– Следует сказать, что Кадербхай ошибался в своих наставлениях, – начал Идрис.

Я провел на горе три почти коматозные ночи и три дня, исполненные трудов.

– Но…

– Да-да, я знаю, ты ищешь важные ответы на важные вопросы. Откуда мы взялись? Кто мы сейчас? Куда направляемся? В чем смысл жизни? Свободны ли мы, или наша жизнь предопределена божественным провидением? В свое время мы доберемся и до них, как бы неотвязны они ни были.

– Идрис, неотвязны или неразрешимы?

– На важные вопросы существуют только ничтожные ответы, а задавая ничтожные вопросы, можно получить важные ответы. Но сначала необходимо расслабиться.

– Отдохнуть и пополнить силы?

– Нет, исправить недостатки и очистить дух от скверны.

– Очистить дух от скверны? – Я скептически поднял бровь.

– Да, очистить дух от скверны, – повторил он. – Долг каждого человека – помочь другим добиться очищения духа, будь то в личном плане или в душевных порывах. Если ты мне в этом поможешь, то я в свою очередь помогу тебе.

– Маловато во мне духовности, – сказал я.

– Нет, духовности в тебе достаточно, иначе мы с тобой не беседовали бы, но ты пока этого не видишь.

– Ладно, будь по-вашему. Только предупреждаю: если меня принимают в ваш клуб, то имеет смысл пересмотреть критерии членства.

Мы сидели в углу белокаменного плато с видом на высокие деревья в долине. Слева от нас располагалась кухня, а за спиной стояли жилые помещения. День клонился к закату. Птицы перепархивали с ветки на ветку, щебетали в густой листве.

– Ты прячешься за шутками, – заметил Идрис.

– Нет, я просто стараюсь не терять форму. Вы же знаете, Карла слабостей не терпит.

– Ты сбегаешь от всех, кроме этой женщины. Ты сбегаешь даже от меня. Ты бы и из Бомбея сбежал, если бы Карлы там не было. Ты бежишь, даже когда стоишь на месте. Чего ты боишься?

Чего я боялся? Много чего. Для начала, меня страшила смерть в тюрьме. Я сказал об этом Идрису, но мой ответ его не удовлетворил.

– Нет, этого ты не боишься, – сказал он, наставив на меня чиллум. – Ты боишься, что с Карлой случится что-то дурное?

– Да, конечно.

– Вот это я и имею в виду. Все остальное тебе знакомо, при необходимости ты сможешь это пережить. Больше всего тебя страшит судьба Карлы и твоих близких.

– Что это значит?

– Это значит, что свой страх ты носишь в себе, Лин, – улыбнулся Идрис. – Страх должен существовать вне нас. Ему следует поддаваться только при необходимости. Мы созданы для мирной, счастливой жизни, потому что иначе, живя в страхе, трудно поддерживать связь с божественным.

– То есть?

– Тебе необходимо очистить дух.

– А если мне нравится быть неочищенным? Может, я считаю неочищенную часть самой ценной? А вдруг меня невозможно очистить? Кстати, по каким правилам проходит эта процедура?

– Возможно, ты прав, – рассмеялся он. – Возможно, неочищенная часть на самом деле самая ценная. Но наверняка узнать это можно лишь в том случае, если покорно подвергнуться очищению.

– Покорно подвергнуться очищению?

– Да.

– Всякий раз, когда я слышу формулировки, достойные религиозного культа, неочищенная часть моего естества возвращает меня в реальность.

– Что ж, попробую объяснить по-другому, – сказал Идрис, откидываясь на спинку стула. – Представь, что у тебя есть знакомый, обладающий рядом хороших качеств, но, к примеру, умеющий только брать, а не давать, понимаешь?

– Да.

– Прекрасно. Тогда представь, что этот человек жесток с посторонними, не гнушается пользоваться чужим успехом, способностями или деньгами, но сам никогда не работает и ничего не отдает взамен. Я понятно объясняю?

– Да, я с такими встречался, – с улыбкой ответил я. – Продолжайте.

– В таком случае твой долг, как человека более чистого духом, поговорить со своим знакомым, указать на недостатки такого поведения, попытаться его изменить. Это сработает, если он покорно выслушает твои советы. Если же его снедает гордыня, а дух его чересчур темен, то у тебя ничего не выйдет. Проще исполнить свой долг с более податливым человеком.

– Я все понял, Идрис. Только, по-моему, речь идет не о покорности. Я называю это компромиссом, встречей на полпути.

