Эпизод 3. 26.03.45
Связной. Бегом во весь дух через длинную белизну, в которой даже днем стоит ночь; вид деловитый, табличка висит на шее, в потном блокнотике зажат тупой карандаш, и бегом во весь дух от бомбоубежища через все подвалы Хозяйства к радиоточке. Высокие ступени, покрашенные светящейся краской; как всегда, не могу побороть искушения, приоткрываю тяжелую входную дверь, чтобы кинуть взгляд на весеннее небо, кишащее вражескими самолетами, что вообще-то категорически запрещено; глаз прожекторным лучом обегает пространство двора, на котором зигзаги траншей располосовали густо зазеленевший покров, любимые цвета: зелень в голубизну, впереди весна-лето, прожекторы уже устремлены в голубизну, громадную дневную голубизну, сквозь щель врывается гул, хотя самолетов нигде не видно. Хэллоу, воздушные гангстеры! Полоски из зажигательных бомб, которыми они хотят спалить урожай, бомбы-зажигалки в виде игрушек, чтобы подбирали простодушные детишки, зажигалки в виде авторучек; в «Фелькишер Беобахтер» напечатан снимок пойманного парашютиста — на куртке жирным шрифтом надпись «Murder Incorporated» — «Компания убийц». Хороши солдаты! В газете пишут, что надо соблюдать осторожность: у них такая амуниция, которая автоматически выстреливает в тот момент, когда они поднимают руки, чтобы сдаться; ваше понятие Moral Insanity — нравственное безумие — к вам хорошо подходит; и громким голосом в гудящий воздух: «I hate you!» Приоткрытая щель закрывается, в глазах слепой мрак. Вперед в технический отдел; шесть недель тому назад — этого не забыть и припомнится вам в день возмездия — совершен террористический налет: Дрезден стерт с лица земли, Забеф рассказывает — сорок тысяч убитых, рассказывает, как в подвал хлынули потоки мазута и люди погибали, тонули в нем, словно в трясине. К горлу комом подкатывает — не продохнуть — мысль о Лизе, я спасаю ее, а сам погибаю в трясине. Где-то она теперь работает? Ее перевели в очистной, говорит папа, восточных рабочих больше не пускают на главный объект, куда сегодня отправился папа, у него там дела — после обеда будут занятия по боевым отравляющим веществам, а вечером он свободен, и если будет ходить трамвай и не отключат ток, то мы пойдем на вечерний сеанс в кино: «Тирольские розы», в прошлый раз нам показывали «Женщины — не ангелы, а завтра опять будет новый фильм, он называется «Целый замок в наследство!». Папа говорит: «Развлекательная чепуха».
Закашлялся, потому что все в дыму. Табличка «Не курить» уже успела покрыться желтыми потеками никотина. «ОСТОРОЖНО! ВРАГ ПОДСЛУШИВАЕТ!» Четвертая кнопка отвалилась: «Резвясь на радиоволнах, он Лондон слушает впотьмах». А вот вся серия целиком: «Нет никого подлее духом, чем грязный сочинитель слухов. — Подлец, конечно, также тот, кто дальше слух передает. — Кто слух на веру принимает, тот подл и подлость совершает». И вообще вся передняя увешана плакатами, на одном — молния, ток высокого напряжения. И фотография из календаря — снимок астрономической обсерватории? Но ты уже в помещении технического отдела, делаешь вид, что совсем запыхался от спешки. Большая красная ручная сирена, которой подается сигнал тревоги. Грубо сколоченный деревянный пьедестал; раскладываешь на нем тетрадку, другой рукой листаешь подвешенные у тебя на ремне таблицы целей ПВО, номера, затем сетка мишени, Вена в самом центре; и тут замечаешь посетителя — приветствие: это зашел офицер — весь при параде. Из репродуктора на полную громкость щелкает метроном. Инженер: «Молодец! Он у нас бессменный связной для передачи сводок»; Офицер (обрывисто) что-то вроде: «Это его обязанность, не так ли?» Инженер: «Ему еще только четырнадцать (Мой голос звонко и возмущенно: «Уже исполнилось пятнадцать!»), он помогает на добровольных началах». Офицер: «Вот как!» И затем быстро: «Тсс!» Потому что стук метронома сменился голосом связистки: «…соединение тяжелых бомбардировщиков появилось над северным районом Вены. Внимание! Штурмовики! Еще одно соединение приближается к Вене с северо-запада. Активные действия противника…» Чирканье карандаша, метроном. Офицер убрался, поэтому можно, расхрабрившись; сказать: «Господин инженер! Дома у меня ловится передатчик ПВО, я сравниваю с радиоточкой и почти все понимаю». Изображая настырный женский голос: «Цезарь Северный Полюс восемь вызывает Цезарь Северный Полюс пять; глазок; абажур!» — «Ладно, расскажешь, когда разберешься», — отмахивается добродушный куряка. А ты уже ускакал и бежишь, махая согнутыми локтями, все дальше от технического отдела.
