К концу июля город стал напоминать бурлящий котел с колдовским варевом. Время от времени вводился комендантский час, с удивительной регулярностью нарушаемый беспорядками. Начались облавы, блокирование улиц, аресты. Полиция схватилась с Учреждением и Госбезопасностью, которая воевала с Учреждением и полицией, Учреждение вступило в борьбу с городом, а ИАС — со всеми и вся. Не существовало ни одного закоулка, где можно было бы чувствовать себя спокойно, а покидать город, как и входить в него, запрещалось. Повсюду стояли солдаты, и прохожих хватали безо всяких на то оснований. Многие из попавших в облаву не вернулись домой, об участи этих людей не знал никто. Учреждение молчало и выжидало. Время работало на него. Сеть была наброшена.

Мария всегда проходила кордоны. Она знала, кто есть кто, а ее имя и фотография уже выпали из проскрипций. Только Госбезопасность не приняла на ее счет окончательной версии. Дело было за трупом.

Сначала Мария искала Роланда в гавани, затем — в зоне санации и, наконец, и все чаще, в районе Учреждения, в центре города, но Роланд как сквозь землю провалился. Не исключено, что его вообще уже здесь не было. Мог он, конечно, и погибнуть, но Мария не сомневалась в том, что он жив. Дома, в деревне, бытовало поверье: если умирает любимый человек, то останавливаются часы. Часы еще тикали. Когда ей случалось попадать в непроходимую толчею, она использовала потайные ходы Учреждения. А если в них находиться недолго, никто этого не заметит, надо только побыстрее выбираться наверх. Иногда она ловила секретную информацию, ей было достаточно услышать мимоходом обрывок фразы, и она уже знала, о чем идет речь. Свои сообщения она писала на дверях и воротах, плакатных щитах и афишных тумбах. Она оставляла на них имена разыскиваемых людей, предостережения и адреса. Мария не была уверена, что это занятие имеет какой-либо смысл. Бывает так, что шаги, предпринятые наудачу, оказываются верными, а те, что десятки раз обдумаешь, — ложными.

«Мальчики Калеры умрут, — писала она на дверях гимназии поблизости от своей бывшей квартиры, — ни один из них не вернется; и Танимо тоже».

«Калера» — составная часть пароля, услышанного ею на улице, другая его часть — Танимо — была конспиративной кличкой одного человека из ИАС. Но здесь безраздельно господствовало Учреждение, находился центр Гражданского ополчения. Здесь же организовывали подполье его враги, но не союзники. Танимо — это ловушка. Мальчикам Калеры — шестнадцати-семнадцатилетним грозила бы гибель, если бы они выступили против ИАС. А они наверняка что-то задумали, наверняка. Вот один из них в начале, другой — в конце улицы, оба слоняются, напустив на себя скучающий вид и засунув руки в карманы, но глаза слишком настороженные и губы готовы в любой момент издать разбойничий свист. Может быть, предостеречь их? Может, это спасет жизнь нескольким убийцам и будет стоить жизни другим? Уже не одно поколение таких вот юнцов обитают со своими папашами в городских дворцах и уже много лет держат в руке узду, бич, которым стращают людей вроде Джона и Терезы. Это по милости обитателей хором у людей согбенные спины и сломанные челюсти. Нельзя их любить, нельзя даже просто выпускать на улицы, им можно желать только несчастья.

В зоне санации она попала в облаву. Сначала она пошла вслед за человеком, который показался ей настолько похожим на Роланда, что иного она и допустить не могла. Какое-то время следила за ним, всматривалась в походку и жесты, и как раз в тот момент, когда решилась заговорить, чтобы услышать его голос, взревела полицейская сирена. Из-за угла вывернула машина. Это было спецподразделение, находившееся в подчинении у Службы госбезопасности. Полицейские вели на поводках собак и окружали дом. Одно из окон третьего этажа было открыто.

— Меня вам не взять! Живым на дамся! — кричал мужчина наверху.

