Глава XIII. Ночные приключения. Выстрел в пещере.

Мы выходим на балкон. Достаём из-под ящика ещё днём спрятанную верёвку, привязываем к перилам. Только не думайте, что это мы для какой-то романтики. Боже сохрани! Просто мы вынуждены спуститься с балкона по верёвке, потому что в двери выйти невозможно — некому за нами запереть.

Да и тётка на ночь ключ к себе в комнату забирает. Второй этаж — совсем не высоко. А лазим мы, как обезьяны. Ещё и узлов на верёвке понавязали, чтоб легче было.

Везде темно, лишь на пятом этаже светятся два окна, как будто глаза самого дома. Там мелькают фигуры и слышится музыка — наверно, справляют новоселье (прошла только неделя, как дядя с тётей переехали в этот новый дом у Печерского моста). И оттого, что где-то рядом люди не спят, а веселятся, ночное наше путешествие кажется мне уже не таким страшным и необычным.

Придаёт мне духу ещё и то, что в кармане я крепко сжимаю пистолет — стартовый пистолет дяди. После долгих раздумий и колебаний мы решили его всё-таки взять на всякий случай. Но раз уж мы твёрдо решили быть всегда честными, то написали дяде письмо и положили его вместо пистолета, Вот это письмо:

Что ни говорите, а ночью в Лавру, к могилам, где всякие мертвецы, страшно идти. И так не хочется отдаляться от этих окон освещённых, от музыки их весёлой. Но нужно спешить!

Мы сели в какой-то пустой трамвай, который со скоростью, по-моему, вдвое большей, чем днём, помчал по улицам, всё время тренькая на ходу, как будто со страху. Сошли мы на площади Славы — там, где вечный огонь и могила Неизвестного солдата. И пешком направились к Лавре. Пересекли знакомый Валькин двор, (Знала бы она, что мы сейчас тут! Храпит себе, десятый сон видит!)

Прошли за флигель и тропкой, что вилась среди цепкой колючей дерезы, начали спускаться к церкви Рождества Богородицы. В груди стучало всё сильнее и сильнее. И что это за свойство такое у темноты — каждый кустик населять ужасными, странными существами, которые шевелятся там, готовые вот-вот кинуться на вас. Даже места, днём весёлые и светлые, кажутся ночью страшными и зловещими. А что уж говорить о кладбищах, церквах, подземельях, куда и днём-то не очень весело заходить.

Внезапно, словно извещая кого-то о нашем приходе, покатился с неба звон. Раз… Другой… Третий… Мы остановились, вглядываясь в зловещую темноту. Было такое чувство, что колокол забивает нам в сердце какие-то ледяные гвозди. Бомм!.. Бомм!.. Бомм!..

— Ча… часы на Лавре… двенадцать бьют! — прошептал Ява.

Мы пошли дальше. Мы не сговаривались, но оба старались ступать как можно тише, почти беззвучно — будто хотели, чтобы не услышал тот, кто подстерегал нас за каждым кустом. По спине и затылку бежали мурашки, словно чьи-то руки тянулись к нам из темноты и щекотали сзади. Я старался не оглядываться, чтобы вдруг не увидеть зелёные глаза.

Когда мы были уже у самых ворот, в кустах что-то зашуршало, там кто-то метнулся и вскрикнул. Мы присели, затаились, втянули головы в плечи. И я так стиснул пистолет, что чуть не выстрелил. Хорошо, что спусковой механизм у этого стартового рассчитан на спортсменов и очень тугой, а то я наверняка бабахнул бы с перепугу у себя в кармане. Пропали бы тогда мои новые шевиотовые брюки.

Прошла минута. Никто не нападал. «Это, наверно, кто-то из Будкиных друзей», — решили мы, подняли головы и расправили плечи.

«Нельзя, чтоб они решили, что мы боимся, — подумал я, — нужно идти, печатая шаг, и смеяться…» Но мои ноги не слушались, и на плоских камнях сводчатого подворья «Звонницы на Дальних пещерах» пошли опять по-кошачьи — тихо и беззвучно. А смех так глубоко застрял у меня внутри, что даже сам я его не услышал. Зато я услышал другое. Из-за надгробия на могиле генерала Кайсарова вдруг донёсся приглушённый голос:

— Да перестань… Раз уж так, заведём — и всё… Никто уже не придёт… Просто не смогли выйти из дому. Точно… Голос был знакомый, но не Будкин.

— Ошибаетесь! Мы пришли! — неожиданно громко сказал Ява.

Я даже вздрогнул.

