Глава девятая
Ищите «крота»

Ознакомившись с содержанием ориентировки, генералы Шепелев, Рудаков и полковник Писаренко обратили свои взгляды на генерал-полковника Георгия Градова. На его усталом лице и в карих глазах читалась неподдельная тревога. В последние месяцы ему и подчиненным приходилось работать с полным напряжением сил. Казалось, что полмира ополчилось против России. Даже карликовые Эстония, Литва и те норовили тявкнуть и цапнуть за ногу своего великого соседа, а их доморощенные шпионы, не стесняясь, лезли через заборы и пытались фотографировать боевую технику армейских частей и военно-морских баз в Черняховске, Гвардейске, Балтийске и Кронштадте.

С каждым днем осложнялась обстановка и на южных рубежах России. Президент Грузии Саакашвили и его ближайшее окружение, оправившись от поражения в августе 2008 года, при поддержке США и других стран НАТО, в спешном порядке наращивали военные мускулы. В армию и МВД возобновились поставки новейшего вооружения наступательного характера. В конце октября 2009 года на территории древней Колхиды, у границ независимой Абхазии, защиту которой взяли на себя пограничные войска ФСБ России, состоялись совместные американо-грузинские военные учение под кодовым названием «Немедленный ответ». Недвусмысленность названия говорила сама за себя.

12 марта 2010 года в Брюсселе состоялось заседание Комиссии «НАТО — Грузия», на нем обсуждалась стратегия грузинского правительства «Об отношении к оккупированным территориям» — независимым государствам Абхазии и Южной Осетии.

19 ноября 2010 года в парламенте Грузии прошло закрытое заседание комитетов по связям с соотечественниками, внешних связей и комиссии по восстановлению территориальной целостности, на котором был рассмотрен проект Плана действий по выражению протеста против проведения зимней Олимпиады-2014 в Сочи. В нем приняли участие представители Совбеза Грузии, ряда министерств и ведомств, а также прибывшие в Тбилиси представители Кабардино-Балкарии и черкесских землячеств из Турции, Германии, Израиля и США. Его участники договорились о проведении скоординированной масштабной пропагандистской кампании в международных СМИ с целью дискредитации зимней Олимпиады в Сочи.

Особую тревогу Градова вызывала деятельность Специальной службы внешней разведки, департамента военной разведки Минобороны и департамента конституционной безопасности Грузии. На их базах в Телави, Сачхере, Коджори и других возобновилась подготовка разведывательно-диверсионных групп для заброски на территорию Абхазии, Южной Осетии и Северного Кавказа. По личному указанию министра внутренних дел Мирабешвили из тюрьмы были выпущены главарь боевиков Дато Шенгелия и его подручные. С их выходом на свободу возобновилась бандитско-террористическая деятельность на территории Абхазии и Южной Осетии.

На западных границах обстановка также имела устойчивую тенденцию к осложнению. В странах Балтии НАТО продолжало наращивать свое военное присутствие. Некогда братская Украина все дальше дрейфовала на Запад. Под патронажем США, Канады, Польши и Германии на ее территории как грибы после дождя плодились различные неправительственные фонды и организации. Их численность превысила 1500, а бюджету могло позавидовать иное государство — 5 миллиардов долларов составляли лишь верхушку денежного айсберга. Эта организационно-информационная машина денно и нощно промывала мозги украинским гражданам, противопоставляя их гражданам России. Многочисленные советники из госдепа США и ЦРУ вели себя как дома в МИДе и силовых структурах Украины. Глава Службы безопасности Наливайченко чаще пропадал в Лэнгли, чем у себя в кабинете. А по возвращении на Украину, терзаемую алчными кланами олигархов, он вместо борьбы с ними совершал инспекционные поездки по лагерям подготовки боевиков-националистов и не гнушался пожимать руки тем, у кого они были по локоть в крови безвинных жертв, погибших от терактов во Владикавказе, Минводах и других городах России.

Не менее нагло и цинично действовали хозяева тбилисских и киевских марионеток — Вашингтон и Лондон. Прикрываясь демагогическими заявлениями о приверженности миру, они нагибали под себя мелкотравчатых европейских правителей и все ближе продвигали к границам России военные структуры НАТО.

В этих условиях руководству России ничего другого не оставалось, как принимать энергичные меры по укреплению Вооруженных сил. Министр обороны Анатолий Сердюков, сугубо гражданский человек, начальник Генштаба генерал Николай Макаров и их окружение энергично взялись за давно назревшую военную реформу. Невзирая на чины и прошлые заслуги, они перетряхивали руководящие военные кадры, безжалостно крушили то, что, на их взгляд, мешало созданию нового облика Вооруженных сил. В мгновение ока рушились сложившиеся за многие десятилетия стереотипы мышления командных кадров и структур управления войсками. «Стон и плач» стояли по всей армии и флоту.

Решительность и беспощадность, с которой Сердюков ломал забюрокраченные управленческие структуры и стремился приблизить их к практическим нуждам войск, находили понимание у Градова. Он отдавал должное настойчивости и упорству, с которым министр добивался того, чтобы в войсках проводились полноценные учения и тренировки, чтобы зарплата офицера стала достойной, а квартира для его семьи не была светом в конце тоннеля, который нередко заканчивался на кладбище.

