Двадцатые годы ХХ в. оказались чрезвычайно плодотворными в концептуальном, теоретическом смысле для украинского обществоведения, политологии и истории. Прекращение практической политики и реальной войны оставляло возможность хорошо и основательно задуматься о том, почему мы проиграли. Можно было (это обязательно) поискать виновных, можно было сделать выводы и более системного характера.

Последний политический проект (Украинская Народная Республика) все еще существовал в форме правительства в изгнании, но в той же эмиграционной среде уже вызревали и новые проекты: консервативно-монархический и радикально-националистический. Первый стал попыткой объединения правых сил усилиями политического философа и историка Вячеслава Липинского; второй, представленный публицистом, литературным критиком и философом Дмитром Донцовым, старался запустить двигатель радикальной идеологии, которая в других странах тогда показала свою способность мобилизовать массы на защиту национальных идеалов.

Хотя на жизнь украинского общества в пределах СССР они практически не влияли, но для украинцев вообще это означало, что их национальная идея обретает те «ипостаси», которые ее делают уже самодостаточной как целый комплекс мировоззрений без внешних заимствований — национальная идея обретала набор «видений»: политических философий и альтернатив для выбора и употребления, обзаводилась комплектом идейных «полуфабрикатов» для разных исторических ситуаций. Народнически-социалистический «левый» вариант был апробирован в УНР; радикально-националистический Дмитра Донцова брался на вооружение Организацией Украинских Националистов; консервативно-монархический Вячеслава Липинского возникал при гетмане в 1918 г., а в дальнейшем разрабатывался теоретически и ждал своего продолжения. Я начну с консерваторов.

Как уже упоминалось, в украинском движении фактически отсутствовало правое крыло, что обусловило его некоторую однобокость и отсутствие выбора между вариантами пути или разными «украинскими проектами». В 1918 г. гетман Скоропадский только нащупывал путь украинской «правой», а вот его обоснование и четкая формулировка — это заслуга одного из выдающихся украинских мыслителей, этнического поляка Вячеслава Липинского (1882–1931).

Он происходил из польского волынского шляхетского рода, но с гимназических лет был полон украинского патриотизма. Его мотивация была достаточно простой: есть украинская земля, и все, кто на ней живет, определенным образом ей обязаны. Этот долг подразумевает и поддержку устремлений украинского народа, независимо от национальности и вероисповедания. Эта идея называлась «территориальный патриотизм», и уже в зародыше она несла коррекцию идеи этнической нации в пользу нации политической или нации гражданской. Липинский на себе испытал «сдержанное» отношение украинского политикума, имевшего социальную и национальную природу. Он был поляк и католик, и что еще хуже — помещик. И, что совсем печально, не собирался за все это каяться перед народом. Для него было естественным, что его долг потомственного шляхтича-землевладельца — вести свое хозяйство, делать его эффективным (для этого он получал хорошее аграрное образование в Кракове, а еще у него было образование историческое (там же) и социологическое (в Женеве)), давать работу крестьянам и соответственно ее оплачивать. Как поляк и католик, он не мог испытывать социальную неприязнь к польскому шляхетскому классу, доминировавшему на Правобережье и Волыни, и не мог изменить своим искренним отношениям с Богом (ибо был верующим). Он видел свою почетную обязанность в том, чтобы привлечь к украинскому движению «украинцев польской культуры», на что и направлял свои усилия историка. Он показывал, какую роль сыграла шляхта в Хмельнитчине, и считал, что приходит время опять исполнить свой долг перед Украиной. Однако его идеи не получили поддержки среди украинских поляков, а для украинского движения он был чужд по уже названным признакам. Очевидно, эта ограниченность возможностей в сфере тех идей, которые были ему симпатичны, не радовала его. И он приспосабливался к реалиям: под руководством Грушевского занялся глубже историей, воздерживался от проявления своей консервативной социальной позиции: поколение крестьянских сынов, ушедшее в подготовку украинской революции, скорее бы бойкотировало его, если бы он повел себя иначе. Пример самостийника- украинца Михновского — показателен.

