Коркут. Однокомнатный дом – вот и все, что мой покойный дядя Мустафа сумел построить на земле, которую огородил с моим отцом на Кюльтепе еще в 1965 году. Мевлют приезжал из деревни, чтобы помочь ему, но дело далеко не пошло, и вскоре они выдохлись. Мы на нашем участке на Дуттепе начали с двухкомнатного дома. Мой отец посадил в саду тополя, как у него было в деревне; могу поспорить, что их теперь видно от самого Шишли. Когда моя мать в 1969 году уехала из деревни к нам на Дуттепе, мы за ночь добавили маленькую красивую комнату, а потом еще одну, в которой я слушал по радио лошадиные бега. В 1978 году, примерно в то время, когда я женился на Ведихе, мы пристроили к дому гостевую комнату и еще одну большую комнату с собственным туалетом, и очень скоро наш разрастающийся дом стал как дворец. В нашем царском саду было даже две шелковицы и фиговое дерево, которые выросли сами по себе. Вокруг сада мы построили стену и поставили железные ворота.

Хвала Всевышнему, семейный бизнес процветал, так что шесть лет спустя (официальное свидетельство о праве собственности на землю у нас уже было) мы решили добавить к дому целый новый этаж, ведь все соседи на холмах уже сделали это. Мы построили лестницу прямо на второй этаж снаружи дома, так что матери теперь не приходилось постоянно волноваться, куда пошла Ведиха и вернулись ли домой мальчики. Вначале маме, папе и Сулейману не терпелось переселиться наверх, где все было новым и откуда открывался вид получше. Но вскоре родители спустились вниз; наверху было слишком просторно, слишком пусто, слишком холодно и слишком одиноко. По требованию Ведихи я установил на втором этаже ванную с синей фаянсовой плиткой и самую новую, самую дорогую сантехнику, но она все равно не переставая пилила меня: «Давай переедем в город». Я ей неизменно отвечал: «Дуттепе считается Стамбулом», но это было все равно что разговаривать с кирпичной стенкой. Некоторые ублюдки из богатых семеек, которые ходили в среднюю школу в Шишли с Бозкуртом и Тураном, дразнили их, что они живут в районе гедже-конду. «Мои родители никогда не переедут в Шишли. У них здесь сад с замечательной прохладой, их бакалейный магазин, их куры и их деревья, – говорил я. – Мы что, оставим их здесь одних?»

Ведиха ругалась по поводу любой ерунды: за то, что я прихожу домой поздно, за то, что уезжаю по делам на десять дней, и ревновала меня к косоглазой женщине с крашеными волосами, работающей в нашем офисе в Шишли.

Это правда, что иногда я исчезал на десять дней или на две недели, хотя дела строительства этого не требовали. Мы ездили в Азербайджан. Тарык и еще несколько друзей-националистов из нашего старого движения пантюркистов ругались: «Правительство поручило нам это святое дело, но у нас нет никаких денег». Из Анкары передали, что им надо найти спонсоров для нашего переворота среди частных предпринимателей. Как я мог сказать «нет» этим патриотам, которые пришли просить моей помощи? В России коммунизм кончился, но азербайджанский президент Алиев был членом КГБ и советского Политбюро. Так что хотя он и был тюрком, но единственное, чего он хотел для соотечественников, – только чтобы они подчинялись руководству русских. У нас было несколько секретных встреч с кое-какими военачальниками в Баку. Абульфаз Эльчибей был первым демократически избранным азербайджанским президентом. Он набрал большинство голосов славного азербайджанского народа (азербайджанцы на самом деле турки с небольшой долей русских и персидских кровей), но он был свергнут обычным для КГБ переворотом и, оскорбленный, вернулся в свою деревню. Он страдал от предателей, которые отдали врагу победу в войне против Армении; он устал от некомпетентности окружавших его и от русских шпионов, которые привели его к падению. Он отказался встречаться с нами, потому что подозревал и в нас русских агентов, так что Тарык и я убивали время в барах и гостиницах Баку. Еще до того, как мы получили возможность поехать в деревню к Эльчибею, чтобы выразить наше уважение этому великому человеку и сказать ему: «Америка на нашей стороне, будущее Азербайджана связано с Западом», мы получили известие, что планы нашего турецкого переворота провалились. Кто-то в Анкаре запаниковал и сообщил Алиеву, что мы приехали свергнуть его правительство. Мы также узнали, что Эльчибей был под домашним арестом и даже не мог выйти в свой собственный сад, не говоря уже о том, чтобы присоединиться к нашему перевороту. Так что мы поспешили в аэропорт и вернулись в Стамбул.

