Мевлют никогда не забывал историю, которую рассказал ему однажды Ферхат в те дни, когда у них еще был магазин бузы «Свояки».

«В самые тяжелые дни военной диктатуры, последовавшей за переворотом 1980 года, когда люди в Диярбакыре – городе с большой долей курдского населения – глохли от криков пытаемых в тюремных камерах, из Анкары в город приехал человек, похожий на государственного инспектора. В такси по дороге из аэропорта в гостиницу загадочный посетитель спросил таксиста-курда, на что похожа жизнь в Диярбакыре. Водитель сказал ему, что все курды очень рады новому военному правительству, что они смотрят только на турецкий флаг, и больше ни на что, и что все жители очень счастливы теперь, когда все курдские сепаратисты и террористы брошены в тюрьму. „Я адвокат, – сказал гость из Анкары. – Я здесь для того, чтобы защищать тех, кого пытают в тюрьме и травят собаками за разговоры по-курдски“. Услышав это, водитель немедленно сменил тон. Он подробно рассказал о пытках, применяемых к курдам в тюрьме, о людях, которых живыми сбрасывают в канализацию и которых забивают до смерти. Адвокат из Анкары не удержался, чтобы не перебить его. „Но вы мне только что говорили прямо противоположное“, – сказал он. „Вы правы, господин адвокат, – ответил водитель из Диярбакыра. – То, что я вам говорил раньше, было моей официальной точкой зрения. А сейчас я вам высказываю свое личное мнение“».

Много подобных историй порассказывал Мевлюту его друг. Увы, их дружеские беседы остались в прошлом. Сейчас Ферхат всегда был занят. Может быть, он стал меньше времени уделять магазину, потому что его раздражали моралистические рассуждения Мевлюта. Иногда Мевлют заводил речь про ракы или про вино, про распущенность, про ответственность женатых мужчин. Ферхат огрызался: «Ты это вычитал в „Праведном пути“?» Мевлют пытался ему объяснить, что купил эту газету лишь однажды, из-за статьи, в которой было написано про магазин, но Ферхат всегда отмахивался от него. Он также насмехался над рисунком «Иной мир», который Мевлют повесил на стену, с его кипарисовыми деревьями, надгробиями и божественным светом.

По мере того как исламистские партии набирали голоса и последователей, Мевлют видел, как Ферхат и многие другие леваки и алевиты начинают тревожиться и, наверно, даже бояться. Он сам утвердился во мнении: первое, что сделают исламисты, – это запретят алкоголь, что, в свою очередь, заставит всех понять важность бузы. Об этом Мевлют часто мечтал – то ли в шутку, то ли всерьез. Тем не менее если кто-нибудь в магазине поднимал эту тему, он старался избегать ее.

Мевлют также начал думать, что еще одна причина редких появлений Ферхата, должно быть, связана с теми письмами, которые Мевлют писал из армии. «Если бы кто-то три года писал письма моей жене, мне бы не хотелось видеться с ним каждый день», – говорил он себе.

В один из вечеров Мевлют так рассердился на отсутствие друга, что решил закрыть магазин пораньше и отправиться домой. Дома он понял, что Самиха только что ушла. Она, наверно, начала пользоваться какими-то духами, а может, достигший носа Мевлюта запах шел от новых игрушек, которые она принесла девочкам.

Райиха не выглядела обрадованной его ранним возвращением, как надеялся Мевлют. Вместо этого она вспыхнула и встревоженно спросила мужа, отчего тот вернулся так рано. Мевлют нашел подозрения Райихи необоснованными. В «Свояках» он давно уже избегал оставаться наедине с Самихой, а когда надо было дать женщинам какую-нибудь работу, всегда разговаривал с Райихой с мягкой фамильярностью, а с Самихой более отстраненным, формальным тоном, как со служащими в кафе «Бинбом». Очевидно, этих предосторожностей было недостаточно. К счастью, когда он пришел домой на этот раз, девочки еще не ушли спать, так что Райиха сдержалась, и напряжение спало.

Райиха. Однажды, работая с нашей соседкой Рейхан над приданым для очередной невесты, я смущенно рассказала ей о своих подозрениях. Она встала на мою сторону, заявив, что любая женщина будет ревновать, если ее муж проводит время с такой красавицей, как Самиха. Конечно, это лишь усилило мою ревность. По словам Рейхан, я не должна сдерживать свои чувства и обязана поговорить с Мевлютом и попросить его быть немного тактичнее. Я решила обсудить проблему с мужем. Но все закончилось скандалом.