Через мегафон прозвучала команда, жильцам дома было приказано выдать мужчину. Вместо ответа с крыши открыли огонь. Полицейские подались назад. И тут вдруг улицу залил яркий свет. Дом был подожжен, невзирая на то что там находились люди. В окнах показались размытые дымом лица. Выйти на улицу через парадное было явно невозможно. Издалека послышалась сирена пожарной машины. Кто-то прыгнул вниз, тело ударилось о мостовую. Ни один из прохожих не осмелился к нему подойти. Зато подбежал полицейский и удостоверился, что упавший мертв. И тут началось всеобщее бегство. Жители соседних домов, словно сговорившись, высыпали на улицу. Одни тащили узлы, чемоданы, другие выскочили с пустыми руками. Людская лавина увлекла за собой Марию, но выход с улицы был уже перекрыт. Пожарные оцепили горящий дом. Тушить не тушили и жильцов не спасали, просто стояли с равнодушно-самоуверенным видом людей, которые имеют дело со смертью, но при этом знают, что им самим она не грозит.

— Гасить надо, а не заслоны устраивать! — кричал кто-то из толпы.

Дым ел глаза. Видеть ничего было нельзя, можно было лишь слышать: треск горящего дерева и крики людей.

— Гасите пожар, гады! — надрывался все тот же голос.

Полицейский, что стоял ближе других, схватил его.

— Имя, место работы?

— Зачем тебе? — задиристо ответил мужчина, а потом как-то обмяк, съежился и сказал все, что требовалось. Тем не менее его увели. Вдруг пробежал слух, что пожарные возьмутся за дело только после того, как поймают беглеца. Огонь грозил перекинуться на ближайшие дома. Голос из мегафона приказывал беглецу сдаться.

— Что они, смеются, что ли? — сказала женщина, стоявшая рядом с Марией. — Он уж сгорел давно. Четверть часа как полыхает.

— Тушить! Тушить! — заревела толпа. Людям удалось прорвать полицейский кордон. Дым был страшный. Огонь тоже. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни выбираться из этого ада. В какой-то миг показалось, что полицейские собираются стрелять в толпу, и тут вдруг пожарные принялись заливать пламя. Они воздвигли целую стену воды между горящим домом и соседними зданиями, посыпался дождь пепла и темной от гари воды. Один труп уже оттаскивали в сторону.

— Ему уже не больно, — раздался чей-то голос, — отболел свое.

— Ему-то хорошо, — ответил другой, которого не было видно из-за дыма.

— Господи, Боже мой! — воскликнула Мария. — В этом городе уже завидуют мертвецам.

Кто-то тронул Марию за руку.

— Не надо, успокойтесь.

Мария обернулась и увидела черное от сажи лицо пожилой женщины. Тут наконец послышалась сирена скорой помощи.

— Успокойтесь, — повторила она. — Они только и ждут повода, чтобы открыть стрельбу. Не надо больше ничего говорить, это не поможет.

Мария взяла женщину под руку. Улица пришла в движение. Но было неясно из-за чего; дым стал еще чернее и гуще, но огонь, казалось, было уже не погасить. Тут все колыхнулись к началу улицы. Машина скорой помощи прорвала кордон, и в образовавшуюся брешь ринулись люди.

— Можно и назад попробовать, — сказала женщина, — но одной мне не осилить. Я покажу вам дорогу, если пойдете. Хотя бы чуть-чуть, пожалуйста.

— Хорошо, идемте.

Мария двинулась вслед за женщиной, они прошли через задымленное парадное, затем — через двор. Там были незапертые железные двери, ведущие в следующий двор. Здесь тоже все заволокло дымом, но не таким густым, как на улице. Они миновали двор и через подъезд соседнего дома вышли на улицу.

— Теперь куда? — спросила Мария.

Они посмотрели друг на друга, и женщина сказала, что с такими чумазыми лицами нигде нельзя показываться.

— Пойдемте ко мне. Там умоемся и поговорим. Да и мне одной оставаться страшновато.

Мария кивнула, и они миновали еще пару улиц, но шум пожара доносился и до этих закоулков. Наконец они вошли в низенький дом, и женщина отперла дверь полуподвальной квартиры.

— Сюда, — сказала она.

Мария осмотрелась. Все здесь было как у Милли, и, ожидая, когда нагреется вода, Мария все надеялась, что женщина скажет такие слова, которые обычно говорила Милли. Но эта женщина была не Милли. Прошлого не вернуть. Мария сидела и ждала, мысли перескакивали с предмета на предмет, потом вдруг сосредоточились на Роланде. Тут вошла женщина.

— Вода готова, — сказала она. — Хотите, помойтесь первой. Может, вы вообще останетесь ненадолго?