Однако Градов не мог согласиться с тем, когда безжалостно изгонялись из армии офицеры и генералы, посмевшие возразить министру и начальнику Генштаба. Не мог он примириться и с тем, как реагировал Сердюков на проблемы, возникающие в ходе реформы и которые поднимались перед ним военными контрразведчиками. Последний разговор на эту тему прошел между ними на повышенных тонах. И если с предыдущим министром обороны Градову удавалось находить общий язык по большинству вопросов, а с течением времени между ними установились теплые, можно сказать, дружеские отношения, то с Сердюковым все обстояло иначе. С первого дня знакомства он строго соблюдал дистанцию и не стремился к сближению. Градов не держал на него обиды и в глубине души даже сочувствовал. Расчистить авгиевы конюшни, оставшиеся после Советской армии, и не восстановить против себя полмира — для этого требовались и воля, и мужество.

За сорок два года службы в армии и в военной контрразведке Градов повидал всякого и пришел к твердому убеждению: успех военной реформы определялся не только силой духа личного состава, эффективностью действий штабов, надежностью систем боевого управления войсками, а и уровнем их технической оснащенности. И в этой последней, но не последней по значимости составляющей боевой мощи Вооруженных сил первостепенное значение имела наука. То, что заклятый партнер — американская разведка — концентрировал свои усилия на этом звене реформы, лишний раз убеждало Градова в правильности сделанного им акцента в деятельности военной контрразведки. Он требовал от подчиненных не размениваться на сиюминутные эмоциональные споры сторонников и противников реформы — за последний год в нее не единожды вносились коррективы, а сосредоточить основные усилия на борьбе со шпионажем, поддержании высокой боевой готовности войск и содействии научно-исследовательским центрам в разработке и принятии на вооружение современных, высокоэффективных образцов вооружений.

В решении этих задач Градов полностью полагался на Шепелева, Рудакова и Писаренко. Профессионалы, с которыми он проработал бок о бок не один год, они понимали его с полуслова, с полунамека. Им не требовалось разъяснять, какую угрозу представлял агент ЦРУ, внедрившийся в руководство одной из крупнейших научных организаций Министерства обороны. С этого Градов начал совещание и обратился к Рудакову.

— Александр Юрьевич, наука — это твой участок работы, предатель сидит в 53-м НИИ, поэтому тебе и первому слово!

— Товарищ генерал, информация СВР — для нас не новость, — отметил Рудаков и доложил: — В рамках дел на Чаплыгина и Ефимова управлением ведется поиск американского агента. В настоящее время основное внимание сосредоточено на проверке круга их связей.

— И каков результат? — поинтересовался Градов.

— По Ефимову в ближайшее время будет внесена ясность.

— И на чем основывается такая уверенность?

— На оперативном эксперименте. Он запланирован на 16 ноября.

— Хорошо! А как продвигается работа по Чаплыгину?

— На сегодня можно с уверенностью говорить: утечки материалов по «Ареалу» не произошло. Все они находятся на месте. Среди связей Чаплыгина лиц, связанных с иностранными спецслужбами, не выявлено. Я склоняюсь к бытовой версии происшествия. Но, к сожалению, самого Чаплыгина, а скорее, его тела найти не удалось.

— А вот здесь я с тобой, Александр Юрьевич, не соглашусь. Рано в этом деле ставить точку, — возразил Градов и потребовал: — Надо найти Чаплыгина живого или мертвого, а потом будем делать выводы.

— Георгий Александрович, ищем, но он как сквозь землю провалился, — посетовал Рудаков и развел руками.

— Плохо ищите! Моли бога, Александр Юрьевич, чтобы та земля была нашей! — предостерег Градов и вновь вернулся к ориентировке СВР. — Товарищи, надеюсь, объяснять вам не надо, что сводить интерес наших заклятых партнеров — ЦРУ только к 53-му НИИ будет большой ошибкой. Проблема гораздо серьезнее — она касается защиты всей нашей науки. Действиям американской разведки мы обязаны противопоставить скоординированную работу органов контрразведки на всех направлениях — в вузах, НИИ и в боевых частях, где проходит обкатка новых вооружений.

Георгий Александрович, в войсках такая работа ведется! — сообщил Шепелев и пояснил: — Создана временная оперативная группа из числа опытных сотрудников, ведущих контрразведывательную работу в Генштабе, управлениях военных округов и флотов. Ими обобщается и анализируется информация о ходе технического переоснащения войск, а также о надежности мер командования и нашей системы контрразведывательных мер по защите приоритетных секретов от иностранных спецслужб.

— Нами также осуществляется подобная работа, — присоединился к нему Рудаков и заверил Градова: — В ближайшее время на ваше имя, Георгий Александрович, будет представлен подробный доклад о состоянии военной науки, о ее проблемах и наши предложения по их решению.

— Молодцы, что не ждете команды! — похвалил Градов и обратился к Писаренко: — Василий Григорьевич, а что на все это скажет большая наука?

