Глава XIX
Профессорские тайны. Минск – Вильнюс, 2014 год

Зиночка никогда не скрывала от подруг, что стюардессой она стала лишь для того, чтобы познакомиться с богатым и интересным мужчиной. Ну а дальше – как пойдет. Замуж так замуж. Любовница так любовница. Родит – так родит. Главное, чтобы не было материальных проблем, которых она очень боялась.

Высокая, эффектная блондинка, Зиночка в свои двадцать пять уже успела натворить самых разнообразных дел и теперь искала в мужчинах большие деньги, как американские следопыты – золото в Эльдорадо. А московский рейс был для нее приоритетным: именно из Москвы в Минск, согласно статистике, летели богатые, красивые и одинокие. Правда, при ближайшем рассмотрении все летящие оказывались не такими уж богатыми, не такими уж красивыми и, что было совсем обидно, не такими уж одинокими. Но Зиночка верила в свою удачу и на каждый московский рейс шла, как на бой, в полной боевой выкладке: кудри завиты, глаза блестят, чулочки со стрелочкой, пуговичка на груди легкомысленно расстегнута, а там такие красоты, такие красоты, сформированные чудо-бюстгальтером с вшитыми косточками! Только попадись, олигарх проклятый, Зиночка тебе быстро за весь российский, да, пожалуй, и за весь белорусский трудовой народ отомстит!

Олигархи не попадались, но Зиночка надежды не теряла. И вот сегодня все случилось. Она на этого странного типа с бородкой-клинышком из бизнес-класса даже внимания не обратила. А зря. Человек-то оказался явно солидным.

А началось все с того, что он просто так взял и подарил ей цветы. Натурально, цветы! Наверное, своей лахудре вез. А подарил ей, Зиночке. А потом как разошелся… Он практически все товары, которыми на борту в duty-free торговали, купил и опять все Зиночке подарил! А как шутил, как шутил! Зиночка весело смеялась, показывая свои ровненькие беленькие зубки, потом он за ее, Зиночкино, здоровье выпивал, а потом стихи читал… Ну, такой затейник, такой молодец! Они первый раз мимолетно поцеловались в том месте, где Зиночка стаканчики и тарелочки разбирала. Потом он ее в туалет пытался затащить, ну, такой глупый, ведь сейчас кругом камеры, нельзя ведь! А его бородка клинышком даже какая-то мягкая оказалась и вовсе не щекочется, как Зиночка боялась.

Ну а дальше Зиночке и вправду повезло. Хочу, говорит, с вами, Зина, жить, и все тут. Но вы, мол, не подумайте, что я там чего-то куда-то… Я совсем не так! И – бац! Достает из кармана во-от такую пачку денег и Зиночке натурально отдает. Это, говорит, я вам специально деньги даю, чтобы вы не думали, что я тут нахлебник какой или еще чего, прости господи! Но тут Зиночку как озарило прям. Это он!

Из аэропорта ехали вместе. Ой, как целовались на заднем сиденье такси, так это прям неудобно перед таксистом было. Так, а нечего ему в зеркало заднего вида было пялиться! Так, целуясь, и пошли к подъезду. У него, главное, всех вещей-то одна сумочка. Ничего не скажешь, удобный жилец!

Еле дошли до третьего этажа, Зиночка квартиру открыла, а они в дверь прям ввалились. И давай там, прямо на полу прихожей, все, значит, вытворять. Потом кое-как до спальни добрались. Ну, тут уж Зиночка показала все, что умела. Думала, этот господин быстро успокоится. Старенький ведь. Ан нет, выносливый оказался, чертяка! Она уже и на нем двигалась, и под ним, и так, и сяк переворачивалась, и стонала громко, и кавалера своего плотно ножками обхватывала, имитируя многочисленные оргазмы, просто умаялась совсем! И тут, наконец-то, все получилось. Угомонился, сердечный! Тогда Зиночка мечтательно откинулась на подушки и закрыла глаза…

Рудольф Михайлович Четвериков подошел к окну, открыл форточку и закурил. Курил он долго, сосредоточенно, что-то серьезно обдумывая и взвешивая. Молоденькая, симпатичная Зиночка лежала неподвижно, разметав по кровати свои длинные стройные ножки, а по подушкам – золотистые локоны. Рудольф Михайлович на мгновение полюбовался красивым девичьим телом, но тут же сосредоточился. Он еще раз быстро прокрутил в голове только что полученную информацию. Зина живет одна. У нее есть машина – маленький красненький «пежо», стоящий у подъезда. Ключи от машины и от квартиры – у девушки в сумочке. Квартира была снята всего несколько дней назад. С завтрашнего дня у Зины начинается двухнедельный отпуск. Искать ее никто не будет, потому что она собиралась уехать к своим родителям в Гродно.