Шестое августа было кануном государственного праздника. Они совсем об этом забыли. На подходе к гавани они увидели, что вся береговая линия ярко освещена. Разноцветные лампионы на гибких проволочных подвесах раскачивались почти у маслянистой поверхности воды. Из центра города доносились звуки духового оркестра. Все работы приостановлены. Даже обычной охраны не было. Только по мосту и ниже, в Нефтяной гавани, ходили взад-вперед патрульные с собаками.

Очевидно, строгости чрезвычайного положения были отменены. Накануне праздника проводились шествия, а в полночь над рекой устроили фейерверк, тут уж людям разрешалось выйти посмотреть. Роуви хотел сразу же повернуть назад. Им надо было только забрать медикаменты, перевязочный материал и прочие мелочи, которые могли пригодиться при побеге через туннель… И Марию. Но когда вспыхнул фейерверк, то даже противоположный берег озарился светом. Переправа сегодня была положительно небезопасна.

Джон сказал лишь:

— Двигай дальше.

— Послушайте, — возразил Роуви, — если мы это сделаем, то больше не вернемся.

— Мы должны взять Марию! Ясно? — настаивал Джон.

Роуви кивнул.

— Да я все понимаю, но мы даже не знаем, сумеет ли госпожа Савари попасть сюда. Надо бы попытаться в другой раз.

— Нет, сейчас, — не уступал Джон.

— Ее не видно больше недели. Таких долгих отлучек еще не было.

— Вот именно, — сказал Джон.

— Он прав, — поддержал его Индеец. — Может, до сих пор не удавалось. До сих пор был жесткий контроль. А сегодня на улицах полно народу, так что есть определенный шанс.

Роуви ничего не ответил и развернул лодку в сторону противоположного берега.

— Хорошо, поехали, — сказал он, — но сначала скажите куда. Она же не знает, где мы сегодня приткнемся.

— У сарая с инструментом.

Они налегли на весла, чтобы не тарахтел мотор. Было очень душно, все обливались потом, Роуви тихонько ругался. И как только лодка коснулась берега, Индеец сказал:

— Она здесь.

— Слава Богу, — вздохнул Джон.

Мария вышла из сарая. В руке у нее было несколько цветочных гирлянд, она протянула их мужчинам.

— Город празднует, — сказала она. — А несколько дней назад горел.

Стоять во весь рост на фоне вспышек было опасно. Джон молча обнял Марию, и она коротко рассказала ему о пожаре и о том, как нашла приют у одной женщины.

Роуви смущенно постукивал ногой по доскам лодки. Надо было спешить назад. Они могли бы запросто успеть доплыть, прежде чем вспыхнет очередной фейерверк. В этот момент они увидели целую флотилию полицейских катеров, показавшихся на фарватере. Катера были украшены цветами и чинной вереницей двигались вверх по течению, к мосту. Ничего не оставалось, как только ждать глубокой ночи, но служебные собаки могли испортить все дело, прятаться в гавани было опасно.

— Что теперь? — спросил Роуви. — В город?

Мария кивнула. В этой ситуации лучше всего было скрываться не в укромном месте, а на многолюдной улице.

Они осторожно пересекли пирс и направились к центру. По всей улице Нации на домах красовались флаги и гирлянды цветов. На каждом углу, на каждом свободном пятачке играли оркестры. Звучали марши и старые солдатские песни. И сразу было видно, кто служил, а кто нет: бывшие солдаты подпевали. Мимо прошел строевым шагом отряд гражданского ополчения, чуть позже — отряд ветеранов. В руках у них было оружие, готовое к бою. То тут, то там слышались иногда слова лозунгов, тех самых, которые можно было прочитать на плакатах.

Роуви извинился и исчез. Через некоторое время он появился с париком, накладной бородой и двумя головными уборами из бумаги.

— Наряжайтесь, — сказал он.

Мария взяла парик, Джон — матросскую бескозырку, вполне пригодную, чтобы спрятать под ней его рыжую шевелюру, Индейцу досталась солдатская пилотка.

— Ну, как себя чувствует ветеран? — улыбнулся Роуви.

— Меня зовут Амун, — ответил Индеец. — На тот случай, если придется окликнуть.