Тот замялся и, избегая его взгляда, ответил:

— Товарищ генерал, так я всего три месяца учусь! В моем положении давать какие-либо оценки будет опрометчиво.

Градов покачал головой и строго заметил:

— Василий Григорьевич, я тебя направил в академию Генштаба не для того, чтобы ты, как школяр, грыз гранит науки и положил мне на стол кандидатскую диссертацию. Ты должен с позиций нашего главного мозга армии контрразведывательным взглядом оценить реформу и минимизировать ошибки.

— Товарищ генерал, я пытаюсь, но среди наших светил науки такой разброс мнений и такой туман, что голова идет кругом.

— Василий Григорьевич, на голову не кивай, я ей знаю цену! Ты когда последний раз ко мне заходил?

— Две недели назад.

— А с Александром Юрьевичем встречался? Он же у нас не склады охраняет, а наукой занимается.

— Нет. Пока нечего обсуждать.

— Василий Григорьевич! Ребята! Да поймите же вы, нет у нас этого времени! Нет! — Градов потряс ориентировкой СВР, и в его голосе смешались боль и горечь: — Мы еще только раскачиваемся, а ЦРУ уже во все щели лезет к нашим секретам! В Пентагоне и НАТО не было перестройки, они накачивали свои военные мускулы, в то время как мы барахтались в смутном времени. Поэтому все наши усилия должны быть подчинены одной цели: завтра наши армия и флот обязаны гарантированно противостоять любой угрозе для страны.

— Александр Георгиевич, мы делаем все что в наших силах! — в один голос заявили генералы и Писаренко.

— Товарищи, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Но еще более важно донести до каждого подчиненного одну простую и важную мысль: у нас, контрразведчиков, нет более важной задачи, как только обеспечить успех реформы! Мы не имеем права поддаваться личным симпатиям и эмоциям. Наша задача объективно оценивать ее ход, своевременно информировать руководство ФСБ о просчетах и давать свои предложения. Ясно, товарищи?

— Так точно! — дружно прозвучало в ответ.

— В таком случае желаю успеха, — закончил совещание Градов и, прощаясь, напомнил Рудакову: — Александр Юрьевич, в четверг жду доклада по Ефимову и результату поиска Чаплыгина.

— Есть! — ответил Рудаков и вышел в приемную.

Совещание у Градова вернуло его к недавним встречам и беседам с командирами частей, руководителями вузов и НИИ. Все они вертелись вокруг одного — министра обороны, проводимых им реформ, и были полны эмоций. В оценках и суждениях собеседников о том, что сейчас происходило в войсках и вузовской науке, присутствовало немало справедливых упреков. Вместе с тем Рудаков видел за их хлесткими оценками личности министра и то, что он делает — уязвленное профессиональное самолюбие и неприятие его на психологическом уровне. Боевые генералы, прошедшие через горячие точки, сохранившие армию от развала в тяжелейших 90-х годах, не могли принять того, что их строит и равняет бывший «малиновый пиджак», не нюхавший пороха. Гражданский министр обороны, да еще с коммерческим прошлым, начинавший свой путь в большую жизнь не в сапогах и не в окопах, а водителем в торговой конторе захолустной станицы Холмской Краснодарского края, стал вызовом и белой вороной для коллег — звездоносных силовиков.

Что касается засидевшихся в уютных креслах «арбатского военного округа» армейских чинуш, то Сердюков и его «батальон амазонок» — Васильева, Приезжева и другие, свободно и без всякого пиетета порхавшие по кабинетам, осененным духом великих маршалов Жукова и Василевского, и источавшие французский парфюм, ничего кроме зубовного скрежета и глухой ненависти у них не вызывали.

В низах — боевых частях и соединениях, куда с реформаторского олимпа доносились самые невероятные слухи, царили разброд и шатание. Первые шаги нового министра вселяли в «окопных офицеров» ужас. На их глазах в одночасье были сокращены одиннадцать с лишним тысяч бывших замполитов, 70 лет морочивших головы личному составу марксизмом-ленинизмом, но так и не ставших помощниками командиров. Вслед за ними распрощались с погонами еще несколько десятков тысяч «гусаров», которые ничего более тяжелого, чем ручка в руках не держали, протиравших штаны в полугражданских конторах. В запале они, кажется, готовы были не только предать Сердюкова марксистской анафеме, а и с живого содрать шкуру.

Рудаков видел не только это, но и многое другое. На его глазах армия и флот в последние годы все больше напоминали издыхающего динозавра, чем сокола, способного разнести в пух и прах алчное воронье, нацелившееся на несметные богатства России. Они изнемогали под непосильной тяжестью инфраструктуры, доставшейся им от пятимиллионной Советской армии. Она, подобно удавке, душила командиров частей и войска. Вместо боевой подготовки им приходилось заниматься дышащими на ладан котельными, водозаборами, электроподстанциями сотен полупустых военных городков. В центре Москвы, Санкт-Петербурга и многих других городах некогда величественные здания несуществующих главков и управлений Министерства обороны пустыми глазницами-окнами уныло смотрели на надменно вознесшиеся над ними офисы банков и финансово-промышленных компаний. По окраинам на десятках тысяч заброшенных баз хранения и складов, уродовавших облик городов и поселков язвами ржавых заборов, плодились в основном мыши и вороватые коммерсанты в погонах.