Вот чему эта поездка с приключениями научила меня: верно, что весь мир против турок, но самые главные враги турок – это сами турки. Все равно моя готовность присоединиться к делу уже укрепила мои позиции в правительстве и в партии. Между тем Сулейман пользовался моей занятостью, чтобы делать то, что он хотел делать.

Тетя Сафийе. Мы с Ведихой так и не смогли найти ему подходящую девушку. Сулейман больше не приходит домой. Мы растеряны и беспокоимся, что случится что-то нехорошее.

Райиха. Холодным зимним вечером, когда в магазине были клиенты, Ферхат пришел помочь, и мы с Самихой повели девочек к ним. Девочки любили свою тетю за легкость языка; за ее обширные познания о звездах кино и телевидения, например о том, кто с кем сбежал; за ее советы (она советовала одной: «Причесывай волосы вот так», а другой: «Заколи заколку вот так»). На обратном пути домой девочки так усердно подражали ей, что у меня чуть не вырвалось: «Не превращайтесь в свою тетю», но я сдержалась, ведь мне не хотелось выглядеть завистливой. Мне очень хотелось выяснить: когда Мевлют и Самиха одни в магазине, смотрят ли они друг на друга по-настоящему или прикидываются, что их взгляды случайно встретились в зеркале. Часто я чувствовала, что яд ревности проникает в мое сердце, и бралась читать стопку армейских писем от Мевлюта.

Вчера, когда я выходила из магазина, Мевлют улыбнулся самой нежной улыбкой, но я не поняла, мне он улыбнулся или Самихе, и тайное подозрение, что он мог предназначать улыбку моей сестре, начало пожирать мою душу, так что, как только вернулась домой, я открыла одно из его писем. «Ни на какие глаза я больше не взгляну, никакому лицу я больше не улыбнусь, ни перед чьим порогом больше умолять не стану! – писал он. – Твои глаза пленили меня, как магнит притягивает металл, я стал твоим пленником, Райиха, всего один твой взгляд сделал меня твоим вечным рабом».

Иногда Мевлют бросал кому-нибудь из нас: «Вымой-ка эти грязные стаканы!» – таким тоном, каким разговаривает с прислугой хозяин ресторана. Если он просил меня, я злилась на него за то, что он поручает грязную работу мне, а не Самихе, но, если он просил Самиху, расстраивалась, что он подумал о ней первой.

Мевлют знал, что я ревную. Он старался избегать оставаться в магазине наедине с Самихой или проявлять излишний интерес к ней. «Если он так осторожен, ему, должно быть, есть что скрывать!» – думала я и все равно ревновала. Однажды Самиха сходила в магазин игрушек и принесла моим девочкам водяной пистолет, будто мальчикам. Вечером дома Мевлют начал с ними играть. На следующий день, когда девочки ушли в школу, а Мевлют в магазин, я начала искать пистолет, чтобы выкинуть его (они изрядно и меня забрызгали), но не смогла найти – Фатьма унесла его в портфеле в школу. На следующую ночь, пока все спали, я достала его и хорошенько спрятала. В другой раз Самиха принесла нам куклу, которая пела песни и моргала. Фатьме почти двенадцать, ей уже неинтересно играть в куклы, подумала я, но ничего не сказала. Девочки эту куклу почти не замечали. А потом кто-то ее, должно быть, куда-то задевал.

Главную боль, однако, причиняло то, что я все время гадала, не находятся ли прямо сейчас Мевлют с Самихой в магазине наедине? Я знала, что ошибаюсь, но не могла выкинуть эту мысль из головы, потому что Сулейман, который знал все сплетни Бейоглу, рассказал Ведихе, что Ферхат приходит домой очень поздно и топит свою печаль в барах по всему городу, как это делают в кино мужчины, сердце которых разбито.

Ферхат. Старый лифт – позолоченная клетка с зеркалом – остановился. Я все еще помню тот день, который теперь кажется далеким, как сновидение. Отключив у очередных должников электричество, я всегда находил особое удовольствие в том, чтобы постучаться к ним в дверь вместо того, чтобы звонить, вроде какого-нибудь мушкетера, пришедшего удовлетворить честь в историческом фильме.

Дверь открыла горничная и сказала, что у ханым-эфенди лежит в постели больная дочка с температурой (это самая популярная ложь), но ханым-эфенди выйдет ко мне через минуту. Я сел на стул, который горничная подала мне, и принялся любоваться видом Босфора. Причина моего будущего счастья вошла в комнату, как луч света, одетая в черные джинсы и белую блузу.

– Здравствуйте, инспектор. Эрджан, наш привратник, сказал мне, что вы пожелали встретиться.

– Мы больше не правительственные инспекторы, – сказал я.

