились при первом же нарушении перемирия перерезать им горло. Так шестинедельные разборки окончились в один день, и улицы южного Бомбея снова зажили привычной преступной жизнью.

С наступлением перемирия я расплатился с бойцами из спортзала Команча, которые по моей просьбе присматривали за Карлой. Деньги они взяли, но предупредили, что больше на меня работать не смогут.

– Это почему еще?

– Потому что Карла предложила нам работу в сыскном агентстве «Утраченная любовь». Мы теперь детективы.

– Детективы?

– Да, Линбаба. Здорово, правда? Я теперь детектив, разыскиваю пропавших родственников. Представляешь, йаар? Гораздо лучше, чем вышибалой в баре у Мэнни работать.

– А мне бар у Мэнни нравится, – вздохнул я.

– А я дневник завел, – похвастался его приятель. – Напишу сценарий для болливудского фильма про наши расследования. Мисс Карла рулит. Она такая крутая. Ну, бывай, Лин. Спасибо за щедрость.

Я попрощался с парнями и отправился к своим менялам: одних хвалил, других ругал, если было за что. Перемирие продолжалось. «Скорпионы» и люди Хусейна вместе ездили по округе, организовывали нелегальные лотереи, контролировали наркоторговлю, местные бордели и уличных проституток.

Я остановился на Марин-драйв, любуясь на закат. На широком тротуаре устроили репетицию барабанщики – шла последняя неделя очередных празднеств, и городские музыканты торопливо готовились к многочисленным свадебным процессиям и шествиям. К барабанщикам подбегали дети, пускались в пляс, а родители стояли поодаль, хлопали в ладоши и покачивали головами в такт заразительным ритмам. Дети подпрыгивали, как кузнечики, дрыгали ногами и руками. Присутствие зрителей подхлестнуло барабанщиков, и они заиграли с ожесточенным энтузиазмом, провожая заходящее солнце неистовым барабанным боем. Вечерние сумерки заливали волны чернильной темнотой.

«Карла, что мы с тобой делаем? – думал я. – Что ты делаешь, Карла?»

Я развернул мотоцикл и поехал в «Леопольд», надеясь встретить там Кавиту Сингх и рассказать ей о мадам Жу. Я пытался застать журналистку в редакции газеты, но так ничего и не добился, понял только, что она меня почему-то избегает. Сначала я решил положиться на судьбу, но предупреждение мадам Жу не давало мне покоя. Пришлось навести справки. Выяснилось, что Кавита ежедневно, с трех до четырех, сидит с Дидье в «Леопольде».

К великому огорчению официантов «Леопольда», Дидье стал редким гостем в заведении. Свое недовольство они выказывали, обслуживая Дидье с церемонной учтивостью, что страшно его раздражало. Напрасно он осыпал их отборными ругательствами, пытаясь пробить стену преувеличенно вежливого обращения: чинные «благодарю вас» и «прошу вас» острыми шипами вонзались ему в сердце.

Он сидел за своим обычным столиком и беседовал с Кавитой Сингх.

– Лин, у тебя есть излюбленное преступление? – спросил Дидье.

– Ты опять за свое? – вздохнул я и наклонился поцеловать Кавиту в щеку, но она поднесла к губам бокал, и мне пришлось приветственно махнуть рукой.

Я уселся рядом с Дидье, и мы обменялись рукопожатием.

– Да, опять, – сказала Кавита, одним глотком осушив полбокала.

– Мое излюбленное преступление – мятеж, я же говорил.

– А у нас теперь второй тур, – загадочно улыбаясь, сообщил Дидье. – Мы с Кавитой придумали новую игру. Назови второе излюбленное преступление, а потом мы проверим, насколько верны наши предположения о тебе.

– Вы делаете предположения о друзьях?

– А что, у тебя обо мне нет никаких предположений? – с улыбкой поинтересовалась Кавита.

– Честно говоря, у меня их нет и не было. И какие же у вас предположения обо мне?

– Ну, это не по правилам, – усмехнулся Дидье. – Сначала назови свое второе излюбленное преступление, а мы посмотрим, справедливы наши предположения или нет.

– Что ж, мое второе излюбленное преступление – сопротивление аресту, – ответил я. – А твое, Кавита?

– Ересь.

– В Индии ересь – не преступление, – возразил я и вопросительно взглянул на Дидье. – Или правила вашей игры это позволяют?

– Да, позволяют. Допускается любой ответ на заданный вопрос.

– А твое, Дидье? Помнится, первым излюбленным преступлением ты называл лжесвидетельство.

– Верно, – радостно подтвердил он. – Значит, ты вступаешь в нашу игру?

– Нет, спасибо, я обойдусь, но мне интересен твой выбор второго.