Костяк армии и флота, их гордость — офицеры оказались зажатыми в тисках нищеты и безнадежности. При зарплате командира дивизии Ракетных войск стратегического назначения ниже, чем у помощника машиниста поезда московского метро, и очереди на квартиру, все больше становившейся мечтой, молодые офицеры валом валили на гражданку, чтобы искать счастья, манившего их с экрана телевизора блеском рекламы.

Военные академии и военные институты — кузница командно-инженерных кадров — все больше напоминали дома престарелых и приюты для неприкаянных сирот. Стихия рынка безжалостно вымыла с кафедр и из научных лабораторий молодые дарования и светлые головы. Быстро окрылившись в бизнесе, они вспоминали как страшный сон бесконечные накачки, отчаявшихся от безысходности отцов— командиров и нищенские зарплаты, выдававшиеся с задержкой в 3–4 месяца.

Свыше полутора сотен военных академий и военных институтов, сохранившихся с советских времен, напоминали больше ветряные мельницы, чем школу патриотизма и мужества. Будущая смена старым, еще советским кадрам, уныло дотягивавшим до пенсии, ставшую постылой, служебную лямку и ждавшим своего угла — выпускники не горели желанием стать в жидеющий боевой строй и служить Отечеству, низведшему его — офицера до положения московского дворника из солнечного Таджикистана. Поэтому одни заканчивали службу сразу за забором военного института — в усыхающих армии и флоте для них не находилось места. Другие, добравшись до части, уже на второй день забывали о маршальском жезле в своем ранце. Служба от подъема до забора, квадратное — катить, круглое — тащить, при отсутствии ГСМ и исправной матчасти, чаще проходившая пеший по конному, да еще при мизерной зарплате, вынуждала молодых офицеров всеми правдами и неправдами искать пути к увольнению.

События августа 2008 года — война в Южной Осетии и Абхазии — стали лишним подтверждением горьких выводов, к которым пришел Рудаков. Архаичные армейские структуры, устаревшая система организации боевого управления частями и взаимодействия между родами войск, созданные в конце 60-х годов прошлого века еще в Советском Союзе, в начале XXI века выглядели настоящим анахронизмом. И когда пришло время воевать, то оказалось, что в полуторамиллионной Российской армии можно было по пальцам перечесть части, способные успешно вести боевые действия.

Дальше так продолжаться не могло — это грозило не только самому существованию армии и флота, но и всему российскому государству. И здесь Рудаков тысячу раз был согласен с Градовым: рассуждать о необходимости реформы Вооруженных сил, а тем более заниматься кликушеством было последним делом. Время требовало самых энергичных действий, а окончательную оценку им могло дать только будущее. Будущее, которое в России вряд ли кому еще удавалось предсказать.

С этими мыслями Рудаков возвратился в управление, вызвал к себе Первушина с Охотниковым и потребовал ускорить работу над докладной «О проблемах и перспективах реформирования военных вузов и военной науки». Закончилось совещание обсуждением хода подготовки оперативного эксперимента в отношении Ефимова, который не вызвал беспокойства у Рудакова, и он утвердил окончательный вариант его проведения.

16 ноября в 10.00 в фойе 53-го НИИ царило давно уже позабытое радостно-оживленное настроение. Духовой оркестр, блестя надраенной медью, выдувал не похоронный марш по умирающей военной науке, а бравурный «Марш энтузиастов». Выцветшие плакаты: «Военной науке быть!», «Приезжева — убийца военной науки!», «Приехали — дальше некуда!», сменил вполне мирный: «Приветствуем участников совместной конференции 4-го НИИ и 53-го НИИ!». Под ним толпились пять десятков убеленных благородными сединами членкоров Академии наук, докторов и кандидатов, некоторые уже ничего не слышали и не видели. Но они, как те испытанные бойцы, заслышав зов полковой трубы, поднялись на свой последний бой. На фоне этой почтенной старости изредка мелькали сорокалетние аспиранты наконец пробившиеся на начальную ступеньку в большой науке из слесарей и наладчиков аппаратуры.

Впервые за последние месяцы почтенное собрание на время забыло о кричащих проблемах военной науки — сокращении кафедр и лабораторий, ставок и должностей, отсутствии финансирования. На второй план отошла и самая злободневная тема — кадровая, назначения на руководящие должности недавних «малиновых пиджаков», проходимцев и шарлатанов от науки, близких к криминальным и бизнес-структурам. Заслуженные ветераны военной науки, создавшие могучий ракетно-ядерный щит страны, в своих воспоминаниях возвращались к своей счастливой молодости, полной дерзких замыслов и свершений.

