Оставшись в одиночестве в доме, где он провел годы с женой и детьми, Мевлют почувствовал такое опустошение, что вылезать из постели по утрам ему теперь не хотелось. В прошлом, даже в самые мрачные дни, он всегда мог положиться на свой неукротимый оптимизм, который многие считали наивностью, и на свою способность найти самый легкий и безболезненный выход из любой ситуации. Поэтому он смотрел на свое нынешнее недомогание как на знак большей проблемы. Хотя ему и было всего только сорок пять, он начал бояться смерти.

Когда Мевлют по утрам бывал в клубном доме или в соседней кофейне, разговаривая со знакомыми, он мог сдерживать свой страх одиночества. (С тех пор как он был предоставлен самому себе, он стал еще более добрым и терпимым ко всем, кого встречал.) Но когда он шел ночью по улице, ему было страшно.

Теперь, когда Райиха умерла и обе его дочери вышли замуж, улицы Стамбула казались длиннее, чем раньше, а дворы превратились в бездонные черные колодцы. Он мог очнуться в каком-нибудь дальнем районе поздно ночью, звоня в свой колокольчик и крича: «Буу-заа!» Внезапное понимание, что он никогда до того не был на этой улице или в этом районе, вызывало странное ощущение. Подобное с ним случалось в детстве или в молодости. Город, казалось, становился более таинственным и угрожающим, и Мевлют не мог понять, чувствует ли он это потому, что никто не ждет его дома, или потому, что новые улицы были наполнены знаками и символами, которых он не узнавал. Его страхи обострялись тишиной новых бетонных стен, назойливым присутствием множества странных и постоянно менявшихся рекламных щитов. Очередная улица могла продолжаться бесконечно, будто издеваясь над ним в то время, как он думал, что дошел до ее конца. Когда он пробирался по тихой улочке мимо домов, в которых не было открыто ни одного окна и не отдернуто ни одной шторы, ему казалось, будто он бывал здесь раньше, во времена далекие, как легенды, и, упиваясь ощущением встречи с тем неведомым прошлым, кричал: «Буу-заа!» Иногда возвращался страх перед собаками, разжигаемый собственным воображением Мевлюта или лаем настоящей собаки под стеной мечети. Внезапно его могло посетить чувство, что он совершенно один во всем мире. В такие моменты успокаивало воспоминание о Самихе и ее лиловом платье.

Старые сырые стены Стамбула, его древние фонтаны, покрытые красивыми надписями, его деревянные здания, покосившиеся до такой степени, что каждый из подобных домов опирался на соседний, ушли в небытие, и на их месте красовались новые улицы, бетонные дома, светящиеся неоном магазины, еще более пугающие и непостижимые.

Оставшись одиноким в этом неумолимо растущем городе, Мевлют чувствовал, что нуждается в Боге больше, чем когда-либо раньше. Он начал совершать полуденный намаз до ухода на работу в клубный дом (теперь не только по пятницам, а всегда, когда чувствовал необходимость сделать это) в мечети Шишли, или в мечети Дуттепе, если шел дальней дорогой, или в любой другой повстречавшейся по пути мечети. Он наслаждался тишиной, царившей в мечетях; там постоянный гул города мягко приглушался внутри, свет проникал через окна вдоль нижней границы купола. Наслаждался Мевлют и возможностью провести полчаса в единении со стариками, которые оборвали свои связи с миром; или с такими, как и он, печальными, молчаливыми мужчинами. Мевлюту казалось, что он нашел лекарство от своего одиночества. Ночью он оказывался в местах, где никогда ранее не бывал, например в пустынных двориках мечетей или на кладбищах, спрятанных глубоко в сердце очередного района. Мевлют часто сидел на краю какого-нибудь надгробия и курил. Он любил читать посвящения людям, которые ушли давным-давно, и благоговейно смотрел на древние памятники, покрытые османскими письменами и увенчанные вырезанными из камня тюрбанами. Он начал чаще шептать про себя имя Всевышнего.

