20

Оказавшись наконец дома, Ашер так осоловел от вина и усталости, что без сил опустился на ступеньку чердачной лестницы. Потом он отыскал ружье и пистолет и положил их на кухонный стол. Он прикасался к ним как к чему-то чуждому и непонятному. Он решил попросить Голобича снова их продать. Бессильно уронив голову на стол, он заснул, склонившись над ружьем. Чуть позже он проснулся и взобрался по лестнице к себе в чердачную комнату. Он подождет и посмотрит, что будет дальше. А потом напишет жене. Не исключено, что, открыв, кто он на самом деле, крестьяне его здесь не потерпят. Может быть, он вернется в больницу, может быть, переедет в другой город. С другой стороны, ему очень хотелось остаться, он и сам не знал, почему. Он проработал в клинике больше десяти лет и был квалифицированным и добросовестным хирургом. А потом по небрежности совершил ошибку. Все остальное развивалось по заведенному сценарию: патологоанатомы сообщили в больницу, делом занялась прокуратура, состоялось слушание в суде, появились статьи в газетах. Потом он расторгнул договор с больницей и переселился в деревню. Ему предложили принять его на прежнюю должность, если он будет отсутствовать не более, чем полгода, но в глубине души ему не хотелось возвращаться. Стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором возникали картины свадебного веселья и посещения больного, а в ушах почему-то звучал голос доктора. Так он и заснул.

На следующий день он проснулся с рассветом. На соседском дворе уже урчали моторы, а у Ашера раскалывалась голова. Ему вспомнился зверек под потолком в чердачной каморке, но что он там творит, его уже совершенно не волновало. Он порылся в аптечке, нашел таблетку от головной боли, раскусил ее и запил минеральной водой. Проспал он, вероятно, недолго. Он поглядел на часы: было около семи. Выйдя из дому, он удивился, что на улице не холодно. Над домом соседа тучи выгибались огромной золотисто-желтой дугой в извивах фиолетовых облачных узоров. Над ней простирались фиолетовые облака с красными полосами, терявшиеся в голубом небе. Обходя дом, он слышал, как в тени хрустит под его ногами лед. На юге, там, где на горизонте возвышались горы, небо отливало светло-розовым, в воздухе парили серые тучки, но, хорошенько приглядевшись, он заметил, что они медленно окрашиваются темно-синим. Он наслаждался, бесцельно созерцая небо. Потом он снова вспомнил о ружье и пистолете, вернулся в кухню, отнес их в свинарник и завернул в мешковину. Затем взял патроны и положил их туда же. Теперь, решил он, можно приглашать жену и дочь. Он позвонит им из магазина и расскажет, что произошло. Но, может быть, стоит подождать до вечера или позвонить под конец дня? Он оделся и запер дом. Перед ним, вдали, широко раскинулись горы, а облака над горами вздымались фиолетовыми волнами с золотыми гребнями, в молочно-голубой воздушной стихии, высоко-высоко, но так четко, что по сравнению с ними он ощутил себя крохотной мошкой. По пути он никого не встретил. У магазина стоял один-единственный мопед.

Дверь в доме Цайнера была приоткрыта, в кухне его жена собирала детей в школу и как раз заплетала косички младшей дочери. Старик еще спал. Хозяйка дома стала ему улыбаться, как в прошлый раз. Муж в хлеву, сейчас придет. Потом она поставила перед ним чашку ромашкового чая и бутылку.

— Это сливовица, — пояснила она и снова занялась детьми.

Если она что-то и знала, то не подавала виду. Возможно, она избегала говорить о свадьбе, но не исключено, что просто все ее внимание сейчас занимали дети. Он наблюдал за ней, и ему нравились ее уверенные, решительные движения. В клетках чирикали волнистые попугайчики. Как раз когда дети выходили из дому, вернулся Цайнер.

На нем был рваный свитер в белую и зеленую полоску, на голове — охотничья шляпа. Лицо покраснело от ночных возлияний и утреннего воздуха.

