8. Восемь часов с минутами до расстрела
Игнат попробовал представить, как выглядит со стороны, и улыбнулся. Мастер Фам Тхыу Тхыонг учил черпать дугой улыбки резервы силушки из организма. «Когда мы сражаемся, — учил Фам, — мы смеемся». Еще Фам учил мочиться на ноги во время долгих пеших переходов и возмущался, замечая кривые ухмылки подопечных, говорил строго: «Даже наш президент, дедушка Хо, не брезговал делать это в походах!» А другой приятель Сергача, фанатевший на йоге, рассказал однажды о методе ментального обезболивания при помощи воображаемых вод священного Ганга. Не той реальной речки, что протекает в Индии, а Божественной Реки, которая берет начало на Небесах и впадает в Великое Ничто. Простой и, между прочим, эффективный метод — надобно только представить болящую конечность опущенной в Священный поток и почувствовать, как волшебные воды вымывают, уносят боль.
Все вышеперечисленные рецепты и методы Сергач уже испробовал, но ничуть не меньше помогла и смекалка — Игнат разорвал пополам футболку и обмотал хлопчатобумажным тряпьем голые стопы, прополоскав их предварительно в повстречавшемся на пути лесном прудике, а потом уже и в воображаемых водах священного Ганга. В том же прудике вымыл руки после втирания в голени природного эликсира, коим не пренебрегал и легендарный дедушка Хо. Оперся на посох, готовый продолжить путь, и улыбнулся особенно широко, представив себя со стороны, — гусь, блин, лапчатый, честное слово! Весь в царапинах, будто его ощипали, с посохом, будто с вертелом, с потной мочалкой вместо шевелюры! Где? Возле мини-пруда в глуши лесов! Почему? Убегал от вампиров! Ей-богу, обэриуты отдыхают! Абсурд полнейший, обхохочешься, ежели забыть о взрыве колбы со сжиженным отравляющим газом в другом уголке Подмосковья и о людях, которые не дожили до взрыва, потому что очень хотели выжить.
Игнат стер улыбку вместе с капельками пота тыльной стороной ладони, оперся на полутораметровый, тяжелый и немного кривой посох и пошел куда глаза глядят.
Глаза глядели в темноту с предрассветными оттенками серого. Над головой громко шелестели верхушками деревья, перешептывались, обсуждая разгон ветрами демонстрации туч. Грозы так и не случилось, а жаль — ночь, увы, не дышит прохладой, и дождичек ой как бы не помешал.
Нудный шелест листвы поначалу ужасно раздражал Сергача, шепот леса не давал определить на слух, бежит ли немой вдогонку или ограничился стрельбой наугад по подлеску. Неизвестность подгоняла, и в первый час свободы Сергач редко позволял себе сбиваться на шаг. Ему везло — всего однажды ушиб не сильно пальцы правой ноги о невидимую корягу и падал, споткнувшись, всего два с половиной раза, два раза на бок и один на четвереньки. Потом сообразил подобрать посох и сменил бег трусцой на шаг. А спустя минут сорок набрел на прудик и устроил привал. Привалился спиной к ближайшему дереву, сунул уставшие стопы в воду и дремал с четверть часа, вспоминал все, какие знает, приемы и методы восстановления сил...
Уходить от прудика не хотелось, но шагать в обмотках, опираясь на посох, было не в пример легче, чем рисковать голыми пятками при каждом шаге или шарить перед собой дубиной, как тросточкой слепого. А совсем-совсем скоро начнет стремительно светлеть и увеличатся шансы заметить, найти тропку или дорожку, отыскать путь из лесу к открытым пространствам, к людям.
Сергач старался не загружать голову вопросами планирования дальнейших далекоидущих планов, выйти бы из лесу, — ведь кончится же он когда-нибудь, чай не тайга, — а там видно будет, авось чего да придумается путное. Вертелась на задворках сознания мыслишка-мечта о телефоне, к которому нужно стремиться в первую очередь, о связи, мобильной или проводной, с Москвой, с Инной, и все, и более никаких посторонних мыслей, остальные о насущном, о сиюминутном — с какой стороны вон ту березу обойти, с которой — эту осину, как бы не начать кружить, как бы держать курс прямее и уменьшить амплитуду шатаний до минимума.