Иногда он думал о мужчинах, которые тоже потеряли своих жен в сорок пять лет, но потом женились с помощью семьи и друзей. В ассоциации мигрантов Мевлют познакомился с Вахапом, человеком из деревни Имренлер, – тот держал магазин сантехники в Шишли. Когда его жена и сын погибли в автокатастрофе по дороге на деревенскую свадьбу, родственники Вахапа сразу подыскали ему другую жену из той же деревни. Когда жена Хамди из Гюмюш-Дере умерла при родах первого ребенка, несчастный сам чуть было не умер от горя, но его дядя и другая родня нашли ему новую жену, общительную, беззаботную женщину, быстро вернувшую его к жизни.

Однако никто не предлагал помощь Мевлюту, никто даже не упоминал о какой-нибудь подходящей женщине. Причина тому была проста: его семейство уже решило, что лучшей партией для Мевлюта является Самиха.

– Она одинока, как и ты, – как-то сказал ему Коркут.

Мевлют соглашался, что Самиха, наверно, подходит ему, и часто погружался в воспоминания о свадьбе Февзие, когда Самиха, в лиловом платье, смотрела на него с другого конца зала, хотя запретил себе даже думать о возможности жениться вновь: Мевлют чувствовал, что желание быть с Самихой или просто пытаться привлечь ее внимание – не говоря уже о том, чтобы сочетаться с ней, – было бы крайним неуважением к памяти Райихи. Иногда он чувствовал, что другие люди думают то же самое и, может быть, поэтому им так трудно и неловко говорить с Мевлютом о Самихе.

Некоторое время он думал, что лучшее, что ему остается, – это выкинуть Самиху из головы («Я все равно не так уж и часто о ней думаю», – твердил он себе) и задуматься о какой-нибудь другой женщине вместо нее. Коркут и прочие основатели и директора ассоциации мигрантов запретили карточные игры в клубном доме в надежде избежать судьбы, которая постигла большинство мигрантских ассоциаций, превращавшихся в конце концов в обычные кофейни, то есть в места, где женщины чувствовали себя неудобно, приходя туда с мужьями. Одним из способов привлечь больше женщин была организация вечеров, на которых гостей угощали мантами. Женщины приходили на это мероприятие с мужьями и детьми. На таких вечерах Мевлют бывал занят за чайным прилавком больше, чем обычно. Однажды на вечер пришла некая вдова из деревни Эренлер в сопровождении сестры и ее мужа; она была высокой, с хорошей осанкой и выглядела здоровой. Мевлют поглядывал на нее из-за прилавка. Другой дамой, что привлекла его взгляд, была дочь семьи из Имренлера. Девушка в свои тридцать оставила мужа в Германии и вернулась в Стамбул. Ее густые черные волосы, казалось, рвались на свободу из-под платка. Взяв свою чашку чая, она посмотрела своими угольно-черными глазами прямо Мевлюту в глаза. Она что, в Германии научилась так смотреть? Эти женщины смотрели на красивое, детское лицо Мевлюта более спокойно и открыто, нежели Самиха много лет назад на свадьбе Коркута или недавно у Февзие. Одна веселая вдова, улыбчивая и круглолицая, игриво проболтала с ним один из таких вечеров и еще потом подходила к нему, когда он подавал чай на пикнике. Мевлют восхищался ее самостоятельностью.

Несмотря на то что алкоголь не употреблялся даже тайно, к концу подобных вечеров наступало некое коллективное опьянение, в котором мужчины и женщины принимались плясать вместе под любимые народные песни Бейшехира. По мнению Сулеймана, именно поэтому Коркут не позволял Ведихе присутствовать на таких мероприятиях. Но конечно, если она не могла прийти, то не приходила и ее неразлучная спутница с Дуттепе Самиха.