Под открытым небом: абсолютно смертоносные самолетики в неяркой голубизне, аппетитный блеск металла, почти неподвижные звенья, выстраивающиеся клин за клином, слитное гудение моторов. Рявкнула ближняя зенитная батарея. Свобода, как блестящий электрический провод.
Бег по стерильным подвальным коридорам с герметичными перегородками, сначала длинным и прямым, потом вдруг угловатым и коротким. Наткнешься на стену — под белой известкой сплошной бетон. Лампочки зарешечены, как положено в сырых помещениях. Указатели, нарисованные светящейся краской. В открытых отсеках снаряжение, знакомое по занятиям ПВО, — ящики с песком, лопаты, ручные огнетушители, пожарные крючья, бухты скатанных пожарных рукавов и рулоны одеял. В большом отсеке размером с целую квартиру, тоже еще открытом, пузатые стеклянные сосуды в половину человеческого роста — это хранилище производственных запасов горючих жидкостей и кислот. Так и тянет побеситься: забрался в стог, достал табачок… Целый подвальный мир; когда придут русские, сюда прибегут прятаться люди со всего Западного района; но до этого никогда не дойдет, даже думать нельзя… «Трясина без дна, трясина без дна, всех русских солдат поглотила она», это из дедушкиной мировой войны, песня Мазурских болот, Гинденбург, и пупырышки по коже при слове «трясина». Бегом дальше, сейчас мы должны выстоять до нового оружия, Геббельс обнадеживает, он кричит: «Я видел такое оружие, что Боже, смилуйся над нами, когда мы его пустом в ход!» Да один фаустпатрон уже чего стоит! Я знаю его назубок, хотя мой возраст будут призывать только с будущего года; дома на папином письменном столе уже лежит моя повестка: Учетный стол армии и воинских частей СС; папа говорит, что это пока еще только предупредительный выстрел, Бичовски сумеет добиться для меня отсрочки по причине слабого здоровья. Слабое здоровье!
А вот и финиш — полный контраст ко всему предшествующему: мирное сборище покорившихся судьбе обитателей подвала; опущенные, сонно кивающие головы; многослойно закутанные в юбки колени сидящих женщин, две пары помятых стариковских брюк; износившиеся, облезлые башмаки; соседский мальчишка Йоши, вместо того чтобы бодро служить вестовым, опустив плечи, вяжет что-то вязальным крючком; неуклюжая Гертруда, дочка завхоза Хюнерблика, ещё подросток, но все же единственная девчонка здесь на финише; вывернуть из-за угла так, чтобы, пробегая мимо, почти соприкоснуться с ней и тоже залиться краской; одновременно ты мысленно уже сортируешь в уме самолеты, единичные и целые соединения, чтобы одним духом выпалить сводку; отбарабаниваешь сводку, все смотрят на тебя снизу, как будто ты в церкви вещаешь им с кафедры, а ты, небрежно так, бросаешь самое смешное: предыдущее боевое соединение со стороны Санкт-Пёльтена, упоминавшееся в предыдущем сообщении, исчезло. И как раз тут откуда ни возьмись — офицер; вынырнув из какой-то боковой ниши, он раздраженно рявкает: «Эй, это еще что такое! Так не читают сводку! Боевое соединение не может исчезнуть!» И под растерянное поддакивание до слез покрасневшего связного скрывается в направлении технического отдела, чтобы на месте разобраться с сообщением про исчезнувшее соединение.