– Ты прав, речь и об этом тоже: общность интересов, согласие, свободный диалог, – но все это невозможно, если обе стороны не проявят покорности. Покорность лежит в основе цивилизации, в любом добром деянии. Смирение – врата покорности, а покорность – врата очищения. Теперь понятно?

– Ну… да.

– Уф, слава богу, – вздохнул он, опуская руки на колени. – Ты не представляешь, как часто приходится раз за разом повторять одно и то же, приводить пример за примером – и все для того, чтобы человек хотя бы на миг отринул гордыню и забыл о своих предубеждениях. Затрахали уже.

Я ошеломленно посмотрел на Идриса, впервые услышав из его уст грубое выражение.

– А что такого? – улыбнулся он. – Если не сквернословить, не орать и глупостей не говорить, я вообще с ума сойду.

– А, ясно.

– Не знаю, как тантристам удается всю жизнь ежедневно исполнять сложные обряды и совершать жертвоприношения. Это требует немалых сил и энергии – духовной и физической. Нам, учителям, гораздо легче. И все равно время от времени с ума сходишь оттого, что приходится со всеми быть вежливым и любезным. Ну вот, чиллум погас. Так на чем мы остановились?

– Ошибка наставлений Кадербхая, – напомнил я, разжигая чиллум.

Идрис глубоко затянулся, выпустил струю дыма и пристально посмотрел на меня:

– Что ты знаешь о тенденции к усложнению?

– Кадербхай говорил, что если начиная с Большого взрыва делать снимок Вселенной раз в миллиард лет, то станет заметно ее усложнение. Этот феномен – постоянное движение к усложнению от Большого взрыва до настоящего момента – представляет собой неизменную характеристику Вселенной в целом. А если тенденция к усложнению определяет всю историю Вселенной…

– То она же является и прекрасным определением добра и зла – объективным и универсальным, – закончил Идрис. – Все, что стремится к усложнению, – добро, все, что противится усложнению, – зло.

– И простым критерием нравственности служит вопрос: «Если бы все в мире делали то, что делаю или собираюсь сделать я, привело бы это к усложнению или нет?»

– Отлично, – улыбнулся он, выпуская дым сквозь зубы. – Ты прекрасный ученик. А теперь я задам тебе вопрос. Что такое усложнение?

– Простите, сэр?

– Идрис. Меня зовут Идрис.

– Идрис, можно я задам вопрос?

– Конечно.

– По-вашему, концепция добра и зла на самом деле необходима?

– Разумеется.

– А что можно сказать тем, кто утверждает, будто добро и зло – понятия произвольные, определяемые и насаждаемые культурным укладом?

– Таких людей я прошу уйти. Попросту говоря, я их посылаю.

– И это все?

– А что еще? Если человек не верит в добро и зло, ты возьмешь его нянькой к ребенку или сиделкой к престарелому родственнику?

– При всем уважении, Идрис, это не ответ, а отсылка к культурным предубеждениям. И все-таки добро и зло произвольно или нет?

Он склонился ко мне:

– Существование судьбы бесспорно, а потому наш жизненный путь – путь нравственный. Для того чтобы стать хранителями своей судьбы, необходимо понять, что такое добро и зло и в чем заключается разница между ними. Человечество слишком молодо, овладение своей судьбой – шаг чрезвычайной важности, а мы лишь вчера обрели способность к самосознанию.

– Что-то я не совсем понимаю, – сказал я, отрываясь от своих записей. – Значит, на данной стадии нашего духовного развития необходимо мыслить и оперировать понятиями добра и зла?

– Если бы в мире не было добра и зла, то мы не нуждались бы в законах, – сказал он, снова откинувшись на спинку стула. – А законы представляют собой наши неуклюжие, постоянно совершенствующиеся попытки определить, что есть зло, поскольку мы пока не в состоянии установить, что есть добро.

– Все равно не понимаю, – вздохнул я. – Наверно, я испытываю ваше терпение, но получается, что с тем же успехом вместо «добро» и «зло» можно говорить «хорошо» и «плохо» или «позитивно» и «негативно». Результат будет тот же.

– Ах, вот в чем дело! Ты говоришь о терминологии, а я думал, ты пытаешься уяснить культурную конструкцию добра и зла.

– Нет, я не это имел в виду…

– Что ж, на данном уровне понятия добра и зла необходимы потому, что они связаны с божественным.

– А что, если человек не верит в бога?

– Таких людей я прошу уйти. Не желаю тратить время на атеистов. У них нет интеллектуальной основы.

– Неужели?

– Конечно. Поскольку свет обладает и физическими, и метафизическими свойствами, отрицать метафизику бессмысленно. А отсутствие сомнений означает недостаток интеллекта. Не веришь, спроси любого ученого – или святого. Сомнение – спасательный круг агностиков, поэтому им легче, когда божественное обращает к ним свои речи.

