Глава 21
В субботу утром, когда я спускаюсь к завтраку, папа сидит за столом. Что-то поменялось. Что-то совсем, совсем неправильно. Упаковка хлопьев стоит не на той полке. Молоко – не в том углу холодильника, а миски сушатся над раковиной.
Я быстро оцениваю ситуацию. Миски. ВСЕ миски. Молоко. Хлопья. Все? Вот вообще все?
Я смотрю на отца. Он сидит за столом, по лицу расплылась маниакальная улыбка. Он наблюдает за мной с ручкой в руке, и перед ним раскрыт его новый блокнот в кожаной обложке.
– Очень смешно, – говорю я.
– Не обращай на меня внимания. Я просто наблюдаю.
Я вытираю миску и приступаю к приготовлениям, сначала убрав все на свои места. И сразу пришлось все вынимать обратно.
Спустя двадцать минут я кричу папе из туалета на нижнем этаже:
– И опять очень смешно!
Он вынул туалетную бумагу из держателя и положил на унитаз два рулона от конкурирующих производителей. Несколько секунд уходит у меня на то, чтобы пощупать бумагу и понять, какой же пользоваться. Вернувшись, я сообщаю об этом папе и добавляю:
– На работе затишье, что ли?
– Просто интересуюсь своими девочками, – он записывает что-то в блокнот. – Фиксирую твою реакцию на непредвиденные изменения в окружающей среде.
– Ненавижу непредвиденные изменения в окружающей меня среде. Мог бы просто записать это и не мучиться.
– Самостоятельно предоставленные сведения обычно неточны. А еще мне очень нравится ставить опыты.
– А для Кейт ты какой опыт задумал?
– Свадьба и так уже станет отличным экспериментом. Если бы я мог устроить ее в пробирке, то так бы и сделал.
– Если бы я проводила опыты касательно свадьбы, я бы написала в своем блокноте, что Кейт изменилась к худшему, и свернула бы лавочку ради ее же блага. Отменила свадьбу, пока никто не пострадал.
– Согласен, что Кейт сейчас не в себе, но по большей части это просто следствие стресса. После свадьбы она снова придет в норму.
– Не могу согласиться, что именно свадьба изменила Кейт и что эти изменения временны. Я заметила упадок сестричества задолго до того, как была объявлена дата, но после помолвки. Следовательно, Джофф, как единственная новая переменная в наших отношениях как сестер, является причиной ее падения.
– И как же проявился этот упадок сестричества?
– Нарушенные обещания, а также прямая и косвенная критика моей внешности, – я поднимаю три пальца один за другим. – Вчера мы отлично поболтали. Она была похожа на прежнюю Кейт, но, естественно, все поменялось, когда разговор зашел о Джоффе. Между нами словно стена выросла. Кейт, услышав его имя, просто встала и ушла. – Я вздыхаю. – Ага, и еще она делает то, что он говорит, просто потому, что это он ей сказал.
Я думаю о молчании, что длилось несколько недель, и о жесте дорожного патрульного.
– Знаешь, а ведь вполне может быть, что он хитрый манипулятор, и Кейт лишь пешка в его руках. Может, он задумал совершить какое-нибудь преступление. Зря вы с мамой так спокойны на его счет.
Папа закрывает блокнот и кладет ручку на стол.
– Что в нем тебе нравится меньше всего?
– У меня есть список из восемнадцати пунктов, в число которых входит то, как он произносит фамилию «Ренуар». А можно сделать так, чтобы он мне не подмигивал? Дикость какая-то.
– И какой пункт из списка самый важный?
– Кейт из-за него поменялась. Теперь она его невеста, а не моя сестра. Росс такого с Мэгги не проделывал.
– Кейт не стала тебе меньше сестрой просто оттого, что выходит замуж.
– Еще как стала. И, похоже, я одна это замечаю. Он встает между нами.
Мы с папой обмениваемся долгим серьезным взглядом. В его глазах я читаю, что он воспринимает мои слова всерьез. А мои, как я надеюсь, говорят ему, как я страдаю. Гораздо сильнее, чем если бы дело касалось только произношения французских фамилий.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с Кейт?
– Я хочу, чтобы ты отменил свадьбу. Я серьезно.
– Я не собираюсь отменять свадьбу, но применю свои профессиональные навыки, – он ставит руки в боки.
– Как?
