28
Миа

Миа опустила монеты в телефон-автомат, набрала номер Кейти и стала ждать. Низкие частоты доносившейся из ночного клуба музыки сотрясали улицу и отзывались у нее в груди. Напротив неровным светом горел уличный фонарь, бросая оранжевые отблески на обочину, где тощий пес тыкался носом в пустую картонную упаковку от еды.

– Кейти Грин. – Голос сестры прозвучал с профессиональной отчетливостью.

– Это я.

– Миа?

– Да.

Последовала пауза.

– Я на работе.

– Можешь говорить? Всего пять минут…

Она вздохнула:

– Погоди.

Миа услышала, как Кейти предупредила коллегу, что скоро вернется; в трубке раздались стук ее каблучков по жесткому полу, характерный звук распахнувшейся двери и, наконец, лондонский уличный шум.

– На улице холодно, – сказала Кейти. – Я не могу долго говорить.

Миа трудно было представить холодный зимний день в Лондоне, стоя в теплом ночном воздухе с прилипшей к телу майкой.

– Как ты? – банально поинтересовалась она, не зная, с чего начать.

– Хорошо.

– Прости, я долго не звонила.

– Три месяца, – уточнила Кейти.

– Правда? – Миа туго намотала на руку телефонный шнур и почувствовала, как к пальцам перестала поступать кровь. Она никак не решалась сказать то, ради чего позвонила. – Как на работе?

– Хорошо.

– А Эд?

– Миа, ты звонишь не для того, чтобы поинтересоваться Эдом или моей работой. Что ты хочешь?

Миа еще туже затянула на руке шнур и почувствовала, как стало покалывать кончики пальцев. Ей не хотелось просить у Кейти денег – она скорее поболтала бы с ней о лондонской жизни или повспоминала бы вместе что-нибудь из детства, но больше помочь ей было некому. Ей необходимо вернуть свой паспорт, чтобы покинуть Бали. С Ноем все закончилось. Дружба с Финном испорчена. Оставалась лишь Кейти… Она была нужна ей.

– Мне нужно занять денег. Примерно тысячу фунтов. В долг.

– Это что – шутка?

– Я отдам в течение нескольких недель, как только найду работу.

Последовало долгое гнетущее молчание. Впереди из ночного клуба на улицу вывалилась толпа молодых людей в майках регбистов. Они стали с хохотом запрыгивать друг другу на спины, – подвыпившие и счастливые. Миа внезапно захотелось оказаться среди друзей, почувствовать разлившееся по всему телу приятное тепло алкоголя.

– Знаешь, сколько поздравительных открыток мы с Эдом получили по случаю помолвки?

Неожиданный вопрос застал ее врасплох, и она не знала, что ответить.

– Тридцать семь. Они заполонили всю квартиру. Мне уже пришлось ставить их на холодильник, потому что не осталось места на подоконниках. Мои коллеги устроили для меня по этому случаю обед. Сестра Эда приехала из Уэйбриджа с цветами и шампанским. – Она перевела дух. – А ты… ты, – повторила она, едва сдерживая все вложенное в это слово негодование, – не сподобилась даже поздравить.

– Кейти…

– Целых три месяца от тебя не было ни слуху ни духу. Я-то думала, что именно со своей сестрой разделю свою радость. Я хотела посоветоваться с тобой насчет свадебных нарядов, подходящих мест для проведения торжества и еще сотни разных вещей. Но ты так и не позвонила – ты даже не поинтересовалась, выбрали ли мы дату. Но сейчас ты звонишь мне – звонишь на работу – и лишь для того, чтобы попросить денег. И как ты думаешь, что мне сказать?

У Миа заболело запястье. Она ослабила телефонный шнур – кожа под ним стала желтовато-белой – и начала медленно сжимать пальцы, ощущая боль от возобновившегося кровообращения.

– Не знаю.

– Ты путешествуешь, развлекаешься, знакомишься с новыми людьми. Все это понятно, но неужели трудно взять телефон и позвонить? Ты не удосужилась сделать это даже в мамин день рождения, который прошел три недели назад. Ей было бы пятьдесят четыре.

Цифры на телефонном диске стали расплываться у Миа перед глазами. Как она могла забыть? 14 февраля. День святого Валентина. Почтальон неизменно повторял, что их мать была самой известной женщиной в округе. Но в этом году число как-то не соотнеслось у Миа ни с чем. С недавних пор время стало вести себя по отношению к ней весьма странно, и она потеряла счет дням и неделям.