Ему вдруг показалось, что за ними наблюдают. На углу стоял какой-то мужчина, не сводивший глаз с Марии. «Парик, — подумал Амун. — Зеленые волосы привлекают внимание». Он взял Марию под руку и потянул в сторону.

На другом углу он снова увидел того же мужчину. Индеец сказал об этом Джону. Джон оглянулся, но никого не увидел. Все вместе они продолжили путь, но вскоре компания разделилась. Роуви пошел с Марией к собору, Джон и Амун отстали от них. Они искали человека, который следил за ними.

На подиуме у собора стоял конферансье и пытался развеселить публику. Он приглашал принять участие в представлении каждого, у кого есть желание и соответствующий костюм. На большинство призывов публика откликалась ржанием. Зрители были в подпитии, артисты тоже, и никто особо не интересовался тем, что происходит на сцене. Туда лишь иногда поглядывали и хохотали. Некоторые вообще не смотрели, но заливались смехом. На площади было очень душно, гораздо хуже, чем в гавани. И народу — не продохнуть.

Роуви оттеснили от Марии. Она видела, как он пытался вернуться к ней, двигаясь против людского потока, и как его относило все дальше и дальше. Сначала мелькала его голова, потом руки, и вот он вовсе исчез из виду.

Здесь, у эстрады, давка была совсем невыносимой. Из-за напирающих со всех сторон людей Мария чувствовала себя совершенно беспомощной. Весь день она ничего не ела, только выпила немного воды. Она силилась пробиться вдоль балаганов на край площади и, коснувшись наконец стены дома, просто села на тротуар. Она понимала, что надо найти Роуви, но ей было плохо. Она попробовала хотя бы встать, чтобы отыскать его глазами, но не смогла. Кто-то наступил ей на руку. Мария пошатываясь побрела вдоль стены, пока не нашла свободный уголок у входа в дом. Тут уже кто-то сидел. Мария извинилась и немного отодвинулась. Она почти теряла сознание. Внизу, у самого тротуара, воздуха и вовсе не хватало. Человек, находившийся рядом, вероятно, тоже страдал от духоты. Мария нечаянно задела его, и он вдруг осел. Она прикоснулась рукой к его шее, пульс не прощупывался, а тело стало крениться и наваливаться на нее. Мария пыталась высвободиться и ее взгляд уперся в остекленевшие глаза мужчины лет сорока. Потом она увидела кровь у себя на руке. Зрители у эстрады опять оглушительно расхохотались, затем — еще раз. Но где же Роуви? Ей нужен был Роуви или еще кто-нибудь из своих. Джон или Амун. В подворотне была тьма кромешная, а вокруг эстрады разливался свет. Но кровь на руке напоминала о себе, ее можно было и не видеть, она ощущалась как теплое клейкое вещество, и Марии не терпелось поскорее выбраться отсюда. Над рекой рассыпался фейерверк, а рядом лежал мертвец. На площади смеялись до упаду. Надо сказать им всем. Надо прокричать в микрофон.

— Не желаете ли костюм? — раздался чей-то писклявый голос. Рядом стоял маленький, сухонький человечек. — Для вас что-нибудь да найдем.

Мария испуганно посмотрела на него.

— Милочка, не хотите ли превратиться в балерину или в какой-нибудь очаровательный экзотический фрукт? Как вы на это смотрите? — Он протянул ей какой-то нелепый карнавальный костюм. — Облачение незамысловатое, но предполагает немалый талант владельца.

— А это стоит немалой боли.

— Так возьмите ее на себя. Печаль — великий жребий. Ее не оценить в деньгах. Берите, в городе дураков дурацкий костюм не стоит ничего, кроме жизни. Не мешкайте.

Сначала Роуви нашел Амуна, который сам его искал. Потом они вдвоем разыскали Джона в сопровождении человека, неотступно следовавшего за ним.

— Это ее муж, — ответил Джон на вопрошающий взгляд Роуви. — Он, как и я, поначалу думал, что Мария погибла.

Роуви недоверчиво уставился на Роланда, Амун скользнул по нему холодным взглядом.

— Что вы хотите от нее? — спросил он. — Я имею в виду, что вам еще нужно?

— Я искал ее по всему городу, я хотел просто найти ее, — ответил Роланд.

— Вы ее нашли. Дальше что?

Роланд подумал, что коротко об этом не скажешь. Но, собственно, что тут говорить? Он нашел ее. Сначала он поверил в ее смерть, потом в призрак, а теперь вот нашел.