– Супружеская измена.

– Почему?

– Во-первых, потому, что в нем замешаны любовь и секс, – ответил Дидье. – А во-вторых, это единственное преступление, которое понятно любому взрослому человеку. Вдобавок это одно из немногих преступлений, которых геям совершить не дано, – нам же не позволяют вступать в брак.

– Супружеская измена – грех, а не преступление.

– С чего это ты о грехе заговорил, Лин? – презрительно спросила Кавита. – Неужто в религию ударился?

– Нет, я употребил это слово не в религиозном, а в общечеловеческом смысле.

– Нам ведомы только свои грехи, а не чужие, – заявила Кавита, вызывающе вздернув подбородок.

– Отлично сформулировано! – воскликнул Дидье. – Официант! Повторите заказ!

– Знаешь, я не из тех, кто считает, будто взаимопонимание невозможно. Общепринятые определения позволяют говорить о грехе в нерелигиозном смысле.

– В таком случае объясни, что такое грех, – потребовала Кавита.

– Грех – это то, что ранит любовь.

– Ах, Лин, прекрасно! – восторженно вскричал Дидье. – Кавита, дай ему достойный ответ, не стесняйся.

Кавита поудобнее устроилась на стуле, поправила черную юбку. Черная блузка без рукавов была расстегнута у ворота, черная растрепанная челка спускалась на лоб, выгодно подчеркивая тонкие черты тридцатилетней журналистки. На Кавите не было ни грамма косметики, но ее лицо украсило бы рекламный плакат любого товара.

– А если само твое существование – грех? – спросила она. – Если каждый твой вдох ранит любовь?

– Милосердие любви заключается в том, что она отпускает любые грехи, – сказал я.

– Ты Карлу цитируешь? Очень кстати, – фыркнула Кавита.

Я не понял, что ее рассердило.

– Цитирую, а что?

– Да так, – с горечью пробормотала она.

Я не сразу осознал, что означает ее напряженный, озлобленный тон. В «Леопольд» я пришел для того, чтобы предупредить Кавиту о мадам Жу. Дожидаясь паузы в разговоре, чтобы сообщить Кавите неприятное известие, я не придавал новой игре Дидье никакого значения – а зря, потому что следующая реплика застала меня врасплох.

– Грехи, любовь… – возмущенно повторила Кавита. – Да как ты можешь произносить эти слова, не боясь кары небесной!

– Ты о чем? – удивился я.

– Ты спал с Лизой, а сам все время думал о Карле!

– С чего ты взяла?!

– А у Навина второе излюбленное преступление – сокрытие беглецов, – поспешно вмешался Дидье, стараясь предотвратить размолвку. – И знаешь, что мы по этому поводу думаем?

– Заткнись, – оборвала его Кавита.

– Если тебе есть что сказать, говори, не стесняйся, – предложил я ей.

– Мне на тебя наплевать, – сказала она, опустив бокал на стол.

– И все же что тебя удерживает?

– Лиза собиралась тебя бросить, – заявила она. – Ради меня. Она сначала с Розанной экспериментировала, а потом мы с ней сошлись. Если бы она тебя раньше бросила, то осталась бы жива.

«Ах, вот оно как», – подумал я и встал из-за стола. Нелепости своих обвинений журналистка не замечала: я, по ее мнению, мысленно изменял Лизе, хотя сама Лиза на деле изменяла мне с Кавитой. Впрочем, ревность в зеркало не глядится, а обида правды слышать не желает.

– Знаешь, я вчера вечером столкнулся с мадам Жу, которая почему-то хочет, чтобы я оставил тебя в покое. Похоже, мы успешно разрешили эту проблему, – заключил я и направился к выходу.

– Лин, погоди! – крикнул Дидье мне вслед.

Я завел мотоцикл и снова поехал к менялам, потом в черный банк, потом во все места, где хранились мои заначки. За несколько часов я побеседовал со множеством людей, но мысли о Лизе не покидали меня. Милая, милая Лиза…

Любовь – священный цветок лотоса. Если Лиза и впрямь питала какие-то чувства к Кавите Сингх, я был бы рад за нее.

Неужели мы с Лизой настолько отдалились друг от друга, что она не могла рассказать мне о связи с Кавитой? Лиза умела удивлять и повергать в смятение, но я всегда поддерживал ее, куда бы ни заносила ее беспокойная натура Водолея. Больно было думать, что мы стали чужими друг для друга. Может быть, Кавита права: если бы Лиза ушла от меня, если бы мы с ней не лгали друг другу, то она осталась бы в живых.

Острая боль не отпускала до тех пор, пока мне не сообщили, что со мной ищет встречи Туарег, и я с радостью отправился в гости к одному из самых опасных людей города.