Эта милая девушка-стюардесса оказалась совсем глупенькой и совсем молоденькой, не похожей на московских студенток Четверикова. Те все норовили на чем-нибудь подловить, да поязвительнее. Чувствовали свое превосходство, сучки! А эта девушка во все верила и на все была готова. Ее даже было немного жаль. Но выхода другого у Четверикова не было, это можно было смело назвать судьбой.

Рудольф Михайлович, голый и очень жилистый, подошел к своей одежде, сваленной бесформенной грудой у дивана. Наклонился и достал из кармана пиджака белый шелковый шнурок. Потом подошел к Зине, все так же лежащей с закрытыми глазами на смятых несвежих простынях, быстро набросил шнурок ей на шею, продернув концы за голову. Зина попыталась закричать, но крик был уже невозможен – шнурок плотно передавил горло. В широко раскрытых глазах девушки застыл ужас.

Рудольф Михайлович растягивал концы шнурка в разные стороны с таким наслаждением, которое ему не принес только что произошедший секс. Он перевернул Зину на живот, а сам уселся сверху, ни на секунду не ослабляя захвата. Он спокойно наблюдал за тем, как из молодого красивого девичьего тела навсегда уходила жизнь. Из последних сил борясь с конвульсивной дрожью в руках, Зина попыталась завести руки за спину, чтобы схватить ловкого профессора, но это было совершенно невозможно. Через минуту Зина перестала сопротивляться, руки и ноги сделали еще несколько слабых рывков, и девушка затихла. Рудольф Михайлович немного ослабил удавку, готовясь, в случае чего, немедленно затянуть узел снова, но эти предосторожности оказались лишними. Безжизненное тело свалилось с кровати на пол в нелепой позе с заведенными за голову руками.

Четвериков опять подошел к окну и еще раз закурил, гораздо более жадно.

Уже через час маленький красный «пежо» с респектабельным Рудольфом Михайловичем за рулем стоял у шлагбаума на белорусско-литовской границе, а строгий литовский пограничник задумчиво листал страницы загранспаспорта московского профессора с безукоризненной визой Европейского союза, в который было вложена нотариально заверенная доверенность на управление автомобилем.

Вообще, после обретения независимости в 1991 году почему-то именно Литва вдруг стала наиболее толерантной, наиболее развитой и какой-то наиболее «европейской». Раньше всем казалось, что «европейскость» – это, скорее, прерогатива Латвии или Эстонии. Однако жизнь все расставила по своим местам. Не побоявшись дать гражданство всем желающим, Литва неожиданно расцвела, первой из прибалтийских республик вступив в Евросоюз и демонстративно раскрасившись в национальный желто-зелено-красный цвет. Загудели многоголосым гомоном туристы на старинных красивых улицах Вильнюса. Удивительная страна, за всю свою многолетнюю историю бывшая когда-то и частью Германии, и частью Австрии, и частью Польши, и частью России, но имевшая, кроме этого, и богатую собственную историю, писала новую главу существования Великого княжества Литовского.

Всего через полтора часа Рудольф Михайлович припарковал свой автомобиль в центральном районе Вильнюса, который назывался Стикле. Именно в этом районе литовской столицы на узких маленьких улочках когда-то компактно селились местные стеклодувы. Учтивый швейцар самой дорогой вильнюсской гостиницы приветливо распахнул массивную стеклянную дверь перед Четвериковым. Но Четвериков вдруг, передумав, неожиданно развернулся, не стал входить в гостиницу, а зашагал по миниатюрной улочке Стиклю в сторону площади. Швейцар невозмутимо закрыл дверь и проводил равнодушным взглядом удалявшегося профессора.

