Часть третья
Глава 1
Внутри этого дома – старого, двухэтажного – было просторно и пусто. Но не темно. Яркое зимнее солнце лупило через окна с выбитыми стеклами, раскидывало косые желтые четырехугольники по полу.
– Значит, как и договаривались, – сказал я. – Ты его на себя поведешь, а я рубану…
Дега кивнул.
Я осторожно-осторожно – приставным шагом, как когда-то давным-давно на школьных уроках физкультуры, – двинулся в сторону. Под ногами хрустела смерзшаяся, покрытая инеем пыль.
За закрытой дверью, лицом к которой остался стоять мой кореш, опять что-то грохнуло. Послышался очень низкий утробный клокочущий звук. Вот если запись поросячьего хрюканья прокрутить на самой низкой скорости, выйдет нечто подобное…
– Может, дверь надо было приоткрыть? – предположил Дега.
– Зачем? – отозвался я. – Боишься, он не пролезет, что ли? И вообще – хорош трепаться! Давай поехали…
Дега пошевелился. Потом принялся приседать, подпрыгивать, размахивать руками, будто делая зарядку.
Утробный рокот за стенкой стих. И почти сразу же мы услышали быстро приближающиеся шаркающие шаги.
Порченый вошел не через дверь. Он ворвался, с треском проломив стену. И остановился на мгновение – прямо в четырехугольнике солнечного света, – сгорбленный, оплывший. Сквозь слой грязи тускло проглядывали лохмотья оранжевой робы железнодорожного рабочего. Порченый повел низко опущенной башкой туда-сюда, точно принюхиваясь… Да нет, не могут они чувствовать запахов. И звуков слышать не могут. И глаза их, налитые мутной слизью, ничего не видят. А вот движения порченые распознают. И, оказавшись в непосредственной близости от живого существа, способны его каким-то образом почувствовать… Этому нас уже научили.
Дега скользнул назад. Порченый рванулся к нему – как-то уж очень стремительно рванулся, неожиданно стремительно.
И тогда я без разгона прыгнул на стену, оттолкнулся от нее, взметнулся до самого потолка и ударом ноги сломал мертвяку шею в тот самый рассчитанный момент, когда он, поравнявшись со мной, притормозил и принялся, почуяв новую жертву, разворачиваться.
Порченый рухнул, моментально словно оцепенев. Только разбухшие его конечности чуть подергивались, и башка постукивала затылком о мерзлый пол. Один глаз вытек от удара, а черный провал пасти то открывался, то закрывался, утробно рокоча.
Я добил тварь, размозжив каблуком височную кость.
– Тьфу ты… – передернулся Дега. – Противно… Будто человек.
– Да ведь не человек же, – возразил я. – Так… Пустышка.
В левой стороне груди порченого торчал заржавевший уже нож с обломанной деревянной рукояткой. Давно, видать, торчал.
– А резвый какой попался, да? – заметил еще мой кореш. – У меня даже мысль мелькнула, что ты не успеешь. Хотел уж сам его опрокинуть…
– Хотелка не окрепла еще, – сказал я. – Заранее же решили: ты на подхвате, я работаю.
Шорох позади заставил нас рывком обернуться – через открытую дверь соседней комнаты мы увидели, как в пустом проеме окна мелькнул чей-то силуэт.
– Бдит твоя маруха! – усмехнулся Дега. – Прикрывает нас. На карнизе, что ли, сидела, ситуацию контролировала? А чего контролировать, делов на три копейки. Не доверяет нам…
– Скорей уж себе, – сказал я. – Она ж нас учила.
– Тихо!
Мы прислушались. Откуда-то снизу доносились едва различимые поскребывания.
– Посмотрим? – предложил я.
– Куда ж денемся…
Мы вышли к лестничному пролету, заглянули вниз. Там, на площадке первого этажа, у двери черного выхода мы увидели еще одного порченого.
– Ну, это будет совсем легко, – оценил Дега.
Видимо, мертвяк когда-то свалился в пролет. И теперь он, насаженный на кривой прут сломанных лестничных перил, косо висящий, все продолжал куда-то идти. Закостенелые его пятки мерно скребли по грязному полу.
Мы спустились на первый этаж. Порченый, почуяв нас, забеспокоился, руки его с обломанными ногтями взметнулись в воздух, бестолково засучили. Затрепыхались обрывки одежды, осыпая все вокруг ошметками грязи, заворочалась голова, облепленная длинными свалявшимися прядями волос, похожими на веревки.
– А ведь это баба! – пригляделся Дега. – Глянь, сиськи!.. Ого, первый раз вижу порченого-бабу! Интересно, красивая была?..
– А она и сейчас ничего. Ты бы вдул?
Мой кореш хмыкнул:
– Тебе хорошо говорить, у тебя-то с Веткой третий медовый месяц начинается. Тебе-то – полный кайф. А у меня – облом на обломе. Иринка с Егоршей замутила, что в нем только нашла, в этом козлобородом?.. Я уж к тете Зине с кухни подкатывал, а она смеется… Так что скоро я и на такую… – он кивнул на порченую, – согласен буду.
– Ну раз подписался, значит, и карты тебе в руки.
– В смысле?
– В прямом. Не оставлять же ее так. Вдруг да освободится.
Дега вздохнул, брезгливо покривившись. Я повернулся к двери черного выхода, подергал ручку – заперто. Позади меня ухнул тяжкий удар, раздался хруст, и скребущие звуки стихли.
– Готово, – пробормотал Дега. – А тут закрыто, что ли? Посторонись!