— Он узнал ее почерк, — сказал Джон. — Она на плакатах писала. Потом расскажу. Не попала бы она в беду. Надо побыстрее разыскать ее и увести отсюда.

— Вы только посмотрите, — воскликнул Амун, указывая рукой на эстраду, перед которой стояла Мария.

Роланд проследил за его взглядом. Мария в костюме Арлекина была так не похожа на себя, что он узнал ее только по зеленому парику.

— Ну, вы ведь чего-то ждете от этого свидания? — спросил Индеец.

— Да, — ответил Роланд. — Может быть, вы возьмете меня с собой в лагерь?

— Поздно. Сами видите, что поздно.

— Зачем она это делает? — спросил Джон. Роланд стоял, загораживая собой эстраду, но Джон через его плечо поглядывал туда.

— Кто-то мне сказал однажды, что для каждого есть дело, которое может делать только он. И никто кроме, — проговорил вдруг Джон.

Конферансье вытащил Марию на эстраду и совал ей в лицо микрофон.

— Ну-ка, скажи нам заветное слово всех дураков, малыш. Как тебя зовут?

— Меня зовут Я.

— Оригинальный ответ, но думаю, он простителен для сегодняшней ночи. У тебя много таких ответов? Что ты еще умеешь?

— Дурак всегда пляшет. Больше он ничего не умеет.

Сверху все выглядело еще более страшным: этот освещенный пятачок, эти люди, эта тьма вокруг. А если вдруг все загорится…

— Дурак пляшет. А играть он умеет?

— Умеет.

— На чем?

— На флейте или на ветряной арфе. От этого он и умрет.

— Как грустно. — Конферансье начал вытеснять Марию с эстрады.

— Не грустно, а поэтично, — сказала она.

— Ну что ж. Удачи тебе, маленький Арлекин. И не забудь пригнуть голову.

Он так толкнул ее на ступени, что она чуть не упала. Следующий артист исполнил веселую песенку. Мария пробивалась сквозь тьму к подворотне, где наткнулась на мертвого человека. В толпу врезался луч прожектора с эстрады и уперся прямо в Марию. Кто-то явно руководил осветителем. Свет был до боли ярок.

— Господи! — сокрушался Джон. — Зачем она это делает? Зачем?

— Ни просить, ни молить, — сказал Роланд. — Вы меня поняли?

Амун уже высматривал, каким путем можно подобраться к Марии. «Для нее право на жизнь исходит из каких-то иных сфер. Я не сумею этого объяснить. Она, наверное, тоже», — подумал он, а вслух сказал:

— Нам надо ее забрать. Единственный, кто может сейчас к ней подступиться, видимо, я.

— Черт бы побрал этого осветителя, — досадовал Роуви.

— Уходите, — сказал Индеец. — Встречаемся у лодки. Если там какая-либо опасность, уносите ноги. Место встречи вы знаете.

Роланд хотел было что-то сказать, но Индеец опередил его.

— Нет уж. Мы прорыли туннель. Он почти готов. Наконец-то мы можем покинуть эту страну. Теперь ваши соображения уже не в счет. Либо вы принимаете наши условия, либо остаетесь здесь.

Они повернулись в разные стороны, и Амун попытался пробиться к Марии. Теперь-то он знал, в каком направлении двигаться. Путь указывал прожектор, надо было лишь идти вдоль луча. Но как только удалось приблизиться к домам, прожектор погас, и Мария исчезла. Амун осмотрел всю площадь, найти человека в этой давке было делом почти безнадежным. Заказать объявление в информационной будке он не мог. Он мог лишь ходить по кругу. Да еще такое множество пьяных. Небо стало чуть сереть, во всяком случае уже не было прежней черноты. Тут началась какая-то суматоха, и Амун вдруг увидел черные мундиры сотрудников Госбезопасности, которые тихо оцепляли площадь. Он нырнул в какой-то боковой переулок и стал наблюдать оттуда за развитием событий. Мундиры были повсюду, началась проверка документов. У Амуна не было никакой бумаги, и оставаться здесь не имело смысла. В скверном настроении он побрел к гавани. Может, Мария там. С ее стороны это был бы самый разумный шаг, но он-то хорошо знал, что она не любит руководствоваться доводами рассудка. У лодки ее не было.