– Вы не из комитета по электроснабжению?

– Электричество теперь приватизировано, госпожа…

– Вот как!

– Я был вынужден отключить вам электричество. У вас есть неоплаченные счета.

– Благодарю вас. Пожалуйста, не беспокойтесь. Это не ваша вина. Вы просто следуете своим инструкциям, вне зависимости, работаете ли вы на правительство или на частную компанию.

Я смолчал. Я влюбился мгновенно и не мог думать ни о чем, кроме того, как быстро это произошло. Я собрал остаток сил.

– К сожалению, мне пришлось опечатать счетчик внизу, – солгал я. – Если бы я знал, что ваша дочь больна, я бы никогда вас не отключил.

– Ну что теперь об этом говорить, инспектор, что сделано, то сделано, – сказала она.

– Десятидневный национальный праздник официально начнется через двадцать минут, – напомнил я, посмотрев на часы.

– Господин инспектор, – сказала она строго, – боюсь, я за всю жизнь не давала взятки никогда и никому, и я не выношу тех, кто делает это. Я живу, чтобы быть примером своей дочери.

– Как бы то ни было, госпожа, – сказал я, – таким людям, как вы, надо понять, что те инспекторы, о которых вы составили неправильное мнение, на самом деле ценят свою честь больше, чем вы можете себе представить.

Я пошел к двери, кипя внутри, понимая, что женщина, в которую я влюбился, никогда не скажет: «Стойте». В ту минуту я уже знал, что моя любовь безнадежна.

– Посмотрите на всех здешних людей, господин инспектор, – сказала она мне в спину. – Вы лучше меня знаете, что эти десять миллионов собрались здесь в Стамбуле ради хлеба насущного, гоняясь за прибылью, собирая свои счета и проценты. Но только одна вещь может сохранить личность – это любовь.

Она ушла, прежде чем я успел повернуться. В этих старых домах уличным торговцам и инспекторам по счетчикам не разрешается пользоваться старинными лифтами, чтобы спускаться. Так что я шагал вниз по лестнице, обдумывая произошедшее.

Я спустился в душный цоколь, в самый конец коридора. Моя рука протянулась опечатать счетчик, который я уже отключил. Но мои шустрые пальцы сделали ровно противоположное, и в следующую минуту провода, что я обрезал, были сплетены друг с другом. Счетчик квартиры номер одиннадцать ожил.

– Хорошо, что ты вернул им электричество, – сказал привратник Эрджан.

– Почему?

– Любовник ханым-эфенди – знаменитый Сами из Сюрмене, который очень влиятелен в Бейоглу. У него повсюду глаза и уши… Он бы доставил тебе проблем. Эти черноморцы просто мафия.

– Нет никакой больной дочери, да?

– Какой дочери? У человека из Сюрмене жена в деревне и взрослые сыновья. Сыновья про ханым-эфенди знают, но ничего не говорят.

Райиха. Однажды вечером после ужина, когда я смотрела телевизор с девочками у Самихи, пришел Ферхат и очень обрадовался, увидев нас вместе.

– Твои дочки растут с каждым днем! Посмотри на себя, Фатьма, ты уже молодая девушка! – сказал он.

– Девочки, уже поздно, нам пора домой, – обратилась я к девочкам, но он перебил:

– Не уходите, Райиха, побудьте еще немного. Мевлют способен просидеть в магазине хоть до ночи, дожидаясь какого-нибудь пьяного, чтобы подать ему стакан бузы.

Мне не понравилось, в каком тоне он говорит о Мевлюте перед девочками.

– Ты прав, Ферхат, – сказала я. – То, чем мы зарабатываем себе на пропитание, кажется, стало развлечением для других. Идемте, девочки.

Мы вернулись поздно, и Мевлют был сердит.

– Ты не должна ни шагу делать на проспект Истикляль, девушкам туда нельзя, – ругался он. – И ты не должна выходить из дому, когда стемнеет.

– Ты знаешь, что девочек у тети угощают фрикадельками, бараньими котлетами и жареной курицей? – выпалила я. Обычно я никогда не говорю ничего подобного, опасаясь гнева Мевлюта, но тут, должно быть, Аллах вложил эти слова мне в уста.

Мевлют обиделся и не разговаривал со мной три дня. А мы с девочками перестали ходить к тете Самихе и по вечерам просто сидели дома. Когда я чувствовала уколы ревности, то брала свое рукоделие. Но ничто не могло угасить мой гнев!

– Мевлют больше не разрешает нам ходить к вам, Самиха… Приходи ты к нам, пока он в магазине, – сказала я однажды сестре.

