Барнс и Фредерика сидели на веранде небольшого паба в Кенте, пили шанди и ждали Вудс и Идена.

– Это пиво из пивоварни Уильяма? – спросила Фредерика, разглядывая бокал на свет.

– Скорее всего, – ответил Барни и добавил: – Бедный Уильям!

– Да никакой он не «бедный», – ехидно сказала Фредди. – Даже до… даже когда мы все были подозреваемыми, он флиртовал с Ночью и Днем, а недавно я встретила его по дороге из Годлистоуна с какой-то девицей под ручку.

– Он еще немного хромает, дорогая. Наверное, она его поддерживала.

– Да, как же, поддерживала она его! – сказала миссис Барнс.

Барнс обдумал эту новость.

– Знаешь, Фредди, я сильно сомневаюсь, что Уильям действительно любил Эстер. Ведь он ее почти не знал. Полагаю, Уильям просто флиртовал, а Эстер приняла это за нечто большее. Она совсем не знала жизни. С ее точки зрения, если молодой человек говорит, что он ее обожает, значит, он наверняка хочет на ней жениться. Уильям, похоже, не пропускает ни одного хорошенького личика, а Эстер отнеслась к нему слишком серьезно. Я не хочу сказать, что она была ему безразлична, что Уильям не собирался на ней жениться; однако вряд ли он был так безумно влюблен, что теперь никогда не оправится от потери.

– Думаю, он все же испытал серьезное потрясение, – заметила Фредерика.

– Пожалуй. Муну было нелегко найти в себе силы, чтобы все ему рассказать.

– Бедняга майор, – сказала Фредди, и на этот раз ее ровный голосок немного дрогнул, а большие серые глаза наполнились слезами. – Как это в его духе – вызваться рассказать обо всем Уильяму, который не переживал и вполовину так сильно, как он сам. Интересно, Вуди и Джарвис уже слышали?..

Вудс и Иден показались на дороге из госпиталя.

– Мы заказали вам парочку шанди, – сказал Барнс, пододвигая большие стеклянные кружки. – Может, хотите что-нибудь другое? Мы тогда эти возьмем себе.

По счастью, шанди было как раз то, что нужно для летнего вечера, после прогулки по пыльной дороге.

– Вы слышали про майора Муна? – спросила Вуди сразу после того, как одним глотком отпила половину пинты.

– Да, мы видели сегодня в «Таймс». – Фредди взяла газету с соседнего стола. – Вот что написано: «Военный врач награжден посмертно медалью «За отвагу при авианалете». Конечно, поступок действительно отважный, только напрасно он это сделал. Ему следовало знать, что у этой женщины не было шансов остаться в живых.

– Команда Хиггинса тоже знала, что у матери Эстер нет никаких шансов, – сказал Иден.

Фредерика уставилась на него.

– Ты думаешь, он именно из-за этого не оставлял усилий? Вроде как из-за Эстер?..

– Думаю, да. Очень жаль, что меня с ним не было.

– А я очень этому рада, милый, – немедленно отреагировала Фредерика. – Про меня не забыл?

– Очень характерное замечание, миссис Барнс, – смеясь, сказала Вудс.

– Я всего лишь хотела сказать, что если Барни погибнет, это затронет сразу многих людей, а у майора Муна не было ни семьи, ни родственников. Я думаю, он ни капли не боялся смерти. После смерти Эстер Мун был совершенно несчастен: ходил по больнице бледный, как привидение, работу делал почти что машинально, улыбался жалкой кривой улыбкой и даже шутил иногда, но при этом день ото дня худел, бледнел и становился все рассеяннее. Лично я даже рада, что он погиб во время авианалета. Я уверена, он не хотел дальше жить. Он слишком любил Эстер, чтобы быть счастливым после всего, что мы узнали.

– Бедняжка Эстер, – печально вздохнула Вудс.

Они немного помолчали.

– Как ты думаешь, Барни, она была сумасшедшая? – спросила наконец Фредерика.