— Я потерял ее в толпе, — сказал Амун, — а пока искал, площадь стали оцеплять. До этого был какой-то шум. Кто-то что-то отчудил, но я так и не узнал, что именно.

— Что с Марией? — глухим голосом произнес Роланд.

— Не знаю.

Они тупо смотрели по сторонам и чувствовали себя совершенно беспомощными. Небо продолжало светлеть, скоро взойдет солнце. На реке было тихо. Еще можно успеть переправиться.

— Вы считаете, пора на ту сторону?

— Речь не только о нас.

— О безопасности лагеря. Хорошо. Плывите, — сказал Роланд.

— А ты? — спросил Джон.

— У вас, господин Савари, никаких шансов отыскать ее. Уж если кому и удастся выбраться из этого Содома, то только вашей жене, но одной. Здесь она ориентируется лучше нас всех. Мы можем только гадать, где она.

Роланд окинул взглядом набережную. В северном направлении ехал молоковоз.

— Учреждению и больницам молоко полагается и в праздники? — спросил он.

Джон кивнул.

— Хорошо. Это то, что нужно, — заключил Роланд. — Ты пойдешь со мной? Хотя бы еще раз?

— О чем ты?

— Ты ведь умеешь водить машину, верно?

— О, — воскликнул Джон. — Пойдем все, Роуви. Только оставим кого-нибудь приглядеть за лодкой.

Джон прыгнул в лодку, вернулся с продолговатым свертком и протянул его Амуну. Тот с некоторым недоумением обнаружил под бумагой винтовку.

— На всякий случай, — пояснил Джон. — Вы у нас лучший стрелок.

Праздник кончился. Повсюду валялись какие-то обертки, бумажные стаканчики, растоптанные цветы, увядшие ветки. Кое-где торчали полицейские, но их машин уже не было видно. Все тихо. Никаких происшествий. Можно опять бродить по всему городу. Он словно вымер, нигде ни единого прохожего. А наверху по-утреннему пустое небо. Ясное и неподвижное. День обещал быть жарким и безоблачным.

Они очень медленно ехали на молоковозе. Водитель лежал сзади, возле бидонов, связанный и с кляпом во рту. На востоке оранжево-желтоватым диском вставало солнце, крыши домов золотились первыми лучами, площадь перед собором была совершенно безлюдна. Только у балагана маячил полицейский.

Мария проснулась. Она лежала в конце темного вестибюля, откуда начиналась лестница в подвал. Мария озадаченно оглядела себя. На ней был костюм арлекина, но она не помнила, чтобы надевала его, не помнила и каким образом очутилась здесь. Этот костюм, зеленый парик, голубой в белую шашечку кафель пола — все казалось странным. Мария встала. Теперь она поняла, откуда сюда льется свет. Он падал из высокого узкого оконца над входной дверью, проходя сквозь цветные стекла. Должно быть, уже раннее утро.

«Ах да, праздник. Дома всегда назначали кого-нибудь делать уборку после праздника. Приходилось подбирать цветы, гирлянды, фонарики и рассортировывать все, что еще могло пригодиться. Обычно это делали женщины, чаще вдвоем.

Появился привратник.

— Боже мой! — воскликнул он. — Я что, запер вас тут вчера? Ну извините. Надо было мне смотреть получше.

Он отпер ворота. Мария вышла на свежий воздух и оглядела площадь. Да, тут есть что убирать. Работы хоть отбавляй. И Марии вдруг захотелось, чтобы рядом была Тереза или кто-нибудь еще. Она наклонилась и стала подбирать бумажки. Мимо прошел полицейский. Она затолкала бумагу в урну, стоявшую на краю площади. Неподалеку проехал молоковоз. Город должен быть чистым. Это прежде всего. Бумага так легко загорается. Мария направилась к балагану и подняла рассыпанные возле него бумажные стаканчики. Женщины всегда занимались уборкой, а в летнее время шли после этого купаться в реке. Вымыться нужно было основательно, так, чтобы кожа на руках горела. Возвращаться в деревню полагалось с чистыми руками. А как появиться на людях со стертыми до крови руками? Трудное это было дело — держать руки в чистоте. А через несколько дней ей пришлось уехать в эту чужую страну. Мария присела. А когда в голове пустота, тогда вообще ничего не нужно. Можно просто сидеть на земле, смотреть в небо вслед птичьим стаям, и никаких тебе тревог. Но нельзя мечтательно смотреть на небо, сидя на асфальте. Ждут ли все еще ее возвращения? Хорошо, конечно, чувствовать твердую почву под ногами, но нельзя отправляться в чужую страну, никого не любя. Всегда должен быть такой человек, даже если он не отвечает на твои чувства. Нет, все-таки хотелось бы немного взаимности, а то уж совсем пусто на душе. Пускай только надежда на любовь, хотя надежда тоже требует много сил. И ее сохраняют, пока не…

Мария встала и вновь принялась убирать мусор. Молоковоз остановился у супермаркета.

