Я еду не из-за его мамы или папы, не из-за Кейт и не из-за Декки. Я еду из-за себя самой. Наверное, потому что я знаю, что именно найду. Или, возможно, потому что знаю: за найденное мне придется винить саму себя. В конце концов, это из-за меня ему пришлось вылезти из шкафа. Именно я вытолкнула его оттуда разговором со своими родителями, тем самым предав его. Он никогда бы не ушел, если бы не я. К тому же, говорю я себе, Финч хотел бы, чтобы приехала именно я.

Я помню дорогу в Преритон наизусть, без карты. Звоню родителям и говорю, что вернусь домой позже, у меня дела и отключаюсь на полуслове, даже когда папа о чем-то меня спрашивает, после чего отправляюсь в путь. Я еду быстрее, чем обычно, и я жутко спокойна, словно в Преритон гонит кто-то другой. Выключаю музыку. Вот так я сосредоточиваюсь, чтобы поскорее туда попасть.

Если бы синь осталась навсегда, если бы прибежище стало вечным.

Ничто не могло заставить его держаться дольше.

Первое, что я вижу, – это Гаденыш, припаркованный на обочине с заехавшими на насыпь передними и задними правыми колесами. Я останавливаюсь за ним и глушу двигатель, оставаясь в машине.

Я могу уехать прямо сейчас. Если я это сделаю, Теодор Финч еще останется в этом мире, живой и странствующий, пусть и без меня. Мои пальцы ложатся на ключ зажигания.

Уезжай.

Я выхожу из машины, и меня озаряет солнце, слишком теплое для апреля в Индиане. Небо сияет синевой после долгих месяцев беспросветной серости, нарушенной лишь тем самым погожим деньком. Куртку я решаю не брать.

Я иду мимо знака «Посторонним вход воспрещен» и дома, стоящего чуть поодаль от дороги. Взбираюсь на насыпь и перехожу рельсы. Потом спускаюсь с холма к широкому синему озеру овальной формы, окруженному деревьями. Не знаю, почему я не заметила в первый раз – вода там такая же синяя, как его глаза.

Здесь пустынно и тихо. Настолько пустынно и тихо, что я едва не разворачиваюсь и не бегу к машине.

Но тут я кое-что замечаю.

На берегу лежит его аккуратно сложенная одежда. Рубашка, под ней джинсы, под джинсами – кожаная куртка, а в самом низу – черные кожаные ботинки. Это его самая любимая одежда из всего гардероба. Только она здесь. На берегу.

Я долго стою, не шевелясь. Потому что пока я не двигаюсь, Финч все еще где-то рядом.

Затем я опускаюсь на колени рядом с одеждой и кладу на нее руку, словно тем самым я смогу узнать, где он и как давно сюда приехал. Одежда нагрета солнцем. Я нахожу его телефон, засунутый в ботинок, но он полностью разряжен. В другом ботинке лежат его ботанские очки и ключи от машины. Я нахожу нашу карту, свернутую так же аккуратно, как и одежда. Не раздумывая, я кладу ее к себе в сумку.

– Марко, – шепчу я.

Затем я встаю.

– Марко! – Теперь громче.

Я стягиваю туфли и кофту, после чего кладу ключи и телефон рядом с аккуратной стопкой одежды Финча. Потом я забираюсь на небольшой каменный уступ и ныряю в воду. У меня перехватывает дыхание, потому что она холодная, а не теплая, как я думала. Я выныриваю и хожу кругами, пока не восстанавливается дыхание. Затем я делаю глубокий вдох и погружаюсь в на удивление чистую и прозрачную воду.

Я погружаюсь как можно глубже, стараясь достичь дна. Чем глубже, тем темнее вода, и очень скоро мне приходится вынырнуть, чтобы перевести дух. Я ныряю снова и снова, так глубоко, насколько хватает смелости и воздуха. Я переплываю озеро из конца в конец, туда и обратно. Я выныриваю и снова погружаюсь. Каждый раз у меня получается пробыть под водой чуть дольше прежнего, но не так долго, как Финч, который может задерживать дыхание на несколько минут.

Мог задерживать.

Потому что в какой-то момент я понимаю: его нет. Он не где-то рядом. Он – нигде.

Даже после этого я продолжаю плавать и нырять, нырять и плавать, туда-сюда, из конца в конец, пока не выбиваюсь из сил и не выползаю на берег. Я тяжело дышу, руки трясутся.

Набирая «девять-один-один», я думаю: «Он не нигде. Он не умер. Он просто нашел тот, другой мир».

Шериф округа Виго прибывает одновременно с пожарными и «скорой». Я сижу на берегу, закутавшись в поданное мне кем-то одеяло. Мои мысли о Финче, сэре Патрике Муре, черных дырах, голубых безднах и бездонных водоемах, о сверхновых звездах и горизонтах событий и о месте столь темном и мрачном, что свет там исчезает навсегда.

Появляются незнакомые люди и начинают бродить вокруг нежданных гостей. Это, наверное, владельцы земли и дома у дороги. У них дети, и женщина прикрывает им глаза руками, уводя их прочь и веля идти домой, сидеть там и носа не высовывать. Ее муж в сердцах произносит:

– Вот чертовы дети!

Он имеет в виду не своих отпрысков, а детей вообще, вроде нас с Финчем.

Водолазы ныряют не переставая. Их трое или четверо, и выглядят они одинаково. Мне хочется сказать им, что это напрасный труд, что они ничего не найдут, что его там нет. Если кто-то и может пробраться в другой мир, так это Теодор Финч.

Даже когда они поднимают тело – раздувшееся, вспухшее и посиневшее, – я думаю: это не он. Это кто-то другой. Я не могу признать никого из тех, кто мне известен, в этом раздувшемся, вспухшем и синем существе с мертвенно-серой кожей. Я так им и говорю. Меня спрашивают, в состоянии ли я опознать его, на что я отвечаю:

– Это не он. Это – раздувшееся, вспухшее и мертвенно-синее существо, и я не могу опознать его, потому что я никогда его раньше не видела. – Я отворачиваюсь.

Ко мне наклоняется шериф:

– Мы обязаны позвонить его родителям.

Он просит дать ему номер, но я отвечаю:

– Я сама. Это она попросила меня сюда приехать. Она хотела, чтобы я нашла его. Я сама позвоню.

Но это ведь не он, разве ты не видишь? Люди вроде Теодора Финча не умирают. Он просто путешествует.

Я звоню по номеру, которым его семья никогда не пользуется. Его мать отвечает сразу же, словно она сидела и ждала звонка. По какой-то причине это выводит меня из себя, и мне хочется разбить телефон и зашвырнуть его в воду.

– Алло? – произносит она. – Алло? – В ее резком голосе звучит надежда и ужас. – О боже. Алло?!

– Миссис Финч? Это Вайолет. Я нашла его. Он оказался там, где я и думала. Мне очень жаль.

Мой голос звучит, как из-под воды или из соседнего штата. Я щиплю себя за руку, оставляя маленькие красные пятна, потому что я вдруг перестаю чувствовать.

Его мать издает звук, которого я никогда раньше не слышала – низкий, утробный, полный ужаса. Мне снова хочется швырнуть телефон в воду, чтобы этот звук прекратился, но вместо этого я, как заводная, повторяю «Мне очень жаль», пока шериф не забирает у меня телефон.

Пока он говорит, я ложусь на землю, все еще завернувшись в одеяло, и обращаюсь к небу:

– Пусть твои глаза отправятся к солнцу, а душа к ветру… Ты – это все цвета в одном, во всей их яркости.