Вячеслав Липинский был самостийником: для него как для поляка, знающего судьбу своей исторической родины, желание отдельного народа стать независимым и создать свое государство было естественным. Поэтому он не мог стать автономистом, как подавляющее большинство тогдашних «сознательных украинцев». Его сдержанное отношение к России никогда не проявлялось в форме ненависти или русофобии: он спокойно рассматривал варианты союза и сотрудничества. Просто он очень сильно отличался от своих украинских соратников тем, что мыслил национальными интересами, а не политическими догмами (тогда социалистическими). Человек огромной эрудиции и глубоких знаний в общественных науках, он не мог воспринимать западную интеллектуальную и политическую моду как священное писание — он знал гораздо больше этих «мод» и «веяний», чем его украинские соратники, занявшие в политическом спектре очень узкую левую нишу, которая и стала вскоре могилой для попытки украинской государственности.

В начале 1910-х гг. мысли Липинского кружились вокруг ожидаемой всеми общеевропейской войны, где, как было очевидно, сойдутся две империи, имеющие в своем составе украинцев: Австро-Венгерская и Российская. Он думал, что в результате войны украинский вопрос может разрешиться в пользу одной из сторон, которая без политических уступок будет не в состоянии «потянуть» все объединенное украинство. Почему бы тогда не легитимировать Украину в пределах какой-то из империй путем «секундогенитуры» — то есть приданием украинского гетманского достоинства кому-то из вторых сыновей Габсбургов или Романовых? и империя не страдает, и Украине — польза. Он не знал тогда, что многонациональные монархии вскоре разлетятся в щепки, но вряд ли это существенно изменило бы его позицию — ведь Липинский исходил не из политической моды, а из определенных, очень четких политических принципов. В их числе всегда была мысль о том, что любое политическое новообразование, каким бы, несомненно, стала Украина, должно иметь историческую легитимацию — узаконение, обоснование традицией, историей, а чисто украинская традиция как государства — это определенно гетманская традиция (Русь Липинский не относил ни к русским, ни к украинцам, а к варягам; в этом забавное совпадение его представлений с простонародными, для которых были только «казаки и гетманы»).

Поэтому Липинский считал основной причиной Руины XVII в. неудачу внедрения наследственного принципа в гетманство Хмельницкого: когда есть один единственный наследник гетмана, то соратники этого гетмана скорее будут ему служить за должности, а не драться между собой за титул высшего суверена, отдаваясь за тридцать сребреников врагам-соседям. Вспомним пример Смуты в Московском царстве: государство стабильно, когда не провозглашает себя государем кто ни попадя, а избирают одного, пусть и «тишайшего», Романова, — но зато сам факт его существования и статуса охлаждает «горячие головы» из мощных боярских кланов. Они борются между собой за влияние на государя, но не за трон. Посему государство гораздо более стабильно, чем Гетманщина, где для карьеры не было ограничений по вертикали. Озадаченные Смутой (неясностью) бояре, избрав Михаила Романова, выбрали для себя «клетки», ибо стабильность для них была важнее свободы возможностей; в украинском же менталитете в XVII в. победила более анархичная и индивидуалистическая составляющая, которая и похоронила, при помощи России, украинскую государственность.

Но эти мысли Липинского оставались только мыслями. В Первую мировую он исполнил свой дворянский долг в кавалерии, отслужив в российской армии в трагическую восточно-прусскую кампанию 1914 г. Потом он был отправлен в запас, поскольку подлеченный до войны туберкулез снова обострился. Так он и встретил, в Лубнах на Полтавщине, в запасном полку, революцию 1917 г. По весне он становится одним из организаторов партии «хлеборобов» (единственной украинской партии, в названии которой не было слова «социалистическая»). Попытки помочь Центральной Раде не были встречены с симпатией (он ведь помещик!), место для Липинского нашел только гетман Скоропадский. Он стал послом Украины в Вене — столице второго по значению партнера Гетманата. Исполняя в меру сил и способностей свою дипломатическую работу, Липинский по своему желанию ушел с должности летом 1919 г., съездив пару раз в Украину и увидев тот хаос, который был в правление Директории. Ему суждена была эмиграция, где он и формулировал в печати, несмотря на все более тяжкую болезнь, свои исторические и политические соображения, время которых явно пришло потому, что «левая» украинская альтернатива потерпела сокрушительное поражение.

