Не менее обеспокоен за свое реноме был и Родс, к тому времени возвратившийся из Шотландии в Лондон. Он принял решение немедленно отправиться в Кейптаун, чтобы лично пресечь разраставшийся, как снежный ком, скандал. Его отговаривали: погода на юге Африки в этот период была убийственной для его и без того больного сердца — стояло изнуряющее жаркое лето. Но Родс был неумолим. «Вопрос не в деньгах, — говорил он в оправдание своего намерения, — и никакой риск не заставит меня отказаться от желания отмыться от тех грязных пятен, которые связывают мою личность с этой женщиной». Он должен ехать, твердил Родс, чтобы защитить свою честь, а сделать это можно, лишь сорвав маску с княгини… Ясно, что Родс был информирован о том, что происходило в его отсутствие в Кейптауне. Его держали в курсе дела по крайней мере двое — Хоуксли и Мичел. Возникает мысль, что из своего далека он направлял действия против Катерины, добиваясь выдачи ею имеющихся у нее бумаг. Впрочем, это было сказано и на суде. «Мы действовали от имени Родса», — заявили замешанные в деле адвокаты, а также чета Шольцев. Было доказано, например, что миссис Шольц переписывалась в то время с Родсом. Выяснилось, что и Милнер по его указанию предпринял попытку через полицейского из секретного отдела добыть у княгини эти злосчастные бумаги. Но самым странным, если не загадочным, было участие во всем этом Бернарда и его клиента Лоува. Каким образом оба они появились на сцене? И тут вновь возникает вопрос о личности этого Лоува. В суде он не появился ни разу, его профессия не была ни разу названа, с княгиней он общался только через адвоката и вообще был таинственной фигурой. Лишь однажды адвокат упомянул его имя — Том, довольно распространенное в Южной Африке. На самом деле речь шла о «выдающемся члене парламента и гражданине полуострова Кейп» Томе Лоуве, выступившем, как ни странно, в роли заимодавца. Объяснить это можно только одним: Том Лоув был старым другом Сесиля Родса и преданным его сторонником и соратником. Они знали друг друга многие годы. Так что вполне можно предположить, что Лоув действовал по поручению своего старого друга Родса. И деньги за вексель на две тысячи фунтов были авансированы княгине самим Родсом. Пожелай Родс, все дело было бы ликвидировано в один миг. Сплетен и газетной шумихи он никогда не боялся. Видимо, опасался чего-то другого, надо думать, тех самых документов, которыми угрожала Катерина. Когда же стало ясно, что она не намерена с ними расставаться, решили вскрыть махинации этой женщины, представить ее как злостную мошенницу, ловко подделавшую подпись под векселями, скопировав ее с той самой большой фотографии Родса, которую в свое время купила. А это означало, что она могла подделать и любой другой документ, например письма, ради того, чтобы скомпрометировать свою жертву.

Разоблачить ее махинации, доказать, что она шантажирует его, Родс мог только на суде. Вот почему он решил отправиться в Кейптаун, несмотря на предостережение врачей. Как азартный игрок, он ставил на карту собственную жизнь только ради того, чтобы заставить замолчать эту зловредную «старуху княгиню», как презрительно он ее называл.

Пока Родс плыл в январе 1902 года в Кейптаун, Катерина не теряла времени даром. Она усиленно распространяла слухи о том, что готова представить на суде компрометирующие Родса документы. Ей удалось подогреть общественный интерес к предстоящему процессу. Все с нетерпением ожидали, что же содержат эти ее таинственные бумаги. Уж не окажется ли этот святоша и женоненавистник Родс сладострастным селадоном, а то и того хуже — развратником, и маска с него наконец будет сброшена.

Однако публика, собравшаяся в зале суда в начале февраля, была разочарована. Скандала не получилось. Родс достойно ответил на вопросы судьи, категорически отрицая причастность к фальшивым векселям, признав, впрочем, что подделаны они весьма искусно. Ничего не сказал он и такого, что позволило бы заподозрить его в близких отношениях с княгиней. Все с разочарованием убедились, что никакой романтической интриги не было, просто заурядная авантюристка пыталась различными способами соблазнить богатого холостяка.

Что касается переписки Родса с княгиней, то это случалось очень редко и письма не содержали ничего серьезного. Опровергнуть это заявление Катерина Радзивилл не могла, поскольку на суд не явилась и никаких компрометирующих бумаг в зале суда не фигурировало.

Зато Родс был вполне удовлетворен. Дело обернулось для него лучше, чем он предполагал. Главное было достигнуто — все документы, представленные княгиней Радзивилл и подписанные его именем, признали «абсолютными подделками». Теперь все зависело от Родса — подаст ли он в суд, обвиняя княгиню в совершении преступления. Родс предпочел не делать этого.

Казалось, и Катерина должна быть довольна — все обошлось и можно покинуть Кейптаун. Как ни странно, она избрала иное — продолжение борьбы. Явно ее снедало чувство мести. И первый удар она нанесла Шольцу.

В те дни, когда Катерина издавала свою газету, Шольц вел яростную клеветническую кампанию против некоего доктора Грегори, своего коллеги в Колониальном медицинском совете. Причем вел ее анонимно, публикуя во многих газетах свои материалы. Одну из его таких статей напечатала тогда и Катерина, сохранив оригинал. Теперь она отослала его в Совет. Доктора Шольца обвинили в «недостойном поведении», прогнали из Совета и вычеркнули его имя из Медицинского регистрационного журнала, лишив тем самым практики.

