Глава 6
Панфиловцы продолжают бой
Точнее, это была сплошная полоса боев, из которых дивизия практически не выходила всю вторую половину октября. Гибли люди, на смену им приходило пополнение.
Осколком в руку тяжело ранило ротного Лимарева. Его увозили на санях вместе с тремя другими ранеными. С примотанной к груди рукой, старший лейтенант пытался дать Андрею Краеву последние ненужные наставления:
– Ты, Андрей, людей береги. Ребята у нас смелые… они еще себя покажут.
Лимарева, несмотря на сильную боль, угнетала мысль, что уходит он в тыл буднично, незаметно. Никто не лез с ним прощаться, не пытался обнять, даже старшина Снитко. И награды не успел заслужить, хотя Андрей Краев и пулеметчик Швецов получили недавно медали «За отвагу».
Лейтенант Краев, принявший роту, кивнул и, как показалось Лимареву, суховато пожелал:
– А вам выздороветь побыстрее, Юрий Федотович. Ездовой, трогай, пока обстрел не начался.
– Постой, – удержал ездового бывший ротный. – Степан, подойди поближе на пару слов.
Старшина Снитко приблизился к повозке, и Лимарев попросил его:
– Степан, рука сильно ноет. Плесни спиртика.
– Кончился спирт, – с полминуты поразмышляв, сказал старшина.
У него оставалась почти полная фляжка, но он хотел выпить сам, да и нового ротного угостить.
– Отдай флягу Федотычу, – приказал Краев. – Пусть разделит на всех четверых. Людям полегче станет. Видишь, раненые страдают.
Затем повернулся и зашагал к изрытым минами позициям. На ходу подозвал к себе Ивана Коржака:
– Примешь первый взвод.
– Есть, – козырнул сержант.
Оглянулся на старшину Снитко.
– Сколько боеприпасов в заначке?
– Так уж и в заначке. Берег до последнего на самый крайний случай. Тысяча двести винтовочных патронов и сорок гранат «РГД 33». «Лимонок» еще полтора ящика.
– Пятьсот штук отдай в расчет Швецова и по двести ручным пулеметчикам. Остальное распределишь по стрелкам. Гранаты тоже раздай. И сразу дуй на склад боепитания, я уже туда звонил. Получишь еще патроны, противотанковые гранаты и ящик бутылок с «КС».
– Так я что, старшиной остаюсь? – осторожно спросил Снитко. Он до последнего был уверен, что после стычек с лейтенантом тот на прежней должности его не оставит.
– А кого еще ставить? – засмеялся Краев. – Мужик ты ушлый, расторопный. Или думаешь, я с тобой прежние счеты сводить буду? У меня таких привычек нет.
Снитко, уверенный, что новый ротный отправит его в окопы, облегченно вздохнул:
– Я не подведу, Андрей Дмитриевич. Сами видите, рота всегда накормлена, все одеты, обуты. И спирту сегодня принесу.
– Для всей роты?
– Выбью для всей роты. Морозы уже. Обязаны выдавать.
– Ладно, иди, Степан. Боеприпасы и ужин быстрее тащи, люди голодные. Махорку не забудь.
Сержант Веселков засмеялся, глядя, как суетится старшина. Переглянулся с Иваном Коржаком и заметил:
– Чует кошка, чье мясо съела. Очень он в окопы идти боялся. Теперь, может, воровать поменьше станет.
Бои шли сразу на нескольких участках. Немцы пытались захватить деревни Княжево, Федосьино, Игнатово. Особенно сильный удар принял на себя 1075 й полк.
Сохранились документы, которые говорили о накале боев на подступах к Волоколамску.
Генерал Рокоссовский докладывал командованию Западного фронта: «25 октября противник при поддержке 30 бомбардировщиков упорно атаковал Волоколамск. Части 316 й дивизии генерала Панфилова отразили две атаки танков. Уничтожили и вывели из строя свыше двадцати пяти машин, в том числе несколько тяжелых штурмовых орудий.
Во второй половине дня противник ввел одновременно 120 танков и самоходных орудий, и после ожесточенного боя к вечеру овладел станцией Волоколамск».
Генерал Панфилов, находясь на позициях, с горечью наблюдал, как отходят, прорываются из окружения его люди.
Он не был «кабинетным» генералом и обычно находился на переднем крае. Потеря Волоколамска была обидной и горькой неудачей. Но слишком неравны были силы. Немецкие войска с большими потерями преодолели эти 25 километров за десять дней. Времена, когда танковые клинья делали прорывы в десятки километров за день, уже прошли. Немцы с большим трудом продвигались на два-три километра в день.
А в холодном воздухе над немецкими позициями, сброшенные с советских самолетов, кружились листовки пепельного цвета. В них не было призывов сдаваться в плен или еще каких-то лозунгов.
На темном траурном фоне перечислялись имена убитых солдат и офицеров вермахта, адреса их бывшего местожительства. Имен было много, тысячи. И список продолжали новые листовки, которые сбрасывали каждый день. По сведениям, полученным от пленных, эти списки погибших действовали на живых крайне тягостно.
Россия… надо ли было сюда соваться?
Рота капитана Гундиловича прикрывала отход полка и разрозненных подразделений. Из артиллерии с ним была батарея Матвея Сташкова, в которой остались два избитых осколками орудия и поврежденные прицелы.
С 19 октября Москва находилась на осадном положении, что говорило о крайне серьезной ситуации. Политрук Клочков, в порванном осколками полушубке, с трудом шагал, держась рукой за повозку.
За спиной он нес винтовку. Ездовой предложил:
– Присядьте, товарищ политрук.
Василий оглядел повозку, загруженную ящиками с боеприпасами, и хрипло ответил:
– Лошадь едва тянет, и я еще влезу. Дойду, здесь немного осталось.