Лес закончился внезапно. Сергач будто из-за кулис вышел на авансцену под шуршание занавеса листьев. Впереди вспаханный холм под светлеющим куполом неба, борозда за бороздой расчертили возвышенность словно ряды кресел в зрительном зале. Близкий горизонт аккуратно обозначен алой полоской, за холмом начинается рассвет. А справа и слева обработанную крестьянами земляную шишку обнимают леса, и, ежели по уму, надо бы вернуться в кулисы листьев, обойти холм лесом, заглянуть за его край осторожно, но мочи нет снова слушать шелест-шепот деревьев и передвигаться вприглядку, обмотки с ног хочется снять, хочется пройтись по полю, по взрыхленной, мягкой земле и быстрее взобраться на холм, поближе к свету, к солнцу.
Сергач сорвал со стоп обрывки футболки, подумал немного и бросил дубину-посох. Начало восхождения на вспаханный холмик обрадовало — оказалось, что вздыбленное поле засеяно морковкой. Игнат выдернул пару моркови, выбрал большую, долго и старательно очищал ее от земли, невольно замедлив шаг и предвкушая вкус сладкого овоща. Однако как ни старался изголодавшийся Сергач, а вместе с овощем на зубах захрустел песок и недожеванную морковку пришлось выплюнуть. Отплевываясь, Игнат взобрался на холм, огляделся.
Внизу долина, вся паханая-перепаханая, вся покрытая туманами, будто снегами. Далеко-далеко сквозь туман пробивается широкая полоска ярко-красного света и первые желтые лучи. На небе размазаны ветром клочья туч. Вообще-то красотища. Перенеси какой живописец этакую красотищу на холст, и эстеты процедят сквозь коричневые от курева зубы: «Фи, лубок». Сергач себя к эстетствующему сообществу не причислял, упаси боже, но и он сморщился, взирая на примитивные красоты природы. Ни хрена конкретного не видать за туманами, одно сплошное благолепие, и куда дальше идти — черт его знает.
Напрягая зрение, Игнат различил в глубине туманных просторов темно-зеленые пятна, островки леса. Возле ближайшего, километрах в нескольких, островка померещилась змейка реки и маячок костра. Или не померещилось? Фиг поймешь — снежную белизну туманов тормошит ветер, что весьма способствует возникновению миражей. Но вот опять мелькнул огонек. И снова скрылся за туманом, и вновь подмигнул.
Ноги сами понесли в сторону огненного маячка. Кто может коротать ночку у костра на берегу речки, на кромке лесного островка? Ну конечно, туристы! Нынче представители малобюджетных слоев населения редко ходят в походы, и вообще нынче в походы не «ходят», а ездят, и велика вероятность, что помимо тачки, любители ночной рыбалки обеспечены и мобильными средствами связи. Главное — не напугать романтиков рыболовов собственным диковатым видом, соврать убедительно, типа, тоже приехал на пикник, отлучился за березку отлить и заблудился по пьяному делу, и плутал, плутал, пока в поле не вышел. Кошмар, короче, и анекдот.
«Неужели повезло?» — думал-гадал Игнат, настраиваясь на подходящий для общения с туристами лад, репетируя походку не до конца протрезвевшего обормота и улыбку безобидного выпивохи породы «рубаха-парень».
До ушей донеслось бряцание гитары, до ноздрей — запах жареной рыбы и запашок водки. Если прислушаться, едва, но уловимо журчит вода, а если принюхаться, чуть, однако попахивает бензином.
Игнат, пошатываясь, вживаясь в роль, спускался по бороздам-ступенькам в низину, звуки и запахи становились отчетливее с каждым шагом, но пелена туманов, как задымление на съемочной площадке, по-прежнему заслоняла костер. Игнат ориентировался на размытое свечение, шагал все быстрее и быстрее, и все расхлябаннее. Вот уже и гитара смолкла — мелодию, кстати, Сергач так и не угадал, лишь понял, что гитарист играть умеет еле-еле, — вот уж слышны приглушенные голоса, наверное, и поступь Сергача услышали у костра, голоса тревожные, вот они смолкли, и вот наконец-то порыв теплого ветра сдул завесу туманов, Сергач сбился с шага, остановился.