Цайнер показал ему свой арсенал, хранившийся в спальне: ружье «монтекристо», двустволку-двойник для дроби и пули, штуцер и пистолет. Вчера-де привез штуцер из ремонта, объявил он. Под конец он добавил:

— А мы и не знали, что вы настоящий доктор.

Он зарядил одно ружье, поставил на предохранитель и спросил Ашера, не хочет ли он сходить вместе с ним на пруд.

— Хочу посмотреть, все ли там в порядке, — сказал он.

В поведении Цайнера Ашер не заметил недоверия. Внимательно наблюдая за Цайнером, он даже различал в его голосе почтительные нотки, но, возможно, это была только игра его воображения. Ашер сел в машину, собака улеглась у его ног, и они немного проехали по дороге. С одной стороны луга были покрыты инеем. Небо не утратило своих красок, вот только они посветлели, а кое-где даже поблекли.

Всю дорогу они молчали, пока не въехали во двор, расположенный ниже по склону. Они вышли из машины, и на них опасливо покосилась с крыльца маленькая круглолицая старушка в платке.

— Это моя мать, — представил Цайнер.

Он повесил ружье на плечо и первым стал спускаться в низину. Сначала за домом они вышли на глинистую тропку, обсаженную голыми яблонями. Лужицы затягивала тоненькая, прозрачная корка льда, которую Цайнер специально разбивал каблуком, чтобы услышать звон, с которым ломался хрупкий лед. Они сошли с тропки и продолжили спуск по крутому склону лу́га, осторожно, гладя под ноги, чтобы не упасть. Когда они снова вернулись на тропу, выяснилось, что ее так развезло, что они при каждом шаге проваливались в грязь. Было ясное, светлое утро. В низине виднелись два пруда, скрытые молочно-зеленым ледяным панцирем. По дороге Цайнер дал псу команду «шерш», в надежде поднять зайца, и пес тут же исчез в кустах. Оттуда вспорхнули две дикие утки, и, как только они опустились на пруды, Цайнер свистом подозвал пса. Длинные деревянные мостки, с которых кормили мальков, вели до середины одного пруда. Внезапно Цайнер замер, сорвал ружье с плеча и выстрелил. Ашер не понял, куда он метит, но в направлении выстрела какой-то зверь нырнул в воду и ушел под лед.

— Я в нее попал, видели? — крикнул Цайнер и пояснил, что метил в ондатру.

Возможно, он только ранил ее, потому что она скрылась подо льдом.

Он прошел по берегу пруда и поискал ондатру. Перед ним, не отрывая морду от земли, бежал пес, а наткнувшись на нору, принялся, поднимая комья земли, бешено ее раскапывать.

— Ондатр я отстреливаю в основном с января по апрель, — сказал Цайнер. — Можно, конечно, охотиться на них и летом, и осенью, но до середины декабря мех еще так себе, торговцы пушниной много не дадут.

Пес время от времени переставал рыть и принюхиваться, когда в пасть ему попадал аир, которым ондатры устилают норы. Тогда Цайнер, глядя на него, начинал смеяться. Спустя какое-то время он заключил:

— Нет их там, — и снова скомандовал псу: «Шерш!»

Они двинулись за псом, который пытался взять след, и тут Ашер заметил Хофмайстера, который шел к ним по другому берегу.

Цайнер его подождал:

— Хотите пострелять ондатр? — спросил Хофмайстер у Ашера.

Лицо у него было совсем заспанное, глаза заплыли.

— Мы сейчас стараемся охотиться чаще, из-за бешенства. Вы сами видели, что бывает.

— Но у того раненого не было бешенства, — сказал Ашер.

— Но могло быть. Звери сейчас представляют опасность, — возразил Хофмайстер.

Ашер ответил, что у него неверный взгляд на это заболевание, что с тех пор, как застрелили больную лису, не было отмечено ни одного нового случая бешенства, но Хофмайстер не хотел об этом слышать.

— Ондатр мы стреляли и стрелять будем, — сказал он с вызовом. — Весной, когда мы спускаем пруд, они вылезают из нор, и тут-то мы их и берем. Однажды за утро настреляли двадцать восемь штук. Они же все запруду рушат.