В 1919 г. он начал писать свою главнейшую работу — «Письма к братьям-хлеборобам: об идее и организации украинского монархизма», над которой работал потом на протяжении шести лет. На Украине еще продолжались бои, а Липинский уже начал анализировать причины постоянных неудач украинских правительств во время войны; осмысляя особенности украинского национально-освободительного движения, уже тогда он начал искать идейные и мировоззренческие основания для нового возрождения и дальнейшего реванша. Он приходит к выводу, что главная причина неудач Центральной Рады и Директории — это невозможность объединить все социальные слои и этнические группы украинского общества для борьбы за независимость и государственность. Социалистическая интеллигенция (разбитая на многочисленные партии), которая взяла на себя дело репрезентации интересов украинского народа, не смогла сформировать социальную базу национального движения по причине узкосоциалистического доктринерства, исповедования идеи классовой борьбы и этнического национализма. В качестве альтернативы Липинский избирает политику Украинской Державы гетмана Скоропадского, которая, несмотря на все свое несовершенство, все же представляла собой пример конструктивной государственной работы. Он постулирует необходимость создания украинской консервативной доктрины и объединения вокруг нее широких кругов украинской эмиграции. По своему характеру это образование должно было быть не традиционной партией, а классовой организацией (прежде всего земледельческого класса), так как именно межклассовый компромисс в условиях сильной власти должен был стать предпосылкой национальной консолидации — нужно было дать не только пролетариям, но и земледельцам свое «классовое сознание». Другим важным основанием стабильности украинской государственности должна была быть «трудовая монархия», которая, по мнению Липинского, обязана стать залогом законности и стабильности через воплощение в династии исторической традиции.

Среди значительного числа эмигрантов, которые выехали из Украины после установления власти Директории, Липинский довольно быстро нашел единомышленников; они образовали инициативную группу Украинского союза хлеборобов-державников [государственников] (УСХД).

Манифестом группы стала брошюра «К украинским хлеборобам». Принципиально новым во взглядах «хлеборобов» была констатация того, что не внешние, а внутренние факторы привели к поражению Освободительной борьбы:

Далее утверждалось, что нельзя построить государственный порядок в Украине, опираясь лишь на одну социальную группу или с помощью чужеземцев. Стержневой идеей воззвания была идея национального консенсуса: «выстроим собственное государство на основании межклассового компромисса».

Поскольку задачей был компромисс между классами, то авторы воззвания подвергали сомнению необходимость участия в этом процессе политических партий, поскольку они не являются чисто классовыми организациями. Эта критика выдержана целиком в лексиконе и формулировках Липинского.

Государство, которое предполагалось создать, было бы следующим:

В окончательном варианте, принятом на собрании инициативной группы в декабре 1920 г., Союз должен был формироваться как рыцарский или религиозный орден с суровой иерархией, идеей служения и призвания, с монархом- символом во главе. Правда, среди функций монарха каких-то реально практических не предполагалось — он лишь персонифицирует «принцип национального и государственного единства и стабильности национальной традиции».

В самом принципе устройства организации мы можем ощутить идеализм Липинского, который был жестким прагматиком скорее в своих текстах, нежели в жизни.

Липинский возглавлял Совет присяжных (нечто вроде постоянного коллегиального органа) этой организации до 1930 г., пока не поссорился со Скоропадским, привлеченным Липинским к деятельности УСХД как «репрезентант», т. е. представитель и носитель этой самой гетманской традиции. Суть конфликта была достаточно предсказуемой: противоречие между высокими идейными постулатами и земной практикой выживания после 10 лет эмиграции, которая требовало политических компромиссов. Скоропадский более чем уважал Липинского, но был человеком практическим. Правда, разрыв между ними был трагически недолгим — в 1931 г. туберкулез унес в могилу Липинского, который так и остался глашатаем и мучеником гетманской идеи. Но вернемся к его представлениям.

Процесс формирования общественно-политических взглядов Липинского и способ использования им разных европейских идейных течений свидетельствует о выразительно консервативных установках, которые, впрочем, не впадали в крайность банальной реакционности. Липинский сознательно искал для украинского консерватизма надежной обществоведческой почвы, безотносительно к тому, правые или левые концепции он использовал. Главным критерием была способность определенной идеи или разработки отвечать прагматической задаче построения стабильной украинской государственности. Поэтому не является странным то, что он активно заимствовал идеи теоретика синдикализма (вполне левого направления) Жоржа Сореля.

Для организации нации необходима не только консолидация, но и наличие ведущего слоя (элиты), которая бы этот конструктивный процесс направляла и возглавляла. «Никогда и нигде пассивные массы своим числом ни одной нации, ни государства не создали», — отмечал Липинский. Элита должна быть ценностно-функциональной, т. е. исполнять свои функции и нести определенные полезные идеи в общество. В этом процессе образованию нации предшествует образование государства.

