Часть 9

После шторма, вызванного смертью Лизы и убийствами в особняке Мукеша Девнани, наступили долгие благословенные недели полного штиля. Мне нравилось спокойствие, заполненное делами и заботами, от бурь и штормов я устал.

Дива смирилась с ролью обитательницы трущоб, и трущобы распахнули ей объятия. Впрочем, ничего другого не оставалось – убийц отца Дивы так и не нашли, а в трущобах от нее ни на шаг не отходили девушки, обожавшие ее и готовые защитить от любых врагов, так что она пребывала в полной безопасности.

Все газеты города по-прежнему публиковали статьи о страшном убийстве и о розысках пропавшей наследницы. На время ее отсутствия группу компаний Мукеша Девнани возглавил управляющий, назначенный арбитражным судом.

Двадцать пять тысяч обитателей трущоб прекрасно знали, кто такая Дива, но ни один из них не соблазнился обещанным вознаграждением и не донес пронырливым репортерам. Трущобы ревниво оберегали Диву: здесь, в хитросплетении узких переулков, среди хлипких лачуг, она была Ану, одной из тысяч обездоленных, которой не грозили ни убийцы, ни громкие газетные заголовки.

Тем временем на последнем этаже гостиницы «Махеш» зодиакальные Джорджи устраивали вечеринки; вдобавок там шла постоянная игра в покер. Знаменитости, привыкшие закрывать окна в автомобилях у светофоров, проводили в пентхаусе Джорджей больше времени, чем в кабинетах личных психотерапевтов. Заместитель мэра, однажды сорвавший банк, объявил покер у Джорджей муниципальным развлечением, не подпадающим под законодательство о запрете азартных игр, а когда крупный выигрыш достался начальнику районной налоговой инспекции, игорный салон Джорджей приобрел статус благотворительной организации. Как только восходящая звезда Болливуда, юная красавица, умудрилась выиграть шесть раз кряду, популярность покера у Джорджей достигла небывалых высот; все известные болливудские актеры упорно пытались побить этот рекорд, дабы отстоять мужскую честь – увы, безуспешно.

Дидье с необычайным для него трудолюбием занялся делами сыскного агентства «Утраченная любовь» и однажды напугал меня до полусмерти, явившись в офис к восьми часам утра, хотя раньше презрительно утверждал, что человеку больше чем достаточно одного часа светового дня, особенно если это час перед закатом.

Поначалу странно было наблюдать за превращением Дидье из сибарита-полуночника в энергичного и ответственного труженика. Он не только стал усердным и пунктуальным, но и научился шутить.

– Знаешь, я очень рад, что ты меня с Дидье свел, – сказал мне Навин спустя несколько недель после начала работы агентства. – Мы с ним прекрасно сработались, если так можно выразиться.

– Ну, не знаю…

– Тебе недостает прежнего Дидье.

– Не в этом дело. Прежний Дидье был лучше, а этот насквозь пропитан корпоративным духом.

Дела в агентстве шли прекрасно. Дидье всерьез подошел к развитию сыскного бизнеса и поместил рекламное объявление в крупнейшей городской газете – одной из газет Ранджита – с обещанием вознаграждения за любые сведения об исчезнувшем владельце империи средств массовой информации.

Ничего конкретного Дидье узнать не удалось, но в городе заговорили об агентстве «Утраченная любовь», и к услугам новоявленных сыщиков обратились десятки человек. Дидье завалили фотографиями и полицейскими рапортами о пропавших родных и близких. С помощью связей Дидье и сыскных умений Навина за две недели двух пропавших удалось отыскать, что вызвало приток возбужденных клиентов, согласных платить авансом.

Карла была права: рынком движет потребность, спрос создает предложение. У полиции нет ни ресурсов, ни средств для розыска бесчисленных пропавших, а близкие терзаются неведением и готовы на все, чтобы узнать о судьбе исчезнувших родственников. Итак, работа в агентстве кипела: утраченную любовь находили и возвращали тем, кто не терял надежды на воссоединение с любимыми.

Изредка на вечеринки к Джорджам приходили Винсон и Ранвей. Счастливый Винсон неотступно следовал за Ранвей, а она, похоже, смирилась с кончиной своего бывшего возлюбленного. Девушка с льдисто-голубыми глазами больше не вспоминала о нем вслух, однако, хотя его дух и растворился в безбрежном потоке вечности, по лицу Ранвей изредка пробегала смутная тень сомнения, а в каждом движении сквозила некоторая неразрешенность.