Ершики с пескарями, нанизанные на гладкий ивовый прут, и правда жарятся над огнем. Языки пламени отражаются в полупустой водочной бутылке. Детали Игнат угадал по запаху верно, в остальном ошибся. Вовсе не городские туристы расселись вокруг костра, а деревенские тинейджеры. До фига тинов — около десятка пацанов от сущей мелкоты до лбов прыщавого возраста и две пацанки, ровесницы Джульетты. Водочная бутылка в руке с наколкой у самого рослого. Гитара на коленках у меньшей из Джульетт. На гитаре красуется переводная картинка с культовым ликом Земфиры. На заднем плане, за костром, валяются сваленные в кучу велосипеды и гордо стоит мопед.
Две дюжины глаз, из которых половина пьяненькие, смотрели в бегающие глаза Сергача. Племя молодое, незнакомое решало, как реагировать на появление разбитного дядьки в городских шортах. Секунда взаимного рассматривания зависла тягучей каплей.
— Ребяты!.. — Сергач вернул на место отвисшую челюсть, расплылся в отрепетированной улыбке. — А я, ребяты, пьяный сегодня, я гуляю!.. — Сергач пошел к костру, стараясь шататься и размахивать руками посмешнее. — Сын у меня родился, во как! Ну-кося, ребяты, дайте-кося дяденьке шестиструнную! Дяденька в ресторане работает, в оркестре! Эх, ребяты, найти б, где я пиджак с деньгами потерял, я в вас всех угостил! Бабок в пинджаке немерено!..
«Что я несу, идиот?!. — подумал Игнат, расшаркиваясь перед пацанкой с гитарой, жестами умоляя дать ему инструмент. — Какой, на фиг, „пинджак“? Я ж в шортах! Кто ж с шортами пиджаки носит?..»
— Манька, дай чуваку гитару, — приказал рослый пацан с водочной бутылкой и обратился к Сергачу: — Слышь, отец, а где пиджак-то забыл?
Хвала духам, условности моды подмосковной подростне были по барабану.
— А там, — Игнат беззаботно махнул рукой. — Фигня, пацаны! Я в город позвоню, и Косой на «волжанке» ящик конины сюда привезет, спорим? — Одной рукой взяв гитару за гриф, другой Игнат хлопнул по карману шортов. — Блин! — Хлопнул по второму карману. — Блин горелый! Я, блин, мобилу посеял, «Моторолу»! А ну и фиг с ней! Найдете, пацаны, откуда в столицу позвонить, и с меня яшик конины, о'кей? Подвинься, Маня, дай-кося плюхнуться музыкантеру на филей! От так! От, ништяк! — Сергач втиснулся между пацанкой Маней и бритым на-лысо пацаненком лет восьми. — Послушайте-ка, чуваки с чувихами, классику. — Игнат тронул струны. — Блин! Гитара, блин, расстроена, а ну и фиг с ним! Зэ Битлз, классика, музыка моего детства! Зацените!
Игнат лихо сбацал первые аккорды «Желтой подводной лодки», удивляясь, что пальцы помнят все гитарные премудрости, и запел разухабисто:
— В той дере-е-евне, где я рос, шизану-у-утый жил матрос, он все вре-е-емя говорил про како-о-ой-то субмари-и-ин... Оба!.. У них желтый, у нас красный субмарин, отличный субмарин, советский субмарин...
...Полчаса спустя Игнат трясся, сидя на багажнике Васькиного мопеда. Васькой звали старшего пацана, того, который заведовал водкой и отдавал приказы. Васька угостил Игната глотком сорокаградусной и, хитро подмигнув, отправил группу мелких пацанчиков по следам Сергача на поиски пиджака с бабками и «Моторолы». Разумеется, если бы следопыты действительно нашли якобы потерянные вещи, то фигу-две Игнату чего бы то ни было вернули, все, само собой, досталось бы сметливому Ваське. С Игнатом Васька заключил устное соглашение — он, Василий, обеспечивает телефонную связь, а чувак-гитарист гарантирует ящик коньяка в Васькину пользу. Пацанкам и большинству земляков подростковый лидер велел оставаться у костра, дожаривать рыбу, двоим приближенным дал команду в седло, и сейчас за мопедом следовали велосипедисты, вовсю наяривали педали, но все равно отставали.