– Ну и что? – заявил Мевлют. – Я что, не могу в собственный дом приходить, когда мне хочется?

По правде говоря, я с сомнением отнеслась ко многому из сказанного Рейхан, а считала, что, играя с девочками, Самиха не просто утешала муки бездетности – она еще и растравляла боль и наслаждение РЕВНОСТИ.

– Бесплодной женщины надо бояться, Райиха, в ее молчании скрывается бешеная ярость, – говорила Рейхан. – Когда она в кебабной покупает твоим дочерям фрикадельки, она совсем не так простодушна, как ты думаешь.

В своем гневе я обвинила Самиху в том, о чем говорила Рейхан.

– Ты не должна так говорить о своей сестре, – ответил Мевлют.

Так что же, мой глупенький Мевлют попался в сети Самихи и готов броситься на ее защиту?

– Она БЕСПЛОДНА! – закричала я еще громче.

Мевлют отмахнулся от меня, как будто говоря: «Ты отвратительна».

Я схватила пачку чая «Филиз» и швырнула ему в голову.

– НАВЕРНО, ТЫ БУДЕШЬ СЧАСТЛИВЕЕ, ЕСЛИ Я ПРОСТО УМРУ И ТЫ СМОЖЕШЬ ЖЕНИТЬСЯ НА САМИХЕ! – крикнула я.

Мевлют попытался взять верх:

– ХВАТИТ, ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО!

– Я знаю свое место, и хорошо знаю, и вот почему я больше не хожу в магазин, – сказала я. – Там воняет.

– Что?

– Магазин бузы «Свояки»… ОН ВОНЯЕТ. Меня там тошнит.

– Тебе от бузы плохо?

– Хватит с меня твоей бузы…

Выражение лица Мевлюта стало таким угрожающим, что я испугалась и со слезами крикнула:

– Я БЕРЕМЕННА!

Я не собиралась говорить ему; я собиралась пойти и сделать аборт, но теперь было поздно, так что пришлось продолжить.

– В моем животе твой ребенок, Мевлют. Тебе надо было быть осторожнее, – сказала я, обвиняя его. Я уже жалела, что проговорилась, но в то же время мне было приятно видеть, как он смягчился.

О да, Мевлют-эфенди, ты сидел в своем магазине, фантазируя о своей свояченице, с такой самодовольной улыбкой, но теперь все узнают, чем ты занимаешься со своей женой, когда девочки уходят в школу. Все скажут: «Мевлют не теряет времени зря, он молодец!»

А бесплодная Самиха теперь станет ревновать еще сильнее.

Сев рядом со мной на край кровати, Мевлют положил мне руку на плечо и притянул к себе.

– Интересно, мальчик или девочка? – сказал он. – Конечно, ты не должна ходить в «Свояки» в таком состоянии. Я брошу магазин. Мы от этого только ссоримся. Намного лучше продавать бузу по ночам на улице.

Мы немного попререкались.

– Это все из-за Самихи, это она себя ведет неправильно, – сказал Мевлют. – Не надо было ей вообще ходить в магазин. Она изменилась, и Ферхат тоже, они больше не такие, как мы, только посмотри, какими духами она пользуется…

– Какими духами?

– Весь дом пропах ими, когда я вернулся прошлым вечером, – сказал он, смеясь.

– Так вот почему ты пришел вчера так рано! – воскликнула я и снова зарыдала.

Ведиха. Бедная Райиха вновь беременна. Однажды утром она пришла на Дуттепе и сказала:

– Ох, Ведиха, мне так стыдно перед девочками. Ты должна мне помочь, отведи меня в больницу.

– Твоим дочерям уже самим замуж пора, Райиха. Тебе тридцать, Мевлюту почти сорок. Что с вами обоими происходит, милая? Вы что, до сих пор не поняли, когда надо это делать, а когда не надо?

Райиха сообщила мне множество интимных подробностей, о которых раньше не считала нужным упоминать, и в конце концов вспомнила про Самиху, найдя несколько поводов поругать ее. Из этого я сделала вывод, что не из-за неосторожности Мевлюта она беременна, а по собственной хитрости.