По некоторым вопросам ассоциация мигрантов разделилась на сторонников светской Республиканской народной партии и на поклонников консерваторов. Споры шли о том, сколько женщин и семей надо приглашать участвовать в мероприятиях ассоциации; какого певца пригласить; разрешать ли безработным мужчинам играть в карты в клубном доме; организовывать или нет вечерние чтения Корана и надо ли предоставлять стипендии одаренным деревенским детям, поступившим в университет. Политические дискуссии иногда продолжались даже после окончания встречи в клубе, после завершения футбольного матча или экскурсии. Мужчины, которые со страстью спорили, в конце концов отправлялись в ближайший бар немного выпить. Однажды ночью Сулейман, хлопнув Мевлюта по плечу, сказал: «Пойдем с нами».

Мевлют понял, что бар в Меджидиекёе, куда они пришли, был тот же самый, куда Сулейман ходил пить с Горбуном Абдуррахманом много лет назад, когда глубоко страдал от безответной страсти. Они ели белый сыр, дыню и жареную печень, пили ракы и обсуждали мероприятия ассоциации.

Разговор вскоре зашел о политике. Сулейман радостно объявил собравшимся, что «клуб будут посещать члены парламента и кандидаты на выборы». Мевлют заволновался, но не стал спрашивать, кто эти предполагаемые посетители, к какой партии они принадлежат. Вскоре дискуссия завертелась возле животрепещущей темы, собираются ли исламисты вскоре захватить страну, или беспокоиться не о чем. Некоторые спорщики заявили, что армия устроит переворот и свергнет это правительство. Это было похоже на дебаты, которые постоянно показывали по телевизору.

К концу ужина мысли Мевлюта уже были далеко. Сулейман, сидевший напротив, поставил свой стул на сторону Мевлюта и начал рассказывать ему о своих сыновьях, говоря тихо, чтобы никто вокруг не услышал. Его старший сын Хасан, которому было шесть, только что пошел в начальную школу. Другому сыну, Казыму, было четыре, и, так как его брат уже научил его читать, он обожал комиксы про Счастливчика Люка. От таинственного тона Сулеймана Мевлюту сделалось неуютно. Сулейман мог разговаривать шепотом, чтобы скрыть семейное счастье от завистливого внимания, но среди присутствовавших было много тех, кто не забыл о загадочной смерти Ферхата. Прошло пять лет, но Мевлют знал, что дело еще не закрыто. Если люди обратят внимание на двух двоюродных братьев, шепчущихся за столом, они могут подумать, что Мевлют о чем-то сговаривается с Сулейманом.

– Мне нужно сказать тебе о чем-то важном. Но ты не должен меня прерывать, – сказал наконец Сулейман, когда все разошлись и братья остались одни.

– Хорошо.

– Я видел множество женщин, рано потерявших мужа в уличной драке или в автокатастрофе и снова вышедших замуж. Если у таких женщин нет детей и если они все еще молоды и привлекательны, у них много поклонников. Я знаю одну такую женщину – думаю, нет нужны произносить ее имя, – которая именно такова: красива, умна и молода. Она знает, как постоять за себя, и у нее настоящий характер. Уже есть кое-кто, о ком она думает и с кого не спускает глаз.

Мевлюту понравилась мысль, что Самиха ждет его, по крайней мере по версии Сулеймана. Мевлют заказал еще один стаканчик ракы.

– Мужчина, к которому направлены помыслы этой женщины, тоже молодой вдовец, потерявший свою жену в результате несчастного случая, – продолжал Сулейман. – Он честен, надежен, хорош собой, и у него ровный характер.

Мевлюту была приятна эта похвала.

– У него две дочери от первого брака, но сейчас он совсем один, потому что они обе вышли замуж и выпорхнули из гнезда.

Мевлют не знал, в какой момент он должен прервать Сулеймана и сказать: «Я понял, ты говоришь обо мне и Самихе», так что Сулейман продолжал пользоваться своим преимуществом от его неуверенности.

– По сути, мужчина уже однажды был влюблен в эту женщину. Он годами писал ей любовные письма… – твердил двоюродный брат.

– Так почему они тогда не поженились? – спросил Мевлют.

– Не важно почему… Вышло недоразумение. Но теперь, двадцать лет спустя, они прекрасная пара.