— Га! — будто испуганно гакнули за надгробием. И на фоне неба над каменной глыбой появились три головы.

— А… это вы, — послышался голос Будки, в котором звучало, как мне показалось, не то разочарование, не то недовольство — будто он ждал кого-то другого.

Они вышли из-за памятника. Будка, за ним небольшой хлопчик, которого мы заметили ещё во время драки, и высокий, худощавый малый в чёрной маске — должно быть, «чувак».

Я невольно вздрогнул: что ни говорите, а чёрная маска ночью, да ещё в таком месте, производит нехорошее впечатление. «Да, приходится вздрагивать чуть не каждую минуту. Если дальше так пойдёт, то я буду непрерывно дёргаться и дрожать как в лихорадке. Нужно взять себя в руки», — подумал я. Но брать себя в руки было не так-то просто — не давался я себе в руки!

— Фонарики у вас есть? — спросил Будка.

— Нету.

— Это плохо.

Конечно, плохо, мы и сами знали. Но что поделаешь?.. Как назло, тот «динамический», что я когда-то подарил Яве, сломался, а «батареечного» мы как-то по глупости не достали и у дяди дома не было (вот если б знать, что у нас будут такие ночные приключения!). На всякий случай взяли мы коробку спичек. Да разве сравнишь спички с фонариком!

— Ну ничего, у нас есть, как-нибудь обойдёмся. Мне показалось, что Будка был даже рад тому, что у нас нет фонариков.

— Идём! — не давая нам опомниться, сказал Будка.

Мы вышли со двора Лавры за крепостную стену. От самого подножия стены сбегала вниз деревянная узенькая лесенка с перильцами.

Над лесенкой нависли ветви деревьев, темно было, хоть глаз выколи, и казалось, что мы спускаемся в самую преисподнюю.

Откровенно признаться, мне было страшно и очень хотелось как-то дать понять этим крокодилам, что у меня есть пистолет, и если они что-нибудь, то я… Но как это сделать, я не знал.

Будка и «чувак» освещали дорогу карманными фонариками, но от этих двух дрожащих пятен света, что прыгали по ступенькам, было, по-моему, ещё страшнее. Спустившись вниз, мы почему-то снова начали подниматься вверх (и опять-таки вдоль стены Лавры). Поднявшись немного, свернули направо и пошли по асфальтированной дорожке, которая извивалась между ветвистых деревьев. Шли молча. Наконец я отважился и шёпотом спросил у Будки, который шёл рядом со мной:

— А почему этот… в маске?

— Для конспирации, — таинственно прошептал Будка. — Я же вам говорил — его милиция ищет…

«Тю, — подумал я, — по-моему, в наши дни чёрная маска не только не маскирует, а наоборот. Если ты идёшь, как все, то ещё можно как-нибудь проскользнуть, чтобы тебя милиционер не заметил, а если ты в чёрной маске, милиционер тебя тут же — цап! — и в отделение».

И вдруг меня стукнуло, что теперь-то самое время сказать.

— Ничего, — говорю, — милиция нам до лампочки! У нас кое-что есть! Вот посвети.

Будка направил свет фонарика на мой карман, и я наполовину высунул стартовый пистолет.

— Что?!

— Да ведь мой дядя… (Тут я чуть было не сделал промашку, чуть было не сказал «в милиции работает», но вовремя спохватился — только ведь было «милиция до лампочки».) Ведь мой дядя пограничник, — говорю. — Так вот мы и прихватили у него на время «Макарова»… Как раз на случай милиции…

— А… а это… это здорово… это хорошо… — промямлил Будка. Такого он никак не ожидал.

Ява пристально посмотрел на меня — он стоял совсем близко, и при свете фонарика я хорошо видел его взгляд. Он означал: «А как же наш уговор насчёт вранья и щелчков?» Я в ответ кивнул: «Не бойся, мол, всё правильно; если врагу говорят неправду, то это никакая не брехня, а тактика…» «Чувак» и другой малый шли впереди, нашего разговора не расслышали и ничего не поняли. И когда мы двинулись дальше, Будка как бы ненароком оторвался от нас и приблизился к «чуваку».

— Что там такое? — тихо спросил «чувак».

— У них пушка, — совсем тихо сказал Будка, думая, что мы не услышим.

Но у меня такой слух…

— Настоящая? — встревоженно прошептал «чувак».

— Системы Макарова… У него батька пограничник.

— Да?.. Она, наверно, без патронов.