– Постараюсь наблюдать за происходящим непредвзято. Насколько смогу.
– А если я права? Если ты увидишь, что Джофф и правда встает между мной и Кейт, что ты будешь делать?
– Наверное, поговорю с Джоффом, – подумав, отвечает он. – Очень серьезно поговорю. Обещаю тебе.
– Хорошо. Потому что если он джентльмен, то сам отменит свадьбу, чтобы восстановить гармонию в нашей семье. У нас была гармония, пока не появился он. Ты должен это признать.
– Признаю, – говорит папа.
– Спасибо, – благодарю я, чмокаю его в щеку и собираюсь уходить.
Но стоит мне повернуться, как он берет меня за руку и приглашает сесть обратно в кресло:
– Я сделаю, что смогу, Джозефина. Но и ты тоже сделай.
– А что я смогу?
– То же, что и я. Я рассчитываю, что ты понаблюдаешь за Кейт и Джоффом и постараешься быть непредвзятой, и…
– Но я…
– И, – говорит он погромче, – у тебя получится, если ты постараешься.
– Но я уже знаю, что он ей не подходит.
– Правда?
– Да, и я жду, когда вы тоже это заметите.
– Ха! – Он наклоняет голову назад, а потом возвращается к своему блокноту.
Я бреду в комнату, принюхиваясь к запаху чужих ног. «Ха» никогда, никогда не значит просто «ха». Уж точно не на языке доктора Шеридана. У него ужасно много значений, о которых надо догадываться самой. В этом, собственно, и смысл этого слова.
Если позвонить Джен Ауэрбах, то сразу услышишь ответ на еще не заданный вопрос. В моем случае она угадывает, зачем я звоню, в шестидесяти шести процентах случаев. Но сегодня она ошиблась, ответив: «Начало в шесть».
– Я не приду.
Сегодня вечером она собирает у себя всех волейболисток на ежегодную встречу команды. В прошлом году я весь вечер продремала и проснулась, когда девочки сооружали для меня шляпу из фольги. Я дождалась, пока они закончат. Мы смастерили головные уборы для всех игроков и пофотографировались в смешных позах. А еще мы обнимались, смеялись, перекрикивали громкую музыку и ели холодную пиццу. Очень утомительно.
Эмми напилась и отключилась; придя в себя, она обнаружила, что превратилась в мумию из фольги. Насколько я знаю, она распсиховалась, наорала на нас и целую неделю не разговаривала с Джен. Я-то сама к тому времени уже ушла: отправилась домой в половине одиннадцатого. Трезвая и в шляпе.
– Ну, Джооооози, – говорит Джен. – Почему нет?
Я отвечаю, что у нас опять семейный ужин, и она расспрашивает меня про свадьбу Кейт. Я сдержанно отвечаю.
А потом она говорит:
– А Стью придет?
– Нет. А что?
– Просто интересно.
– Нет, сегодня будет только наша семья и временный жених.
– А, ясно. Круто. Хорошо. Позвони мне потом.
– Договорились. Хорошего вам вечера!
А почему она спросила про Стью? Я знаю, что он все еще ей нравится. А теперь мне интересно: вдруг она знает, что ее чувство взаимно?
Вечером я прихожу на кухню, и Джофф уже тут как тут. Мэгги с Россом тоже приехали. Джофф стоит рядом с Кейт, утюжа ей спину рукой, а она распространяется о том, какого потрясающего фотографа они нашли и какие у него удачные ракурсы. И вот Джофф снова берется за свое: он мне подмигивает.
Я отворачиваюсь, чтобы он не увидел моего раздраженного взгляда, и сразу за этим закатываю глаза. Уверена, это выглядело впечатляюще. И почему родители не засняли меня на видео?
– Его фото – это произведения искусства, – сообщает Джофф родителям. – Если у вас есть хоть какой-то вкус, вы сразу их оцените. Если не поручить свадебные фотографии мастеру своего дела, то, давайте уж признаем, – он издает напыщенный смешок, – смысл делать альбом вообще пропадает. Лучше уж сэкономить и доверить это дело какой-нибудь тете или бабушке.
– Восхитительно, – говорит отец. – Восхитительно! Пойду позвоню тете Тут и попрошу ее привезти свой полароид.
– Ну, папа, – хихикает Кейт.