– Тебе что, нечего сказать?

Миа почувствовала, как у нее под коленями выступили капельки пота. Она хотела объяснить, что думает о маме ежедневно, но никогда не придавала большого значения дням рождения. Она чувствовала, как слова, формируясь, подступали к горлу, но застревали там, точно пузырьки, скопившиеся у пробки в горлышке бутылки.

– Господи, Миа, ну неужели тебе все равно?

– Мне не все равно! – вскричала она, в негодовании ударив ладонью по телефонному аппарату. – Если я и забыла про этот чертов день рождения, это вовсе не значит, что мне все равно.

– А про меня?

– А что про тебя?

– Речь идет не просто о мамином дне рождения – речь идет о нас с тобой, о том, что мы должны быть вместе.

– И что же?

– А тебя нет, – тихим голосом произнесла Кейти.

– Мне необходимо было исчезнуть.

– От чего?

«Да от тебя же! – чуть было не крикнула она. – Потому что я от злости трахнулась с твоим женихом и потом из-за этого не могла в глаза тебе смотреть!»

– И самое смешное, что мне очень хотелось, чтобы ты позвала меня путешествовать вместе с тобой. Могла ли ты об этом знать? Я действительно хотела поехать с тобой.

– Чушь. Ты бы ни за что не рассталась со своей работой. И не села бы в самолет.

– Ошибаешься, Миа. Стоило тебе только попросить. Но ты этого не сделала.

– Не надо меня стыдить или в чем-то обвинять.

«Стыдить? Тебя?»

До нее донеслись звук шагов Кейти и удаляющийся уличный шум. Она представила, как сестра свернула в переулок, проходя мимо высоких зданий в георгианском стиле с черными, покрытыми лаком дверями. Миа опустила еще несколько монет, и они брякнули, падая в телефонный аппарат.

– Мне отведена роль твоей защитницы, – продолжала Кейти. – Чем я и занимаюсь. Мне, как старшей сестре, надлежало быть рассудительной, заботливой, надежной. А ты, как младшая, могла оставаться безрассудной, непокорной, эгоистичной.

– Чушь собачья.

– Неужели? А кто после маминой смерти взял на себя все заботы? Я занималась организацией похорон, продажей маминого дома, поисками квартиры для нас, да еще и пыталась помочь тебе найти работу.

– Ты не оберегала меня, – возразила Миа. Негодование буквально кипело у нее в горле. – Ты пыталась меня контролировать, ты стремилась утрамбовать мою жизнь так, чтобы она умещалась подле твоей в виде ненавязчивого компактного свертка.

– Ты так считаешь?

– Я не понимаю, как в то, что ты меня оберегала, вписывается похищение моего лучшего друга, – воскликнула Миа, и выпаленные ею слова напомнили взметнувшийся к небу фейерверк. – Почему именно он, когда на свете полно других, из которых ты вполне могла бы выбрать себе кого угодно? Почему именно Финн?

Она услышала, как звук шагов Кейти затих. Затаив дыхание она ждала от сестры взрыва эмоций.

Однако грома и молний не последовало. Три произнесенных слова были подобны легкому дымку:

– Я любила его.

Любила? У Миа все завертелось перед глазами, и она, протянув руку, схватилась за телефон. У нее вспотели ладони.

– Не верю.

– Я даже и не думала в него влюбляться, но так случилось. Я действительно любила его.

Миа прикусила изнутри щеку, сильно сжав зубами мягкую плоть. Во рту появился металлический привкус крови.

– Было пыткой наблюдать, что с тобой происходит, – продолжала Кейти. – Ты ходила как тень. На себя не похожа. И вдруг, Господи, выяснилось, что мама больна. Это было жутким известием для всех нас, но для тебя, как мне показалось, особенно. И ты не давала хоть как-то поддержать себя ни мне, ни Финну. Мне было страшно смотреть, как ты мучилась. И я поняла, что выбора у меня нет: я должна была с ним расстаться. И я сделала это ради тебя, Миа. Потому что пыталась уберечь тебя. – Кейти сделала паузу. – И в том, что касается маминой смерти, я тоже пыталась поберечь тебя.

– О чем это ты? – Однако она уже чувствовала, как по коже пробежал холодок.

– В то утро, когда она умирала, я отправила тебе четыре сообщения с просьбой прийти и попрощаться.