Вот так Самиха начала приходить к нам по вечерам с сумками котлеток и хрустящих лепешек с фаршем. Вскоре я начала гадать, приходит ли Самиха, чтобы просто повидать моих дочерей, или она надеется дождаться Мевлюта.

Ферхат. Вернувшись на улицу, я понял, что в той квартире номер одиннадцать я оставил уверенность в себе. Я влюбился и был обманут. Я пожалел, что так и не отключил этой ханым-эфенди электричество. Привратник называл ее так, хотя из счетов за электричество я знал, что ее зовут Сельвихан.

Я начал предаваться мечтам, в которых моя Сельвихан становилась жертвой этого мафиози, а я спасал ее. Парню вроде Сулеймана, чтобы влюбиться в женщину, надо увидеть ее полуголой на полосе воскресной газеты, предназначенной для сексуально озабоченных мужчин. Мевлюту важно вообще не знать девушку, тогда ему будет достаточно беглого взгляда, чтобы разжечь фантазии. Но для такого человека, как я, чтобы влюбиться в женщину, надо почувствовать, что я играю с ней партию в шахматы на доске жизни. Мои начальные ходы, согласен, были несколько дилетантскими. Но я задумал гамбит, чтобы завоевать эту Сельвихан. Я знал одного парня в нашем департаменте учета и контроля, опытного, общительного товарища, который любил ракы, и с его помощью я начал просматривать самые последние чеки и банковские переводы, касающиеся моей новой возлюбленной.

Помню, как проводил ночи, глядя на мою Самиху, красивую, как роза в цвету, и думая – отчего человек с такой женой теряет голову из-за любовницы какого-то бандита, запертой в квартире с видом на море? Иногда по вечерам, после того как мы вдвоем выпивали по стаканчику ракы, я напоминал Самихе, что после всего пережитого мы наконец перебрались в сердце города, как и хотели.

– У нас теперь даже есть деньги, – говорил я. – Мы можем делать все, что хотим. Так что же нам делать?

– Давай сбежим отсюда, – отвечала Самиха. – Сбежим куда-нибудь, туда, где нас никто не найдет, где нас никто даже не знает.

Слушая эти слова, я понял, как счастлива была Самиха в те первые несколько месяцев, что мы провели наедине в квартале Гази. Я сохранил связи с некоторыми своими старыми друзьями как из маоистской, так и из просоветской фракций, и всем им, так же как и нам, до тошноты надоела городская жизнь. Если после многолетних мучений им удавалось скопить немного денег, они говорили: «Мы накопим еще немного, а потом уедем из Стамбула на юг». Как и я, они мечтали об оливковых деревьях и виноградниках и о сельском доме в каком-нибудь средиземноморском городке. Мы с Самихой представляли, как живем на ферме на юге, как она наконец беременеет и у нас появляется ребенок.

По утрам я говорил:

– Мы так долго терпели, так долго, теперь мы заработали кое-какие деньги, давай затянем пояса еще ненадолго и накопим чуть больше. Тогда нам хватит на то, чтобы купить большое поле на юге.

– Мне скучно дома по вечерам, – отвечала Самиха. – Своди меня как-нибудь в кино.

Однажды вечером я устал болтать с Мевлютом в магазине, выпил немного ракы и отправился к апартаментам в Гюмюшсую. Я позвонил в звонок привратника, словно полицейский, пришедший с арестом.

– В чем дело, шеф? Я думал, это продавец бузы. Все в порядке? – сказал привратник Эрджан, увидев, как я опять осматриваю счетчики. – Да, а те люди из квартиры одиннадцать уже съехали.

Он был прав: счетчик номера одиннадцать был неподвижен. На мгновение мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног.

Я отправился повидаться с любителем ракы в офис на Таксиме: он познакомил меня с двумя дряхлыми секретарями, которые присматривали за архивами и старыми рукописными записями. Те два старых мудрых чиновника – одному было семьдесят, другому шестьдесят пять – взяли выходное пособие и уволились только для того, чтобы снова вернуться на то место, где служили сорок лет, теперь уже по контракту с частной компанией, стремясь научить новое поколение инспекторов всем изобретательным уловкам, которые жители Стамбула придумали за восемьдесят лет для того, чтобы обманывать электрическую компанию и ее сотрудников. Увидев во мне молодого предприимчивого человека, они очень захотели показать мне все нити. Они все еще могли вспомнить детали каждой хитрости. Но моей целью были не архивы; мне надо было проверить последние записи. Я не сомневался, что однажды постучу в какую-нибудь дверь в Стамбуле и мне откроет Сельвихан. У каждого в этом городе есть электрический счетчик.

Райиха. Я снова беременна, и я не знаю, что делать.