Книга: Московские дуры и дураки
Назад: Приложение 2-е. Тридцать три письма к Ивану Яковлевичу и ответы на них, писанные его собственною рукою
Дальше: Семен Митрич

26 МОСКОВСКИХ ЛЖЕПРОРОКОВ, ЛЖЕЮРОДИВЫХ, ДУР И ДУРАКОВ

Иван Яковлевич

Иван Яковлевич из Смоленских священнических детей, учился в духовной академии, жил в Смоленске, занимаясь управлением чего-то, что-то наделал и ушел в лес, решившись юродствовать. Крестьяне нашли его в лесу копающим палкою землю, без шапки и без всякого имущества; они построили ему избушку, стали к нему ходить и скоро имя Ивана Яковлевича сделалось известным во всей окрестности. Такое начало подвижнической жизни Ивана Яковлевича было чисто в древнерусском духе. Тогда, обыкновенно, все старцы и старицы уходили в лес, в пустынные места, в особенности на север Новгородской области; у них скоро являлась хижина, иначе келия; проходила по окрестности молва о совершавшихся там явлениях, в келии собиралось общество и т. д. Но хижине Ивана Яковлевича не суждено было никакого дальнейшего развития. Сорок три года тому назад, жила в Смоленске одна богатая и знатная барыня; у ней была дочь невеста, сговоренная за одного из военных, отличившихся в войне 1812 года. Свадьба уж была назначена, но невесте вздумалось съездить к Ивану Яковлевичу. Вот мать и дочь, взяв с собой няньку и девку, садятся в карету, запряженную в шестерик, едут в лес, входят в хижину Ивана Яковлевича и спрашивают у него: счастлива ли будет за мужем такая-то раба Божия? Иван Яковлевич, вместо ответа, вскакивает с места, где сидел, стучит кулаками о стал и кричит: «разбойники! воры! бей! бей!». Воротившись домой, невеста объявила матери, что она замуж за своего жениха не пойдет, потому что Иван Яковлевич назвал его разбойником. Услышав про неожиданный отказ, жених стал выпытывать у людей невесты причину и узнал, что его невеста была у Ивана Яковлевича, и что он сказал ей что-то очень дурное про ее жениха. Жених, это был Э-ъ, тотчас же отправился к Ивану Яковлевичу и, рассказывали мне, переломал ему ноги, а потом просил смоленского губернатора избавить общество от этого изувера, который расстраивает семейные дела. В Смоленске, разрушенном войною, не было тогда дома умалишенных, поэтому тамошний губернатор переписался с московским губернатором (эта переписка вероятно цела, — издать бы ее!), и вот Иван Яковлевич посажен в московский «безумный дом». Невеста Э — а замуж не выходила, а пошла в монастырь, была игуменьей и вела переписку с Иваном Яковлевичем. Ехал Иван Яковлевич в Москву, а слава его бежала впереди и распространяла слух, что едет пророк, чудесно все угадывающий и предсказывающий. И сорок три года прошло уж, как Иван Яковлевич, почитаемый равно москвитянками и смольнянками, предсказывает им о женихах, о выздоровлениях, исцеляет больных, пророчествует о морозах, о засухе, о бурях, о холере, о войне и т. п. Ему приносят дары, «с упованием некия пользы», но он, как некий идол, сам ничем не пользуется (т. е. не наживается), а все раздает окружающим его. Кроме того, при «безумном доме», в честь Ивана Яковлевича устроена «кружка», куда доброхотные датели влагают свои лепты, куда идут и несчастный грош бедной бабы, и алая бумажка богатой купчихи… Приносимые же ему дары состоят, обыкновенно в калачах, яблоках и нюхательном табаке. Принятые Иваном Яковлевичем, они освящаются в его руках, и потом раздаются всем приходящим к нему и производят мнимые чудеса. Одна барыня, приехавшая к Ивану Яковлевичу из Смоленска, услыхав однажды голос неверия, сочла своим долгом обратить неверующего на истинный путь, и рассказывала, как Иван Яковлевич исцелил ей палец, который медики единогласно присудили отрезать. Медики объявили ей, что если она не отрежет пальца, то скоро нужно будет резать ей всю руку. Несколько дней продолжалась ужасная боль в ее пальце и не знала она, что ей делать и куда деваться. И вдруг вспомнила, что у ней в комоде лежит сверток табаку, подаренного ей Иваном Яковлевичем, с надписью: табак от Ивана Яковлевича. Она велела подать себе этот