– Бог говорит?

– Да, ежедневно, с каждым. В душе.

– А-а… – в полной растерянности протянул я, совершенно ничего не понимая. – Давайте к этому вернемся позже. Простите, что перебил.

– Прекрати извиняться. Я попросил тебя дать определение усложнению.

– Ну, я часто спрашивал это у Кадербхая, но он всегда уклонялся от ответа.

– А сам ты что думаешь?

Что я думал? Я хотел быть с Карлой, хотел знать, что она в безопасности, а раз уж приходилось проводить время на горе, то хотелось слушать учителя, а не говорить самому. Впрочем, после трех дней бесед с Идрисом я знал, что протестовать бесполезно.

Я отпил воды, осторожно поставил стакан на стол и вышел на арену духа:

– Сначала я считал, что усложнение подразумевает сложные вещи – чем они сложнее, тем больше усложнение. Мозг сложнее дерева, а дерево сложнее камня, а камень сложнее пространства. Но…

– Что?

– Но чем больше я размышлял об усложнении, тем чаще задумывался о двух вещах – о жизни и о воле.

– И как ты до этого додумался?

– Я вообразил высокоразвитую инопланетную цивилизацию, представители которой бороздят просторы космоса, и спросил себя, на поиски чего отправились инопланетяне. Наверняка их интересует чужая жизнь, особенно такие ее виды, которые обладают высокоразвитой волей.

– Неплохо, – кивнул Идрис. – Я с удовольствием с тобой обо всем этом еще поговорю. А сейчас приготовь мне чиллум. Эй, Сильвано!

Постоянный спутник учителя, Сильвано, подошел к нам:

– Джи?

– Не пускай ко мне никого. И не забудь поесть. Ты опять не обедал? Почему? Того и гляди голову обреешь. Ты со мной соревнуешься, что ли? В праведники подался?

– Джи, – рассмеялся Сильвано, мельком взглянув на меня.

Как только я приехал на гору, добродушный Сильвано взял меня под опеку и всегда был готов прийти на помощь. Свою всепоглощающую и беззаветную любовь к Идрису он скрывал за неодобрительной гримасой, хотя на самом деле был человеком беззлобным и покладистым.

– Итак, усложнение, – продолжил Идрис после ухода Сильвано. – Усложнение – это мера той изощренности, с которой выражен набор положительных характеристик.

– Что-что?

– Объект сложен в той степени, в какой он выражает набор положительных характеристик.

– Набор положительных характеристик?

– Этот набор включает в себя жизнь, сознание, свободу, взаимосвязь, творчество, объективность и прочее.

– А откуда он взялся, этот набор? Кто его придумал?

– Это общие и универсальные характеристики, которые, несомненно, известны и твоим высокоразвитым инопланетянам. Эти характеристики называют положительными, потому что они противоположны смерти, бессознательности, рабству, вражде, разрушению и несправедливости. Понимаешь, о чем я говорю? Позитивные характеристики универсальны.

– Хорошо, Идрис, если принять этот набор положительных характеристик, то как его измерить? И кто его будет измерять? Как решить, что положительнее?

К нам подошел черный кот, лениво выгнул спину.

«Привет, Полночь! Как ты сюда попал?»

Кот вскочил мне на колени, испытывая когтями мое терпение, свернулся клубком и заснул.

– Есть две точки зрения относительно человечества, – сказал Идрис, глядя на трепетание птичьих крыльев в кронах деревьев. – Согласно первой мы возникли случайно, по прихоти бескрайнего космоса, и чудесным образом пережили динозавров, истинных хозяев планеты, вымерших в юрском периоде. Следовательно, мы одни во Вселенной, потому что подобная случайность вряд ли повторится. Мы единственные живем в бескрайнем космосе, среди миллиардов пустынных планет, где в щелочных морях обитают лишь безобидные бактерии, археи да термофильные метаногены.

Над Идрисом кружила стрекоза. Он что-то пробормотал, вытянул руку и указал на деревья вдали. Стрекоза послушно улетела.

– А вторая точка зрения заключается в том, что жизнь существует повсюду, в каждой точке Вселенной, в том числе и в этой галактике, в нашей Солнечной системе, на окраине Млечного Пути, – продолжил он. – Мы – результат локальной эволюции. Нам повезло. По-твоему, какое объяснение правдоподобнее?

По-моему? Я отогнал посторонние мысли, вернулся к настоящему.

– По-моему, второе. Если жизнь смогла зародиться на Земле, то это возможно и на других планетах.