Несмотря на это, Ранвей приободрилась и похорошела. Одеваться она стала, как Карла, в шальвар-камиз – длинную свободную блузу и узкие брючки, – а длинные волосы собирала в хвост. Ей это шло. Улыбка преображала ее лицо; сомнения развеивались, открывая светлую и ясную сущность девушки.

В отсутствие Ранджита заместителем редактора крупнейшей городской газеты стала журналистка Кавита Сингх. Ее назначению, несомненно, помогло и то, что Карла имела доверенность на управление всеми акциями газеты, однако решающим фактором стала необычайная популярность статей Кавиты.

Под чутким руководством Кавиты Сингх газета заметно изменила курс – нет, не приобрела правый или левый уклон, а сместилась в новом, неожиданном направлении. Теперь заметки и статьи восхваляли красоты и величие Бомбея. «Хватит жаловаться на трудности и писать о плохом, – говорилось в передовице. – Поглядите, в каком прекрасном городе мы живем, оцените размах социального эксперимента и воздайте должное любви и состраданию, которые горят в сердцах мумбаитов».

Статья вызвала восторженный отклик у горожан, своевременно напомнив о том, в каком замечательном городе они живут. Гордость за родину, обитающая в сердце каждого жителя города, вспыхнула ярким пламенем. Тиражи газеты подскочили на девять процентов. Кавита стала знаменитостью.

В городе развернулись широкие общественные кампании и всевозможные мероприятия по улучшению социальной среды. Карла, узнав об этом, счастливо рассмеялась, но не объяснила мне, почему именно.

Она переехала в номер по соседству с моим и за неделю лихорадочной деятельности полностью его переоборудовала. Гостиная, спальня и гардеробная ее люкса превратились в бедуинский шатер. Завеса голубого и белоснежного муслина скрыла потолки, вместо светильников и люстр повсюду развесили железнодорожные фонари. Из мебели остались только кровать в спальне и письменный стол в гостиной. Из музыкального магазинчика в гостиничном вестибюле доставили небольшой столик. Карла отпилила ему ножки и установила его посреди гостиной. Линолеумные полы устлали турецкими и персидскими коврами, а балкон задрапировали алыми шелковыми полотнищами, создавшими красноватую тенистую прохладу.

Хотя мы с Карлой спали в разных спальнях, я чувствовал себя в раю. Настали самые счастливые дни в моей жизни, совершенно непохожие на постыдное, презренное существование девять лет назад.

Свобода, счастье, справедливость и любовь складываются в единое целое – внутреннее умиротворение. Я преступил незримую черту, начав силой выколачивать из людей деньги на наркотики, но теперь, когда Карла переехала в гостиницу «Амритсар», лопата выпала из моих рук, я больше не рыл себе могилу вины и отчаяния. Почти каждый день мы завтракали, обедали и ужинали вместе. Работа разлучала нас, но все свободное время мы проводили вдвоем.

Часто мы отправлялись в поездки по Городу семи островов. Иногда Карла сама садилась за руль лимузина, а Рэнделл забирался на заднее сиденье и неторопливо потягивал газировку. Мы ходили в кино, навещали друзей, не избегали и шумных вечеринок, но каждый вечер Карла уходила к себе, в бедуинский шатер, и крепко запирала все замки.

Разумеется, это сводило меня с ума – но по-хорошему. Каждый смотрит на это по-своему, но для меня важна не продолжительность ожидания, а его качество. Те часы, которые мы с Карлой проводили вдвоем, были прекрасны.

Впрочем, иногда, среди всего этого наслаждения, мне хотелось пробить в стене дыру. Сознание того, что Карла за стеной, в каких-то метрах от меня, испытывало мое терпение, натягивая его до предела, как гитарную струну. Добавлял напряжения и черный рынок.

«Преступление – демон, – сказал однажды Дидье. – И адреналин – его излюбленный наркотик». Всякое преступление, даже самое мелкое – например, обмен денег на черном рынке, – вызывает всплеск адреналина. Люди, с которыми приходится вести дела, опасны по-своему, полицейские опасны вдвойне, и каждое преступление не обходится без хищников и жертв.