Идти было совсем недалеко, всего несколько десятков метров. Узенькая извилистая Стиклю, петлявшая среди реконструированных домиков средневекового Вильнюса, вываливалась прямо на Ратушную площадь. Именно в этом месте когда-то дежурил фашистский патруль, обозначающий границы двух миров: одного, где в темноте игрушечных переулков, в таинственном и страшном полумраке, притаилось бесправное и забитое еврейское гетто, и другого, здесь, на площади, где играла музыка, гудели клаксонами автомобили, шла бойкая торговля в многочисленных магазинчиках, сновали взад и вперед красивые дамы под руку с офицерами вермахта. Радостно ходили по улицам и простые литовцы, вовремя раскусившие коварные помыслы хитрых иудеев и устроившие череду страшных еврейских погромов за месяц до торжественного входа гитлеровцев в Вильнюс.

В те несколько погромных месяцев улица выглядела гораздо страшнее, чем во время существовавшего здесь несколько лет гетто. В воздухе, как снег, кружился пух от многочисленных вспоротых подушек и перин – погромщики искали вшитые в постельное белье драгоценности, а через окна второго этажа на булыжную мостовую выбрасывали окровавленные трупы тех, кто пытался защищаться. По улице несся неостановимый людской поток – шумный, страшный, развязный, пьяный от вина и от вида человеческой крови. Люди, потерявшие рассудок от вседозволенности и ощущения себя вершителями чьих-то судеб, превращались в неистовых зверей, глухих к мольбам о пощаде, жадных и бесчеловечных. Повсюду стоял звон и грохот от разбиваемых окон и витрин, кричали женщины и дети. В Вильнюсе – вот где прошла настоящая «хрустальная ночь», потому что ни в одной стране Европы во время еврейских погромов не было разбито столько стекла, сколько было разбито здесь – в древнем районе Вильнюса Стикле, где испокон веков жили стеклодувы и евреи, открывшие при мастерских лавки, занимавшиеся продажей оконных стекол и зеркал.

Комендант Вильнюса бригадный генерал Альберт Зенифенинг был очень удивлен распоряжением из Берлина определить еврейское гетто именно в районе Стикле, который примыкал с одной стороны к старинному университету, а с другой – к Ратушной площади. Но Зенифенинг спорить не стал, справедливо рассудив, что начальству виднее, и сделал все так, как указывало берлинское предписание, отделив центральный древнейший район Вильнюса тремя рядами колючей проволоки, расставив блокпосты и определив маршруты мобильных патрулей в дневное и ночное время.

Конечно, он не знал, да и не мог знать, почему было принято такое странное решение о таком нестандартном размещении гетто. Как, собственно, не знал бригадный генерал и того, что приказ о размещении вильнюсского гетто именно в этом месте исходил от самого рейхсканцлера, вождя великой немецкой нации Адольфа Гитлера. Зато о том, почему все получилось именно так, был прекрасно осведомлен Рудольф Михайлович Четвериков, присевший у стеклянной витрины старинного ресторанчика «Аматининку ужейга», расположенного как раз в том месте, где улица Стиклю вливалась в ярко освещенную огнями многочисленных фонарей Ратушную площадь.

Рудольф Михайлович заказал литовского пива «Свитерис» и одним махом осушил кружку. Жизнь налаживалась. Человек, много лет изучавший удивительные свойства зеркал и древние составы амальгам, конечно, знал, почему вильнюсское гетто было размещено именно в этом районе и почему специально созданные команды СС внимательнейшим образом осматривали все подвалы старинных мастерских по изготовлению зеркал. Он даже знал адрес того секретного подвала, где в маленьком, никому неведомом помещении когда-то хранилось зеркало, которое так нужно было Гитлеру.

И именно сейчас, попивая пиво в популярном вильнюсском ресторане «Аматининку ужейга», Рудольф Михайлович сидел в аккурат над тем самым подвальным помещением, которое гитлеровцам после нескольких месяцев упорных поисков удалось найти в 1939 году. Вскоре после осуществления этой находки все жители гетто были ликвидированы, а обнаруженное зеркало в обстановке строжайшей секретности перевезли в Берлин, разместив в главном кабинете Рейхсканцелярии.