— Что она делает? — в отчаянии воскликнул Джон. — Уж не собирается ли она вылизать всю площадь?

Полицейский продолжал обход.

— У нас чистый город, не правда ли? — сказала Мария. — И все стараются поддерживать в нем чистоту. Мы не только веселимся по праздничкам, но и внутри очищаемся. У нас есть такие огромные печи, в которых сгорит все.

— Подождем, когда полицейский отойдет подальше, — сказал Амун. Он приоткрыл дверцу машины. Полицейский стоял рядом с Марией и о чем-то болтал с ней.

Джон барабанил костяшками пальцев по баранке. Почему бы этому типу не идти своей дорогой? Давно бы уже мог убраться отсюда.

Амун выпрыгнул из машины.

— Езжайте скорее, пока он не заметил, что мы тут стоим и не разгружаемся.

Джон включил мотор.

— Хорошо, сделаем круг.

Роланд смотрел на Марию, она стояла в центре площади, и маскарадный костюм делал ее какой-то маленькой и нереальной. Он услышал, как застучал двигатель, и здания поплыли навстречу. В этот момент раздался хлопок. Наверно, просто-напросто зажигание не в порядке. Мария вздрогнула, не успев завершить какой-то жест, выпрямилась и прижала правую руку к груди. Она касалась ладонью того места, где ощущался стук сердца и где было больно. Потом она увидела кровь на руке. Между пальцами выступили алые капли. Крови было очень много. Ноги подкосились, она упала на колени и уперлась руками в асфальт. Затем прижала к груди обе ладони, но кровь все сочилась. Полицейский наконец-то осознал, что произошло, и дал сигнал тревоги. Почти тут же из соседних домов выскочило несколько черных мундиров.

Роланд видел все это, и ему казалось, что его преследует неотвязный кошмар. На его глазах не раз умирали люди. Это всегда страшно. Медленное оседание, вернее, падение на колени. Вот Марию качнуло в сторону, и она опрокинулась на спину. Полицейский склонился над Марией.

Она почувствовала, как на лицо упала чья-то тень.

— Роланд?

— Это ваш муж? Мы сейчас же известим его.

— Известите?

Чтобы разобрать слова, полицейскому пришлось приблизить ухо к самым губам умирающей. Он стал на колени, стащил с себя китель и подложил его Марии под голову. Должна была подъехать «скорая». Вот послышалась сирена.

— Господи, она же умирает, — ужаснулся он. — Она умирает?

Роланд хотел выпрыгнуть из машины, но Амун оказался проворнее. Удар был неожиданным и метким. Роланд согнулся, будто надломленный. Амун подхватил его и затолкал обратно, в кабину.

— Езжайте скорее, Бога ради, езжайте! — крикнул он Джону. — Езжайте и не оглядывайтесь.

Джон словно не слышал его.

— Езжайте, Джон. Я останусь здесь. Когда переправитесь, лодку утопите. Меня ждать не надо.

Словно в забытьи, Джон нажал на газ. Амун с винтовкой побежал к главному входу в собор и залег там, изготовившись к бою. Он проводил глазами отъезжающий молоковоз. Почти одновременно на место прибыли машина скорой помощи и черный лимузин.

— Вот и помощь подоспела, — сказал полицейский. — Сожмите покрепче зубы и держитесь. Они знают свое дело.

— Роланд…

— Он наверняка будет здесь.

Мария улыбнулась. Боль показалась вдруг не такой страшной. Мария уже почти не чувствовала ее.

— Я дождусь, — сказала она. — Я еще наверняка поживу.

Ей надо выстоять. Туннель почти готов, и можно уйти в другую страну, вместе с Роландом. Она чувствовала себя вполне сносно, только видеть больше не могла. Глаза застилали какие-то темные пятна. Она должна выстоять. И отправиться в другую страну. Это прекрасная страна.