Веселый звонок положил конец воспоминаниям, и научное собрание, кряхтя и поскрипывая закостеневшими суставами, потащилось на кафедру 4-й лаборатории. Конференцию открыл заместитель руководителя 53-го НИИ по науке профессор Самохвалов. Сам первый находился в департаменте имущественных отношений Министерства обороны, где решались более насущные вопросы, чем технологическое будущее армии. В вельможных кабинетах циничные дельцы от науки бились не за ее будущее, а за материальное прошлое — собственность. Самые лакомые куски, расположенные в престижных районах Москвы, по грошовой цене предназначались «своим», чужим отводилось что похуже и что подальше от центра столицы.

Самохвалов, по поводу которого острые институтские языки язвили — мол, на эту должность пробился благодаря тому, что возносил не науку, а начальство, в отсутствие генерального не стал разливать соловьем. Прошамкав вступительное слово, он передал эстафету конференции профессору Бойцову. Тот первым предоставил слово уважаемому доктору технических наук Славскому. Блестящий оратор, он сразу придал дискуссии деловой тон. Его коллеги, истосковавшиеся по настоящей науке, забыв на время о своей нищенской зарплате, идеях, загубленных бюрократами, с жаром говорили о новых разработках, вступали в острую полемику с оппонентами. Через час работы конференции Бойцов объявил перерыв, но еще несколько минут то тут, то там в аудитории вспыхивали споры. Наконец, она опустела, и агент Кузнецов, пробежавшись взглядом по секретным схемам, плакатам и приборам, приступил к выполнению задания контрразведчиков.

Потрясая ключами от двери аудитории, он окликнул Ефимова:

— Михаил Борисович, задержись! — тот обернулся и попросил: — Помоги поменять плакаты 3, 7 и 9.

Ефимов возвратился в аудиторию.

— На их место надо повесить 12, 13 и 14, они находятся за стендом Степанова! — распорядился Кузнецов и принялся лихорадочно перебирать материалы своего доклада. Через минуту на его лице появилась болезненная гримаса, и, хлопнув рукой себя по лбу, он в сердцах произнес: — Лопух!

— Что случилось, Павел Иванович? — обратился к нему Ефимов.

— Представляешь, часть доклада осталась на кафедре. С этой конференцией скоро забуду, как себя зовут, — посетовал Кузнецов.

— Так вы сходите — время еще есть, а я все сам сделаю, — предложил Ефимов.

— Спасибо, Михаил Борисович, — поблагодарил Кузнецов и, подхватив папку с докладом, направился к двери.

От неловкого движения она раскрылась, и листы разлетелись по аудитории. Он опустился на колени и принялся их собирать. К нему на помощь пришел Ефимов и предложил:

— Павел Иванович, идите, идите, я все соберу.

— Спасибо, Миша. Только я тебя очень прошу: собери до последнего листочка, там есть кое-что по теме «Ареал». Потеряю, сам знаешь, потом в ФСБ затаскают.

— Не беспокойтесь, Павел Иванович, все будет на месте. Я что не понимаю! — заверил его Ефимов.

Кузнецов благодарно кивнул головой и вышел в коридор. Ефимов, оставшись один, запер дверь на ключ, собрал валявшиеся на полу материалы доклада и занялся сменой плакатов.

В операции контрразведчиков «Живец» наступил решающий момент. Скрытые видеокамеры, установленные в аудитории специалистами технического управления ФСБ, фиксировали каждое движение Ефимова и передавали на командный пункт операции. Им стал кабинет Устинова, в котором помимо него собрались Охотников и технари — Варов и оператор. Они впились глазами в экраны и с нетерпением ожидали долгожданного момента, когда, наконец, могли подтвердиться их подозрения о том, что Ефимов занимается сбором секретных данных. Материалы по «Ареалу» — тонкая дезинформация, подготовленная специалистами— ракетчиками из 4-го НИИ и переданная Кузнецову, по мнению контрразведчиков, должна была послужить для него хорошей наживкой.

Ефимов не спешил набрасываться на нее и вел себя предельно осторожно. Заменив плакаты, он прошелся по аудитории, возвратился к двери и прислушался к тому, что происходило в коридоре.

— Не дурак, осторожный, — оценил его поведение Варов.

— А ты, как хотел, кандидат наук, — напомнил Устинов.

— Вань, когда на кону бешеные бабки, то мозги и у докторов отшибает.

— Нет, Игорь, Ефимов не такой. Все просчитывает, сколько вокруг него ходим, а на выходе — ноль.

— Внимание, ребята! — перебил их спор Охотников.

Ефимов подошел к столу Кузнецова и взял папку с материалами.

— Сработало! Клюнул! — воскликнул Устинов.

— Женя, дай его крупным планом! — торопил оператора Варов.

— И не только его, а и материалы Кузнецова тоже, — потребовал Охотников.

— Понял, Женя! Давай! — потребовал Варов.

Оператор заработал камерами. Дальше произошло то, что повергло в шок Устинова и Охотникова. Ефимов возвратился к своему столу, взгромоздился на него, подложил под голову папку с материалами Кузнецова и разлегся. Оператор крупным планом вывел на дисплей его лицо. На нем расплылась благодушная улыбка.

— Э-э, что он делает?! Чт-о? — оторопел Устинов и растерянно посмотрел на Охотникова.