Один из последних приказов Гитлера – провезти в мае 1945 года в бункер, через сражающийся Берлин, какое-то зеркало, находящееся в его кабинете Рейхсканцелярии, – этот исторический факт все исследователи Второй мировой войны в один голос приписывали безумству диктатора, которое достигло в последние дни войны критической стадии. И всего несколько человек на земле знали истинную причину такого, казалось бы, безумного приказа беснующегося немецкого вождя, так до конца и не поверившего в полный крах операции «Барбаросса». Гитлер просто совершал побег. Самый необычный побег в истории. И другого выхода у него не было. В отличие от своего великого предшественника Барбароссы Гитлер сумел поставить себе на службу дьявольский секрет венецианских зеркал, но это не принесло ему счастья. Еще бы, спешно собранные с разных континентов члены Совета Десяти приговорили диктатора, дорвавшегося до древнего секрета, к смерти и использовали для этого все имеющиеся у них в наличии ресурсы.

Побег Рудольфа Михайловича Четверикова на фоне столь масштабных исторических событий смотрелся как-то жалко. Кража древнего манускрипта, убийство молоденькой хорошенькой стюардессы, похищение дамского автомобиля, незаконное пересечение границы, выдача в руки откровенных злодеев двух незадачливых мальчишек…

Профессор поставил на грубый деревянный стол опустошенную кружку, и в этот момент прямо перед ним уселся огромный Гоша. Тот самый Гоша, который так нещадно обошелся с нашими друзьями и с которым в свою очередь так же нещадно обошлась Глафира. Его свирепый вид мог внушить ужас кому угодно. Но только не профессору Четверикову. Профессор совершенно спокойно посмотрел в страшное лицо одноглазого гиганта и отвел взгляд, только когда дождался его слов:

– Здравствуйте, Рудольф Михайлович.

– Здравствуй, дорогой. – Голос Рудольфа Михайловича зазвучал как-то ласково и даже участливо. – Можно услышать, только коротко, как вам удалось так обосраться?

Гоша втянул голову в плечи и осторожно произнес:

– Там девка была.

Во взгляде Рудольфа Михайловича мелькнула искренняя заинтересованность:

– Давай рассказывай, только подробно. То, что ты в панике пробурчал вчера в трубку, мне совершенно непонятно, и я требую объяснений. Во-первых, где все эти клоуны, которых вы вместе с Мутным набрали?

– Они мертвы, – тихо проговорил Гоша.

– Что, все? – изумился Рудольф Михайлович. – И Мутный?

– Они мертвы, – еще раз тихо проговорил Гоша. – Все. Понимаете, там оказалась какая-то девка. Она была одета в черный балахон, мы ее из-за этого приняли за какого-то монаха. Парни были связаны, они ей ни в чем не помогали. Она… Она перебила всех. Я выжил каким-то чудом. Видел ее, как в тумане.

– Что за оружие у нее было?

– Рудольф Михайлович, никакого оружия. Она все делала руками. Ну и ногами. – Гоша густо покраснел. – Мы вообще ничего не могли сделать.

– Ну и где она сейчас?

– Я не знаю. – Гоша развел в стороны огромные руки так, что перегородил весь ресторан. – Когда я смог встать, наши все были мертвы, а эти уроды пропали. Ну, я – к ним на квартиры. И она еще раз появилась на следующий день. Только не в квартире этого, второго, а у этого, Анциферова. Я уже взял туда ребят посерьезнее. Так она и этих всех уложила. Как – не знаю, меня там не было, я на другой квартире ждал. Но эти мои хоть живы остались. Говорят, стреляют в нее, а ей хоть бы хны… А те, которые с Мутным, – все, готовы. Ну, я – ноги в руки – и сразу сюда, на самолете, как договаривались.

Рудольф Михайлович вдруг тихо, но очень внятно и медленно спросил:

– Вы никакого медальона, случайно, у нее в руках не видели?

Гоша отрицательно помотал огромной косматой головой.

Рудольф Михайлович задумчиво посмотрел в окно на людей, неспешно прогуливающихся по Ратушной площади вечернего Вильнюса. Уважаемого профессора МГУ, долгие годы прожившего двойной жизнью, распирала вполне объяснимая гордость. Это было совершенно очевидно, но в это все равно не верилось: чтобы нейтрализовать его, Рудольфа Михайловича Четверикова, Советом Десяти были задействованы современные Хранители. А он ведь не Сталин какой-нибудь, масштаб совсем другой (в том, что Сталин был уничтожен Советом Десяти Четвериков не сомневался ни секунды, веря выводам собственных исследований). А вот, на тебе, заинтересовались!