– Моя дорогая Райиха, дети – отрада семьи, утешение для женщины и самое большое счастье в жизни. Так в чем же беда, роди и этого тоже, – сказала я. – Я иногда так сержусь на Бозкурта и Турана; они так непочтительны. Помнишь, как они мучили твоих девочек? Я годами выходила из себя и раздавала им столько тумаков, но они – основа моей жизни; они моя плоть и кровь. Я умру, если с ними что-нибудь случится, не дай Аллах. Они уже давят прыщи; они так выросли, что не позволяют своей матери даже прикоснуться к ним, даже слегка поцеловать… Если бы у меня появилось еще двое детишек, я бы посадила маленьких себе на колени, я бы целовала их и обнимала, я бы не страдала так, как сейчас. Теперь я хотела бы не совершать всех тех абортов… Множество женщин сходят с ума от раскаяния после аборта, но за всю историю не было женщины, которая сожалела бы о рождении ребенка. Жалеешь ли ты о том, что дала жизнь Фатьме, Райиха? Жалеешь ли ты о том, что ты родила Февзие?

Райиха заплакала. Она сказала, что Мевлют мало зарабатывает, что он не справился как управляющий и теперь она боится, что магазин бузы тоже прогорит; если бы не шитье, которым она занимается для магазинов белья в Бейоглу, они вряд ли бы дотягивали до конца месяца. У нее не выходит из головы, что она не должна заводить ребенка и надеяться, что Аллах его прокормит. Они вчетвером еле дышат в своей однокомнатной квартире; там уж точно нет места для еще одного.

– Моя дорогая Райиха, – сказала я, – твоя сестра всегда протянет тебе руку помощи в трудную минуту. Но ребенок – это святое; это огромная ответственность. Иди домой и обдумай все еще раз. Я позову Самиху, и мы обсудим все вместе на той неделе.

– Не зови Самиху, я ее не выношу. Я не хочу, чтобы она знала, что я ношу ребенка. Она бесплодна; она позавидует. Я приняла решение. И думать мне тут не о чем.

Я объяснила Райихе, что спустя три года после переворота в 1980 году наш диктатор генерал Кенан Эврен совершил доброе дело, разрешив незамужним женщинам, срок беременности которых меньше десяти недель, делать аборт в больницах. Это пошло на пользу тем отчаянным городским девушкам, которые занимаются сексом до свадьбы. Но замужние женщины должны получить у своих мужей письменное подтверждение, что те согласны на прерывание беременности. Мужчины с Дуттепе часто отказывались подписывать подобное, говоря, что в состоянии прокормить семью, так что после долгих споров с мужьями жены в конце концов рожали четвертого или пятого ребенка. Некоторые доводили себя до выкидыша примитивными способами.

– Даже не думай сделать что-нибудь подобное, если Мевлют не подпишет, Райиха, ты об этом пожалеешь, – сказала я сестре.

Еще я сказала Райихе, что есть мужчины вроде Коркута, которые легко подписывают такие документы. Они находят более удобным поставить свою подпись, чем принимать необходимые меры предосторожности, так что продолжают брюхатить своих жен! После того как был принят закон Эврена, Коркут трижды делал меня беременной. Я три раза делала аборт в клинике «Этфаль».

– Первое, что мы сделаем, Райиха, – это пойдем в управу и возьмем сертификат, который подтверждает, что ты замужем за Мевлютом, потом пойдем в клинику и найдем двух докторов, которые подпишут форму, что ты беременна, и, наконец, возьмем чистый бланк разрешения, которое должен подписать Мевлют. Хорошо?

Ссора Мевлюта и Райихи разгорелась еще сильнее, но теперь не из-за ревности, а по более деликатному вопросу – надо ли Райихе сохранить ребенка. Супруги не могли говорить об этом в магазине или перед девочками, так что единственной возможностью было утро после ухода дочерей в школу. Мевлют был очень расстроен, когда понял, что Райиха воспринимает его нерешительность как тактику затягивания.

Он предвкушал мальчика и уже начал мечтать о такой возможности. Он назовет его Мевлидхан. Он думал о том, как Бабур завоевал Индию с помощью троих своих сыновей, у которых были сердца львов, и о том, как четверо верных сыновей Чингисхана сделали своего отца самым грозным повелителем мира. Он все время твердил Райихе, что неудачи его собственного отца в Стамбуле были связаны с отсутствием помощника: когда Мевлют приехал на помощь из деревни, было уже слишком поздно. Но каждый раз, когда Райиха слышала слова «слишком поздно», она могла думать только о десятинедельном пределе для законных абортов.