Больше перешёптываться они не смогли, так как мы их нагнали. Мы сделали вид, что ничего не слышали. То, что они пришли в замешательство, было ясно. И это хорошо! Пусть знают, что с нами шутки плохи. Если они задумают что-нибудь, мы им…

Мы свернули с асфальтированной дорожки и пошли по склону вниз, продираясь сквозь заросли. Потом остановились… При тусклом свете карманных фонариков мы увидели выложенный старым замшелым кирпичом вход в какой-то подземный коридор. Выбегая оттуда, журчал у нас под ногами ручеёк.

— Вот она… пещера Лихтвейтеса, — торжественно сказал Будка.

— Лейхтвейса, — не без ехидства поправил Ява. (Конан-Дойля мы знали не хуже их!)

Из пещеры «Лихтвейтеса» пахнуло сыростью и холодом. И мне показалось, что оттуда тянет могилой. Бррр!..

— Так, может, мы тут подождём, а он вынесет? — кивнул я на «чувака».

— Ну, если вы боитесь, пожалуйста… — насмешливо сказал Будка.

Вот гад! Ну ладно!

— Идём! — скрипнув зубами, сказал я.

Что бы там ни было, я должен достать часы!..

— Идём! — сказал Будка.

Первым в пещеру, пригнувшись, вошёл «чувак», вторым Будка, потом я, за мной Ява, последним должен был идти маленький. (По как потом выяснилось, он в пещеру даже не заходил, а сразу пустился домой.)

Подземный коридор был невысокий и узкий, идти можно было только гуськом, пригнувшись. Мы шлёпали босыми ногами по мокроте, ноги сводило от холода. Я вдруг остро почувствовал, что я под землёй, — вокруг меня сырость, потёмки и страх. И земля будто давит на меня, душит сверху, со всех сторон. Ну точнёхонько как в могиле.

«Чувак» и Будка, которые шли друг за другом впереди меня, освещали себе дорогу фонариками и сливались в один двуголовый, четверорукий и четвероногий силуэт. Мы повернули один раз, второй — вправо, влево… Мне уже казалось, что вот-вот (как это всегда бывает в приключенческих романах) мы выйдем в высокую, освещённую залу пещеры, где в большом сундуке с награбленными сокровищами лежат «наши» часы… И вдруг…

Вдруг мне словно накинули на голову одеяло. Двойной силуэт «чувака» и Будки исчез. Сплошная непроницаемая тьма окутала меня. Я невольно остановился. И сразу почувствовал, как Ява наткнулся на меня сзади.

— Что? — приглушённо спросил он.

— Эй! Где вы? — сдавленно крикнул я. И замер, напрягая слух.

В ответ ни слова. Только чёрная, холодная подземная тишина. Лишь где-то в глубине этой тишины слышался шум воды — как будто из водосточной трубы.

— У-у, гады! — в отчаянии крикнул я. — Стой! Стрелять буду! — и, выхватив из кармана пистолет, что есть силы нажал на спуск.

Ба-бах! — полыхнув молнией, прогремел выстрел.

— Атас! — испуганно закричал кто-то совсем близко. И что-то захлюпало по мокроте, будто десятки жаб бросились врассыпную. Потом вдалеке что-то шлёпнулось, кто-то вскрикнул — и звук потонул в бездонной тишине.

Ява зашуршал спичками, вынимая коробок из кармана. И вдруг — ой! — что-то упало в грязь.

— Упустил, — растерянно прошептал Ява. Я слышал, как он шлёпал рукой по слякоти, разыскивая. Но напрасно — спички наши уже никуда не годились. И тут я почувствовал весь ужас и безвыходность нашего положения.

Мы были без огня, одни в запутанном подземном лабиринте, в полнейшей темноте. Выбраться отсюда можно было только наугад. Но можно было и совсем заблудиться. А если учесть, что в таких пещерах часто живут ядовитые змеи, летучие мыши, гигантские крысы и другая погань, то…

— А ну бахни ещё раз, я найду… — жалобно сказал снизу Ява.

Я судорожно нажал на спуск. Ба-бах!.. На какой-то миг при вспышке я увидел виновато опущенные плечи моего друга. «Как он теперь, должно быть, переживает, что уронил спички», — подумал я (в минуту беды всегда сочувствуешь другу).

Внезапно где-то рядом раздался дрожащий Валькин голос:

— М-мальчики, не стреляйте! Что вы делаете?! Валька! Откуда она здесь?!

— Э-эй! Где ты? — радостно крикнул я.

— Т-тут… — И в нескольких шагах от нас, за Явиной спиной, неожиданно вспыхнул фонарик.