— Козью морду нам делает, Иван Лаврентьевич, — с ожесточением произнес тот и, махнув рукой, заключил: — Опять мы у разбитого корыта!

— Андрей Михайлович, может, он так расслабляется, перед тем как заглотить секреты? — не терял надежды Варов.

В подтверждение его догадки Ефимов рывком поднялся со стола и описал круг по аудитории. Охотников и Устинов встрепенулись и с нетерпением ждали, что последует дальше. Надежда, что Ефимов клюнет на материалы по «Ареалу», вновь проснулась в них. И, действительно, в его действиях появилась суетливость.

— Андрей Михайлович, кажись, он клюнул! — загорелся Устинов, и его глаза азартно заблестели.

Охотников тоже повеселел. Откинувшись на спинку кресла, он внимательно следил за действиями Ефимова и косил глазами на экран, где камера была сфокусирована на папке с материалами по «Ареалу». Но Ефимов к ней не притронулся, а направился к фуршетным столикам, прошелся рукой по бутылкам, выбрал с коньяком, налил в рюмку и выпил.

— Ну и нервы у вашего шпиона, — отметил Варов.

— Пьет для храбрости, — предположил Устинов.

— Поживем, увидим, — буркнул Охотников, и его лицо помрачнело.

Ефимов продолжал мотать нервы контрразведчикам. Он не спешил браться за документы Кузнецова, снова налил в рюмку коньяк, выпил и закусил. Здесь уже у Устинова лопнуло терпение:

— Алкаш хренов! Когда же он шпионить начнет?

А Ефимов, как специально, издевался над контрразведчиками. Напевая себе под нос, он сделал круг по аудитории, возвратился к столу и опять выпил. Охотников все больше мрачнел, в конце концов не выдержал и в сердцах произнес:

— Все, ребята, кина больше не будет. Накрылся наш эксперимент медным тазом!

В подтверждение его слов Ефимов снова улегся на стол и закрыл глаза.

— Ну, Кузнецов! Ну, мудак! Ну, на хрена он коньяк выставил? Я же ему русским языком говорил: кофе, чай, вода! — не находил себе места Устинов.

— Уймись, Иван, он-то тут причем? Дело не в Кузнецове и не в коньяке, а в нас! Пустышку тянем, — пришел к окончательному выводу Охотников.

— Дальше дохлый номер, только время зря потратим, — согласился с ним Варов.

— Андрей Михайлович, а может, он еще клюнет, — не терял надежду Устинов.

— Ага, клюнет… Когда рак на горе свистнет! Игорь, сворачивай свою музыку! — распорядился Охотников и направился к выходу.

За ним понуро поплелся Устинов. Варов и его бригада остались на месте, чтобы отключить и собрать аппаратуру. Оперативный эксперимент, на который так рассчитывали в управлении и который должен был подтвердить шпионскую деятельность Ефимова, действительно, как сказал Охотников, накрылся медным тазом. Два месяца каторжного труда по его проверке пошли насмарку. В управление Охотников и Устинов возвратились в подавленном настроении и, как могли, старались оттянуть время доклада Рудакову. Тот разыскал их через дежурного и вызвал к себе. Они поднялись в кабинет и, избегая смотреть в глаза генерала, с тоской косились в окно. Рудаков, смерив Охотникова строгим взглядом, сухо заметил:

— Андрей Михайлович, вы двадцать минут в управлении, а я так и не услышал доклада! В чем дело?

Тот, потупившись, глухо произнес:

— Товарищ генерал, собственно докладывать нечего. Результат оперативно-технического мероприятия отрицательный. Ефимов себя никак не проявил.

— К тому же напился в стельку! — не мог скрыть досады Устинов.

— Чт-о?! Что значит напился? Андрей Михайлович, поясни! — потребовал Рудаков.

— Видите ли, товарищ генерал, произошла непредвиденная накладка. Тут такое дело. — мялся Охотников, не зная, с чего начать.

— Андрей Михайлович, хватит мямлить! — начал терять терпение Рудаков.

— В общем, товарищ генерал, Кузнецов проявил инициативу и накрыл стол, чтобы после конференции, как говориться, отметить событие. И это чертов фуршет все и поломал.

— Так, с фуршетом мне все понятно, а что эксперимент?

— Сначала все шло строго по плану. Кузнецов оставил Ефимова дежурным по аудитории. Материалы по «Ареалу» не стал прятать в сейф и положил на стол. Бери не хочу. А вот дальше все пошло насмарку. Ефимов в них даже не заглянул, а стал хлестать коньяк. В общем, завалили мы эксперимент, товарищ генерал! А все этот чертов коньяк! — с горечью признал Охотников.

— По-твоему, Андрей Михайлович, всему виной коньяк. Если бы не он, то Ефимова и дальше можно было числить в шпионах, не так ли? — с сарказмом заметил Рудаков.

— Никак нет, товарищ генерал! — не согласился Охотников. — Но основания подозревать Ефимова в шпионаже были. Он грубо нарушал правила работы с секретными документами, которые мы интерпретировали как сбор материалов для иностранной разведки. Да, мы заблуждались, но от этого никто не застрахован.