Этот принципиальный тезис полностью противоречит идее о неизбежности объединения значительной по численности этнической группы в границах одного национального государства. Именно такая концепция «национального суверенитета» составила идеологическое обоснование политического объединения Германии, Италии и дальнейших попыток этих стран присоединить все свои этнические земли. Постепенно эта идея была признана в научных и политических кругах как действительно объективный процесс и достигла статуса морального оправдания практически любого сепаратизма на основании этнических отличий.

Принцип национального суверенитета формально был положен как определяющий фактор в переделах Центральной Европы 1919–1920 гг. на основании Пунктов президента Вильсона. То есть в 1920-х годах в общественном и научном сознании континентальной (и уж точно Центрально-Восточной) Европы одиноко господствовала концепция этнической нации (согласно которой «нация» — понятие этнокультурного, а не политического порядка).

В какой-то мере Липинский отождествлял понятия нации и государства, но это отождествление было совсем другого содержания: «нация» Липинского была политической, а не этнической. В «Письмах» Липинский ясно писал:

Такое «вольное» на то время обращение Липинского со святым для патриотов-националистов понятием «нации» было вызвано его особым взглядом на природу последней. Он не считал, что нация является объективной действительностью: о существовании нации можно говорить лишь тогда, когда существует «объединяющая общая идея», которая создает или (говоря современным языком) проектирует нацию.

По Липинскому, не нация производит национализм (национальное мировоззрение, идеологию национальной отдельности), а наоборот, национализм производит нацию. Соответственно, объективно существует лишь «этнографическая масса» народа. Наиболее явным образом идея «спроектированной нации» у Липинского ощущается в работе «Призвание варягов, или Организация хлеборобов»:

«Нация, — писал Липинский в 1928 г., - это, прежде всего, единство духовное, культурно-историческое. Значит, для рождения нации необходимо долгое сосуществование данного общества на данной территории в одном собственном Государстве. Нация — единство духовное — родится всегда от Государства — единства территориально-политического — а не наоборот».

По мнению Липинского, демократический порядок, который стимулирует грязную борьбу за высшую власть, является по своей природе конфликтным, что безусловно вредит национальной консолидации. Тем не менее, все вышеприведенное не означает, что Липинский отвергал парламентарный и демократический принцип вообще. Он подвергал критике спекулятивный партийный парламентаризм и предлагал другой, классовый (корпоративный) способ представительства. То есть, полностью Липинский от парламентаризма не отказывался. Критика последнего как понятия была вызвана тем, что украинский ученый вообще в терминах отождествлял демократический порядок и республиканский, который противоречил его монархическим предпочтениям. Идеалом политического режима для Липинского, если обобщить его работы разных лет, была конституционная монархия (для Украины — гетманат) с законодательным органом из представителей продуктивных слоев общества. Мы гораздо легче поймем приоритеты и принципы Липинского, если скажем, что более всего ему нравилось государственное устройство Великобритании.

Для Липинского монархия как институт должна была результативно — в противоположность демократической республике — решать проблему консолидации.

Но все же это не должен был быть абсолютизм времен «старого режима»:

Монархия должна быть «законом ограниченная и законом ограничивающая». Основная весомость монархии, по Липинскому, может быть в признанном авторитете монарха-арбитра, который должен гарантировать личные права граждан. Липинский не смешивал монархизм с вождизмом, для него была важна преемственность — легитимная династия. В 1925 г. он писал: «…если отобрать у монархизма его мерило законности — традицию и историческую преемственность, если отобрать у него необходимый для его существования легитимизм — он становится обычной диктатурой, обычным законом и правом узурпатора-везунчика».

Главное, что внесло христианство в политическую доктрину Липинского, это идею огромного значения этики, которая бы корректировала и определяла характер политических идей. Иррационализм как основная черта земледельческой идеологии воплощался в религиозную веру, которая противопоставлялась современному рационализму — «новейшей магии: вере в божеское всемогущество человеческого ума и его чудотворцев». Однако он подытоживал свои религиозно-этические принципы выражением очень взвешенным: «Мы не делаем из политики религии, ни из религии политики».

Собственные мысли Липинского о сущности консерватизма вполне красноречивы и требовательны:

Однако все время ощущается, что все настойчивые мысли о дисциплине, послушании и верности традиции явно исходят из опыта Центральной Рады и Директории, когда попугайская социалистическая риторика, узость кругозора, бешеные личные амбиции и анархическая атаманщина разрушали само бытие Украины, отдав ее, в результате, большевикам, а те оставили руины от всех тех традиций и той истории, которые стали последним смыслом жизни для Вячеслава Липинского.