— Да ты с фонарём! Вот здорово! А то мы спички потеряли, — бодро заговорил Ява, приосаниваясь. И он — в который уж раз — гордо глянул на меня: снова его Валька нам пригодилась. Да ещё в такую минуту! Это уж прямо как и кино…

— А ты-то как здесь очутилась? — спросил я.

— Да потом… Идёмте отсюда… Тут так страшно… Да и то правда, поговорить мы ещё успеем. И мы торопливо зашлёпали к выходу.

У-ух!.. Как же хорошо из подземного, промозглого холода попасть в тёплые объятия звёздного летнего неба! И какими симпатичными кажутся эти хмурые тёмные деревья! Насколько лучше всё-таки на земле, чем под землёй!..

— А что это вообще за пещера? — спросил я, озираясь на чёрную разинутую пасть подземелья.

— Да это же дренажная система. Для отвода подземных вод, — сказала Валька.

И от этих будничных слов «дренажная система» подземелье сразу потеряло свою страшную таинственность и стало понятным, чем-то вроде канализации (хотя я и в канализацию ночью б не полез).

— Так что ж, они вас завели и бросили? Да? — спросила Валька.

— Да кто их знает, — пожал я плечами. — Они попрятались и молчат. А когда я стрельнул, они: «Атас!» — и побежали. Кто-то из них даже шлёпнулся по дороге! Аж загудело!.. Если бы у нас был фонарик…

— Ой, мальчики! — схватилась Валька руками за щёки (даже фонариком себе по виску стукнула). — Там же колодцы! Может, он убился!..

— Что? Какие колодцы?

— Да дренажные! Вы слышали, вода шумит? Там идёт коридор, а потом — раз! — колодец, а потом снова коридор.

Там, где вы были, один ход на склоны выводит, а другой — к колодцу. А колодец глубокий, метра два, а то и больше. Ой, мальчики!

Мы с Явой переглянулись.

— Идём? — сказал Ява. Я кивнул.

Это было всё равно что утопленнику, которого только-только вытащили, снова лезть в воду.

— Дай фонарик, — сказал я Вальке.

Держа в одной руке фонарик, в другой пистолет, я сделал резкий выдох (как па старте) и первым нырнул в подземелье. Как-то уж так получилось, что во всей этой истории мне приходилось быть впереди. Из-за меня заварилась вся эта каша с часами, мне её первому и расхлёбывать!

Я шёл и чувствовал себя разведчиком, что идёт на смертельно опасное задание. Мне не было страшно ни капельки. Сзади сопел Ява, за ним шмыгала носом Валька. И вообще… мы же идём по самой обычной дренажной системе. Подумаешь! Только чего это так тенькает под ложечкой? Вот ещё эта «подложечка»!.. Тенькает, когда её не просят… Ничего ведь страшного!.. Мы же идём вытаскивать Будку, который, может быть, убился, упав в колодец. Ой! Чтоб тебе!.. Прямо из-под ног у меня скакнула в сторону здоровенная жабища. Тьфу!

А вот и то место, до которого мы было дошли. Конечно! Вон ещё и спички наши размокшие лежат. О, тут коридор заворачивает и разветвляется! Теперь ясно: они погасили фонарики и бросились за угол. А потом, когда я стрельнул, кинулись наутёк. Один побежал этим коридором. А может, они оба побежали сюда? Тогда никто ни в какой колодец не падал и не убивался, и мы только зря идём. Ну и прекрасно! Что ж, разве я хочу, чтоб кто-то убивался? Боже сохрани! Но всё-таки нужно пойти туда, к колодцу. А что, как… Шум воды сильнее и сильнее. Какая там водосточная труба, это уж самый настоящий водопад! Луч фонарика упирается в кирпичную стенку колодца, который, пересекая коридор, тянется сверху вниз. Я осторожно подхожу. И почему-то сначала смотрю вверх. Метра на три надо мной светлеет круг звёздного неба, перекрещенный толстыми железными прутьями решётки.

Я направляю фонарик вниз. Сперва я вижу светлое, выбитое водопадом кирпичное дно колодца — там никого. И я уже решаю, что всё в порядке. Как вдруг… Тут я чуть сам не упал в колодец от страшной неожиданности. Прямо под ногами у себя я увидел мокрое лицо Будки. Вцепившись растопыренными пальцами в пазы между кирпичами, он едва держался на отвесной стене колодца сантиметров за двадцать от края, где я стоял. Он промок до нитки — водопад задевает его по левому плечу. Я ещё не понимаю, что он делает, но мне ясно: ещё миг — и он сорвётся вниз. И я рывком ложусь прямо в воду, не успевая сказать ни слова, только сунув назад Яве фонарь и пистолет. Обеими руками хватаю Будку за плечи. И только тогда хриплю:

— Ява, передай фонарик Вальке и помоги!