В те годы в южном Бомбее незаконные операции с валютой считались занятием почти легальным; деньги меняли практически в каждом втором табачном ларьке Колабы. В южном Бомбее было двести десять табачных ларьков, которые торговали по лицензии муниципалитета – и с разрешения санджаевской мафии. В моем ведении находилось четырнадцать ларьков, купленные у Дидье и действовавшие опять же с разрешения Санджая. Обычно это было делом безопасным, но преступники по определению люди непредсказуемые.

Я обходил ларьки три раза в день – с утра, между завтраком и обедом, днем после обеда и поздно вечером, перед сном. Важно было, чтобы хозяин все время оставался на виду. На свои обходы Карлу я не приглашал.

Управление любым нелегальным предприятием подразумевает определенную степень взаимодействия и кооперации участников. Разумеется, кооперацию можно купить, правила игры четко определены, и роли участников расписаны. Деньги предоставлял я, роли распределял Санджай, а его люди устанавливали и поддерживали правила игры.

И все же каждый нелегальный уличный торговец обладает гордостью, поэтому в любой момент может взбунтоваться из страха или от отчаяния. Санджай вершил скорую и жестокую расправу над непокорными бунтовщиками, в результате чего я мог лишиться своего бизнеса, так что приходилось пресекать любые попытки бунта, балансировать на тонкой грани, внушая торговцам страх и одновременно заверяя их в своих дружелюбных намерениях.

Преступность – явление, по сути, феодальное. Как только это поймешь, все становится на свои места. Компания Санджая – зáмок на горе, окруженный рвом с голодными аллигаторами, а сам Санджай – феодал: если ему нравится девушка, он ею овладеет, а если кто-то придется ему не по душе, велит его убить.

Я выкупил у Санджая разрешение на ведение части дела, став, таким образом, бароном-разбойником, а уличные торговцы превратились в моих подданных, крепостных; у них не было иных прав, кроме тех, которыми наделила их Компания Санджая.

Преступность – средневековый город, существующий в параллельном мире. В нем есть все, включая абсолютную монархию и публичные казни. Я – барон на стальном скакуне – имел право властвовать над крепостными.

Для успешного ведения преступных дел необходимо умение создавать видимость безраздельного владычества. Отсутствие уверенности в себе вызывает недоверие у уличных торговцев – чего-чего, а смекалки им не занимать. Авторитет, власть и влияние должны быть наглядны и неоспоримы; у окружающих не должно возникнуть и мысли, что власть можно опротестовать. В Бомбее это достигается воплями и оплеухами. Обычно ссоры возникают по пустякам; хозяин побеждает потому, что кричит громче и действует решительнее, а последнее слово всегда остается за ним. Вдобавок замечать и запоминать следует абсолютно все: один жует бетель, другой ненавидит бетель, третий слушает священные напевы из динамика в виде Кинг-Конга; этот любит мальчиков, тот любит девочек, а третий слишком любит девочек; этот хорохорится в одиночку, а тот трусит и ждет подмоги; этот пьет, думает, курит, кашляет, щурится, болтает и беспрерывно мельтешит, а тот ведет себя дерзко и не сдастся до последнего удара ножа.

– Вы про Абиджита слыхали? – спросил Фрэнсис, мой торговец в ларьке на Регал-сёркл.

– Ага.

Абиджит, юный попрошайка, на украденном скутере пытался уйти от полицейских, но не рассчитал скорость и на полном ходу врезался в каменную опору моста. Мост устоял, Абиджит – нет.

– Вот паршивец, – вздохнул Фрэнсис, протягивая мне деньги. – Пока живой был, раздражал до безумия, а после смерти раздражает еще больше.

– Да уж, он тебя так сильно раздражает, что ты мне денег недодал, – сказал я, пересчитав купюры.

– Да что вы, баба! – воскликнул он, нарочито поднимая голос, чтобы услыхали торговцы по соседству.

Я обвел взглядом любопытствующие лица:

– Фрэнсис, прекрати.

– А я что? Я ничего такого не делаю, баба, – завопил он. – Вы на меня напраслину возводите…

Я схватил его за шиворот и потянул за угол.