– Майор Мун однажды сказал, что все убийцы немного сумасшедшие, – ответил Барни. – Полагаю, во всех отношениях Эстер была вполне нормальная. Но она считала, что должна отомстить за смерть матери, и в этом плане была безумна. Она убила Хиггинса, заставила замолчать Бейтс, а потом снова превратилась в обычную девушку и была счастлива с Уильямом, пока вдруг случайно не узнала, что он один из «убийц» ее матери. Это, я думаю, окончательно ее доконало, и Эстер действительно обезумела. Вспомните, какая она стала: бледная, скованная, постоянно на грани истерики, не могла ни спать, ни есть… Мы все считали, что она боится, как бы Уильям не умер на операционном столе, но даже это было совершенно ненормально…

– Эстер так долго нас всех дурачила!..

– Кокрилл говорит, что ее мать была искусной притворщицей. Она не имела никакого отношения к театру, но в жизни постоянно играла какие-то роли. Умение устраивать спектакли было у Эстер в крови.

– Такая милая и кроткая… Мне кажется, она не притворялась… – настаивала Фредерика. – Кто бы мог предположить, что она ненормальная?

– Нам следовало догадаться, – сказала Вудс. – В первое время после смерти матери Эстер вела себя очень странно: все забывала и путала, постоянно была на взводе, плакала. Почти совсем не спала – я слышала, как она всю ночь мечется и ворочается. Потом ей стало лучше, и я решила, что боль утраты стихает и со временем Эстер придет в себя.

– Идет война, тысячи и тысячи людей теряют своих близких, – сказала Фредерика.

– Тут нельзя сравнивать, – рассудительно произнес Иден. – Эстер было не легче от того, что она не одна такая. Трудно представить, что ей пришлось пережить, ожидая, пока самого родного человека достанут из-под обломков. И только-только начала она возвращаться к нормальной жизни, как в больницу доставляют Хиггинса – командира спасателей, которые отказались разыскивать ее мать. Да, полагаю, он был совершенно прав, он не мог рисковать своими людьми ради безнадежного случая. Но Эстер, конечно, решила, что если бы они не ждали, пока подвезут строительную технику, ее мать была бы жива.

– А почему Хиггинс не узнал Эстер?

– Когда он с ней разговаривал, она была вся перемазана в грязи, она ведь копала вместе с остальными. Возможно, он отер лицо, прежде чем подошел к ней. То же самое и с Уильямом… Он работал где-то рядом, но они не видели лиц друг друга без слоя пыли.

– Эстер почему-то не поняла, что Уильяма привезли вместе с Хиггинсом, – заметила Вудс. – Все остальные об этом знали. Не помню, кто мне об этом сказал, но я с самого начала знала, что перелом большой берцовой кости – один из тех, кого накрыло в центре гражданской обороны.

– В тот же день бомба попала и в паб в Годлистоуне. Думаю, Эстер как-то связала это с Уильямом, поскольку он пивовар, – предположил Иден. – Мысли-то занимал только Хиггинс – и планы, как с ним расправиться.

– Хиггинс постоянно твердил, что все его друзья погибли, – напомнила Фредди. – Он не знал, что Уильяма еще откапывают, а сам Уильям весь вечер был без сознания: сначала наркоз, потом морфий. Когда же он пришел в себя, Хиггинса уже отгородили ширмами. Думаю, старик так и не увидел Уильяма и искренне считал, что из всей команды выжил только он.

– Возможно, как раз это и заронило в голову Эстер идею: остальные понесли наказание, а Хиггинс избежал возмездия, хотя именно он отдал приказ прекратить раскопки.

– Понятно теперь, почему Хиггинс слышал все, что происходило в закутке рядом с ним, – сказал Барнс. – Эстер спрятала морфий и вколола ему просто воду, чтобы он помучился, как три дня и три ночи мучилась ее мать. А выйдя из палаты, она увидела оставленные полковником баночки с краской, и у нее созрел план.

Иден тихонько встал и вернулся с четырьмя кружками, держа их за ручки.

– …Ей было тяжело стоять и смотреть, как Хиггинс умирает, – говорила Фредди.

– Эстер выглядела ужасно. Я была с ней во время предыдущей операции и уговорила ее присесть, – сказала Вудс. – Я-то решила, что она волнуется. Она впервые присутствовала при полостной операции.