Разбежавшись, он вышиб дверь. Мы вышли на задний двор. Прямо перед нами громоздились мусорные баки, давно переполненные, превратившиеся в основания для пологих мусорных холмов. Слева торчал ржавый остов громадного грузовика, с которого давным-давно поснимали все мало-мальски ценное. Справа, под покосившимся забором мертвого палисадника, темнел, выглядывая из-под просевшего снега, труп в изодранной телогрейке – нисколько не страшный, органично вписывающийся в здешний безрадостный пейзаж. На трупе копошилась в прорехах телогрейки большая ворона, косясь на нас одним глазом с подозрительным интересом.
Мы отошли к грузовику.
– Давай, что ли? – предложил я.
– Ага…
Кореш достал из кармана тряпицу, бережно развернул ее, взял в пальцы помятую сигарету.
– Последняя, – вздохнул он. – Самая последняя.
– Прикуривай, чего на нее любоваться…
Щелкнув зажигалкой, Дега выпустил струю дыма, сощурился от удовольствия.
– Мм… – пробормотал он. – «Кадетская»! Все же лучше, чем чай курить…
Что-то резко скрипнуло над нами, и оба мы одновременно присели. Потом сухо треснул пистолетный выстрел, и прямо к нашим ногам мягко свалилась в снег массивная туша третьего порченого, в падении чиркнув Дегу по руке, в которой он держал сигарету. Дега истерически выругался.
Ветка спрыгнула из окна второго этажа, перекатилась, вскочила на ноги. Насмешливо оглядела нас и сунула за пояс черный Макаров.
– Курение убивает, – сообщила она.
– Расслабились мы, – покаялся я. – Вроде ж никого вокруг не было…
– Расслабляться на толчке надо. И то не каждый раз.
– Понахваталась фразочек от милого своего, – проворчал мой кореш. – Совсем испортил девку…
Он пошарил по снегу, поднял сигарету, потухшую, разорванную, сломанную, грязную. Повертел ее в руках, выбросил.
– Сволочь! – рявкнул он на недвижимого порченого.
Это был совсем свежий порченый, судя по несильно еще истрепанной одежде – армейскому камуфляжу. В сером лбу мертвяка чернела маленькая и бескровная дырка от пули.
– Ну что, – проговорила Ветка, – провалили испытание?
– Получается, так… – вынужден был согласиться я. Но Дега заспорил:
– Минуточку! Задание было какое? Осмотреть дом, уничтожить в нем порченых. Правильно? Выполнили мы задание? Выполнили. А этот… бывший служивый на нас уже во дворе свалился. Это, значит, не считается!
– Кстати, да! – обрадовался я.
Ветка на минутку задумалась.
– Условия испытания, конечно, выполнены… – проговорила она. – А если бы это не испытание было, а боевая операция? Один из вас тогда не вернулся бы. А то и оба здесь бы остались… Ладно, – решила она, – зачет получен.
Она чмокнула меня в губы.
– Поздравляю, Маугли!
Дега тут же подставил ей свою рожу, но Ветка только потрепала его по щеке.
– И ты молодец.
– Круто! – возликовал мой кореш. – Мы первые из всех испытание выдержали! Первые, понятно?! А ведь другие новички раньше нас в Монастыре оказались! А мы – первые! Опередили их! Первыми и ратниками станем! Хотя я в этом и не сомневался ни разу. Мы ж пацаны с Гагаринки!
– Ну, победу праздновать рановато, – осадила его Ветка. – Сколько еще таких испытаний у вас будет… Да и до ратников вам далековато. Ратники из вас еще – как из моего седалища оперный театр…
– Я ж говорю: испортил девку! – усмехнулся Дега.
Я вытащил из кармана шапку, натянул на уши.
– Как-то многовато здесь порченых, – сказал я Ветке. – И какие-то очень уж бойкие.
– Я заметила, – тут же посерьезнев, ответила она. – Идемте к машине.
– Это все из-за той… Штуки? – спросил я.
Она кивнула:
– Из-за чего же еще?
– Интересно, – сказал Дега. – Она в официальных инстанциях так и называется – Штука?
– В официальных инстанциях она называется ОСО-один, – сообщила Ветка. – То бишь особо секретный объект…
– …Один, – закончил за нее я. – Значит, первый. Значит, планируют еще строить…
– Ишь ты! – усмехнулся Дега. – Особо секретный! Выходит, и там, где такие особые секреты секретничают, тоже настоящие нашлись? Или просто шпионы какие на Всадника работают за бабло? Так, по-моему, выгоднее – сведения просто покупать. А то настоящих еще поди найди да поди внедри…
– Работающим за бабло, – ответила на это Ветка, – как правило, все равно, на кого за это бабло работать. Так что сведения, как ты говоришь, просто покупать невыгодно. Ну, идем, чего стоять…
Скоро мы вышли на центральную улицу этого поселка. Она была названа, как традиционно назывались у нас все центральные улицы всех районов всех населенных пунктов, в честь действующего президента Российской Федерации.
– Улица имени Армена Саркисяна, – прочитал Дега. – Во, у нас в Гагаринке тоже такая есть!
Улица имени Армена Саркисяна мало чем отличалась от заднего двора той двухэтажки, где на нас свалился порченый в армейской форме. Здесь так же воняло помойкой, было так же безлюдно, сухой морозный ветер так же гонял по грязному снегу мусор, так же шуршал по облупленным стенам домов с окнами, забитыми досками и фанерными щитами.
И карнизы этих окон через один были изогнуты и рвано погрызены, и чернели под ними оплавившие кирпич безобразные подтеки, а у домов на снегу виднелись еще незатоптанные нечеловеческие следы. Это бесновалось ночью зверье…
И даже яркий солнечный свет на улицах этого поселка не радовал. Он заставлял щурить глаза, этот свет, и от него резко щекотало в носу, как от сильного запаха хлорки.