– Совершенно верно. Вполне вероятно, что мы не одиноки во Вселенной. Если Вселенная способна создать нас и существ, похожих на нас, то набор положительных характеристик приобретает особое значение.

– Для нас?

– Для нас и сам по себе.

– Мы сейчас говорим о существенных и условных признаках?

– Ты где учился? – рассмеялся Идрис, с любопытством глядя на меня.

– Сейчас – здесь.

– Прекрасно, – улыбнулся он. – Между существенными и условными признаками разницы нет. Все и существенно и условно одновременно.

– Простите, я не понимаю.

– Хорошо, я объясню покороче, уж больно мне надоели сократовские и фрейдистские привычки отвечать вопросом на вопрос. Кадербхай, да будет ему земля пухом, любил всю эту ерунду, но я предпочитаю сначала высказаться, а потом обсуждать. Ты не возражаешь?

– Нет, конечно. Прошу вас, продолжайте.

– Так вот, я верю, что каждый атом обладает набором характеристик, полученных от вспышки Большого взрыва. Этот набор включает в себя и набор положительных характеристик. Все, что состоит из атомов, обладает набором положительных характеристик.

– Все?

– Почему ты такой сомнительный?

– Сомнительный или сомневающийся?

– А в себе ты тоже сомневаешься? – спросил он, потянувшись за чиллумом.

Сомневался ли я в себе? Разумеется. Я познал падение. Я был одним из падших.

– Да.

– Почему?

– Сейчас – потому что не расплатился за содеянное.

– И это тебя тревожит?

– Очень. Пока что я выплатил только аванс. Так или иначе, рано или поздно, но мне придется расплатиться до конца, возможно с процентами.

– Ты и сам не знаешь, что уже за это расплачиваешься, – произнес он, обволакивая меня умиротворением.

– Возможно, – кивнул я. – Но вряд ли этого достаточно.

– Как интересно, – сказал он и жестом попросил меня раскурить чиллум. – Как ты относишься к отцу?

– Я очень люблю и уважаю отчима. Он добрый, умный, прекрасный человек. Очень честный. А я его предал, став тем, кем я стал.

Не знаю, почему я это сказал, но слова стремительно пролились из сосуда моего стыда. Я отгородился стальным щитом от причиненной отчиму боли. Иногда раскаяние за неприглядные поступки каменным истуканом застывает в храме наших сердец.

– Простите, Идрис, я слишком расчувствовался.

– Вот и прекрасно, – негромко сказал он. – Покури-ка со мной.

Он передал мне чиллум. Я затянулся, и на душе стало спокойнее.

– А теперь давай закругляться, а то сейчас набегут романтические юнцы, несчастные влюбленные, и начнут рассказывать о своих душевных терзаниях. Ну почему молодежь не желает понимать, что любовь всегда терзает душу и сердце? Ты готов?

– Да, продолжайте, пожалуйста, – ответил я, хотя особой готовности не ощущал.

– В каждой частице материи содержится набор положительных характеристик своего уровня сложности. Чем сложнее структура материи, тем сложнее проявление набора положительных характеристик. Это ясно?

– Да.

– Отлично. На человеческом уровне сложности происходят два весьма необычных явления. Во-первых, мы обладаем неэволюционным знанием. Во-вторых, мы способны подавлять в себе животную природу и вести себя как уникальный вид – человек. Понятно?

– Учитель! – воскликнул Сильвано, подбежав к нам. – Прошу вас, отпустите Лина на минутку!

Идрис счастливо рассмеялся:

– Конечно, Сильвано. Ступай, Лин. Мы с тобой позже договорим.

Сильвано стремглав пересек плато и выбежал на дорогу, вьющуюся по склону горы.

– Быстрее! – крикнул он, не сбавляя шага.

Крутая тропка, ответвляясь от дороги, поднималась на холм, в прогалину между деревьями. На вершине холма мы остановились и, тяжело дыша, поглядели в долину, где догорал закат.

– Вот, посмотри! – Сильвано указал на горизонт.

Вдали виднелась церковь со шпилем.

– Успели! – выдохнул Сильвано.

Трепетавшие в воздухе алые лучи внезапно осветили навершие шпиля – то ли просто крест, то ли крест в круге, издалека было не понять, – и на миг яркое сияние омыло нежным светом все дома в долине.

Через минуту солнце ушло на покой, и долину накрыли сумерки.

– Изумительное зрелище! – сказал я. – Здесь всегда так?

– Я вчера впервые увидел, – улыбнулся Сильвано, торопясь вернуться к обожаемому учителю. – Решил тебе показать. Неизвестно, сколько это продлится – день, может, два? А потом исчезнет.