Не зря десятилетиями вычитывал Рудольф Михайлович старинные документы, не зря сотни ночей были проведены у реактивов в университетской лаборатории, не зря были исписаны тонны черновиков! Рудольф Михайлович, как ни один другой смертный, был близок к разгадке тайны состава совершенной амальгамы, дающей абсолютную власть над любым человеком на Земле.

Удивительно, но страшное, опасное и великое оружие нужно было Рудольфу Михайловичу для свершения в общем-то банальной и вовсе не несбыточной мечты. Дьявольский профессор мечтал о безудержном сексе со всеми своими девятнадцатилетними студентками, которые принципиально не рассматривали его в качестве возможного партнера. Мечты пожилого профессора были похожи на сны шестнадцатилетнего подростка: он идет по городу, а каждая встреченная молодая красивая девушка мечтает заняться с ним сексом прямо здесь, на улице! Она раздевается и набрасывается на пожилого профессора, в глазах ее горит желание, а молодое податливое тело совершает такие невозможные вещи, что дух захватывает…

Молодые симпатичные девушки обижали Рудольфа Михайловича всю жизнь. Они коварно обманывали, использовали его, высмеивали, постоянно ускользали в последний момент и всегда предпочитали более удачливых, более наглых, более брутальных и понятных одноклассников, позднее однокурсников, а еще позднее коллег по работе. Даже банальный и достаточно традиционный шантаж молоденьких студенток «зачет в обмен на секс» не удавался Рудольфу Михайловичу. Одни смеялись над Четвериковым в голос, другие вступали с ним в непримиримую борьбу, третьи просто в упор не замечали озабоченного профессора, но в итоге ни одна из его студенток ни в какую не соглашалась на какие-либо его предложения.

Рудольф Михайлович уже не помнил, когда в первый раз он заказал проститутку, сняв для этого маленькую квартирку в Бирюлеве. Что за бес в него тогда вселился, Четвериков не знал, но бес этот не покидал ученого до сих пор. А произошло вот что: девушка начала как-то обидно подтрунивать над ним, а он, разъяренный, взял в руки откуда-то появившийся молоток и раскрошил этим молотком ей голову, разбрызгивая куски мозга по старым грязным обоям пятиметровой хрущевской кухни. Рудольф Михайлович тогда избежал любых подозрений, изящно запутав следы. Но ощущение вершителя судьбы, абсолютной мести всем возможным молодым девушкам мира, ощущение собственного величия, когда над тобой наконец-то ни одна молодая красотка не сможет подшутить, а, наоборот, окажется в твоей безраздельной власти, вскружило голову и принесло Рудольфу Михайловичу гораздо большее удовлетворение, чем обычный секс.

Потом желание еще раз испытать это наслаждение стало жизненной необходимостью. Рудольф Михайлович выискивал разнообразных девушек на сайтах знакомств, в разделе «Досуг» газеты «Московский комсомолец», в журнале «Флирт», на вечерах французской поэзии XVIII века, на деревянных ступеньках лектория парка Горького, в тени вечерних бульваров и грохоте станций метро. Одно время ему понравилось затаскивать перепуганных жертв в Битцевский парк, чтобы там, в безлюдных и лесистых закоулках, можно было вершить суровый, но справедливый суд над распущенными, но такими желанными жертвами, даря им раз и навсегда возможность прикоснуться к настоящему человеку, увлеченному настоящей идеей и занятого Великим делом. Сначала насиловал, потом убивал, иногда сначала убивал, а потом насиловал.

После появления репортажей по телевизору о поисках битцевского маньяка Рудольф Михайлович мгновенно затаился, целиком ушел в работу на кафедре, а позднее придумал себе другое место для утех. С восторгом он смотрел новости через месяц, как его жертв приписали какому-то дебилу в вязаной шапочке, надвинутой на глаза, и убедили телезрителей, что теперь-то все их проблемы решены.