После этого Катерина ринулась в атаку на Родса, вновь угрожая разоблачить его с помощью все тех же «бумаг». Заодно потребовала выплатить ей две тысячи фунтов стерлингов за якобы выданный им и оплаченный ею вексель.

Проклиная эту несносную женщину, Родс вынужден был подать на нее в суд, обвинив в подлоге. Судья выписал ордер на арест Катерины Радзивилл.

Утром 26 февраля инспектор Джордж Истон из криминальной полиции — один из лучших сыщиков — прибыл в Калк Бэй, где на берегу океана с некоторых пор жила княгиня, и представил ей ордер, по которому она обвинялась в подлоге и фальсификации документов. «В некотором смысле я очень рада, — заявила она инспектору, — теперь будет возможность рассказать, откуда у меня появились все эти векселя…»

Катерину доставили в полицейский участок и после следствия, длившегося два дня, отпустили на поруки. Суд был назначен на пятницу, 28 февраля. Княгиня, элегантная, в широкополой розовой шляпе с черными страусовыми перьями, с гордым видом заняла свое место. Но тут выяснилось, что здоровье Родса не позволяет ему прибыть в суд. Было принято решение провести заседание у него на дому. Так Катерина вновь переступила порог Хрут-Скер, где так часто бывала прежде.

Родс давал показания полулежа на кушетке, он был очень бледен, тяжело дышал и постоянно кашлял. По всему было видно, что человек этот тяжело болен. Княгиня не спускала с него глаз, словно хотела загипнотизировать или, быть может, пробудить в нем чувство жалости, показать, что добился того, чего Хотел, — разбил ее судьбу. Вскоре Родс и вовсе покинул помещение, а княгиня отправилась домой и написала письмо врачу, который лечил Родса и которого она хорошо знала. Она просила передать Родсу, что прощает его и будет молиться за него днем и ночью. Но дошло ли это послание до Родса? «Если бы он получил его, — скажет она позже, — то этот несчастный колосс умер бы более счастливым». При этом Катерина умолчала о том, что стала в известной мере виновницей ухудшения его здоровья. Тем не менее ее жалость к этому больному человеку не была наигранной. Многие так и остались убежденными, что она очень любила Родса. Доктор, которому Катерина написала, считал, например, что она была сильно увлечена Родсом. То же самое заявлял и майор Гардинг ее знакомый: «Княгиня была влюблена в этого человека, и мне трудно поверить в то, что она собиралась его погубить».

Суд несколько раз откладывался, то из-за болезни Родса, то из-за плохого самочувствия Катерины. Наступил март, не принесший заметного улучшения в погоде. Здоровье Родса продолжало ухудшаться. Он уже не выходил из своего коттеджа на берегу океана, куда переехал, спасаясь от духоты в городе. Ни для кого не было секретом, что Родс умирает. Толпы людей собирались возле коттеджа, и никакая сила не могла заставить их уйти. Никто не обращал внимания на даму, одиноко стоявшую под самыми окнами коттеджа. Это была Катерина. Словно немой укор она много дней маячила возле дома, действуя на нервы хозяину и чуть ли не доводя его до истерики. Намеренно ли вела Катерина эту борьбу нервов, или ее влекло к коттеджу какое-то извращенное желание — неизвестно. Но несомненно, что такое ее поведение отрицательно сказывалось на здоровье Родса, все чаще страдавшего от сердечных приступов.

Наконец, после трех отсрочек, началось слушание «дела Радзивилл». Проходило оно в доме Катерины, так как она не могла из-за плохого самочувствия прибыть в здание суда. По свидетельству очевидца, княгиня была похожа на разъяренную тигрицу, пыталась симулировать обморок. Ей было предъявлено двадцать четыре обвинения в подлоге и мошенничестве. Защищаясь, она впутала в дело миссис Шольц, к тому времени овдовевшую. Будто бы она и передала Катерине векселя на имя Родса, чтобы использовать их для ее газеты «Великая Британия». При этом намекнула, что миссис Шольц была любовницей Родса.

Но никакие уловки не помогли. Присяжные признали Катерину Радзивилл виновной по всем статьям обвинения. Ее приговорили к двум годам тюрьмы.

Во время процесса пришло известие о смерти Родса — 26 марта 1902 года, в возрасте сорока восьми лет. Газеты сообщили об этом на первых полосах. По свидетельству его доктора, последние слова этого «самого уважаемого государственного деятеля Южной Африки, бывшего премьер-министра Капской колонии» были: «Так много еще надо совершить, и так мало сделано».

Он завещал похоронить себя в Родезии, в горах Матопо, где когда-то царь Соломон добывал свое золото, а Родс продолжил начатое им, став некоронованным королем нового Эльдорадо. Но, увы, цари и короли тоже смертны. Многие были убеждены, что он принял смерть, стараясь очистить свое имя от поношений дамы, которой предложил в свое время дружбу. Другие прямо говорили, что Родс стал жертвой любовной связи и, хотя никогда особенно не увлекался женским полом, был убит женщиной, оказавшейся к тому же авантюристкой. Впрочем, слово это — авантюрист — в равной мере можно отнести к ним обоим, к Катерине Радзивилл и Сесилю Родсу. Разница лишь в масштабе их действий.