— Какой сегодня день погожий, — в растерянности пробормотал полицейский. — Крепитесь, пожалуйста, не сдавайтесь.

Скулы Марии вдруг покрылись восковой бледностью.

— Да, — тихо произнесла она.

Амун увидел, как из лимузина выходит человек и приближается к Марии.

— Говорила она что-нибудь? — спросил обербригадефюрер.

Полицейский молча покачал головой. К ним подошел один из высоких чинов Госбезопасности.

— Она почти улизнула от нас. Только я собрался снять своих людей, как она появилась из парадного.

Обербригадефюрер посмотрел на Марию, потом на офицера Госбезопасности.

— Ваш приказ?

Тот кивнул.

— В отличие от вас я никогда не верил в ее смерть.

— Она умерла?

Полицейский наклонился и пощупал пульс.

— Да, — подтвердил он.

— Ну, значит, дело с концом. — Офицер Госбезопасности дал команду увезти труп.

— …дело с концом. — Обербригадефюрер смотрел в лицо умершей. — Какая нелепость.

Пришли санитары и потащили тело Марии по бетону. Одна из полицейских машин поехала вслед за молоковозом. Амун взвел затвор, первым выстрелом он продырявил шину полицейского автомобиля, вторым поразил обербригадефюрера, третьим — офицера Госбезопасности. Точно при сверхскоростной киносъемке, он видел, как тот медленно валится навзничь. Амун перезарядил винтовку и стрелял до тех пор, пока помнил себя.

Джон услышал выстрелы и прибавил газу. Подальше отсюда, другого выхода нет. Желтый сигнал светофора, убавить скорость, не бросаться в глаза, ехать потише, теперь включить сцепление, тормознуть, чуть приглушить мотор, медленно и тихо, совсем тихо.

Роланд пришел в себя и потянулся к рулю.

— Она умерла, — сказал Джон, — пойми же ты наконец.

Улица Нации. Площадь Союза. Улица Революции. Памятник воинам, Гаванская улица. В одном из переулков Джон остановил машину и, даже не вспомнив о связанном водителе, потащил Роланда за собой. Роуви еще ждал.

— По-быстрому, — сказал он.

Джон втолкнул Роланда в лодку и прыгнул следом.

— А где остальные? — спросил Роуви.

Джон не ответил.

— Завтра заберем?

— Ты лучше помалкивай и дуй вперед. Мария умерла.

Роуви изменился в лице.

— Умерла? Как это умерла? — Он чуть не выпустил из рук руль. — Это неправда. Этого не может быть.

— Амун прикрывал нас. Ждать его пока не надо. Как доплывем, утопим лодку.

— Боже правый! — Роуви судорожно вцепился в штурвал. Джон положил ему руку на плечо. Роуви не мог больше произнести ни слова, он только мотал головой.

Диего ждал их где обычно. Джон лез вверх по веревочной лестнице и тянул за собой Роланда.

— Марии нет в живых, — сказал Джон. — Помогите мне утопить лодку.

Несколько человек спустились с ним вниз. Они просверлили в днище лодки отверстие, закрепили руль и пустили ее по течению. Потом снова взобрались наверх по лестнице и подняли ее за собой. С высоты было хорошо видно, как течение подхватило лодку и она начинает постепенно погружаться.

— Где она затонет, там и будет место погребения, — сказал Джон.

Они пошли через луга к лагерю, где все еще спали. Только Катарина уже поднялась и разводила огонь. Она сразу поняла все, ей не надо было рассказывать.

Позднее пришла Тереза и села рядом с Роландом. За ней — Диего.

— У вас остались дети, — сказал он Роланду.

Солнце стояло уже высоко, и первая смена успела изрядно углубиться в туннель, вгрызаясь в землю. Стоял жаркий, солнечный день.

— Еще два-три дня, и мы докопаем до конца, — сказал Джон.

Издалека доносились удары плотницких топоров, солнце продолжало свой путь по небу, яркое и горячее, в лагере громко переговаривались, и Катарина принялась за стряпню.

Роланд посмотрел на нее и прислушался к шуму в лагере.

— Могу я чем-то… — спросила Катарина.

— Нет, — ответил Роланд. — Никто не может.