Ещё мгновение, и Ява шлёпается на живот рядом со мной. И уже вдвоём мы держим Будку за плечи. Теперь он не упадёт, не сорвётся… Но вытащить его вверх вот так, лёжа, мы не можем: он слишком тяжёлый, а мы не геркулесы. Мы лежим и держим. Вода затекает нам в штанины, льётся по всему телу и через ворот рубашки выливается в колодец. Что это такое, поймёт лишь тот, кто испытает… Добавлю только, что вода ледяная.

— Мальчики! Ой! Что там? Ой! Ну скажите! — ойкала Валька, подпрыгивая сзади нас. Наши тела мешали ей подойти и самой заглянуть. И она, наверно, так и пошла бы по нашим телам (вы же знаете девчачье любопытство!), если бы не ухитрилась как-то поставить между нами свои ноги: сперва одну, потом другую, потом снова — уже прямо возле моего носа… И наконец заглянула.

— Ой, Будка! Ой, Будочка! Ой, держись! Да лезь же, лезь! Ну тут же мало осталось. Ну пожалуйста, Будочка… Ну ещё немного… — надрывалась она.

Я уже хотел крикнуть ей, чтоб она замолчала (кудахчет, как наседка, тоже мне помощница!), и вдруг почувствовал, что Будка лезет…

Валькины причитания подействовали на него больше, чем наши усилия. А усилия наши были прямо-таки титанические. Я так тянул, что казалось, вот-вот у меня что-то лопнет в груди. Я только тут понял, какие же мы с Явой слабаки. А мы-то себя воображали Власовым и Жаботинским среди васюковских ребят. Ведь мы выжимали кусок рельса, в который звонят на обед в нашем селе, — Ява девять, а я семь раз… А «запорожец» Карафолька еле-еле три раза, а уж Коля Кагарлицкий так и совсем выжать не мог. И когда мы сжимали свои бицепсы, ведь они нам казались твёрже, чем тот рельс. А теперь… В голове у меня почему-то всё время крутятся слова: «Ох, нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота…», «Ох, нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота…», «Ох, нелёгкая это рабо…» Ну прямо как испорченная пластинка… Вот ведь бывает: прицепится какая-нибудь песня или слова — и крутятся, крутятся, крутятся в голове.

Будка уцепился руками за край колодца. Мы уже не лежим, мы стоим на коленях и тянем, тянем, тянем из последних сил. Валька тоже вцепилась одной рукой в Будкин ворот и тоже тянет. Вот уже Будка упёрся руками, вот уже коленями встал на край… У-ух… С дрожью в ногах от усталости я поднимаюсь.

— Идёмте, идёмте быстрее на воздух… — затараторила Валька. — Вы все такие мокрые! Вы же простудитесь…

— Постой! А ну посвети, посвети… — нагнулся Ява. — Пистолет… Я его где-то здесь бросил… где-то здесь… Вот! Он поднял мокрый, в грязи пистолет. Будка взглянул:

— Стартовый? Я… с-сразу догадался, — сказал он, лязгая зубами и шмыгая носом.

«Чего же ты тогда так драпапул, что прямо в колодец угодил?» — подумал я. Но промолчал. Неудобно было…

— Идём, идём… Вы же заболеете… Там поговорим, — тянет нас Валька.

Да мы и не собираемся тут задерживаться — мокрая одежда липнет к телу, зуб на зуб не попадает. И вот сноватеплый и такой лёгкий-лёгкий воздух охватывает меня со всех сторон.

— Мальчики, выжимайте! Немедленно выжимайте одежду! Я отвернусь… Я не буду на вас смотреть… Вы что, ненормальные?! Немедленно выжимайте! Я уже отошла и отвернулась… Ну!

Ну и упрямая она! И вот мы стоим и выжимаемся. Все остатки сил, что у нас ещё были, мы вкладываем в то, чтобы выжать воду из своих брюк и рубашек. Вода журчит на землю. Мы кряхтим и сопим. А Валька стоит в отдалении спиной к нам и, не оборачиваясь, командует:

— Лучше, лучше выжимайте, не ленитесь…

— «Лучше»… Какая умная! — скриплю я.

— Сама бы попробовала… Когда оно не выжимается, — бурчит Ява.

— Говорить легко… — подаст голос Будка.