– Бедняга Хиггинс был такой трогательный. Постоянно говорил ей «деточка».

– Миссис Хиггинс сказала Коки, что Эстер жестоко с ним обращалась, – сказал Иден. – Может, старушка заметила что-то такое, что все остальные проглядели.

– Эстер не была жестокой, – покачала головой Вудс. – Ей не доставляло удовольствия мучить людей. Просто у нее была, как выразился Кокрилл, «идея фикс»: она обязана отомстить за смерть матери.

– Сестру Бейтс она убила не для того, чтобы отомстить за мать, а для того, чтобы самой уйти от наказания.

– Да, но можно догадаться, как Эстер себе это представляла. Она сделала то, что обязана была сделать, и нельзя было допустить, чтобы она понесла за это наказание. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – ответила Фредди.

– А я понимаю, – сказал Иден. – Месть потеряла бы всякий смысл, если бы Эстер разоблачили. Конечно, ей улыбнулось счастье, она встретила Уильяма и, вероятно, хотела жить, и все же, я думаю, ей было очень важно избежать наказания. Поэтому она начала собирать морфий, у нее это стало просто навязчивой идеей – лучше умереть, чем быть осужденной.

Фредерика, которая обычно отзывалась о пациентах снисходительно и относилась к своему призванию с легкой насмешкой, первая возмутилась при мысли о нарушении медицинской этики:

– Подумать только, Эстер заставляла пациентов страдать только ради того, чтобы припрятать немного морфия! Ужасно! Я никогда не смогу ей этого простить!

– Она не совсем лишала их обезболивающего, Фредди, просто давала половинную дозу. Всего за три ночи, что Эстер дежурила в палате, в ее распоряжении было примерно восемь гран. Допустим, она оставила себе четыре, с двумя гранами, что были у нее первоначально, и четвертью грана, которые она позаимствовала из твоей сумки в тот день, когда мы собирались поехать покататься – она, конечно, не знала, что ты оставила немного себе, – получается шесть с четвертью гран. Да еще четверть, которую она не дала Хиггинсу. Это, конечно, смертельная доза, да еще с учетом того, что ей удалось ввести морфий себе в вену.

– Она поэтому так быстро умерла?

– Конечно. В противном случае это могло тянуться несколько часов, Эстер впала бы в кому и все такое. Вряд ли Муну удалось бы ее спасти инъекцией стрихнина, но, наверное, старик сделал первое, что пришло ему в голову. Если бы не Коки, может, он бы ее и вытащил.

– А когда инспектор ворвался в комнату до того, как Мун успел дать ей противоядие, они оба сказали: «Слава богу!»

– Ну да. Мун, по-видимому, понял, что для бедной Эстер игра проиграна. И лучше дать ей умереть.

– Но, Джарвис, Кокрилл к тому времени уже знал, что это Эстер убила Хиггинса и Бейтс…

– Вы помните, как Мун остановил Эстер, когда она собиралась признаться? Полагаю, чтобы спасти ее, он был готов взять вину на себя. В конце концов, он не слишком дорожил жизнью, даже тогда.

– А велосипед, который он видел? Велосипед действительно был красный?

– Нет, конечно, – сказал Барнс. – Кокрилл пытался вывести Эстер из равновесия, заставить ее сказать правду, хотя десять-пятнадцать лет назад, когда сын Муна погиб, у почтальонов действительно были красные велосипеды. Но это был серебристый велосипед, принадлежавший одному молодому парню, который жил по соседству. Мун не раз мне об этом говорил.

Джарвис поднялся.

– Еще по кружечке?

– Нет, Иден, теперь моя очередь.

Вудс похлопала себя по животу:

– В меня больше не влезет, иначе я просто лопну с ужасным грохотом!

– Ну, ты скажешь, любовь моя! – воскликнул Иден.

Решили, что пора уходить.

Фредерика и Барнс шли под ручку.

– Вуди, дорогая, расскажи, как дела в больнице?