Пожав руку Ашера, он по-прежнему ее не отпускал, и так они шли дальше, а он рассказывал, что на ночь поставил ловушку. За мостками он встал на четвереньки и расколол рукой тонкую ледяную корку у берега, которая разбилась, как стекло. Потом он осторожно вытащил из-подо льда ловушку с мертвой ондатрой. Стальные скобы ловушки захлопнулись, раздавив ее тельце посередине. Шкурка у ондатры была влажная и невзрачная, с нее капала на землю вода. Ашеру показалось, что размером она примерно с кролика. Хвост у ондатры бессильно свесился набок, он был чешуйчатый, похожий на веретеницу. Потом они прошли еще несколько шагов и подождали, пока Хофмайстер руками не обшарит норы, которые уходили вглубь берега (он сказал, что если они забиты илом, значит, ондатры ушли из канала), а Хофмайстер тем временем объяснял, как работает ловушка. Она состояла из двух стальных скоб, соединенных шарниром, и кусочка проволоки, которая натягивалась, когда скобы были разведены. В качестве приманки, пояснил Хофмайстер, вновь опускаясь на колени и громко кряхтя, он кладет кусочки яблока. Ондатра хватает приманку, задевает проволоку, и скобы захлопываются. А бывает, захочется посидеть в засаде пострелять в ондатр дробью, но с ловушками как-то надежнее.

Мертвую ондатру по очереди несли то Хофмайстер, то пес Цайнера. На кустах кое-где не облетели желтые листья, покрытые инеем. Наконец, Хофмайстер снова поставил ловушку.

— Зайдите на стаканчик винца, — пригласил он.

Они шли вверх по склону, по жнивью, теперь ондатру несла собака, и Хофмайстер заметил: они, мол, и знать не знали, что он врач.

— Мы все слышали, но нам всё равно, — вставил Цайнер.

— Нас это не касается, — перебил его Хофмайстер.

Жена Хофмайстера неизменно отворачивалась, стоило Ашеру встретиться с ней глазами. Она хлопотала, не глядя на гостя, достала из буфета бутылку красного вина и кофейные чашки, из которых они и стали пить. Дощатый пол был чисто выскоблен, на стене висела старинная фотография в рамке, которую он не заметил на свадьбе и которая изображала солдат австро-венгерской императорской и королевской армии. Над фотографией красовалась наклейка в форме сердечка, с надписью «Штирия, зеленое сердце Австрии». Повар в колпаке высовывался из открытого окна во двор казармы, где перед фотографом выстроился взвод в шинелях. Трое лежали на земле, подстелив положенные одно поверх другого одеяла. Все, кроме офицеров, повесили на плечо винтовки, солдаты были с голыми руками, офицеры — в перчатках, один из сидевших сунул руки в карманы. «Это мой дед, — сказал Хофмайстер, указав на худого человека с большим носом и с усами. — Он погиб в Италии».

Хофмайстер подмигнул Ашеру и, прежде чем отпить, чокнулся с ним кофейной чашкой. Потом он повел его на чердак, где висели шкурки лис и ондатр. Жестяной бак был наполнен стружкой, «чтобы чистить руки», — пояснил Хофмайстер. На треугольных дощечках, как на распялках, сушились шкурки ондатр. Ашер похвалил их, и тогда Хофмайстер сказал, что кое-какие недостатки у них есть, и заодно пояснил, как их устранить.

— Я сегодня не спал ни минуты, — пожаловался Цайнер, когда они вернулись в кухню.