табак, посыпала им палец, и, чудо! палец тотчас же перестал болеть и скоро зажил. «Таким образом, все наши медики, продолжала она, шарлатаны, а Иван Яковлевич — святой человек». Кроме нюхательного табаку, другим, так сказать, символом нездешнего духа Ивана Яковлевича служат записочки, которые он раздает приходящим. Записочки Ивана Яковлевича носят на кресте; они исцеляют от зубной боли, но главное, по смыслу написанного в них, угадывается судьба. Пишет Иван Яковлевич очень хорошо, но нарочно делает каракульку вместо слов, чтобы в его писании было больше чудесного. С этой же целью употребляются им греческие и латинские слова. Предсказания его и записочки всегда загадочны до отсутствия всякого смысла; в них можно видеть все, и ничего не видеть, а потому, объясняемые с известною целью, они постоянно сбываются. Вот пункт, на котором никак не собьешь его поклонниц! Но, говорят, что Иван Яковлевич теперь уж редко сам пишет эти записки, и что писанием их занимался бывавший ежедневно у него богаделенный диакон, который и собирал материалы для жития Ивана Яковлевича. Из других способов, которыми передается врачующая сила Ивана Яковлевича замечательны следующие: девушек он сажает к себе на колени и вертит их; пожилых женщин он обливает и обмазывает разными мерзостями, заворачивает им платье, дерется и ругается, без сомнения, придавая тому и другому символическое значение. Княгиня В-ая умирала и лекаря отказались ее лечить. Она велела везти себя к Ивану Яковлевичу; вошла к нему, поддерживаемая двумя лакеями, и спрашивает о своем здоровье. В это время у Ивана Яковлевича были в руках два большие яблока. Ничего не говоря, он ударил княгиню этими яблоками по животу, с ней сделалось дурно и она упала; еле-еле довезли ее домой и, чудо! на другой день она была здорова.
В его палате стены уставлены множеством икон, словно часовня какая. На полу пред образами стоит большой высеребренный подсвечник с местной свечой; в подсвечник «ставят» свечи. Налево низко молится странник с растрепанными волосами и в порыжелом от солнца кафтане. Направо, в углу, еще ниже молится баба. Прямо на диване сидит молоденькая девушка, а на полу возле него известная купчиха З-ая. Увидав вошедших людей, она встала, опустила на юбку свое платье, поднятое кверху, чтоб не замарать его на полу, подвела к нему под благословенье своего ребенка, потом сама подошла, потом поцеловала его руку и лоб, перекрестила его и вышла.
Направо в углу, на полу лежит Иван Яковлевич, закрытый до половины одеялом. Он может ходить, но несколько лет уж предпочитает лежать. На всех других больных надето белье из полотна, а у Ивана Яковлевича и рубашка и одеяло, и наволочка из темноватого ситца. И этот темный цвет белья, и обычай Ивана Яковлевича совершать на постели все отправления, как-то обеды и ужины, (он все ест руками — будь это щи, или каша) и о себя обтираться, — все это делает из его постели какую-то темногрязную массу, к которой трудно и подойти. Лежит он на спине, сложив на груди жилистые руки. Ему около 80 лет. Лоб высокий, голова лысая, лицо какое-то придавленное. Он молчит, или почти не отвечает на все предлагаемые ему вопросы. Сторож ему и говорит: «Иван Яковлевич, что же вы не скажете ничего господам? скажите что-нибудь им?» «Я устал», отвечал он, но потом сказал кое-что очень обыкновенное.
Иван Яковлевич лет по десяти не говеет. Явление понятное. По великим постам, велит приносить себе постные и скоромные кушанья (и ему приносят!), мешает их вместе, и сам ест и других кормит. И ханжи, которые дома не обходятся без постного сахару, едят у Ивана Яковлевича скоромные щи, веруя, что это богоугодное дело. Вообще же мешанье кушаньев имеет в глазах Ивана Яковлевича какое-то мистическое значение. Принесут ему кочанной капусты с луком и вареного гороху; оторвет он капустный лист, обмакнет его в сок и положит его к себе на плешь, и сок течет с его головы; остальную же капусту смешает с горячим горохом, ест и других кормит: скверно кушанье, а все едят. За обедом и ужином не запрещена Ивану Яковлевичу водочка.