Солнце минут несколько как выползло из засады за горизонтом, светило угрожало еще одним днем африканской жары. Ветер, солнечный прислужник, разметав остатки туч, угомонился. Туманных испарений полей как не бывало. В поднебесье ведут воздушный бой с насекомыми ласточки-перехватчики, а в обмелевшей речушке плещется рыбешка. Проезжая тропинка виляет, соответствуя изгибам реки, и каждый поворот кажется Сергачу последним, кажется, что мопед вот-вот сорвется с кручи.
После глотка водки у Сергача жжет в желудке, однако сто граммов помогли более убедительно лицедействовать. На совсем трезвую, замороченную голову изображать пьяное веселье было непросто. Глоток спиртного расслабил, но уже на втором рискованном повороте легкий хмельной транквилизатор прекратил действовать. «Не хватало еще разбиться вместе с пьяненьким мотопедистом», — подумал Игнат, оглядываясь на велоэскорт, отдаляющийся все дальше и дальше.
Ага! Вот и мостик через речушку. Васька предупреждал — повезет «отца» на станцию «кругаля» родной деревни, через мост и полем минут двадцать на полной скорости. Свернули на мост, чудом не грохнулись, свернули на узенькую до безобразия тропинку поперек бороздок с морковкой, мопед пукнул, и его мотор выдал все, на что способен. Велосипедисты сзади стали еще быстрее уменьшаться в размерах.
Станционный поселок показался гораздо раньше обещанных двадцати минут. Незнакомый Игнату поселок, весной они с Ангелиной добирались до участка в рамочке из дикой розы с другого железнодорожного пункта. Приближающийся со скоростью сорока километров в час поселок мог похвастаться каменным двухэтажным зданием, роскошными яблоневыми садами и сельскохозяйственными препятствиями на подступах. Железная дорога проходила по насыпи над окружившими поселение частными огородами. Другая дорога, проезжая, прорывалась, буквально проламывалась сквозь зону огородов с границами неприступными, как государственные. Брюссельская капуста отгорожена от посадок картофеля колючей проволокой, картошка отмежевалась от свеклы рвом, подсолнух за рвом защищают куски фанеры, и на каждом огороде по пугалу.
Мопед свернул и по краешку «ничейного» морковного поля, мимо парада частных пугал, поехал к единственному въездному-выездному пути для колесного транспорта. Объехали земельный надел с трехметровой кукурузой, и Сергач увидал ментовский «козлик» у верстового столба. И даже мента в бронежилете, с автоматом, прищурившись, разглядел. Хлопнул мотопедиста по плечу, прокричал ему в ухо:
— Васек! Давай как-то по-другому в село заезжай, а?! Мусора нас точняк стопорнут! Я, блин, пьяный, без документов, мне с легавыми базар не в дугу, чуешь?!.
— Не ссы, отец, отмажу! — проорал в ответ Васька. — Мой братуха участковым горбатится, я со всеми нашенскими мильтонами пил. Другого-то путя до станции к телефону нету ни хера, только по шпалам...
Ну, что ты будешь делать, а? От предчувствия нехорошего в груди щемит, но не прыгать же, в самом деле, с мопеда, и не дергать, как заяц, по полю неведомо куда, правда? Да и поздно прыгать-то, мопед-тарахтелку мусора на дороге услыхали раньше, чем Сергач их увидел. Ишь, автоматчик в бронежилете пялится на приближающийся мопед, пыхая сигареткой. Дверца в «козлике» открылась, второй мусорок вылез из мусоровоза. Второй, хвала духам, без автоматического оружия, однако с кобурой на ремне и с рацией в руке.
«В конце концов, их только двое. Васька не в счет, пацана приструню без проблем», — подумал Игнат, глубоко вдохнув, резко выдохнув.
Подъезжая к ментам, Вася заглушил тарахтящий моторчик, затормозил резко, вывернув рогатку руля и взрыхлив дорогу подошвами китайских кроссовок. Мопед сильно качнуло. Сергач чуть не свалился с багажника.