Двадцать лет назад Четвериков обнаружил первые исследования венецианских амальгам, которые делали ученые фашистской Германии, так и не пожелавшие смириться с унижением своего Барбароссы. Тогда все это казалось просто головоломным ребусом, какой-то дурацкой алхимией. Но идея абсолютного подчинения воли человека тому, кто владеет волшебным зеркалом, настолько увлекла Четверикова, что он посвятил этим исследованиям всю свою жизнь. И его ежемесячные вояжи в поисках очередной молоденькой жертвы с последующим ритуальным убийством были частью этой работы. Однажды он узнает формулу амальгамы и изготовит такое зеркало, которое заставит любую молоденькую бестию подчиниться его желаниям. Абсолютно, сразу и навсегда. И вот тогда наступит абсолютное счастье, тогда наконец-то восторжествует справедливость!

Он работал ночами, отказывал себе во всем. Изучение темы зеркал стало для него панацеей. Единственное, что могло оторвать его от этого процесса, так это поиск очередной молодой жертвы. Силы этих молодых наглых дур, их энергии хватало Четверикову на месяцы. Он чувствовал, что все ближе разгадка, что еще немного и многовековая тайна человечества откроется перед ним. И тут появились эти странные молодые люди с манускриптом.

Вначале все внутри у Рудольфа Михайловича зазвенело и заиграло фанфарами. Дурак фанфарон Александр Валентинович сам принес ему на блюдечке с голубой каемочкой этот манускрипт. Наконец-то! Первое время никаких сомнений в том, что документ подлинный, у профессора не возникало. Он уже в первый же день в лабораторных условиях попытался сделать амальгаму Potenza, то есть амальгаму власти и силы. Однако ничего не вышло, и созданное зеркало наотрез отказывалось демонстрировать хоть что-то сверхъестественное. Четвериков сел думать и понял: что-то было не так с этим пергаментом, а еще что-то было не так с этими странными ребятами. Тогда и решил Четвериков их «тряхануть». За долгие годы ведения двойной жизни Рудольф Михайлович обзавелся большим количеством разнообразных полезных связей. Показав несколько простейших фокусов с зеркалами и рассчитав несколько дерзких, но абсолютно безопасных и очень выгодных грабежей, он приобрел значительный вес в криминальной среде. Тщательно скрывающийся, всегда имеющий стопроцентное алиби, он тем не менее активно управлял одновременно несколькими бандами из разных районов Москвы. Вот и поручил он откровенным отморозкам выколотить любые сведения из этих мальчишек, чтобы понять, почему все-таки не работает древнее пророчество, а после спокойно убить, закопав трупы на какой-нибудь заброшенной даче, которую еще не скоро соберутся продавать. Кто бы мог подумать, что отморозки так лоханутся!

Конечно, никто из лично знавших действительного члена Российской академии наук, лауреата Государственной премии, преподавателя кафедры неорганической химии химического факультета Московского государственного университета, профессора Рудольфа Михайловича Четверикова не мог даже представить, что за сумасшедшие мысли бродили в этой седой голове и что за страшные поступки совершал этот всеми уважаемый и респектабельный человек, носивший бородку клинышком.

А с мальчишками, конечно, надо было быстрее кончать.

Видимо, он, профессор Четвериков, все-таки был очень близок к разгадке, раз Совет Десяти отправил к нему Хранителей. В том, что с уголовниками, которых набрал Гоша и еще один малопривлекательный тип по кличке Мутный, расправился кто-то из Хранителей, Четвериков уже даже не сомневался. Какая-то девушка, да еще голыми руками… Ну, конечно, Хранители, больше некому!

Рудольф Михайлович отвлекся от своих мыслей, с сожалением бросил последний взгляд на Ратушную площадь и перевел его на Гошу, притихшего и молчащего.

– Ну и как косяк будем исправлять? – Профессор Четвериков наклонился поближе к Гоше, пристально посмотрев своими бесцветными глазами в его единственный черный глаз.

Гоша неожиданно задрожал и ответил очень тихо:

– Рудольф Михайлович, вы не расстраивайтесь, пожалуйста, я все исправлю. И люди у нас есть, и мы готовы. Вы мне только скажите, что делать, я больше не подведу. Я их, тварей, голыми руками всех передушу! – И трогательно прижал к груди гигантский кулак.

Четвериков еще раз внимательно посмотрел в единственный Гошин глаз и твердо произнес:

– Прямо сюда явятся. Думаю, уже скоро. Они же меня будут искать. А я тут в гостинице остановился. Так что сюда придут. А мы их ждать будем. Примем дорогих товарищей на уровне! – И захихикал своим дробным кхекающим смехом.