Глава 24
Лагерь Джонса казался покинутым. Три ярких шатра стояли на прежнем месте, однако все живые существа, даже маленький народец, куда-то пропали. Возле стола чернели круги кострищ, валялись обглоданные кости и пивные кружки. С козел угрюмо взирали на запустение два опорожненных досуха пивных бочонка. Легкий ветерок, прошелестев в кронах деревьев, поднял облачко пыли с дороги, что вела к полю битвы между людьми Бекетта и адскими псами. Мэри вздрогнула.
— Как тут неуютно,— проговорила она,— особенно после той ночи. Куда они все подевались?
Лошади, на которых они прискакали, рыли землю копытами. Очевидно, им не терпелось вернуться на пастбище у реки. Они встряхивали гривами, и упряжь позвякивала в такт движениям их голов.
— Джонс! — позвал Корнуолл. Он хотел было крикнуть громко, во весь голос, но что-то побудило его к осторожности, и слово прозвучало лишь немногим громче обычного,— Надо посмотреть,— решил он и направился к самому большому из шатров. Мэри следовала за ним по пятам.
В шатре никого не оказалось. Обстановка — раскладушка, стол со стулом, металлический шкаф, плотные портьеры — сохранилась в неприкосновенности, зато исчезла машинка, которую Джонс называл фотоаппаратом, а заодно с ней — шкатулка, где он хранил цветные миниатюры, и прочие диковинные предметы, что раньше лежали на столе.
— Он ушел,— сказал Корнуолл,— ушел из нашего мира в свой.— Он уселся на раскладушку и сцепил пальцы,— Он мог поведать нам столько интересного! Той ночью, как раз перед тем как появились псы, он завел со мной странный разговор.
Он огляделся по сторонам и впервые ощутил царящую в шатре инородность, иномирность; дело тут было не в шатре и не в тех предметах, которые в нем остались,— они не слишком отличались от знакомых Корнуоллу,— а в некоем загадочном ощущении, если хотите, запахе иной плоскости бытия. В первый раз с того дня, как он отправился в путь, Корнуолл испытал страх и почувствовал себя бесконечно одиноким. Он взглянул на Мэри, стоявшую рядом с ним, и на какой-то волшебный миг ее лицо стало для него целым миром — ее лицо и глаза, в которых отражались его собственные зрачки.
— Мэри,— проговорил он хрипло, едва слыша себя, и протянул к ней руки.
Она очутилась в его объятиях, обвила его руками за шею, а он прижал ее к себе, такую мягкую и податливую, такую теплую. Тепло ее тела, аромат волос, очертания фигуры — все обещало покой и наслаждение.
— Марк, Марк, Марк,— шептала она ему на ухо, как будто его имя было для нее молитвой или заклинанием.
Он уложил ее на раскладушку и лег сам, сверху. Она приподняла голову и поцеловала его; губы прильнули к губам и не желали отрываться друг от друга. Он просунул руку ей под платье и ощутил ее наготу: спелость грудей, гладкость живота, курчавость волос на лобке. Мир стучался ему в виски, словно стремился дозваться, но он не откликался. Он отринул его и заперся в своем мирке, где не было посторонних — только они с Мэри, только они двое, и больше ничто не имело значения.
— Марк, где ты? — спросил кто-то напряженным голосом.
Он нехотя расстался со своим мирком, в котором они с Мэри были наедине, уселся на раскладушке и, моргая, уставился на фигуру, глядевшую на него из-под полога шатра.
— Прошу прощения, что помешал вашим шалостям,— проговорил Хэл.
— Чтоб ты провалился! — воскликнул Корнуолл, вскакивая.— Что ты лезешь, куда тебя не просят?
Он шагнул было к Хэлу, но Мэри успела остановить его:
— Марк, все хорошо.
— Приношу свои извинения вам обоим,— сказал Хэл.— Я допустил бестактность. Но мне надо было предостеречь вас. В округе снова объявились псы.
— Что на вас нашло? — крикнул, вбегая в шатер, Джиб.— Вы что, спятили — разъезжать в одиночку?
— Все было тихо,— ответил Корнуолл.— Нам как будто ничто не угрожало.
— Опасности повсюду. Пока мы не покинем эти земли, они будут неотступно преследовать нас.
— Я хотел разыскать Джонса и пригласить его ехать с нами. Но он, похоже, ушел и вряд ли вернется.
— Не нужен нам никакой Джонс,— заявил Хэл.— Мы вчетвером да Оливер с Плакси — вполне достаточно. Уж мы-то никуда не уйдем.