И то, что мы все трое одинаково голые, и то, что все лязгаем зубами и бурчим на Вальку, — всё это объединяет нас с Будкой. И я не чувствую почему-то той злости и ненависти к нему, что раньше, хотя он заставил нас пережить это страшное подземное приключение. И с часами ещё ведь неизвестно что…

И вот что удивительно: если ты сделаешь человеку что-нибудь хорошее, он тебе становится приятным. И наоборот: тот, кому ты сделал что-то плохое, неприятен тебе.

— Где час-ы-ы? — не столько спросил, сколько пролязгал я зубами, выкручивая штаны.

— Есть, не волнуйся… С-сейч-а-ас получишь… — залязгал в ответ Будка, выжимая рубашку. — А-а, да это такой «чувак»! Б-барахло, а не «чувак»!

Смылся… И вообще я про «чувака»… всё выдумал. Это Вовка Иванов… Она его знает…

— Как?! А часы?

— Да есть… У него. Они из кармана выпали, когда Вовка тебя с меня стаскивал… Сперва мы хотели сразу отдать, а потом… я придумал вот это самое, с «чуваком», чтоб было интересней… И чтоб вас попугать…

— Ха! — сказал я (мол, кого хотели испугать?!).

— Мы думали завести вас, а когда вы начнёте плакать, вывести. Но мы договаривались все вместе это сделать. А пришли только я и Вовка с младшим братом. Ну и…

— Ты думаешь, так легко ночью уйти из дома! — подала голос Валька. — Я целый час в туалете просидела… пока все обо мне забыли и заснули. И тогда — через чёрный ход. Тебе хорошо, у тебя дома никого, мать в ночной смене. И Вовка с братом на веранде спят, я знаю…

— А ты… ты как тут очутилась? — спросил я, судорожно натягивая штаны (Ява и Будка были уже одеты). Я знал: раз она начала говорить, сейчас обернётся. Где вы видели, чтоб девчонка долго говорила, стоя к вам спиной.

— А мне Юрка Скрипниченко ска… Ой! Я не смотрю, я не смотрю! Юрка Скрипниченко сказал. Я только из студии от Максима Валерьяновича приехала (рассказала ему всё, что случилось с часами)… Иду — Юрка Скрипниченко. Говорит: «А мы сегодня ночью твоих дружков в пещере давить будем!» Что?!

«Как?» — говорю. «А так», — говорит. И рассказал… Ух я разозлилась! «Вы все бандиты! — говорю. — А ты ещё и предатель, своих выдаёшь…» Он меня за косу… А я его трах по спине…

— Ничего… Мы с ним ещё поговорим… А сейчас идём Вовку искать, — сказал Будка. — Он совсем убежать не мог… Он где-то здесь.

И Будка повёл нас по кустам, через цепкий чертополох и жгучую крапиву в яр.

Так вот оно что! Напугать нас хотели… Выдумали всё — и про «чувака», и про милицию, и про тайник в пещере. А мы поверили! Как дураки. Как малолетки. Тут и слепому было бы видно, что всё это брехня. Подземелье. Двенадцатый час ночи… чёрная маска… Даже в книжках теперь уже так не пишут. Позор! Ну ж… Пусть только отдаст часы! Это всё только из-за часов. Если бы не часы или если бы это были мои часы, я б вообще… Пусть только отдаст часы!.. А что мы ему сделаем?.. Налупцуем? Как-то нет настроения…

— А вы молодцы! — вдруг сказал Будка. — Не побоялись. И часы-то ведь не ваши. Могли бы просто плюнуть, и всё. С вами в разведку можно идти.

Ну вот видишь! Как же ты его налупцуешь после этих слов! Мёдом разлились по нашим сердцам эти слова. Похвала, услышанная от врага, — высшая похвала. Постой, а откуда он знает, что это не наши часы? И только я раскрыл рот, —чтобы спросить, как из тёмных кустов, совсем близко, послышался тихий свист. Будка свистнул в ответ. Зашуршали ветки, и из кустов вышел «чувак» — Вовка. Он был всё ещё в маске.

— Давай сюда часы! Барахольщик! — приказал Будка.

— А ты-то кто? Тоже мне! Подумаешь! — Вовка снял маску. Это был тот самый долговязый хлопец, который двинул меня тогда по ноге.

— Ты давай, давай, а не болтай! — раздражённо повторил Будка.

— На! Очень они мне нужны… — Вовка вытащил из кармана часы.

У меня радостно забилось сердце. Наконец-то! До последней минуты я боялся, что случится что-нибудь и часов я не увижу.

Будка взял у Вовки часы и протянул мне (видно, он собственноручно хотел их отдать):

— Бери.