И опять, как давеча, менты оказались удивительно похожи на актеров в образе милиционеров. На сей раз на великих актеров, на образы из черно-белого киношного прошлого.
— Здоров, — кивнул ментам отрок. — Не признали? Я Лехи Сидорова брательник, младший. Чего дежурите с утра пораньше? Ловите кого?
— А ты чефо, сопля, спозафанку катаефся? — спросил мент в бронике, пыхтя сигареткой.
Старший по возрасту и по званию мент курил цигарку без фильтра, вставленную в толстый костяной мундштук, и говорил из-за помехи во рту неразборчиво, кривя губы. Отними у него курево, сними с него бронежилет, автомат, понизь его в звании, накинь годков этак пятнадцать, и получится остро положительный киногерой, товарищ Анискин, один в один.
— А я дачника на станцию звонить везу, — объяснил юный мотопедист охотно. — Дорогой, вишь, сорвался дачник с мопеду, вишь, царапанный весь, может, еще в медпункт заедем.
— Закфыта станция, фано едете, — старший мент посмотрел на запястье, на циферблат «Командирских». — Полпятофо, станция ф полфестого откфоется, медпункт ф...
— Иваныч! — перебил старшего мусорок с прямоугольником портативной японской рации в заметно дрогнувшей руке. Этого типчика хоть сейчас записывай в шоу двойников, точь-в-точь молодой актер Золотухин в роли Хозяина тайги. Только что он лениво изучал раскрасневшуюся Васину физиономию, только что начал визуальное обследование Сергача и сразу дернулся всеми членами, сразу потянулся к кобуре у пояса. — Глянь, Иваныч! У дачника бровь со шрамом, как у нас в ориентировке! Гражданин дачник, а ну-ка, слазь с мопеду! Как фамилия?
— Моя? — показно удивился Игнат, сползая с багажника. — Мужики, я скажу, только, чур, вы не смейтесь, лады? — Загребая ногами, пожимая плечами, Игнат пошел в обход мопеда к ментам, точнее, к старшему в броне и с «Калашниковым». — Папандопуло моя фамилия, папа мой грек по национальности, Артур Эдипович я. Спасу нет, блин, кому ни представишься, все, блин, ржут! Спасибо, хоть вы не засмеялись. Душевное вам за это гран мерси, мужики! А то обидно, блин...
Болтая без умолку, Сергач выразительно мотал головой, покачивался из стороны в сторону, скупо жестикулировал вялыми, расслабленными руками, изображал пьяного и одновременно мешал служителям закона рассматривать свои особые приметы. Меж тем бдительному мусорку рация мешала справиться с кобурой — переложить японский приборчик из правой в левую пятерню он не сообразил, ковырял застежку кобуры левой рукой, смешно оттопырив локоть. А бронированный Иваныч знай себе чадил сигареткой, прикусив мундштук вставными, как успел заметить Игнат, протезами челюстей с неправдоподобно белоснежными рядами пластмассовых зубов. Кусал кость пластмассой и медленно шарил пальцами по боковине автомата, поглядывая с недоверием то на суетливого напарника, то на расхлябанного «дачника». Не иначе, множество раз за годы службы участвовал Иваныч в операциях типа «Перехват», дисциплинированно потел в бронике, терпел тяжесть автомата на плече, но ни разу на его ментовском веку так ничего и не перехватили возле огородов в окрестностях захолустного полустанка.
— ...Горелый блин, мужики! В натуре, прав был Михаил Сергеич, запрещая водяру. Эко я, блин, нажрался, ноги, честное слово, не держат.
Сказавши про ноги, Игнат талантливо имитировал потерю равновесия и его судорожный поиск, широко шагнул, оказался на расстоянии вытянутой руки от Иваныча и вытянул руку, выбросил ее вперед и вверх, «выстрелил» рукой, метясь открытой ладонью в торец мундштука.
Попал! Ладошка смяла цигарку, костяной мундштук сломал пластмассу искусственных зубов, мент рефлекторно схватился обеими руками за разбитые вставные челюсти, автомат качнулся на лямке, и Сергач поймал оружие за цевье, дернул.