— Товарищ генерал, а контакты Ефимова с Бауэром? Он же, как положено, не доложил по команде, а это серьезное основание для подозрений в шпионаже, — все еще цеплялся за шпионскую версию Устинов.

Рудаков долгим и внимательным взглядом прошелся по нему и Охотникову. Они прятали глаза и с напряжением ждали, что последует дальше. Взгляд Рудакова смягчился. Он махнул рукой на стулья и предложил:

— Присаживайтесь, поговорим!

Охотников и Устинов заняли места за столом заседаний. А Рудаков, улыбнувшись каким-то своим мыслям, спросил:

— У вас в академии кто преподавал основы агентурнооперативной деятельности?

Огородников переглянулся с Устиновым и ответил первым:

— У меня — полковник Мезенцев.

— А у нас — полковник Степанов, — назвал Устинов.

— Выходит, вы не застали полковника Орлова.

— Я только слышал, — подтвердил Охотников.

Устинов пожал плечами.

— Да и вряд ли могли знать, — признал Рудаков и обратился к своим воспоминаниям: — Когда я учился в Высшей школе КГБ, у нас эту дисциплину вел колоритный преподаватель полковник Орлов. На его лекциях даже самый последний лодырь не спал. Он умел так подать материал, что даже тривиальный случай из оперативной практики вызывал неподдельный интерес. Один, о котором Орлов рассказал нам на семинаре, будет поучителен и сегодня, а имел он место в конце 40-х года.

— Во времена Берии? — уточнил Охотников.

— Да, но дело не в Берии, а в подходе к работе, — и на суровом лице Рудакова появилась лукавая улыбка.

Охотников и Устинов приободрились: гроза миновала, и они приготовились выслушать еще одну поучительную историю генерала.

— В конце 40-х годов в нашей стране набирала силу компания по борьбе с космополитами и идеологическими перерожденцами, — напомнил обстановку того сурового времени Рудаков и затем перешел к самому случаю из практики полковника Орлова: — В полк, где Георгий Васильевич вел контрразведывательную работу, для прохождения службы прибыл недоучившийся студент Розенфельд. Вслед за ним из территориального органа безопасности поступила ориентировка, что он замечен в антисоветских высказываниях. Местные чекисты, видимо, не смогли довести его до тюрьмы и сплавили в армию. В части Розенфельд попал под плотный колпак агентуры. Каждое его слово докладывалось Георгию Васильевичу, а тот по команде — начальнику особого отдела майору Волкодаву.

— Представляю, что с такой фамилией, он мог творить в те годы? — заметил Охотников.

— Был еще такой следователь Хват. Тот столько безвинного народа загубил, что после ареста Берии его сразу же расстреляли, — обнаружил познания в истории Устинов.

— К сожалению, хватало мерзавцев в контрразведке, но не они определяли ее лицо. Если бы не такие, как Судоплатов, Кузнецов и тот же Орлов, то цена наших потерь во время Великой Отечественной войны была бы неизмеримо больше, — подчеркнул Рудаков и вернулся к рассказу: — Так вот проходит неделя-другая, а Розенфельд никак не проявляет свою антисоветскую сущность. Агентура так и эдак пытается вывести его на эту тему: хает колхозы, комсомол, добралась до самого товарища Сталина, а Розенфельд не реагирует и каждый раз уходит в сторону. В итоге по результатам его проверки Георгий Васильевич выносит положительное заключение. Но оно не устроило Волкодава, а тот был еще той, «ежовской», закваски и стал подозревать самого Георгия Васильевича, что он покрывает антисоветчика.

— Ничего себе?! Да как же так? — поразился Охотников.

— А вот так, Андрей Михайлович, времена такие были! Суровые времена, когда партийные вожди использовали органы госбезопасности, как дубину, против своих политических противников и инакомыслия! — напомнил Охотникову и Устинову о том мрачном периоде Рудаков и продолжил рассказ: — В конце концов у Волкодава иссякло терпение, он вызвал к себе Георгия Васильевича и потребовал: «Хватит тебе с этим гадом нянькаться! Надо создать ему невыносимые условия, и вот тогда этот мерзавец запоет то, что нам надо».

Такое неожиданное окончание истории обескуражило Охотникова и Устинова. Теперь их занимала только одна мысль: «Какие же невыносимые условия намеривался создать им генерал». Все это было написано на их вытянувшихся физиономиях. Рудаков усмехнулся и спросил:

— А чего это вы скисли?

— Товарищ генерал! После такой истории не знаешь, что и делать. То ли рапорт на увольнение писать, то ли сухари сушить, — потерянно произнес Охотников.

Так-таки и рапорт? Быстро же вы крылья опустили, — упрекнул Рудаков и пояснил: — Я к чему эту историю рассказал? Не к тому, чтобы на вас страх нагнать — это последнее дело. В своей работе нам приходится сталкиваться далеко не с лучшими представителями нашего общества, но это не означает, что априори их надо записывать в враги.