— Спасибо! — как-то само собой вырвалось у меня.

— Пожалуйста, — испытывая неловкость, буркнул Будка. Я не положил часы в карман. Я не доверял больше карманам. Я зажал их в руке и решил не выпускать, пока не приду домой и не положу под подушку. Никакая сила не смогла бы теперь отобрать у меня часы.

Мы пошли назад той же дорогой. Снова возле крепостной стены по узенькой деревянной лестнице, почти в полной темноте, лишь едва разбавленной светом двух фонариков (только теперь один из них был Валькин — Будка свой разбил в колодце).

— Откуда ты знаешь, что часы не наши? — наконец спросил я.

— Мы всё знаем… — таинственно сказал Будка.

— Да нет, серьёзно.

— Да это её брат, — он кивнул на Вальку, — сказал его брату, — он кивнул на Вовку, — вот и всё. Они дружат.

— А-а…

— Слушай, Будка, — сказала вдруг Валька, — а чего ты полез вверх по колодцу? Ты же мог через нижний туннель выйти на склон.

— А! — махнул рукой Будка.

— Что «а»! Серьёзно.

— А что, если бы они пошли не в ту сторону? И заблудились бы? Отвечай потом, так ведь? У них же ни фонарика, ничего.

— И пистолета не побоялся?

— А я бы кричал…

Ты смотри! Да этот Будка почти герой — лез нас спасать! Вот тут и разберись в людях. Вроде бы отрицательный тип, и вдруг… Нет, не так оно просто сказать, что человек — отрицательный тип.

— Слушайте, — сказала Валька, — а как же вы доберётесь домой? Трамваи-то уж не ходят.

— А что там добираться! — сказал Будка. — Спустятся к бульвару Дружбы, а там по автостраде — и до Печерского моста. Я их проведу… до клумбы… Чао!

— Чао! — сказал Вовка.

— Пока! — сказала Валька.

— Бывайте! — сказал Ява.

— Спокойной ночи! — сказал я.

Мы разошлись. Валька пошла в свой флигель (через чёрный ход). Вовка пошёл в Лавру (он жил на территории Лавры). А мы с Будкой прошли через одну большую кирпичную арку, через другую, потом спустились по узкой, мощённой булыжником улочке. И всё это молча, без единого слова. При Вовке и Вальке Будка был разговорчивым, а как остался с нами, замолк. Видно, он чувствовал себя очень неловко перед нами. Да и нам хотелось поскорей расстаться с ним. Когда мы дошли наконец до автострады, Будка сказал:

— Идите вот так прямо — выйдете как раз к Печерскому мосту!.. Чао! — и помахал нам рукой.

Страх не люблю, когда слово, сказанное тебе, ты не понимаешь. Эх, что б ему такое ответить? Раздумывать было некогда.

— Цоб! — сказал я.

— Цобе! — подхватил Ява.

Мне казалось, что горожанин Будка примет наш «цоб-цобе» за какое-то жаргонное словечко. И действительно, он самым серьёзным образом помахал нам рукой и пошёл назад. А мы поплелись по автостраде. Но если вы думаете, что на этом наши ночные приключения закончились, вы зря так думаете.

Мы подошли к дому под тёткин балкон. Верёвка наша была на месте. Дом спал, даже окна, где справляли новоселье, уже не светились.

Ява по своей привычке хотел было лезть первым. Но я решительно оттолкнул его: забыл, что ли? Я же сегодня предводительствую, вот ещё! Дурень я, дурень… Если б я знал! Но я ничего не знал.

Я полез вверх. Дали всё же себя знать силовые упражнения по вытягиванию Будки. Тяжело было лезть, ох как тяжело! Я и не думал, что так будет. Все мускулы мои ныли и болели. Руки сводило, плечи будто кто ножом резал, ноги всё время теряли верёвку, и я беспорядочно сучил ими, как распеленатый младенец. Каких-то три метра — и такая пытка! Хорошо хоть, что дом малогабаритный: высота потолков два семьдесят пять. Подлезая к балкону, я уже пыхтел, как насос. Ещё, ещё немного, и я схвачусь за железные прутья балконных перил. И вдруг надо мной раздался вопль: «Воры!» — и я увидел что-то белое в чёрном провале окна (то была комната, где спали дядя и тётя).