Лямка, на которой болтается автомат, зацепилась за бронированное плечо и порвалась с треском. Сергач подхватил оружие, отскочил назад и в сторону, щелкнул скобой предохранителя, нашел пальцем спуск и, прицелившись в мусора с рацией, крикнул:
— Расстреляю на фиг! Кобуру! Кобуру не трожь, расстреляю! Мне надо срочно связаться с Москвой, ясно?! Не поможешь, пришью на фиг! Понял?!
Мусорок с рацией ошалело выпучил глаза, но продолжал ковырять левой застежку кобуры.
— Я кому велел кобуру оставить в покое! Быстро!
— Нету, — замотал головой мусорок, — нету патронов...
— Тем более руки вверх! Живо!
— В «калаше» патронов нету. Рацию импортную выдали, пистолет новый дали, а с боеприпасами к автомату напряженка...
В следующие секунды произошло одновременно несколько, целый калейдоскоп событий: Иваныч выплюнул осколки вставной челюсти и обломки костяного мундштука, замычал, как марал во время брачных игр, сжал кулаки; в поле зрения появились отставшие пацаны велосипедисты; Васек завел мопед и навис над рогаткой руля с выражением отчаянной решимости на сопливой физиономии; мусорок расстегнул кобуру, вцепился пальцами левой в рукоятку пистолета «вектор», а в его правой руке заработала рация.
— Слышу вас. Первый! — мусорок прижал рацию к подбородку. — Объявленный в розыск тута! Тута он!..
Размахивая кулаками, Иваныч попер на Игната: мусорок-радист вытащил пистолет; Василий ринулся на таран двуличного «дачника».
Разгон у мопеда слабенький, однако Сергач едва успел отскочить от атаки передним колесом, бросил автомат в Иваныча, присел, уходя с директрисы возможного пистолетного выстрела. Благоприобретенные стараниями Мастера Тхыу Тхыонга инстинкты швырнули тело кувырком под ноги бдительному мусорку с пистолетом «вектор». Сломанные в прошлом году ребра, будь они неладны, в отместку за бессознательное действие наказали организм острой болью в боку, и потому толчок пальцами в паховую область мусорку с «вектором» вышел не столь резким, как хотелось. Впрочем, точное попадание в цель с лихвой компенсировало прочие недостатки тычка.
Младший по званию участник операции «Перехват», получив травму гениталий, выронил импортную рацию и новенький пистолет, а у Сергача полыхнула в боку боль. Аж в ушах звон от этой проклятой боли, аж в глазах черно. Так черно, что Игнат не увидел мастерского разворота мотопедиста Васи, прозевал повторную моторизованную атаку.
Переднее колесо мопеда ударило Игната в болящий бок, Вася перелетел через руль, упал на охнувшего Игната, накрыл его, опрокинул... Пацаны-велосипедисты мчатся наперегонки, готовые повторить подвиг лидера Василия. Размахивая автоматом, как дубиной, прет к куче-мале марал Иваныч. Мусорок с травмой в паху, и тот находит силы, чтоб замахнуться ногой...
Били Сергача не очень долго и не особенно чувствительно. Трое подростков и двое ментов мешали друг другу. Обидно, что в ахиллесову пяту организма, в ребра, герой Василий умудрился добавить коленкой и что автоматным прикладом попало по затылку. Кабы не эти попадания... А впрочем, любой мужик после драки обязательно скажет: «Если в они не... то я в их...»
Короткое сообщение по импортной рации, которое успел сделать до начала месиловки мусорок, похожий на артиста Валерия Золотухина, и пустые поутру дороги, по которым можно гнать, как на авторалли, сделали свое дело — вскоре к месту избиения подоспело милицейское подкрепление. Нокаутированного прикладом Сергача, грязного до омерзения, в кровоподтеках и набухающих синяках, дюжие парни из подкрепления сковали наручниками и загрузили в мусоровоз. Игнат пытался говорить складно и внятно, у него почти получилось, но начальник милицейского подкрепления разбил задержанному губы в кровь, и Сергач замолчал, расслабился. А более ничего и не оставалось, кроме как расслабиться и окунуться в воображаемые воды священной реки Ганг.