— Товарищ генерал, если Вы имеете в виду Ефимова, то у меня такой мысли и близко не было! Все этот чертов коньяк…

— Андрей, Михайлович, оставь ты коньяк в покое! — перебил Рудаков. — Я говорю о принципиальных вещах! Если контрразведчик работает не на совесть, а на голый результат, то грош ему цена. Вот вы ругаете Кузнецова: виноват, что создал не те условия — так это совершенная глупость! Мы не должны, мы не имеем никакого права, как тот Волкодав, создавать невыносимые условия, чтобы подогнать материалы проверки под нужный результат!

— Товарищ генерал, да как Вы такое могли подумать?! — вспыхнул Охотников.

— Мы хотели, как лучше, чтобы атмосфера была благоприятная! — присоединился к нему Устинов.

— Стоп, друзья, не кипятитесь! Я вас ни в чем не обвиняю, — охладил их Рудаков, вернулся к началу разговора и уточнил: — Полагаю, эксперимент развеял ваши подозрения в отношении Ефимова?

Устинов, помявшись, спросил:

— Товарищ генерал, а как тогда расценивать его контакты с Бауэром?

— Иван Лаврентьевич, опять двадцать пять. Сам подумай, если бы их отношения имели шпионский характер, то Ефимов не коньяк бы хлестал, а секреты по «Ареалу» копировал. Не так ли?

— Товарищ генерал, но Ефимов ведь не какой-то там ботаник, а важный секретоноситель. И что он мог наболтать Бауэру, так это большой вопрос, — возразил Устинов и покраснел под пристальным взглядом Рудакова.

Иван Лаврентьевич, это хорошо, что свое мнение имеешь! Молодец, что дальше своего носа смотришь! — похвалил генерал и подчеркнул: — Да, то, что Ефимов, как ты говоришь, не ботаник, а важный секретоноситель, для нас имеет значение, и существенное. Если он, действительно, лишнее болтает и нарушает правила секретного делопроизводства в работе с документами, то надо легализовать оперативные данные и через руководителей института провести с ним профилактическую беседу.

— Товарищ генерал, среди них нормальных уже не осталось! Они по уши в бизнесе, только тем и занимаются, что мотаются по стрелкам и пилят бабки! — с горечью констатировал Охотников.

Рудаков нахмурился и с раздражением заметил:

— Андрей Михайлович, выбирай выражения! Мы не на воровской сходке. Должен тебе напомнить, я не первый раз слышу о коррупции в 53-м и других НИИ! А где факты? Ты мне их на стол положи, вот тогда и примем меры!

— Будут, товарищ генерал! — заверил Охотников и возвратился к началу разговора: — А что делать с материалами на Чаплыгина и Ефимова?

— На Ефимова, я уже сказал: легализовать данные о нарушениях им режима секретности и представить мне, а я найду, через кого вправить ему мозги. А Чаплыгина искать, и скорее всего тело, — заключил Рудаков.

— А по каким основаниям закрывать дела на них? — уточнил Охотников.

— Андрей Михайлович, ты сам об этом пишешь! Вот, пожалуйста! — Рудаков открыл папку, достал из нее справку по делу на Чаплыгина и зачитал: «В последнее время на почве конфликтных отношений с Самохваловым Чаплыгин допускал резкие суждения о том, что Самохвалов и кучка приближенных к нему дельцов от науки разваливают институт. В личных, корыстных интересах они занимаются продажей на сторону перспективных научных разработок и т. д. и т. п.».

— Это ты писал, Андрей Михайлович?

— Так точно, товарищ генерал, — подтвердил Охотников.

— Из чего следует вывод: за дело переживал Чаплыгин, не мог мириться с тем, что происходит в институте. Вот и довели его до ручки эффективные менеджеры от науки. А мы повелись на шпионских версиях и ушли в дебри, — констатировал Рудаков.

— Но это только сейчас стало ясно, — оправдывался Охотников.

— Андрей Михайлович, я тебя ни в чем не виню. В ближайшее время необходимо дать ответ на два вопроса. Первый — выяснить: это институтская жизнь довела Чаплыгина до смерти или имел место несчастный случай. Для чего надо найти его тело. Задача ясна?

— Так точно! — подтвердили Охотников с Устиновым и поднялись из-за стола.

— Погодите, присядьте! — распорядился Рудаков, пододвинул к себе ориентировку СВР в отношении американского агента в руководстве 53-го НИИ и предложил: — А теперь, товарищи контрразведчики, давайте поговорим об американском шпионе в институте.

— Американском?! В институте? А откуда такая информация? — опешил Охотников, и на его лице сменилась целая гамма чувств.

— Так, значит он есть? — оживился Устинов.

— Да, Иван Лаврентьевич! И, к сожалению, об этом я узнаю не от вас, а от наших разведчиков, — с горечью признал Рудаков и довел до них содержание ориентировки СВР.

Она заставила Охотникова и Устинова забыть о предстоящих выходных и вылазке на первую зимнюю рыбалку, намеченную на воскресенье. Агент американской разведки в 53-м НИИ, да еще в составе руководства, был более достойной добычей, чем десяток-другой окушков.