Из переулка прямо перед нами вывалился еще один порченый. Дега с ругательствами прянул назад, инстинктивно выхватив из-за голенища джагу. Я присел, напружинившись для прыжка, и даже Ветка схватилась за пистолет. Но тут же опустила руку.
– Ложная тревога… – пробормотала она.
Ковыляющее навстречу нам существо растопырило верхние конечности, взметнув изодранные полы чудовищно грязного пальто, икнуло и осело в снег.
– Вдребезги!.. – всхлипнуло оно, когда мы поравнялись с ним. И трещаще захрапело, свесив башку.
Ветка остановилась, коротко глянула по сторонам.
– Вон туда! – скомандовала она, кивнув на крыльцо ближайшего подъезда. Дверь в подъезд была распахнута, скрипела под порывами ветра. Видно, заселенных квартир в том подъезде не имелось ни одной.
– Охота больно возиться… – пробурчал Дега. – Он же воняет!
– Давайте, давайте, без разговоров. И дверь подоприте чем-нибудь. Вон кирпич валяется…
Переместив бесчувственное тело в указанную локацию, мы продолжили путь. И через минуту оказались на поселковой площади. Здесь, у пустого одноэтажного правительственного здания с черными окнами, лишенными стекол, тяжело придавливал обледенелую, присыпанную сухим снегом землю массивный каменный постамент, попираемый парой гипсовых ног, из сколов которых, будто обломки костей, торчали арматурные прутья. Под постаментом копошились в вялой драке два мужичка, очень похожих на спрятанного нами только что в подъезд индивидуума. Мужички находились в запредельной степени опьянения, поэтому не столько дрались, сколько цеплялись друга за друга, чтобы не упасть.
– Даже памятник сожрали! – покрутил головой Дега. – Одно слово – зверье!..
– Это ты про кого? – поинтересовался я.
– Как это – про кого? – удивился мой кореш. – А-а-а… – догадался он. – Типа шутка, да?
В паре шагов от постамента сидела в снежной куче напоминавшая тряпичный ком толстая баба, трагически всплескивала руками над расколотой гигантской бутылью и плачуще повторяла все то же заклинание:
– Вдребезги!.. Вдребезги!..
– Самогон… – потянув носом, определил Дега.
От этой картины веяло такой безысходной мерзостью, что у меня неприятно зашевелилось что-то в животе. Черт возьми, как же быстро отвык я от всего этого за каких-то два месяца жизни в Монастыре! Даже не верится, что раньше и я жил в таком мире. Полагая его совершенно нормальным, не думая, что может быть как-то иначе… Что можно разгуливать свободно, где хочешь и когда хочешь, не зыркая опасливо по сторонам, не взглядывая ежесекундно под ноги. Отходя ко сну, говорить: «Спокойной ночи», а не: «Скорого рассвета». И ничего не бояться. Ни окружающих тебя людей, ни окружающей тебя реальности…
Я замедлил шаг, разглядывая компанию. Да… далеко мне, кажется, до того, чтобы называться настоящим. Не чувствовал я любви к этим своим братьям-человекам. Чувствовал гадливую жалость, как к издыхающему гнойному котенку, которому какая-то сволочь, забавляясь, выколола глаза. А любви – нет, не чувствовал. Или, может быть, я чего-то не понимаю?..
– Оп-па! – раздался негромкий тревожный голос моего кореша.
– Вижу, – откликнулась Ветка.
Через всю площадь с корявой и жадной поспешностью ковылял к нам порченый. На этот раз уже несомненно порченый, тут не перепутаешь. Одна нога его была подломлена в колене и гнулась в обратную сторону. Не поддающиеся описанию лохмотья развевались на ветру, на разбухшей серой морде с перепачканным засохшей кровью раззявленным ртом каким-то чудом держались очки с потрескавшимися стеклами.
– Я сама, – сказала Ветка.
Вытянув руку с пистолетом, она прищурилась и выстрелила. Порченый запрокинулся навзничь и замер бесформенной кучей тряпья.
– А ну-ка быстро отсюда! – повернула Ветка в сторону мужичков пистолет. – По домам!
– Шевелите поршнями! – добавил Дега. – И дульсинею свою не забудьте!
Где-то неподалеку – точно запоздалое эхо – бахнул еще один выстрел. Громче и сочнее, чем из Веткиного Макарова. Ружейный, что ли?..
– Вперед, – спрятав пистолет, проговорила Ветка. – Недолго уже осталось.
– Слушай, а зачем так далеко надо было тачану оставлять? – спросил ее Дега.
– И правда… – вдруг осенило и меня. – Зачем, Вет?
– Даете, парни!.. – притворно возмутилась она. – Для вас же старалась. Думала, вам приятно будет прогуляться, былую жизнь свою вспомнить. Думала, засиделись вы на одном месте в четырех стенах…
– Скажешь тоже – нашу былую жизнь, – брезгливо покосился на троицу, удирающую со всей возможной хмельной прытью, мой кореш. – У нас в Гагаринке никогда такого дерьма не наблюдалось. У нас совсем по-другому было! – Он на секунду задумался. – Ну, не так чтобы уж совсем по-другому… Есть кое-какие сходные детали. Немногочисленные. Ну ладно, допустим, многочисленные. Но все же… – Он вдруг притих, оборвавшись на полуслове, задумался.
Через несколько минут мы свернули на улицу поуже, которая очень быстро вывела нас к самой окраине поселка. Кирпичные двухэтажки сменились одноэтажными деревянными домишками. И в прогалах между этими домишками просматривался белый простор заснеженного поля, а еще дальше тянулся горизонт, накрытый хмуро-косматой шапкой леса. А на белом поле виднелись какие-то темные пятнышки. И пятнышки эти вроде как двигались… Удалялись, постепенно превращаясь в точки, а потом и вовсе исчезая… Рассмотреть подробно, что это такое, я не успел.