Из почитателей Ивана Яковлевича известны: упомянутая выше купчиха З-ая и ее муж, и г-жа Г-ая. Говорят, что у Ивана Яковлевича часто бывал покойный гофмаршал Олсуфьев, и когда он приезжал, то к Ивану Яковлевичу никого больше не пускали. Г-жа Г-ая имела в Москве судебное дело, в котором отказано ей было во всех инстанциях. Подавала она несколько просьб начальству, и кончилось тем, что ее обязали подпиской не беспокоить более начальства. Что ей делать? Она бросилась к Ивану Яковлевичу. Он ей сказал: не бойся! ступай в Питер и проси священника Александра. Она поехала в Петербург, говела там, исповедалась нарочно у священника Александра и выиграла дело. У нее же за долги было назначено в продажу имение. Завтра аукцион: что ей делать? она к Ивану Яковлевичу. Не бойся, говорит он ей, на своем мистическом языке, все будет хорошо! Она грешная не верит, идет домой, и что ж? ей дают взаймы денег, она платит их, и именье остается за нею! Но не ко всем добр Иван Яковлевич. Настоящих дураков и он даже гоняет от себя, особенно, когда они обращаются к нему с нелепыми вопросами. Приезжают раз к нему три жирные такие купчихи в тысячных салопах, и одна из них, беременная, спрашивает: кого она родит, мальчика или девочку? Иван Яковлевич выгнал их всех и не стал с ними говорить. Приехала к нему известная некогда красавица, купчиха Ш-а, и спрашивает его о чем-то, а он сказал подняв ей подол: все растрясла, поди прочь! В числе почитателей Ивана Яковлевича считается одно известное лицо, которое по его записочкам, написанным на клочке серой бумаги, оказывает покровительство его родственникам. Так например, племянник Ивана Яковлевича был переведен из села Петровского в село Черкизово. И потом эти черкизовские родственники и хлопотали, как бы взять Ивана Яковлевича к себе и, таким образом, открыть у себя торговлю. Им помогал некто Верещагин. Говорят, что он прежде был дьяконом, потом женился на купчихе, был учителем, по ходатайству одного лица перед князем С. М. Голициным, поступил в Совет, где по милости же князя, дослужился до коллежского асессора, потом поступил в монахи, а теперь опять сделался светским. Он подавал уже прошение, чтобы позволили взять Ивана Яковлевича из «безумного дома», но ему отказали.
Вот тридцать три подлинных письма Ивана Яковлевича, из которых 30 были писаны им к одной даме, имеющей с ним сношение со времени ее выхода из Екатерининского Института, в продолжение более 20 лет. Она или сама к нему ездила за ответами, или посылала к нему девушку с записочкою. Каждый шаг ее жизни, вся участь ее детей, — все это предварительно подвергалось обсуждению Ивана Яковлевича. Задумает она, например, что-нибудь о своем сыне, и напишет Ивану Яковлевичу записочку: будет ли счастлив такой-то мой сын? и он на той же самой записочке и ответит ей: счастлив будет! она и верит, и поступает, как следует. Все эти ответы хранились у нее бережно.

 

1) Что ожидает Петра, женитьба или монастырь?
Отв. Я не думала и не гадала ни о чем во свете тужить. А когда пришло времицко взяла грудь тамить. Несте под лексом, (законом), но под благодатию.
2) Идти ли ей в монастырь?
Отв. Цорная риза ни спасает, а альпа (белая) риза у ереси не уводит. Будьте мудри, яко ехидны и цели, яко колюмпы (голуби) и нетленен, яко арпорс (деревья) кипариси, и певки и кедри… 185Д рока, мензис (месяц) иулия XXII. Студент холодных вод Иоаннус Ияковлев.
3) Скоро ли получит место раб божий Николай? (семинарист).
Отв. Во вселия (т. е. в селы), Господи во места света и прохлады и нетления и без врежден и без худых волей.
1) Женится ли X?.
Отв. Без працы не бенды кололацы (sic).
2) Выду ли я замуж?
Отв. Это хитрая штука в своей силе, что в рот носили.
3) Когда А. поедет в Петербург?
Отв. А. (имя) дух сокрушенный во храме Соломона молитвы дед.
4) Продадут ли деревню?
Отв. Не продадут.
5) Скоро ли X. разбогатеет?
Отв. Не скоро, а животи здорово!
6) Продастся ли деревня?
Отв. Никогда.
7) Любит ли А-у Н-й?
Отв. Н-й любит Екатерину.
8) Что мое дело?
Отв. Воды льются всиду, но не равны все сосуды.
9) Богато ли будет жить раба А?
Отв. Бог богат, надо думать, что будет богата и Клеменция (dementia).
10) Ехать ли А — у этою зимою в Петербург?