Эти утренние часы после ухода девочек в школу, ранее бывшие для них временем для радостей любви, теперь были отданы бесконечной грызне и упрекам. Только слезы Райихи могли заставить Мевлюта немного смягчиться и сказать ей: «Все будет хорошо», и в такой момент смущенная Райиха могла ответить, что, может быть, действительно ей лучше оставить ребенка. Но она тотчас же жалела о своих словах.

Мевлют сам гадал – с нарастающей обидой, – было ли решение Райихи прервать беременность ее ответом на его бедность и все его жизненные неудачи. Ему казалось, что если он сможет убедить ее сохранить ребенка, это покажет всему миру, что у них есть все, что нужно в жизни. От этого станет ясно, что они более счастливы, чем даже Акташи, Коркут и Ведиха, у которых только двое детей. У счастливых людей детей много. Богатые и несчастные люди завидуют многодетным беднякам – как те европейцы, которые продолжают твердить, будто Турции надо заняться планированием семьи.

Однажды утром Мевлют поддался настояниям Райихи и ее слезам и пошел к мухтару местной управы за сертификатом, подтверждающим, что они женаты. Советника, который был еще и агентом по недвижимости, не было в конторе. Опасаясь вернуться к Райихе с пустыми руками, Мевлют немного побродил по улицам Тарлабаши: по старой привычке безработных дней его глаза блуждали по сторонам. За последние десять лет улицы Тарлабаши наполнились пустыми тележками торговцев, некоторые тележки оставались прикованными на цепи даже днем. Мевлют подумал о том, что с тех пор, как он перестал продавать бузу по ночам, он чувствует тесноту в груди.

Он посидел с чашечкой чая и немного поговорил о религии и о новом мэре с курдским торговцем металлоломом, который поженил его с Райихой тринадцать лет назад. Теперь на улицах Бейоглу было еще больше баров с выставленными на тротуары столиками. Он спросил торговца металлоломом про аборты. «В Коране сказано, что это великий грех», – сказал торговец, пускаясь в подробные объяснения, но Мевлют не слишком серьезно слушал его. Если бы это действительно был ужасный грех, почему так много людей все время делают аборты?

Но было кое-что из сказанного торговцем, что засело в голове у Мевлюта: души детей, вырванных до рождения из материнских утроб, живут в раю на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, словно осиротевшие птицы, и неустанно скачут, как крохотные белые воробьи. Он не сказал об этом разговоре Райихе, опасаясь, что она не поверит, будто он не застал мухтара на месте.

Когда он пришел снова четыре дня спустя, мухтар сказал ему, что паспорт его жены просрочен и что, если Райихе надо получить какую-либо услугу от государства (Мевлют не уточнял, какую именно услугу), она должна прийти за новым паспортом. Такие вещи всегда пугали Мевлюта. Главный урок его покойного отца состоял в том, чтобы держаться подальше от правительственных записей и тех, кто их ведет. Мевлют никогда не платил государству никаких налогов. За это государство забрало его белую тележку для плова и уничтожило ее.

Убедившись, что муж в конце концов подпишет разрешение, которое требуется для аборта, Райиха устыдилась, что покинула его в магазине, так что с начала апреля она вновь начала появляться в «Свояках». Однажды там ее вырвало. Мевлют убрал следы, прежде чем их мог заметить кто-то из покупателей. Райиха больше туда не возвращалась.

Супругами было решено, что днем, после школы, Фатьма и Февзие будут ненадолго заходить в «Свояки» помогать мыть стаканы и наводить чистоту. Райиха затруднилась объяснить им, почему она сама не может помогать отцу. Чем меньше людей будет знать про ее ребенка – включая дочерей, – тем проще будет от него избавиться.

Мевлют велел детям мыть стаканы и убирать со столов, но он был слишком заботливым отцом, чтобы позволить им обслуживать покупателей и брать деньги, да и вообще заговаривать с кем-либо.

Фатьма была поумнее сестрички. Она знала, сколько стоят еда и одежда и что продается в каждом магазине; она знала, какие люди приходят в «Свояки», какая обстановка на улице. Она знала привратника, который продавал контрабандный товар через нищего на углу, знала, что ее мать дома одна, и знала даже то, что́ ждет бизнес ее отца. Она была полна покровительственной любви к нему, и Мевлют глубоко это чувствовал. Как он часто с гордостью говорил Райихе, если его магазин когда-нибудь стал бы успешным предприятием, он бы со спокойной душой оставил его в двенадцатилетних руках дочери.