– Так ларек же! – запротестовал Фрэнсис.

– К черту ларек! – Я втолкнул его в темный, узкий переулок. – Что ж, давай разбираться.

– В чем?!

– Ты меня прилюдно обманываешь, перед приятелями хвастаешь. Теперь мы остались одни, поговорим начистоту. Где деньги?

– Баба, какие деньги?

Я отвесил ему оплеуху.

– Я не… – завопил Фрэнсис.

Следующая затрещина была посильнее первой.

– За пазухой, за пазухой у меня ваши деньги, – признался он.

За пазухой у Фрэнсиса оказалась куча денег. Я забрал то, что мне причиталось, остальные трогать не стал.

– Фрэнсис, мне плевать, откуда у тебя столько бабла, лишь бы ты меня не обкрадывал. И перед приятелями больше спектаклей не разыгрывай, понял?

Грубая сила – штука уродливая, зато отлично отпугивает любителей легкой наживы. Держать в узде уличных торговцев мерзко и противно, но всякий раз приходится напоминать, что расправа будет спорой и жестокой, ведь хозяин, которого не боятся, быстро теряет власть.

Наконец, собрав достаточное количество валюты, я направился на причал Балларда, к черным банкирам.

Черные банкиры – не преступники, а обычные граждане, занимающиеся преступной деятельностью. Впрочем, действуют они осторожно, и тюремное заключение им не грозит. Они накопили огромные состояния, но о своем богатстве помалкивают, а известность им ни к чему – деньги важнее. Вдобавок они славятся своей аполитичностью и принимают на хранение черный нал любой политической партии, не важно, правящей или нет.

Услугами черных банкиров с причала Балларда пользовались Санджай, «скорпионы», полицейские, высокопоставленные чиновники, военные и, разумеется, политики. Сюда стекались нелегальные доходы строительных, нефтяных и продовольственных компаний и деньги, предназначенные для подкупа влиятельных лиц. В общем, этот банк был самым надежным и обеспеченным финансовым заведением города.

Банкиры в свою очередь заботились о клиентах и с легкостью устраняли любые неприятности – разумеется, за отдельную мзду. Скандалы заминали, компромат изымали и надежно прятали подальше от посторонних глаз. Поговаривали, что в черном банке на причале Балларда компромата хранилось больше, чем золота. Невидимая длань банка служила кормушкой большинству горожан, но гораздо больше все опасались его невидимого кулака. Копилку грязных секретов и тайных сбережений было невозможно уничтожить.

Для мелких дельцов типа меня доступ к одному из отделений огромного банковского спрута давал возможность обменять валюту на рупии по нелегальному курсу, а банк сбывал валюту преступному синдикату в южном Бомбее. Только сами владельцы черного банка, которым было что терять, знали, кто именно покупает нелегальную валюту. Поговаривали, что синдикат организовали кинопродюсеры и знаменитые актеры, а еще ходили слухи, что за ним стояла бомбейская масонская ложа. Как бы то ни было, организаторы синдиката держали под контролем восемьдесят процентов потока нелегальной валюты на юге страны, получали невероятные прибыли, а тюрьма им не грозила.

Мои нелегальные валютные операции приносили, после всех расходов, двадцать тысяч рупий в месяц: целое состояние для обитателей трущоб, но пустяковые деньги для серьезных преступников.

Преступные доходы легко заработать, однако трудно сохранить. К каждой нелегально заработанной рупии тянутся сотни жадных рук, а в полицию обращаться бесполезно – копы сами жаждут легкой наживы. Так что деньги сыпались пачками, но я предпочитал их не тратить, а приберечь на черный день. Для меня самым важным было отыскать безопасное место для их хранения – и желательно не одно, а несколько, на случай возникновения непредвиденных обстоятельств. Какую-то часть я хранил дома, а остальные отдал Тито – приятелю Дидье, – который по-дружески брал с меня два процента за услугу, хотя по-прежнему говорил, что возьмет десять.

– Десять процентов, – привычно буркнул он и тут же осекся. – Прости, я не подумал.

– Слушай, если к тебе придут и скажут, что меня поймали, связали, бросили в подвал и пытают, а потом назовут пароль «Триста спартанцев», отдай им все деньги, ладно?

– Ладно, – кивнул Тито. – За десять процентов.