Отв. Как вам угодно.
11) Скоро ли А. получит должность?
Отв. Не скоро, а животу здорово.
12) Будут ли мне рады в Петербурге?
Отв. Бог лучше радуется о спасении бренного человека, нежели 9-10 праведных соспасенных (sic).
13) За кого выдет девица А. замуж?
Отв. За Иосифа.
14) Будет ли счастлива и богата?
Отв. Благополучен.
15) Поправятся ли мои дела?
Отв. Господи, аще путь беззакония отврати от его, а настави на путь нетленного живота.
16) Что ожидает рабу А?
Отв. Мир нетления.
17) Чем кончится в Сенате у рабе A? (sic).
Отв. Кто больше знает, подавай тому свет Вивлае (библии). Во Хирас. 1854 рока а мца Сентиу.
18) Не продадут ли деревню у рабе А, при ней ли останется?
Отв. Нет.
19) Счастлив ли будет сын А. Александр старший, и кто он будет?
Отв. Пока счастие прозябает, полна друзей бывает, а когда щастие проходит, тогда зде един друг не приходит. (Должно заметить, что московский оракул пишет вместо б — п, а потому вместо бывает — у него: пывает).
20) Счастлива ли будет дочь ее, Анна и кто она будет?
Отв. Щастьлива.
21) Счастлив ли будет Сергей и кто он будет?
Отв. Счастлив.
22) Счастлив ли будет Владимир и кто он будет?
Отв. Щастьлив.
23) Счастлив ли будет Николай и кто он будет?
Отв. Щастьлив, а чин его архидиакон.
24) Батюшка, Иван Яковлевич! Скажи в пользу ли рабы А. кончится дело в Сенате?
Отв. Половину дела той мает, кто доброй начал обретает (sic).
25) Как раба А. будет жить, счастлива ли? и богато ли?
Отв. Мирно и враждебно и нетленно и спасительно будет жить.
26) Что ожидает рабу А?
Отв. Дух Агиос.
27) Поправятся ли дела А?
Отв. Поправятся.
28) Поправятся ли дела рабы А?
Отв. Поправятся.
29) Велят ли выдать мне проценты?
Отв. В мефу дать аргент (серебро) боится.
30) Что случится с рабом Александром?
Отв. Александрос Львос Филиппа Василавсу Македону урбсу (sic).
31) Поправятся ли дела Александра?
Отв. Господи аще путь беззакония отврати от его, а настави на путь нетления.
32) Что случится с рабом Константином?
Отв. Житие а не роскошная масленица.
33) Что случится с рабою Екатериной?
Отв. Также. 1854 рока. А мца Януария v дня.

 

Упомянем еще о некоторых мнимых чудесах покойного лжепророка, записанных в Органоне князя Долгорукого. Я наблюдал, говорит князь А. Долгоруков, за Иваном Яковлевичем в Москве, в доме умалишенных; вот один случай, который убедил меня в его прозерцании. Я любил одну А.—А.—А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему, не предскажет ли ей чего-нибудь нового; возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала его руки, которые он давал, и пила грязную воду, которую он мешал пальцами; я крепко рассердился и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку, или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем, спустя недели три, она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам, стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, то дойдя до нее отскочил, прокричав три раза: Алексей не велел; узнав это я решился к нему поехать и понаблюсти за ним; первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: Алексей на горе стоит, Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно холодно, у Алексея не будет ни раба ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей божий человек, да… когда с гор вода потечет, тогда на Алексее будет крест. Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но однако день Алексея Божия человека я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания и многие такия откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями.
Незадолго до своей смерти Иван Яковлевич написал к одному лицу в Москве следующее письмо, которое издается здесь с необходимыми пропусками:
«Иоанн Яковлевич оттенок нетленного света тышет к лучю нетленного света бессмертного луча и света… на бренной земле… свет миру, а лучь православный на земли и на водах ей витийствует Дух, да почиет свет от трудов своих; не приветствуя Вас… как всегда готового для всемирной славы, тако мир благовествую. Более гораздо квадратных лет ради Бога с его народами тружусь у печки на двух квадратных саженях. Кто ищет царствие небесное нудится, а нуждницы восхищают. Благодарю создателю моему, что он меня пораженного болезнями не отринул, послал исцеление. Ты Господи вся стихиею сотворил еси; Души праведных в руце Божии, от нетленного Света бренный свет питается обратите милостивое Ваше внимание на Ивана Яковлевича, исходатайствуйте ему свободу из больницы на чистый прохладный безболезненный воздух к родной племяннице моей диаконице Марии в село Петровское, за таковое Ваше милосердие воздаст вам Бог и Господь и Дух Святый воздаяние во единой Троицы славимый? Аминь.» Действительно, по этому письму хотели Ив. Яковл. выпустить из безумного дома, но когда ему объявили это, то он сказал, что идти никуда не хочет, а тем более в ад.