– Я потеряла свой…

– Сотовый. Да-да, я помню, ты говорила. Ладно, Миа, давай не будем вновь это поднимать.

Ухо Миа, к которому она прижимала телефонную трубку, горело. Ей хотелось вырвать телефонный провод и выбросить его куда подальше.

– Тебя не оказалось со мной дома, потому что тебе было невыносимо смотреть, как умирала мама. Я понимала это, но продолжала звонить, потому что не хотела, чтобы ты впоследствии сожалела, что так и не попрощалась.

Миа тогда все утро бродила по Порткрэю, а в ее кармане надрывался сотовый. Уже неделю дул юго-западный ветер, и на берег выбросило кучи водорослей, которые теперь, подгнивая у кромки воды, распространяли в воздухе серный запах. Она шла среди них, слушая позывные присланных Кейти сообщений, отчетливо сознавая, что в трех милях отсюда, в доме, где она выросла, умирает ее мать. Ее мама, которая говорила Миа, что ее глаза похожи на ясные изумруды; которая трепетно хранила написанный Миа в шесть лет рассказ о снежном леопарде; которая неустанно повторяла Миа, что ей неважно, как она распорядится своей жизнью, лишь бы она была счастлива. Нет, она не могла умереть.

Продолжая идти, Миа подняла гладкий белый камень, похожий на двустворчатую ракушку, и сказала себе, что, если он подпрыгнет шесть раз, она отправится к матери. Она отвела руку и запустила камень – он запрыгал по воде точно рыба, – четко и уверенно. Шесть раз. Она развернулась и направилась было к машине, но на полпути остановилась: ноги отказывались идти. Она вновь нагнулась и подняла еще один голыш. После внутренних препирательств решила, что этот должен подскочить семь раз. Следующему она наметила восемь… Еще одному – девять…

Наконец телефон зазвонил вновь. Это была Кейти, которая убитым голосом сообщила, что мама умерла.

Миа запустила сотовый в море. Подпрыгнув всего один раз, он скрылся под водой.

– Когда ты, в конце концов, заявилась, – продолжала Кейти, – я налила нам джин с тоником. Ты помнишь? Мы сидели за кухонным столом, и ты спросила, как это было. А я ответила, что все произошло спокойно и безболезненно. Я сказала тебе, что сидела с краешку возле мамы, держа ее руку, и она просто погрузилась в небытие, словно уснула. – Кейти откашлялась, с трудом сдерживая слезы. – Думаю, ты догадываешься, что это было неправдой.

Все словно отступило на задний план: и шум, доносившийся из расположенного неподалеку клуба, и висевшая в воздухе жара, и прижатая к скуле телефонная трубка. Миа слышала лишь голос Кейти.

– Так вот, мамина смерть вовсе не была легкой. Доза морфия оказалась недостаточной, и перед концом она так мучилась от боли, что прокусила себе нижнюю губу. Ей было очень страшно, и она изо всех оставшихся сил молила Бога, чтобы он не дал ей умереть. А знаешь, что еще она повторяла?

«Прошу тебя, – мысленно произнесла Миа, – не надо».

– Я провела возле ее постели долгие недели, и последнее, что она у меня спросила, было: «Где же Миа?»

Трубка, выскользнув у нее из руки, со стуком ударилась о металлический корпус телефонного аппарата и осталась висеть, болтаясь на темном шнуре.

Миа щелкнула выключателем, и в ее номере зажегся свет. Окно было распахнуто, и ветерок раздувал легкую занавеску. Она обхватила себя руками – в горле стояли слезы – и закрыла глаза. На внутренней стороне век ее ждали слова из письма Финна: «Если не спохватишься, Миа, рискуешь закончить свою жизнь в одиночестве, не зная, что произошло с теми, кто был в твоей жизни. Точно так же, как твой отец».

Ей хотелось протянуть руки к небу и, схватив Харли за горло, спросить: «Тебе было так же?»

Она смахнула слезы и, подойдя к рюкзаку, стала рыться в нем в поисках своего дневника. Вытащив его из рюкзака, нашла в самом начале фотографию, где они с Кейти, взявшись за руки, катались на карусели. Глядя на снимок, Миа отчетливо вспоминала тот день, когда жизнь была прекрасной и беззаботной.

Она решительно оторвала часть фотографии с Кейти. Затем, положив дневник на стол, уселась перед ним. Ее руки дрожали. Она разгладила страницы пустого разворота и начала писать; чернила растекались по странице темной рекой.