Февзие в свои одиннадцать была еще ребенком: она ненавидела мыть, убирать, протирать и всегда находила причины увильнуть от работы. Мевлют пытался быть с ней строгим, но ему было трудно сохранять суровость на лице, ведь он знал, что это бесполезно. Мевлют любил болтать с младшенькой, обсуждая с ней заходивших покупателей.

Некоторые, не успев сделать глоток бузы, уже заявляли, что она им не нравится, и требовали деньги назад. Такой маленький инцидент мог дать Мевлюту и Февзие пищу для разговоров на два или три дня. Мевлюту нравилось подбирать забытую или оставленную покупателем газету и просить одну из дочерей почитать отцу вслух. Слушая, он удовлетворенно улыбался. Иногда он останавливал чтение, если что-то привлекало его внимание, и сразу же объяснял прочитанное. Таким образом, газета помогала ему преподавать дочерям небольшие уроки жизни, нравственности и ответственности.

Иногда одна из девочек со смущением рассказывала ему о своих текущих трудностях (учитель географии придирается к ней, или ей нужны новые туфли, потому что те, что есть, уже разваливаются, или она не хочет больше надевать старое пальто, потому что другие девочки смеются над ним), и, когда Мевлют понимал, что он никак не может помочь, он говорил: «Не переживай, все пройдет» – и постоянно завершал назидание следующим советом: «Пока ты хранишь свое сердце в чистоте, ты всегда в конце концов получишь то, что хочешь». Однажды ночью он подслушал, как дочери смеются над его привязанностью к одной-единственной мудрости насчет чистоты сердца, но не рассердился на эти маленькие дерзости.

Каждый вечер, перед тем как темнело, Мевлют оставлял магазин без присмотра на несколько минут, брал за руку дочь, чья очередь была помогать ему в этот день, переводил ее через необъятные толпы проспекта Истикляль на сторону Тарлабаши, следил, пока она не скрывалась из виду, а затем спешил обратно в «Свояки».

Однажды вечером, проводив Фатьму и вернувшись, он увидел Ферхата.

– Люди, которые отдали нам эту старую греческую лавку, присоединились к нашим врагам, – сказал Ферхат. – Цены на недвижимость и аренду растут в этом месте, мой дорогой Мевлют. Можно продавать здесь все, что пожелаешь, – носки, кебабы, белье, яблоки – и все равно зарабатывать вдесятеро больше, чем имеем мы с дорогой тебе бузы.

– Мы, в сущности, толком ничего не зарабатываем… – грустно согласился Мевлют.

– Вот именно. Я бросаю лавку.

– Что ты имеешь в виду?

– Нам придется закрыть ее.

– А что, если я останусь? – спросил Мевлют неуверенно.

– К тебе придут бандиты. Они потребуют с тебя оброк… И если не заплатишь, заставят тебя сильно пожалеть об этом…

– Почему бандиты не приходят к тебе?

– Я держу домá, которые курируют бандиты, подключенными к сети, так что оставленные греками особняки приносят хоть какую-то пользу для подобных ребят. Если ты заберешь все прямо сейчас, ты ничего не потеряешь. Забирай, продавай или делай с нашим имуществом все, что хочешь.

Мевлют сразу закрыл лавку, купил в бакалее маленькую бутылку ракы и пошел домой ужинать с Райихой и девочками. С таким видом, будто он сообщает замечательную новость, Мевлют объявил, что будет снова продавать бузу на улицах по ночам. Он рассказал, что после долгих размышлений они с Ферхатом решили закрыть лавку. Не скажи Райиха: «Помоги нам всем Всевышний», дочери не поняли бы, что услышали плохую новость. От слов жены Мевлют пришел в раздражение:

– Не припутывай к этому Всевышнего, пока я пью ракы. Все будет отлично.

На следующий день Фатьма и Февзие помогли отцу перенести всю кухонную утварь из лавки домой. Мевлют был возмущен, когда старьевщик из Чукурджумы предложил ему жалкие гроши за стойку, стол и стулья, так что он поискал знакомого столяра, но тот предложил за рухлядь еще меньше, чем предлагал старьевщик. Мевлют принес домой меньшее из двух зеркал. Второе, более тяжелое, в серебряной раме, которое купил Ферхат, он велел Фатьме и Февзие отнести в дом к тете. Рамку с вырезкой из «Праведного пути» и рисунок кладбища с надгробиями, кипарисовыми деревьями и лучами света Мевлют повесил рядом на стене за телевизором. Созерцание рисунка «Иной мир» вселяло радость в душу Мевлюта.