Історія України: короткий курс. — Київ, 1940

Фундаментальный исторический трехтомник «Украина и Россия в исторической ретроспективе», вышедший в Киеве в 2004 г., суммирует тот объем знаний и характер оценок украинско-российских отношений, который свойственен современным украинским профессиональным историка. Поскольку я не являюсь большим специалистом по истории той эпохи, то иногда буду подключать некие экспертные оценки — как из этой книги, так и уже неоднократно упомянутой книги Наталии Яковенко.

Вот, например, Виктор Горобец, начиная этот весьма объемный труд, между делом пишет о том, что «регулярные контакты украинской людности с российской, по наблюдениям исследователей, были связаны с активизацией деятельности запорожского казачества в начале XVI в.», а именно — в контексте интереса не к Москве, а к казачеству донскому, формировавшемуся под формальным протекторатом московского царя. Там же замечается, что «в начале XVII в. между украинцами и русскими [по-украински — “росіянами”] существовали лишь эпизодические и незначительные контакты, преимущественно на религиозной основе…»

Эти замечания по ходу основного изложения весьма портят настроение пламенному стороннику «воссоединения»: как можно энергично и сознательно «воссоединяться» в 1654 г. с тем, с кем еще недавно были лишь «эпизодические и мелкомасштабные контакты». А ведь это сказано не зря: в XVI в. русские поселения заходили чуть южнее Тулы, малая плотность населения даже не создавала какой-то толком очерченной межэтнической границы «украинцев» и «русских», а принадлежность в том же XVI в. «Верховских» черниговских княжеств

Московскому государству была вассальной зависимостью, т. е. конкретного присутствия «московских людей» там не ощущали, а потом Речь Посполитая отбила эти земли назад. Поэтому украинцы-русины XVII в. знали о русских-москвитянах практически лишь то, что они — православные. В церковных кругах, как я говорил выше, существовали греческие понятия «Малой» и «Великой» России, но они не были известны за пределами узкого круга людей, ценящих общеправославную внутрицерковную переписку. Широкая публика была не в курсе существования таких фундаментальных понятий, то есть просто об этом не догадывалась. Украинцы для тогдашних русских звались «русские», «русины», «черкасы», «казаки», а дальше чередой шли более локальные, местные определения.

Вопрос о близком знакомстве украинцев и русских в период «древнерусской народности» тоже отпадает, о чем писалось выше. Как могли люди принадлежать к одной «народности» и при этом ничего друг о друге не знать и никогда не встречаться, мне представить сложно. Тем более непонятно, исходя из каких соображений они должны были «воссоединиться» после сотен лет не-общения и взаимного незнания (и был ли вообще момент «знания»?). Все это напоминает фиктивный брак по объявлению в газете.

Но Хмельницкий руководствовался своей неумолимой логикой выбора союзника, и обстоятельства рано или поздно должны были его толкнуть на более интенсивное налаживание отношений с Москвой. Постоянными вдохновителями такой внешней ориентации были православные иерархи, желающие прекратить сближение с неверными татарами и турками и вырвать Украину из зоны католических влияний. Постоянным желанием гетмана было то, чтобы Москва не воевала против его союзников татар и по возможности вступила в войну против Польши. Или чтобы царь Алексей Михайлович был избран на временно вакантный польский трон (такие идеи тоже витали). Если для вступления России в войну нужно было признать сюзеренитет московского царя — то почему бы и нет? Ведь основным конфликтом все равно оставался конфликт с Варшавой.

Когда летом 1653 г. Хмельницкому поступили выгодные предложения в том же духе от Османской Порты, сановники российского государства решили таки вмешаться в гражданскую войну в Речи Посполитой. Земский собор в октябре 1653 г. формально утвердил уже принятое государем Алексеем Михайловичем решение. Резолюция объясняла мотивы «приема Украины» достаточно просто: «Войско Запорожское с городами и землями принять под Государеву высокую руку… чтобы их не отпустить в подданство турскому султану или крымскому хану».