 

«Находившийся в Преображенской больнице Иван Яковлевич Корейша, сего Сентября 6-го числа в четвертом часу пополудни, скончался; отпевание тела имеет быть в Воскресенье 10-го числа, в 10-м часу утра, в приходской, что в Екатерининском Богаделенном доме, церкви, а погребение в Покровском монастыре.» Таково было известие, которое в одно утро Москва прочла в Полицейских Ведомостях. Иван Яковлевич умирал. Недели за три до смерти, уста его смолкли для пытливых носителей, которые уже бесплатно входили к нему в комнату, наблюдали за его предсмертными вздохами и выходили от него с грудою нерешенных вопросов. Из его предсмертных особенных действий известно, что за восемь дней до смерти он приказал купить восемь окуней и сварить ушку. Покушав немного рыбки, он дальнейшее истребление ухи отложил до утра; потом, раз ночью, выдвинулся он на средину комнаты и лег ногами к образам, как прилично покойнику, но внимательными заботами проснувшегося сторожа положен был на прежнее место, в угол к печке. Наконец, стукнул роковой час, и Ивана Яковлевича не стало. Скорбная весть о смерти его быстро пронеслась по всем концам Москвы, множество поклонников спешило к нему из-за Яузы, из Таганки, из-за Москворечья, и все несли ему уксусу, спирту, духов, масл для умащения его тела. Два дня стоял он в своей комнате, и масса народа не отходила от него, прикладывалась к нему и помазывала его для уничтожения появившегося зловония. Благоразумные же поклонники, опасаясь, что от усердного натирания труп окончательно испортится, сочли нужным вынести его в часовню. Назначено было его хоронить в Воскресенье, как и объявлено было в «Полицейских Ведомостях», и в этот день, чем свет, стали стекаться к нему почитатели, но погребение не состоялось за возникшим спором, где именно его хоронить. Говорят, что чуть не дошло до драки, а брань уж была и порядочная. Одни хотели везти его в Смоленск на место его родины, другие хлопотали, чтоб он был похоронен в мужском Покровском монастыре, где даже вырыта была для него могила под церковью, третьи умиленно просили отдать его прах в женский Алексеевский монастырь, а четвертые, уцепившись за гроб, тащили его в село Черкизово, где у покойного осталась племянница в замужестве за диаконом, который поэтому и нажил себе благодетелей. На последней стороне больше всего было силы, и она одолела. Из опасения, чтоб не украли тело Ивана Яковлевича, стоявшее в часовни, сначала приставили к нему сторожа, а потом внесли в церковь, откуда уже никак нельзя было его украсть. Во все это время шли дожди, и была везде страшная грязь, но, несмотря на то, во время перенесенья тела из квартиры в часовню, из часовни в церковь, из церкви на кладбище, женщины, девушки, барышни в кринолинах падали ниц, ползали под гробом, ложились по дороге, чтоб над ними пронесли гроб. Принесли его в церковь. Три кружки, стоявшие зачем-то у гроба, быстро наполнились деньгами, и затем деньги посыпались в гроб. Немало было явлений. На другой день после смерти Ивана Яковлевича явился живописец (называют одного профессора живописи) снять с покойника портрет, но только что он хотел приняться за работу, как у покойника тотчас начали вспухать глаза, губы стали вздуваться, и все решили, что Ивану Яковлевичу вероятно не угодно, чтоб с него снимали портрет, и портрет так и не снимали. Умер он от водяной, но совершенно не это было причиной того, что его разнесло и из гроба текло. Вот от чего это сделалось, как рассказывают: какой-то католик, лекарь, прикоснулся рукой к голове Ивана Яковлевича, и это так оскорбило покойника, что он, не желая вновь испытать какое-нибудь нечистое прикосновение, решился лучше испортиться. Еще при жизни Ивана Яковлевича, когда он лежал недвижим, а из под него текло, служителям велено было посыпать пол песком. Этот-то песок, намоченный из-под Ивана Яковлевича, поклонницы его собирали и уносили домой, и песочек от Ивана Яковлевича стал оказывать врачебную силу. Когда же умер он, то многие приходили издалека и покупали песочек