– Ты вообще видела, как она снимает? Тетя Тут – гений. Никто и не догадается, что она хотела сфотографировать. Вот что я называю искусством.
– Ну, тут все зависит от определений. – Он принужденно фыркает.
Тете Тут, папиной сестре и жене дяди Вика, семьдесят восемь лет. Она отказывается носить очки на людях, потому что, по ее мнению, они придают ей неряшливый вид. Все ее фотографии до единой получаются размытыми.
– О, кстати. Я кое-что принес к сегодняшнему ужину, – говорит Джофф и осторожно вытаскивает из сумки бутылку вина и протягивает ее сначала папе, а потом Россу.
Похоже, женщинам на вино смотреть необязательно.
– Хм-м-м, – абсолютно незаинтересованным тоном говорит папа, глядя на бутылку.
То же делает и Росс.
Хм-м – как и ха! – это одна из тех восхитительных реплик, которые могут значить что угодно, и если бы Джофф говорил на языке Шериданов, он бы понял, что папа на самом деле сказал: «Я слежу за тобой».
– Это вино, – вещает Джофф, разливая его по бокалам, – родом из Мальборо, Новая Зеландия.
Я пристально разглядываю листья салата, а остальные ждут, пока Джофф раздаст всем бокалы.
– Сначала принюхайтесь, – говорит он, демонстрируя редкий и невероятный талант нюхача.
Он оставляет бутылку на столе рядом со мной. Я склоняюсь и принюхиваюсь так, словно в последний раз в жизни втягиваю воздух в легкие.
– Пахнет вином, – говорю я, но никто не обращает на меня внимания. Кроме мамы, которая пускает в ход свой фирменный взгляд.
– А теперь сделайте маленький глоток, – говорит Джофф. – Чувствуете нотки персика и мускатной дыни?
Все кивают. Я рву листья салата, словно именно в них содержится вся суть тирады Джеффри Стивена Брилла.
– А теперь еще глоток. На сей раз обратите внимание на послевкусие.
– Лимон? – пытается угадать Кейт. Джофф улыбается и качает головой.
– Нет. Грейпфрут. Это очень ароматное вино с ярким вкусом. Лично мне особенно нравится его тягучее цитрусовое послевкусие.
– Насладитесь этим ароматным и ярким вином сорта Совиньон Блан с нотками мускатной дыни и персика, почувствуйте его тягучее цитрусовое послевкусие, – в полной тишине говорю я. Теперь все смотрят прямо на меня. – Это написано на этикетке.
– Хм-м-м, – Джофф отворачивается от меня. – Ну что ж. Значит, я прав.
– Это просто поразительно. Какая, с позволения сказать, удивительная точность формулировок, – говорю я с деланым энтузиазмом, и мама тихонько одергивает меня: «Джозефина!»
– Я немного увлекаюсь сортами вина, – объясняет Джофф и щурится на бутылку, словно впервые ее видит. – Редко читаю этикетки.
Делая вид, что читает, он издает торжествующее «Ха!», а потом возвращает бутылку на стол и склоняется надо мной, чтобы зарезать. Но вокруг слишком много свидетелей, поэтому ему приходится просто прошептать с кривой улыбкой:
– Знаешь, Джози, мухи лучше слетаются на мед, чем на уксус.
– А с чего бы мне вообще ловить мух?
И – сам напросился! – теперь подмигиваю уже я.
Почти весь ужин он молчит. Сегодня у нас спагетти, поэтому Джофф не спускает с меня глаз. Когда наступает одна из неизбежных пауз в разговоре, я пугаю всех до смерти, шлепая ладонью по столу. ШМЯК!
– Прошу прощения, – говорю я, после того как мама просит меня объясниться.
Я улыбаюсь Джоффу:
– Мне показалось, что это муха.
Пристальный взгляд папиных чернильно-синих глаз, а также его поза (он сидит неподвижно, слишком неподвижно, и это неудобно и невежливо) говорят мне: «Дорогая моя, на сегодня твоих выходок уже хватит».
На кухне после ужина, когда воздух гудит от разговоров и звона посуды, папа строго шепчет мне:
– Принуждать объект к желаемой реакции – значит утверждаться в своем предубеждении. Твои наблюдения теряют в таком случае всякий смысл.
– Прости, – шепчу я в ответ и понимаю, что настал мой черед помолчать. Особенно после того, как папа завершает наш разговор серьезным «Ха».