Итак, в начале января 1654 г. посольство во главе с боярином Василием Бутурлиным скоренько прибыло в Переяслав (ныне — Переяслав-Хмельницкий). Гетман почему-то решил оформить союз не в Киеве, что было бы логично с точки зрения восстановления «древнерусского единства», — ведь Переяслав был лишь полковым городом. 8 января по старому стилю была созвана известная Переяславская рада, на которой присутствовала казацкая старшина и Переяславский полк. Собрание высказало пожелание податься «под крепкую руку царя восточного, православного». Понятно, что референдума по этому поводу не проводилось, ведь Хмельницкий каждый год-два менял союзников. Потом возник скандал, поскольку приехавшие из Москвы священнослужители предлагали старшине принести присягу царю. Этого, мягко говоря, «не поняли», поскольку практика Речи Посполитой состояла в том, что король присягал подданным. Попытка объяснить это московской делегации была точно также не воспринята, поскольку, по мнению Бутурлина, даже думать о таком «непристойно». После долгих обсуждений Хмельницкий решил, что отступать в данной ситуации некуда, и присягнул. Потом московские люди разъехались принимать присягу у других полков. Часть из них не присягнула, часть горожан Киева, Переяслава и Чернобыля сделали это под давлением казаков. Духовенство отказалось, поскольку нужно было разрешение их «шефа» — константинопольского патриарха. Население в целом восприняло новый союз позитивно в надежде на скорое окончание войны. Ошиблось оно очень сильно. В марте того же года условия были формализованы в Мартовских статьях, которые стали юридической основой (и первоисточником) всех дальнейших отношений Гетманщины с Москвой.

Подводя итоги, можно сказать, что каждый участник соглашения видел в его условиях, оформленных лишь через два месяца, и в самом факте союза свой смысл, не разделяемый другим союзником. Хмельницкий со своей старшиной считал его удобным военным союзом, позволяющим привлечь вооруженные силы Московского государства для окончательного выяснения отношений с Варшавой. Образцом для этого союза должны были послужить отношения Османской империи с вассальными полунезависимыми Трансильванией, Валахией, Молдавией. Относительно судьбы украинских земель в Российском государстве, то, очевидно, что Хмельницкий не имел мотиваций соглашаться на «полное вхождение» и подчинение (предполагающее введение российской администрации, налогообложения из Центра, полный запрет внешних сношений), поскольку он, очевидно, не для того столько лет воевал с Польшей, чтобы «раствориться» в ком-то еще. Срок действия этого союза и дальнейшие перспективы должны были проясниться в ходе войны.

Имеет смысл заметить, что уже через пару лет логика новых военных и политических событий в регионе сделала союз с Москвой уже несколько отягощающим, да и обе стороны фактически сразу стали нарушать его условия. Очевидно лишь то, что условия не были сформулированы в смысле «единоразово-навсегда», поскольку с каждым последующим промосковским гетманом заново подписывались «статьи» — уже в новой редакции, но на основе «статей Хмельницкого». Сам общий смысл Мартовских статей настолько расплывчат, что не позволяет его четко расписать по структуре понятий, свойственной современной юриспруденции. Российскую же позицию достаточно ясно выразил известный историк ХІХ в. Николай Костомаров: «Московская политика не допускала федеративного идеала и присоединение Украины к Московскому государству понимала не иначе, как в значении превращения свободных казаков в царских холопов».

В этом конфликте двух политических культур — западной и восточной — как раз отразились весьма разные политические последствия наличия и отсутствия 300-летнего ордынского «ига» (скажем точнее — сюзеренитета). Ибо если считать определяющим в отношениях Украины и России роль древнерусского единства, то почему в XVII в. его наследники так плохо друг друга понимали? На сегодняшний день мы можем понимать это «иго» скорее как внедрение в нравы и обычаи элиты Московского государства норм отношений политической элиты Орды (не зря в «Задонщине», повествующей о Куликовской битве, фигурирует термин «Орда Залесская») — то бишь деспотической власти высшего властителя и отсутствия договорных условий осуществления власти.

Московские государи мыслили по логике своих долговременных политических шефов и союзников — ордынских ханов, т. е. в восприятиях вполне банальной азиатской деспотии. Не удивительно ведь, что в XVI–XVII вв. Московия в Западной Европе часто считалась наследником государственности не Руси, а Золотой Орды. Хмельницкий же с товарищами мыслил как дитя шляхетской демократии федеративной республики — Речи Посполитой. За такое непонимание в отношениях с Россией должен был кто-то из украинцев впоследствии жестоко расплатиться.

В качестве завершающих нюансов отметим, что уже в договоре с сыном Богдана Хмельницкого Юрием (1660) тому (не имеющему своего экземпляра текстов) были подсунуты московской стороною уже частично сфальсифицированные «статьи» отца, подделанные, очевидно, не в пользу сына. При Петре І условия Богдана Хмельницкого декларировались как основа взаимоотношений Малороссии с царями, но при этом уже вообще не соблюдались — впервые гетманство было ликвидировано в 1722–1723 гг., не протянув и 70 лет после Переяславской рады.