– Скоро к тачане выйдем! – объявил Дега. – Узнаю места! Даже веселее идти стало. И кажется, вроде тут… почище, что ли, чем везде?
– Не кажется, – возразил я. – А правда почище. Странно, что мы раньше, когда только сюда въехали, не заметили этого.
– Потому что не с чем было еще сравнивать, вот и не заметили…
Улица несильно вильнула и открыла нам наш автомобиль. Тот самый черный джип, что когда-то доставил меня, Дегу и Макса к Монастырю.
А возле автомобиля мы увидели еще одну компанию. Их было четверо: пара пацанят-подростков лет одиннадцати-двенадцати с длинными палками в руках, низкорослый мужик в полицейской куртке, но в ватных штанах, валенках и смешном треухе с растопыренными ушами, и сухопарая старуха, одетая в узкое, наглухо застегнутое пальто, со смуглым и суровым лицом индейского вождя. Низкорослый деловито рылся в багажнике нашего авто, а старуха стояла чуть поодаль, размеренно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, – вроде бы «на атасе» стояла, как я тотчас подумал. В руках она очень уверенно держала охотничий карабин.
Посреди улицы, шагах в пяти от автомобиля, лежал, раскинув конечности, труп. Свалявшаяся пакля волос на изувеченной его голове еще немного дымилась…
– Во аборигены оборзели! – шепотом ахнул Дега.
– Вет, ты машину не закрыла, что ли? – осведомился я, не сводя глаз со старухи. – Осторожнее, гляди, какой у нее ствол…
Но Ветка даже не замедлила шаг.
– Спокойно! – весело откликнулась она. – Это свои!
– Какие еще свои? – проскрежетал Дега.
– Настоящие свои. Самые настоящие свои.
– Настоящие? – угадал я интонацию.
– Именно.
Пацанята, завидев нас, ничуть не забеспокоились, только переглянулись между собой. Старуха с карабином вообще никак на наше появление не отреагировала. А мужик в полицейской куртке, крякнув, вытащил из багажника картонную коробку, поставил ее себе под ноги, обернулся к нам, дурашливо приподнял свой треух и шаркнул валенком. И снова нырнул в багажник.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – отозвалась Ветка на эту дурацкую пантомиму с треухом.
– Привет-привет, Веточка! – ответил мужик, вынимая еще одну коробку. – Подопечных выгуливаешь?
– Кто тебе тут подопечный, гнида легавая… – пробурчал себе под нос мой кореш.
– Первое испытание, – пояснила Ветка.
– И как результаты? Сдали? Поздравляю! И вас, парни. И тебя, Веточка, само собой!
Мы подошли к автомобилю. Я вдруг разглядел, что палки у пацанят не простые… С наконечниками из здоровенных и явно остро наточенных гвоздей. Оружие, что ли? Против порченых?
– Здравствуйте, Анна Михайловна! – подчеркнуто вежливо поздоровалась Ветка со старухой, даже немного при этом поклонившись.
– Здравствуй, Синицына. – Голос у старухи оказался под стать ее индейскому лицу – глубокий и гулкий.
Синицына? Вот уж не думал, что у Ветки, у Виолетты то есть, такая простецкая фамилия. Ей больше подошла бы какая-нибудь изысканная… редкая.
Пацанята тоже общо поздоровались. Безо всякого смущения, с достоинством поздоровались, как равные с равными. Но вышло это у них нисколько не нагло, а, напротив, вполне естественно.
Товарищ старший лейтенант выгрузил из автомобиля еще две коробки и по-хозяйски захлопнул багажник.
– Давненько у нас не появлялась, Веточка, – сказал он, разминая кисти рук. – С декабря.
– Давненько, – согласилась Ветка. – Числа двадцатого была…
– Тринадцатого декабря, в пятницу, – отчеканила старуха Анна Михайловна. – Вечно у тебя путаница с датами, Синицына.
Я с изумлением посмотрел на Ветку. А Дега таким же примерно взглядом вперился в старуху.
– Вы… училка, что ли, ее? – задал вопрос мой кореш. – То есть учительница?
– Ты местная, Вет? – задал вопрос я.
Анна Михайловна и Ветка ответили почти одновременно.
– Преподаватель, – сказала Анна Михайловна. – Когда-то – истории. А теперь – истории, родного и иностранного языков, литературы, биологии, математики… И прочих предметов.
– Местная, – сказала Ветка. – А почему это тебя удивляет?
– Да так… – пожал я плечами.
Почему, почему… Да потому что никак не соотносится ее внешность и этот занюханный поселок. Я всегда думал, что моя Ветка родом откуда-нибудь издалека. Откуда-нибудь, где… волны с блесками и всплесками непрекращаемого танца… и вообще все совсем не так, как здесь.
– Я тут выросла, школу окончила. – Она улыбнулась, как улыбаются чему-то очень хорошему. – Потом, конечно, уехала… Никогда не думала, что придется вернуться…
А ведь о прошлом мы с ней, с моей Веткой, никогда не разговаривали. Прошлое ее было для меня табу. Потому что это самое ее прошлое принадлежало не мне, а патлатому шептуну Максу…
Дега подошел к валявшемуся на стылой земле трупу.
– Да это порченый! – крикнул он оттуда. – Ловко вы его… Анна Михална! Небось еще и военное дело преподаете, а?
– И военное дело преподаю, – не стала спорить старуха. – Куда теперь без него.
– Вот у вас, наверное, зарплата-то, а? – мечтательно вздохнул мой кореш. – Если сразу дюжину предметов вести, то и платить должны дюжину окладов, верно?