– Тогда почему бы им не пожениться теперь? – спросил Мевлют.

– Как раз этому все вокруг и удивляются…

– Я скажу тебе, что на самом деле произошло, и тогда ты поймешь, почему они не поженились, – сказал Мевлют. – Мужчина писал те любовные письма не той женщине, о которой ты говоришь, а ее старшей сестре. Он сбежал с ней, они поженились и были счастливы.

– Да ладно, Мевлют, зачем упрямиться?

– В чем?

– Вся наша семья и все на Дуттепе уже знают, что ты писал те письма Самихе, а не Райихе.

– Тьфу! – сказал Мевлют. – Ты годами распространял эту ложь, пытаясь посеять рознь между мной и Ферхатом, и ты сделал Райиху несчастной. Она поверила тебе, бедняжка…

– Тогда в чем правда?

– Правда… – На мгновение Мевлют мысленно вернулся в 1978 год, на свадьбу Коркута. – Правда вот в чем: я увидел эту девушку на свадьбе. Я влюбился в ее глаза. Я писал ей письма три года. Каждый раз при этом я писал ее имя в начале письма.

– Да, ты увидел девушку с красивыми глазами… Но тогда ты даже не знал ее имени, – сказал Сулейман, теряя терпение. – Так что я назвал тебе не то имя.

– Ты ведь мой двоюродный брат, мой друг… Почему ты так ужасно поступил со мной?

– Мне никогда не казалось это ужасным. Когда мы были молоды, разве мы не разыгрывали друг друга?

– Так это был просто розыгрыш, оказывается…

– Нет, – сказал Сулейман. – Буду честен: еще я верил, что Райиха будет тебе лучшей парой и с ней ты будешь счастливее.

– Младшую дочь не отдали бы никому, пока средняя не замужем, – сказал Мевлют. – Ты сам положил глаз на Самиху.

– Хорошо, я обманул тебя, – сказал Сулейман. – Прости. Но с тех пор прошло двадцать лет, и я пытаюсь исправить свою ошибку, мой дорогой Мевлют.

– Почему я должен тебе верить?

– Потому что на этот раз никто не шутит и точно не лжет.

– Но почему я должен доверять тебе? – повторил Мевлют.

– Вспомни, когда ты хотел, чтобы я помог тебе, ты попытался отдать мне тот клочок бумаги, который мухтар оформил на твой дом на Кюльтепе, но я отказался взять его.

– Помню, – сказал Мевлют.

– Может быть, ты считаешь меня виновным в том… что случилось с Ферхатом. – Сулейман не смог заставить себя произнести слово «смерть». – Но ты ошибаешься… Я был зол на Ферхата, очень зол… Но желать кому-то зла в сердце – это одно; совсем другое дело – убить его или поручить это другому.

– Какое преступление тяжелее, как думаешь? – спросил Мевлют. – Будет ли Всевышний в Судный день судить нас за наши намерения или за наши поступки?

– И за то, и за другое нас будут судить, – сказал Сулейман не задумываясь. Увидев серьезное выражение лица Мевлюта, он добавил: – У меня могли быть плохие мысли, но в действительности я никогда никому не делал ничего плохого за всю свою жизнь. Много людей начинают с добрых намерений и заканчивают злыми поступками. Надеюсь, ты видишь, я пришел к тебе сегодня с наилучшими побуждениями. Я счастлив с Мелахат. Я хочу, чтобы ты был счастлив с Самихой. Когда ты счастлив, ты хочешь, чтобы и другие люди были счастливы тоже. Тем более вы двое созданы друг для друга. Любой, кто посмотрит на вас с Самихой со стороны, скажет: «Кто-то должен свести этих двоих!» Представь себе, что ты знаешь двоих людей, которые будут счастливы вместе. Не помочь им сойтись будет грехом. Я стараюсь совершить благое дело.

– Я писал те письма Райихе, – решительно произнес Мевлют.

– Как скажешь, – ответил Сулейман.