у сторожей. Песочек стал истощаться, а цена ему возрастала, и вот прозорливые сторожа носили песок со двора, мочили его уж из-под себя, и продавали, но, несмотря на все это, сила в песочке оставалась та же самая. Одна из таких-то поклонниц, купившая песочек, вылечила им своего сына, ребенка. Разболелся у ребенка животик, мать и дала ему в кашке пол-ложечки песочку, и ребенок выздоровел. Вату, которой заткнуты были у покойника нос и уши, после отпевания делили на мелкие кусочки. Наконец, многие приходили к гробу с пузырьками и собирали в них ту влагу, которая текла из гроба. Должно думать, что и эта влага будет оказывать целебное действие на детей. Срачицу, в которой умер Иван Яковлевич, разорвали на кусочки. Пришли солдаты его обмывать, но женщины вытолкали солдат вон, как недостойных, и сами его обмыли, и ту воду, которой обмывали, тут же выпили. Поэтому-то у пишущего сии строки есть и песочек и кусочек срачицы, но воды нет. Во все время, пока тело стояло, ежеминутно служили панихиды. На могиле в день похорон, говорят, было отслужено до семидесяти панихид, за что причетники получили до 400 р., неизвестно только, ассигнациями или серебром. По отпевании прикладывались только к рукам покойника, которые были спущены из гроба, сам же он был весь закрыт, и прикладывались так долго, так усердно, что, казалось, конца не будет. Гроб до самой могилы несли мужчины и женщины. Хоронили его на счет Г. Заливского хотя он и католического вероисповедания. (См. в Сев. Пч. о похор. И. Як.) Этот же самый г. Заливский хоронил и Семена Митрича. Ко времени выноса из церкви собрались уроды, юроды, ханжи, странники, странницы. В церковь они не входили, за теснотой, и стояли на улице. И тут-то среди белого дня, среди собравшейся толпы, делались народу поучения, совершались будто бы явления и видения, изрекались мнимые пророчества, хулы, собирались деньги, издавались зловещие рыкания, и пр. и пр.
Неутешная толпа прямо с. похорон пошла в безумный дом, и венчала там на место Ивана Яковлевича нового юродивого, который уже лежал на его месте, испив малую толику от заупокойные чаши.
Новый юродивый, еще при жизни Ивана Яковлевича писавший записочки, сгоряча говорит не уставая, говорит много, но совершенно безотносительно к нуждам посетителей, и все больше о политических неустройствах, до которых никому дела нет. И поклонники умершего пророка, скорбя о невозвратной их потере, никак не могут забыть старого лжепророка. Московские купчихи завертывают в дорогие турецкие шали свечи и ладан, едут на могилу Ивана Яковлевича, и, отдавая там свои дары, говорят: свечи и ладан нашему батюшке, а шаль священнику.
Стих на похороны Ивана Яковлевича
Какое торжество готовит желтый дом?
Зачем текут туда народа волны
В телегах и в ландо, на дрожках и пешком,
И все сердца тревоги мрачной полны?
От Пресни, от Щипка, к Сокольникам стремясь,
По улицам великия столицы,
Бегут, подняв хвосты, разбрызгивая грязь,
Всех кумушек московских вереницы.
К слышится меж них порою смутный глас,
Исполненный сердечной, тяжкой боли:
«Иван Иаковлич безвременно угас!
Угас пророк, достойный лучшей доли!»
О, бедные! мне ваш понятен вопль и стон;
Кто будет вас трепать немытой дланью?
Кто будет мило так дурачить вас, как он,
И услаждать ваш слух своею бранью?
Кто будет вас кормить бурдою с табаком
Из грязного, вонючего сосуда,
И лакомить подчас засохшим крендельком,
Иль кашицей с засаленного блюда?
Ах, этих прелестей вам больше не видать!
Его уж нет! и с горькими слезами
Спешите вы ему последний долг отдать
Со всех концов Москвы несметными толпами…
Того уж нет, к кому полвека напролет
Питали вы в душе благоговенье,
И, в слепоте, всему, что сдуру ни соврет,
Давали вы глубокое значенье.
Да, плачьте, бедные, о том, кого уж нет,
Кто дорог был равно для малых и великих,
Но плачьте и о том, что просвещенья свет
Еще не озарил понятий ваших диких!

Назад: Приложение 2-е. Тридцать три письма к Ивану Яковлевичу и ответы на них, писанные его собственною рукою
Дальше: Семен Митрич