Анна Михайловна молча отвернулась от него. А Ветка и коп в треухе рассмеялись. Даже пацанята захихикали.
– Воспитательная работа, я гляжу, не на высоте у вас, – высказался коп. – Куда только отец Федор смотрит?
– Парни всего третий месяц в Монастыре, – тон у Ветки был явно извиняющийся, – все старыми понятиями живут.
– Какая зарплата, дурик ты востроносый? – обратился к Деге товарищ старший лейтенант. – Населенные пункты, не имеющие статуса города, давно уже не финансируются. Нецелесообразным это признано. Программой проекта «Возрождение». Я для своего табельного уже который месяц боезапас не получаю. До сих пор не в курсе: числюсь ли я на службе или в отставку ушел. То есть меня ушли…
Дега надул губы, набычившись. Несколько секунд он колебался, обидеться ему на «дурика» или нет. Вопросительно глянул на меня, и я поспешил отрицательно качнуть головой. Тогда мой кореш ограничился лишь тем, что с достоинством пожал плечами и пнул гонимый мимо него промозглым ветром рваный целлофановый пакет.
Один из пацанят внезапно метнулся к этому пакету, как охотник к жертве. Ловко пригвоздил его своей палкой и, сняв с гвоздя, сунул в холщовый мешок, висящий у него на поясном ремне.
Так вот зачем им эти палки! Надо же, на такую ерунду, как уборка улиц, силы и время тратят. Хотя… если подумать, не такая уж это и ерунда…
Коп между тем принялся вскрывать ящики.
– Ого, тушенка! – комментировал он. – Еще тушенка. А тут?.. Патроны, как и было заказано. Мука… Крупа… Макароны… Спички!
– Мой заказ выполнила, Синицына? – строго осведомилась Анна Михайловна.
– А как же!
– Все тут, – сказал коп, заглянув в последний ящик. – Тетради, бумага, карандаши, ручки…
– Логарифмическая линейка?
– И линейку отыскали, Анна Михайловна, – успокоила въедливую бабку Ветка.
– Тогда еще список примите. – Старуха сноровисто переложила ствол карабина на плечо, освободившейся рукой вытащила из кармана и передала Ветке бумажный листок размером с ладонь, сплошь исписанный мелким-мелким почерком.
– Боевая училка… – шепнул мне на ухо Дега. – Перед такой не отмажешься, мол: домашку дома забыл. Живо тебе прикладом в пузо въедет. А то, и чего доброго, заряд дроби пониже спины…
Ветка наскоро пробежала полученный список глазами.
– Сделаем в лучшем виде, Анна Михайловна, – проговорила она, спрятав листок себе в карман. – Ну… как вы тут, соратники мои дорогие?
Анна Михайловна, взяв снова карабин обеими руками, повернула индейское свое лицо в сторону ближайшего дома – там за наполовину разобранным (на топливо, видимо) заваленным забором палисадника что-то ворохнулось. Ветер, скорее всего…
– Да как, Веточка… – помрачнел коп. – Сама разве не знаешь? Раньше порченые – один-два в неделю попадались, мы их без особого труда ликвидировали, пока они натворить ничего не успевали. А теперь – прут и прут. Как тараканы, честное слово. Со всего округа, видимо. Ни на что другое времени не остается, кроме как их отстреливать. Ивана-кузнеца помнишь? Помогал мне… Разорвали его, гады, третьего дня. Сразу двое прыгнули. Одного-то он успел об стену швырнуть, а второй ему в горло вцепился… Не успел я Ивана выручить. Когда подбежал, выручать-то уже и некого было. Голова отдельно, туловище отдельно… Да что рассказывать? Было б у нас спокойно, вы бы здесь полигон для испытаний не устраивали…
– Для дела же, не для забавы!
– Я разве не понимаю, Веточка? Для дела, конечно… Хорошо еще порченые транзитом идут, надолго у нас не задерживаются. Как в школьной задачке, – он невесело усмехнулся в сторону Анны Михайловны, так и державшей под прицелом забор палисадника, – сколько воды в бассейн вливается, столько и выливается. Но и кого зазевавшегося грызануть мимоходом не упустят. А у нас в поселке людей-то осталось – полтора землекопа. И ведь порченые – это еще не самое плохое…
Он прервался. Из заснеженного палисадника, раздвинув плечами доски забора, выполз, широко загребая пятнистыми, изъязвленными бескровными ранами руками, порченый. Вернее, половина порченого… Нижняя часть туловища у мертвяка отсутствовала; волоклись, скрежеща по снегу, вылезшие из безобразного разруба смерзшиеся ленты кишок, похожие на дохлых змей.
Анна Михайловна чего-то медлила, не стреляла. Дега скользнул поближе к ней, видимо, рефлекторно стремясь в самое безопасное, по его мнению, место. Удивленно глянув на Анну Михайловну, Ветка вытащила свой Макаров.
– Опусти ствол, Синицына! – негромко проговорила старуха.
Порченый, не обращая на нас никакого внимания, прополз мимо, пересек улицу. И по короткому ущелью между двумя последними домами направился в поле. Видимо, немного оставалось в нем энергии – лишь на то хватало ее, чтобы тащиться туда, куда влекла его неведомая нам воля.
– Не трать патроны понапрасну, – наставительно произнесла Анна Михайловна. – Их и так в обрез. А этот опасности уже не представляет.
Порченый удалялся довольно быстро, неровными рывками. Как пловец, из последних сил стремящийся к недалекому уже финишу.
А мы все молча смотрели ему вслед, этому пловцу. Скоро силуэт его потерял четкие очертания, стал движущимся темным пятном на белом снегу.