Хозяйка дома как раз куда-то ушла. Ашер чувствовал себя как-то неуютно, но Хофмайстер, быстро захмелевший после бессонной ночи, не позволил ему встать и откланяться, а все подливал и подливал вина, так что его кофейная чашка была полной, как в начале визита. Он ощутил опьянение и стал не без опаски им наслаждаться. В кухне было светло и удобно, Хофмайстер говорил и говорил без умолку, а Ашер задумался о своем. Ему вспомнились крошечные инфузории-трубачи, которых он как-то раз разглядывал в микроскоп. Они напоминали воронкообразные чашечки цветов самых разных окрасок. Он встрепенулся, заметив, что на мгновение закрыл глаза, а поскольку солнце светило ему в лицо, на изнанке своих отливающих розовым век он в полудреме увидел какие-то хрустальные дворцы. Вскоре вернулась жена Хофмайстера, она встала к печке, занялась обедом и скупо отвечала на вопросы. Однако, было похоже, что она перестала его стесняться, и ему это пришлось по душе. Следом за Цайнером он двинулся по покато сбегавшему лугу к дому его родителей. Цайнер тоже подвыпил, но старался этого не показывать. Ашер с трудом переставлял ноги, как будто тело его налилось свинцом. Возле дома их облаяла толстая пятнистая собака, принадлежавшая родителям Цайнера.

— Не подавайте руку моим старикам, — предупредил Цайнер, когда они подошли поближе, — а то собака еще решит, что вы хотите их ударить.

Тяжело ступая, они двинулись дальше вниз по склону, как вдруг Цайнер остановился.

— Вам, наверное, любопытно, — начал он, с трудом ворочая языком, — почему это я сижу дома и не работаю. Надел у меня небольшой, вы совершенно правы. Я продал участок леса. Вы не думайте, так многие делают. Послушайте, я пытаюсь получить пенсию, пусть-ка мне заплатят компенсацию за мою руку.

Он отогнул рукав, и Ашер увидел, что запястье у него забинтовано.

— Если у вас когда-нибудь найдется минутка, посмотрите, ладно? — попросил он, снова опустив рукав, словно только сейчас догадавшись, что мог показаться навязчивым. — А впрочем, не будем об этом, — прервал самого себя Цайнер. — Это все между нами, хорошо?

Само собой, об этом знала вся округа. Ашеру тоже кто-то успел об этом рассказать, но он промолчал.

— Пруд мне в целом дорого обошелся. Я ведь нанимал экскаватор его вырыть. Пруд-то искусственный. А рыбы мне эти траты еще ой как не скоро окупят.

Он зашагал дальше к дому родителей, а по пути на мгновение обнял Ашера за плечи. В сенях их поджидал маленький, согбенный старичок, опиравшийся на палку. На нем была шляпа и синий рабочий передник, во время разговора он поворачивался к ним боком, видимо оттого, что плохо слышал. Пес подошел к нему и забил хвостом, лупя старичка по штанам. Цайнер сказал, что старик — его отец. Не успел Цайнер подвести к нему Ашера, как пес заворчал и оскалил клыки, едва Цайнер попробовал взять старичка за руку. Тут он рассмеялся, да и старичку все это понравилось.

— А выпить у вас найдется? — спросил Цайнер.

Его мать только что испекла в кухне хлеб и в плетеных корзинках поставила его на стол остужать.

— Насчет выпить-то — как? — переспросил старичок у жены.

Старушка открыла стенной шкафчик и достала оттуда бутылку вина и стаканы.

Кухня в доме была очень большая. На стенах висели несколько продолговатых зеркал в коричневых рамах, где мелькали отражения хозяев и гостей. Позже Ашеру рассказали, что раньше в этом доме помещался трактир. Он уселся на скамейку в углу и стал наслаждаться запахом свежевыпеченного хлеба.

— Попробуйте, — предложил старик и отрезал ему кусок.

Старушка поставила на стол свиное сало и соль, но сама не присела.

— Вы у нас еще не бывали, — сказала она.

— Он врач, — пояснил Цайнер.

Ашер медленно пил и слушал. Дочери и зятя дома не было, они уехали покупать обувь в Пёльфинг-Брунн, а внуки еще в школе. Ашер с трудом следил за разговором.

Через некоторое время Цайнер поднялся. Он снял с гвоздя ружье, повесил его на плечо и пошел к машине.

— По-моему, мы хорошо набрались, — со смехом заключил он.

Старики рассмеялись. Ашер, забираясь в машину, тоже невольно засмеялся. Цайнер положил ружье на заднее сиденье, собака запрыгнула рядом, и они медленно покатили по направлению к магазину.