– Ах, мой дорогой, без тебя там просто тоска, без тебя и Эстер. Я живу в коттедже с Мэри Белл и ужасной девушкой по фамилии Бассет. Мэри, конечно, милая, она регулярно умывается и вообще ведет себя нормально, ну, например, спит с открытым окном, однако Бассет ужасна. Сестра-хозяйка хотела подселить к нам Хибберт, но я ей сказала: «Мадам, мы знаем, что Хибберт спит в трусах и в майке, потому что я помню, в каком виде вы ее однажды отправили в бомбоубежище. Согласитесь, мадам, что Хибберт – это уже слишком!» Она смилостивилась и сказала, что поселит к нам Бассет. Теперь мы с Мэри иногда жалеем, что не согласились на Хибберт с ее трусами и майкой.

– А что не так с Бассет?

– Ах, мой дорогой! Она ужасно сопит всю ночь! Думаю, поэтому у нее такая фамилия. Они ведь постоянно что-то вынюхивают, правда, Джарвис?

– Кто вынюхивает?

– Бассеты, конечно, дорогой, или бассет-хаунды, если тебе так больше нравится.

– Мне никак не нравится, Вуди, – запротестовал Иден. – Ты же знаешь, я не силен в природоведении.

Фредерика внезапно остановилась как вкопанная.

– Да, кстати о природоведении! Я забыла тебе сказать, Вуди, у меня будет ребенок!

Джарвис захохотал так, что Вудс испугалась за его жизнь.

– Ты просто невыносим, – строго сказала она ему, когда они остались вдвоем. – Как можно смеяться над тем, что у Фредерики будет ребенок? Ты же видишь, что Барни горд и счастлив, как собака с двумя хвостами. Над чем ты так смеялся?

– Фредди в своем репертуаре: обрушивает на нас такие новости посредине дороги, да еще за шесть месяцев до того, как приличная девушка согласится выдать свою маленькую тайну. «Да, кстати о природоведении, Вуди, у меня будет ребенок!» – И он снова залился хохотом.

– А по-моему, это прекрасно, я прямо сейчас начну вязать будущему младенцу шерстяную жилетку.

– Тебе пора вязать жилетки для своих собственных детей, Вуди, – сказал Иден.

– Кому? Мне? В моем-то возрасте! – засмеялась Вудс.

– Да, пора тебе оставить больницу, выйти замуж и обзавестись собственным домом. Думаю, у тебя будут очень милые дети, с блестящими черными глазами и кудряшками как у маленьких негритят. На мой взгляд, ты станешь прекрасной мамой и замечательной женой.

– Ты серьезно, Джарвис? – спросила Вудс, спрятав руки в карманы жакета, чтобы не было видно, как они дрожат.

– Совершенно серьезно, – ответил он.

Яблоки висели на ветках еще зеленые, в воздухе стоял аромат угасающего летнего дня. Они молча шли по проселочной дороге, а на полях сидели кролики и следили за ними, потирая носы пушистыми лапами. Последние лучи заходящего солнца поблескивали на побелевших стволах деревьев, словно продлевая волшебство кентских сумерек.

– Ты серьезно? – спросила Вудс еще раз, и ее лицо было снова молодо и светилось радостью и надеждой.

– Да, серьезно, – сказал Иден. – Ты такая… «Прекрасная» – избитое слово. Я всегда считал тебя хорошим человеком, Вуди, добрым и веселым. В жизни всякое случается, но ты никогда не подавала виду, что огорчена, обижена или напугана. Ты поднимаешь голову выше и смеешься, чтобы никто не догадался, как тяжело у тебя на душе. – Он нагнулся, поднял маленький камушек и кинул в сторону кролика; тот развернулся к ним белым пушистым хвостом и лениво поскакал с дороги. Джарвис взял Вудс под руку и добавил, улыбаясь: – Думаю, тот, за кого ты выйдешь замуж, будет очень счастлив.

Румянец сошел с ее щек, но она не сбилась с шага, и если в глазах Вудс стояли слезы, то этого никто не видел. «Я всегда считал тебя прекрасным человеком, добрым и веселым». Она подняла голову и сказала что-то смешное.

Болтая и смеясь, они шли вверх по склону холма, и если призрак старика, держащего в руке письмо, подписанное его будущим убийцей, и плелся где-то впереди, они его не заметили.