Среди множества других таких же движущихся пятен. В одном направлении движущихся – к лесу.
В гуще которого и располагался недавно построенный и тщательно охраняемый загадочный ОСО-один.
Штука…
И как же я раньше не догадался, что это за пятнышки!
– Как темнеть начинает, над Сухим что-то вроде красного дыма поднимается, – сказал коп. – И будто свечение какое-то сквозь деревья… Вам из Монастыря не видно?
Ветка покачала головой.
– Над чем? – переспросил я.
– Над Сухим. Ну, лес так называется – Сухой. Первый раз слышишь, что ли? Там половина деревьев мертвые, потому и название такое… И собаки теперь каждую ночь воют, – добавил коп. – Забьются в подвалы и воют. Вроде как реагируют на этот дым.
– И зверья больше стало, – серьезно подсказал один из пацанят.
– Да, и зверья… – Лицо копа посуровело, как-то на вид отяжелело. – О порченых уж молчу. А еще… замечать стал последнее время… Начнешь присматриваться к какой-нибудь ерунде – и вдруг увидишь такое!.. Чего вообще лучше не видеть. Тени от ветвей деревьев, например… Стоит только задержать взгляд подольше, а они, эти тени, сами по себе, сволочи, вроде как двигаться начинают. Складываются из ничего не значащих клякс во всякую черную пакость. То лошадь безголовая, то обезьяна с зубастой пастью на брюхе, то руки костлявые… У нас многие теперь в квартирах обои снимают или краской закрашивают. Чтоб никаких узоров. Я лично закрасил…
– На меня несколько раз среди дня стены рушились, – простодушно признался пацаненок, упомянувший только что про зверье. – Испугаешься, побежишь… А оглянешься – все нормально, показалось просто. Но ведь ясно слышал и видел! Это днем-то! Раньше такого не было.
– Мамка вчера ужинать позвала, – высказался, поежившись, и второй подросток. – Оборачивается ко мне, открывает рот – и вдруг как заверещит, будто ворона. И глаза мертвые стали, точно у порченого… Я рванулся от нее, споткнулся, нос расквасил. Вот… – Он задрал голову, демонстрируя свой обветренный, красный от мороза и действительно порядком припухший нос.
– Игры разума, – холодновато проговорила Анна Михайловна.
– Не думаю, – сказала Ветка. – Здесь другое…
Внезапно Анна Михайловна пружинисто развернулась в нашу с Дегой сторону, вскидывая еще в развороте ствол карабина, и выстрелила, почти не целясь. Прозрачный розовый огненный цветок полыхнул мне прямо в глаза. Мы с корешом синхронно отпрыгнули друг от друга, кинулись плашмя на обледенелый асфальт.
– Предупреждать надо! – вскакивая и ощупывая себя на предмет возможных повреждений, выкрикнул Дега. – Чуть в штаны не напустил…
Я обернулся, поднявшись. Позади, в полусотне шагов стоял посреди дороги, нелепо растопырив руки, порченый. И вместо головы у него было что-то вроде разбитой вазы. Он качнулся и срубленным деревом рухнул набок… Неплохой выстрел, следует отметить!
– Вот зачем они эту Штуку построили? – непонятно у кого спросил коп и скривился, словно от зубной боли. – Вот какое у нее может быть назначение?
– Хуже всего, – ответила Ветка, – что те, кто Штуку построил, сами ее назначения не знают.
Пацаненок с припухшим носом вдруг потянул ее за рукав.
– Я знаю, – сказал он. – Она – чтобы у нас все по-ихнему стало. Ну правда же! – не смутился он под нашими взглядами. – Неужто не понимаете?..
Никто на это предположение ничего не сказал.
– И ведь, твари, нашли, где свою Штуку строить, – проворчал, шмыгнув носом, товарищ старший лейтенант. – Сроду в Сухой лес никто из местных не совался. Ни раньше – до всей этой катавасии, ни тем более теперь. Грибов-ягод тамошних есть нельзя. Да и не наберешь в Сухом этих грибов-ягод. Только на десяток шагов углубишься – все, заплутал. По неделям там люди блуждали, пока их кто знающий не выводил… Скверное место. Аномальная зона, если по-научному. Издавна это место всякую дрянь притягивало. Даже следы древних языческих капищ там находили. И разбойники в старину там схроны устраивали. И помещики беглых крестьян вешали. В гражданскую там тела расстрелянных в ямы сваливали. Все сваливали: и красные, и зеленые, и золотопогонные. А уж самоубийц сколько находили… Почти на каждом дереве обрывки сгнивших веревок болтаются… Только на моем веку Сухой лес трижды поджигали. Так ведь не горит, зараза! Вот у Анны Михайловны поинтересуйтесь, если желание есть. Она у нас ведь и краевед еще. Она, кстати, и про Белое озеро предания знает. Это ведь тоже аномальная зона. Только другая… Так сказать, анта-го-ни-стической… уф-ф-ф… направленности.
– Расскажете? – попросил Дега.
– Если интересуетесь, почему бы и не рассказать. Но не сию минуту, само собой, – ответила Анна Михайловна.
– Да! – спохватилась Ветка. – Нам же пора!
Мы с Дегой пошли к автомобилю. Причем Дега предварительно полез к копу обниматься на прощанье. Что это на него такое нашло, на кореша моего? Даже странно…
– И вот еще что!.. – Коп тронул Ветку за рукав. – До меня слухи нехорошие дошли. По берегам Белого озера какие-то субчики подозрительные шастают. Высматривают чего-то, вынюхивают… В серьезный оборот вас взяли. Надо полагать, после того, как Комбат со своими ребятами НИИ в соседнем округе грохнул. Эх, и большое они дело провернули! Очень нужное для нас всех дело! Кстати, не знаешь ли, скоро они вернутся-то? Скорее бы… Надо ведь что-то решать с этой гадостью… – Он кивнул в сторону леса. – Макс твой весточку тебе не подавал?