…Всё произошло так молниеносно, что я не успел опомниться. На балконе возникла, как привидение, тётя в белой ночной рубашке. В руках у неё было что-то чёрное. Она перегнулась через перила и с восклицанием: «Так вот же тебе!» — опрокинула это чёрное прямо на меня. Что-то шлёпнулось мне на голову и полилось в глаза, за уши, за шиворот, в штаны и до самых пяток. Я почувствовал на губах знакомый сладкий вкус и понял: тётя выплеснула на меня из кастрюли свой любимый вишнёвый компот, что стоял на балконе. Ошеломлённый, едва держась за верёвку, я отфыркивался и отплёвывался, стряхивая с головы вишни.

Но тётя считала, что это ещё не всё. Я вовремя заметил, как в руке у неё блеснул нож. И догадался: сейчас она резанёт по верёвке, и я шмякнусь на землю.

— Тётя, не режьте!.. — не своим голосом закричал я.

Нож выпал у неё из рук и больно ударил меня рукояткой по макушке. Я не удержался и съехал по верёвке вниз. На земле не устоял на ногах и сел прямо в компот, который лужей растёкся как раз подо мной. Только тогда тётка наконец закричала сверху:

— Ой, Павлуша, это ты?

— Нет, не я! — проворчал я, сидя в компоте.

Ява не сдержался и отрывисто хохотнул, как будто его кто-то неожиданно защекотал под рёбрами. Тётя совсем опомнилась и запричитала:

— О господи, как же ты здесь очутился? Что тебя среди ночи на верёвку под балкон потянуло?! И Ваня тут? Вы что, очумели? Что вы тут делаете?..

— Да не кричите, тётя, людей разбудите! — сквозь зубы проговорил я, поднимаясь с земли и брезгливо обирая со штанов раздавленные вишни.

Тётя наконец смекнула, что она не в бальном платье, а в ночной рубашке и не стоит в таком виде знакомиться с новыми соседями. Сказавши нам: «Идите, я сейчас открою», она исчезла.

Поднимаясь по лестнице, мы хорошо представляли, как должны себя чувствовать бойцы, сдающиеся в плен. Больше всего беспокоило то, что же мы сейчас скажем тёте, как объясним своё странное поведение. Говорить правду после всего пережитого просто не было сил — уж очень много пришлось бы рассказывать. Но тётя ведь не отстанет, сказать что-то придётся.

— Ява, отменим до утра щелчки, прошу тебя, — слабым голосом сказал я. — Утром на всё готов…

— Ладно, — сказал Ява.

Времени было в обрез. Нужно что-то выдумать немедленно. Головы наши работали, как счётные машины, — миллион операций в секунду! Но выдумали мы всего лишь примитивную брехню: будто мы поспорили, кто из нас быстрее заберётся по верёвке на балкон. А почему ночью? Так ведь днём никто не позволил бы.

И когда тётя, уже в халате, открыла нам дверь, мы очень правдиво выложили ей эту выдумку. Тётя была мужественная, решительная — в этом вы только что убедились, — но добрая женщина и очень меня любила (может, потому что своих детей у неё не, было), И она поверила. Компот нам в этом даже помог: тётя не заметила, какой мокрой и жалкой была на нас одежда. Мы всё свалили на компот. Для этого я посоветовал Яве обляпать компотом свои штаны и рубашку, как будто и на него попало. Хотя его, чертяку, ни одной вишенкой не задело! Вся порция мне досталась.

Тётя чувствовала себя страшно виноватой перед нами и очень извинялась. А потом сказала:

— Такой компот был! На три дня варила. Я же думала, что воры. Жалость-то какая…

И непонятно было, что ей жалко: нас или компот.

— Тётя, вы дяде пока… не говорите, — попросил я, прислушиваясь к до-ре-ми-фа-солям в соседней комнате и боясь, как бы дядя не проснулся. Он был вспыльчивый и под горячую руку мог посадить нас на поезд и отправить «к чёртовой матери домой».

— Хорошо… А компот? Ну ладно, скажу, что нечаянно опрокинула, когда ночью на балкон выходила свежим воздухом подышать. Только чтоб вы мне больше такие номера не откалывали! Ну, раздевайтесь — и в ванну. А я вашу одежду почищу да сушить повешу. Ну, быстро!

Мы живо разделись. Я ловко, чтоб тётка не заметила, снял с руки часы — их я надевал перед тем, как лезть, — и положил под подушку.

Вы когда-нибудь мыли посуду? Припоминаете запах? Точно так же запахло, когда мы с Явой залезли в ванну. Словно то не люди мылись, а две кастрюли из-под компота.

И вот мы уже в постели. И уже проваливаемся-проваливаемся в сон. У-ух… Наконец-то кончились наши ночные приключения. Наконец-то… Наконе… Хр… Хр… Хр-у-у-у…