– Устарели твои слухи, товарищ старший лейтенант, – невесело усмехнулась Ветка, к моему удовольствию, словно не расслышав вопросов о Максе. – Те субчики уже не шастают, а передвигаются подразделениями. В обмундировании и при оружии, как положено. Только фиг они чего…
– Синицына! – загудела грозно Анна Михайловна.
– Извините. Только ничего у них вынюхать не получится. Мы обычным путем – по воде – давно не ходим.
– А-а-а, вона как! – улыбнулся коп. – Тропа духов, да? Ты смотри, сама справляешься? Однако небось научил? Вот ведь мир изменился… Когда-то на такое только самые сильные из ЛОПСов были способны. А теперь и простой человек может…
– А мы не простые, – улыбнулась в ответ Ветка. – Мы – настоящие… – Она повернулась к пацанятам: – Ну что, младое племя? Готовы? Собрались?
Подростки деловито засуетились, отвязывая мешки от поясных ремней, одергивая одежонку.
– А чего им особо собираться-то? – хмыкнул коп. – Только подпоясаться. Все имущество – башка на плечах.
– Что, следует заметить, очень даже немало, – веско проговорила Анна Михайловна.
Дега ворохнулся на заднем сиденье.
– Мальки с нами, что ли, поедут? – удивился он. – Вот новости… Еще нахлебничков привалило… Пока со жратвой вроде порядок, но скоро же Комбат всю ораву свою приведет обратно!
– А ты только о жратве и думаешь, – обернулся я к нему.
– А ты не думаешь? – огрызнулся кореш. – И потом – я не в том смысле, чтоб лично для себя. Я – для всех наших. С которыми мы одно дело делаем. А всех голодных все равно не накормишь, как ни старайся…
– А они не наши, что ли? Чужаки?
– Ну… – Дега замялся. – Я не то в виду имел. Я так… чисто теоретически… Чего ты меня извергом вообще выставляешь? – попытался он возмутиться. – Нельзя вслух поразмышлять? Можно подумать, я у этих спиногрызов кусок изо рта вырвал.
Пацанята один за другим влезли на заднее сиденье. Дега с готовностью потеснился.
– Никогда у нас в Монастыре не бывали, а? – с несколько преувеличенным радушием осведомился он. – А кенгурятину пробовали? И эту… жирафятину? А зебру хавали? Ну, зебрятину я, кстати, как-то не очень… Изжога у меня от нее. Хотя вам в новинку-то за милую душу пойдет.
Поймав мое отражение в зеркале заднего вида, Дега с достоинством поднял брови, как бы говоря: «Вот он я какой! А ты обо мне всякую фигню думаешь…»
Пацанята молчали. Оказавшись в салоне автомобиля, они неожиданно заробели. Угловато озирались. А тот, что с распухшим носом, украдкой даже погладил кожаное покрытие сиденья.
– Короче, имейте в виду, – закончил Дега, – если какие вопросы у вас появятся – спрашивайте, не бойтесь. А вдруг кто к вам полезет, сразу мне говорите, я уж впишусь…
– Что болтаешь? – не выдержал я. – Кто к ним полезет?
– Вы не беспокойтесь, – проговорил один из пацанят. – Мы правила Монастыря знаем.
Металлически чмокнув, открылась дверца со стороны водительского сиденья.
– Ну, прощайте! – прозвучал голос Ветки. – До встречи, берегите себя, соратники! До свидания, Анна Михайловна!
Она села за руль, завела двигатель.
Мы проехали несколько кварталов по поселку. Той же дорогой, которой и добрались сюда. Выкатили за пределы поселка, по дороге сшибив бросившегося на автомобиль очередного порченого, съехали с трассы, по недавней колее автомобильного следа проехали еще десяток метров.
– Во, вот тут! – подсказал Дега Ветке, хотя в том не было никакой необходимости.
Ветка сбросила скорость, нажала на тормоз. Прямо перед нами темнело на снегу пятно копоти – колея, приведшая нас сюда с трассы, начиналась как раз из этого пятна.
Ветка вышла из машины, встала у капота. Стволом пистолета начертила на черном от копоти снегу круг. Сверяясь по записной книжке, извлеченной из кармана, нарисовала внутри круга несколько сложных знаков. Потом, обернувшись, приглашающе махнула мне рукой.
Я был уже наготове, знал, что от меня требуется. Вынес ей из бардачка глиняную трубку с длинным чубуком, к которому разноцветными лентами были примотаны пучки птичьих перьев. Ветка аккуратно высыпала в трубку пригоршню перемолотой травяной смеси из тряпичного мешочка:
– Давай. Только не затягивайся, смотри…
Раскурить трубку было делом нескольких секунд. Выбравшийся из машины вслед за мной Дега с завистью вздохнул:
– Жук этот Однако. Сам курит, а нам не разрешает. Хоть раз бы дал попробовать… И что нам от одной затяжки будет?
– Я бы на твоем месте проверять не стала, – веско проговорила Ветка.
Я бы, если честно, тоже не рискнул. Едкий дым обжег, мгновенно высушив, полость рта. Защипало до слез глаза, в теле появилась какая-то необычная мелкая дрожь… Однако рассказывал, что его предки с помощью таких вот трубок путешествовали на дальние расстояния. Не в смысле банального перемещения сознания, а вполне физически: первый раз затянулся у себя в чуме, а последний – где-нибудь на Аляске. Но то предки… Сам Однако всего на несколько километров переместиться способен. А кто-то другой по его наущению – и того меньше. И только по заранее проложенному маршруту.
– Не увлекайся! – сказала Ветка, отбирая у меня трубку. – Все, идите в машину!..
– Говорит: мол, без привычки улететь можно в такие края, что и не вернешься… – продолжал бурчать Дега, усевшись на заднее сиденье. – А откуда взяться привычке, если нам попробовать не разрешается? И вообще, кое-какие навыки у нас, кстати, имеются. У нас в Гагаринке тоже всякие-разные травки продавались. Нет, жук все-таки этот Однако. Сам всеми способами летает: и с трубкой, и без. А другим – фигу. Только из Монастыря и обратно. Летун неистовый… А вы, мелочь, глядите! Сейчас фокус будет!
Ветка положила чадящую трубку в центр круга и поспешила за руль. Завела двигатель и отъехала на несколько метров назад.
– Тихо! – внимательно глядя вперед через лобовое стекло, приказала она бурчащему Деге. – Ни слова никто!
Никем не раскуриваемая трубка и не думала гаснуть. Напротив, все сильнее и сильнее извергала дым, подобно миниатюрному вулкану. Из чаши ее зазмеились, потрескивая, ломаные багровые искорки. Тяжелая туча густого и черного дыма зависла над кругом, и ветер не в силах был не то что эту тучу развеять, но даже отвести хоть немного в сторону.
Ветка напряженно ждала, время от времени газуя.
Искорок стало больше. Удлиняясь и многократно разветвляясь, как перевернутые молнии, они сетью багровых прожилок окутали тучу, которая от этого словно запульсировала.
– Глаза закройте… – шепотом напомнила Ветка.
И рванула вперед.
Я старательно зажмурился еще до того, как мы влетели в тучу. В голове моей что-то гулко ударило, к горлу подступила тошнота, и на миг я точно повис в невесомости, не чувствуя собственного тела, ничего не слыша, не в состоянии шевельнуться и даже дышать…
Все это кончилось внезапно. Меня вдавило в кресло, по телу пробежала волна ломоты…
– Приехали… – прохрипел позади меня Дега.
Я открыл глаза.
Автомобиль наш, подрагивая и урча, остановился в закрытом со всех сторон дворике Монастыря. Никого не было в том дворике, и я не сразу заметил, что на дальней его стороне, у начала лестницы, ведущей в один из многочисленных внутренних коридоров, стояли двое: отец Федор и Однако.
Ветка заглушила двигатель, Дега первым выпрыгнул наружу. За ним вышли подростки, а потом и я. Невесомые лохмотья копоти слетали на нас из ниоткуда, словно черный снег, кружились вокруг автомобиля. Мы сразу же отбежали подальше, оттащив с собой и пацанят – научены уже опытом, знаем: от этой копоти не ототрешься потом…
– Встречают нас, – пихнув меня локтем, хихикнул Дега. – Переживают, понял?.. Да не дергайтесь, мужики! – громко успокоил он настоятеля Монастыря и якутского ойууна. – Все пучком! Испытание пройдено! А вы думали, как-то по-другому будет? Мы ж пацаны с Гагаринки! – возгласил он и со значением подмигнул пацанятам.
Отец Федор и Однако переглянулись. Как-то вот не заметил я особого воодушевления в их глазах. Казалось, оба были чем-то озабочены. Дега еще что-то хотел сообщить, но осекся. Удивленно глянул на меня. Я пожал плечами: мол, сам понятия не имею, чего это они такие…
Наконец и Ветка покинула джип. Тогда отец Федор шагнул ей навстречу.
– Комбат вернулся, – сказал он.
– Ну, слава богу, – выговорила она. – Вовремя… Теперь-то мы с этой Штукой разберемся… – И вдруг лицо ее на мгновение напряглось. – А… Макс с ним?
– Макс с ним, – подтвердил Однако.
Она облегченно выдохнула, улыбнулась. А у меня от этой ее улыбки непроизвольно дернулся уголок рта. Да и Федор с Однако радости Ветки не разделили.
– Все нормально? – потушив улыбку, спросила она. – Случилось что-то?..
– Макс с Комбатом вернулись, – повторил Однако. – И еще один ратник. А больше никого из наших.
– Как это?!
– Пойдем, дочь моя, в трапезную, – пригласил отец Федор. – Там и поговорим. Решать надо, что делать дальше… Они все сейчас там, только тебя ждем.
– Привет пополнению! – соизволил наконец поздороваться с пацанятами Однако. – Сейчас вами займутся…
Вслед за Однако отец Федор направился вверх по ступенькам. Ветка устремилась за ними. Мы с Дегой тоже двинулись было к лестнице, но Однако вдруг остановился, посторонился, пропуская Федора и Ветку, а нам преградил путь.
– А вы куда собрались, молодежь? Отдыхайте. Перекусите на кухне – тетя Зина вас покормит… А в трапезную пока лучше не суйтесь. Не до вас…
До того как скрыться в арочном проеме, Ветка оглянулась на меня. Тревожная растерянность была в ее взгляде. Мне показалось, она хотела остановиться и, может быть, сказать что-то… Но отец Федор взял ее под руку и решительно увлек за собой.
Только они успели скрыться, по лестнице слетела запыхавшаяся белобрысая Иринка.
– Где?.. – выпалила она. – Ага, вот вы… – Она кивнула пацанятам, хлопнула в ладоши. – За мной, лягушата! Быстро за мной!
– Эй, а что случилось-то? – крикнул я ей.
– Комбат с Максом вернулись! Вам не сказали разве?..
– А с остальными что?
– Между прочим, мы испытание… – начал было Дега.
– Некогда мне! – отмахнулась Иринка.