Позиции заняли по обеим сторонам дороги. Это место показалось Гундиловичу и Клочкову наиболее удобным. Узкая извилистая дорога, холмы по бокам и неплохая видимость километра на три.
Торопливо рыли окопы. Помогло, что часть окопов и траншей остались от стоявшей здесь ранее батареи. В разрушенном капонире были разбросаны обломки легкой полковой пушки – видимо, накрыло прямым попаданием гаубичного снаряда.
Поодаль виднелся бугорок и табличка с размытыми именами погибших артиллеристов. Капитан Сташков снял каску.
– Куда ни глянешь, братские могилы. Эх, война, война…
Одно из своих орудий капитан решил поднять на бугор.
– Павел, выдели пяток бойцов подсобить, – попросил он. – Лошади не вытянут, а людей у меня всего ничего осталось.
Пушку, весом без малого полторы тонны, с трудом вкатили на высотку. Также вырыли капонир, который успели выкопать до половины. Наблюдатель, поднявшись в рост, кричал:
– Танки, танки…
До танков было еще далеко, зато приблизились три мотоцикла. Из одного вытащили легкий 50 миллиметровый миномет, посыпались мины размером с перезрелый огурец, они взрывались с недолетом.
Зато пулемет «МГ 34» частыми очередями простреливал брустверы, срезал кусты, вызывая на себя ответный огонь. Немецкие разведчики с ходу пытались определить наиболее важные цели, и в первую очередь артиллерию.
Увидев, как блеснули стекла бинокля, капитан приказал пулеметчику Ивану Москаленко:
– Врежь по наблюдателю, а то он на шею уже влез.
«Максим» ударил пристрелочной очередью, которая легла с недолетом, затем Москаленко поднял прицел и хлестнул по офицеру-наблюдателю. Пуля ударила немца в бедро. Подчиненные подхватили его на руки и потащили в безопасное место.
– Хорошо ползут, – бормотал сержант, посылая очередь вслед.
Но, не дожидаясь данных разведки, уже на полном ходу приближались два танка «Т 3», а обходя их, подминал кусты тяжелый «панцер» «Т 4». Еще два танка и бронетранспортер приотстали. Немецкая пехота тоже вперед пока не рвалась. Как бьет русский «максим», они хорошо знали.
Дивизионные пушки образца 1909 года, хоть и были усовершенствованы в двадцатых годах, для борьбы с танками подходили с натяжкой. Да еще когда повреждены прицелы.
Впрочем, в истории Великой Отечественной войны имелись многочисленные случаи, когда все решал опыт артиллеристов. Бывало, что через канал ствола целились и попадали не с первого, так со второго снаряда.
Оба разогнавшихся танка «Т 3» вдруг остановились и с расстояния пятисот метров обрушили град снарядов на орудие, стоявшее на холме. Оно казалось им наиболее опасным.
Матвей Сташков, раньше времени не высовывавшийся, ударил из укрытия. Первым снарядом промахнулся, но второй закатил в лобовую часть «панцера». Специально для штурмовых действий под Москвой немцы усилили броню многих танков «Т 3», самых массовых в то время.
Болванка весом шесть килограммов ударила точно между курсовым пулеметом и широкой смотровой щелью. Однако броню не пробила. Смяв пулеметный ствол, с воем ушла рикошетом в сторону.
Расчет «трехдюймовки» лихорадочно заряжал новый снаряд. Успели, но ответный осколочный взорвался рядом с орудием. Были ранены заряжающий и подносчик, осколок пробил, сорвал с головы капитана каску.
Ковырнув пальцем пробоину, он подмигнул своему помощнику Жердеву:
– Испортили добро, гады. Так и убить могли.
Кто-то из артиллеристов принес другую каску.
– Наденьте, товарищ капитан.
Подошел ротный Гундилович:
– Ты башку лишний раз не высовывай, она нам еще пригодится.
– Постараюсь, – пошатываясь, зашагал к «трехдюймовке» старый артиллерист. Ударило его крепко, но оставлять орудие он не собирался.
«Т 3» усилил стрельбу, посылая снаряд за снарядом. Орудие с холма, не надеясь на поврежденный прицел, послало три фугасных снаряда подряд. Взрыв порвал гусеницу «Т 3», смял, издырявил крыло.
– Бей, товрищ капитан! – кричал, зажимая пробитую руку, заряжающий.
На этот раз Сташков угодил бронебойным снарядом в основание башни и перекосил ее, сорвав с погона.
– Что, получил, гад! – торжествующе махал кулаком заряжающий. – Теперь не постреляешь.
Однако на дорогу вырвался тяжелый «Т 4» и с ревом пошел на орудие Сташкова. Угол горизонтального обстрела его старой пушки составлял всего пять градусов. «Т 4» обходил пушку стороной, затем остановился. Короткий ствол опускался, нащупывая цель.
– Амба! – простонал заряжающий и сжался в комок.
Матвей Игнатьевич Сташков знал, что не успеет развернуть пушку (половина расчета ранена и контужена), но упорно ворочал вместе с помощниками станину.
– Не успеем, – шептал наводчик. – Обидно…
Однако на войне обстановка меняется быстро. Политрук Клочков, сбросив полушубок, забежал сбоку и швырнул бутылку с горючей смесью. Густое липкое пламя растеклось по борту. Этот бросок не был смертельно опасным для танка – требовалось угодить в жалюзи, через которое горючая смесь просачивалась в двигатель. Однако полыхнувший огонь заставил наводчика выстрелить, не довернув прицел, а механик дал полный газ, уходя от новых бутылок с «коктейлем Молотова».
Лейтенант Михаил Шишкин впервые так близко увидел немецкий танк. Это была громадина. Языки пламени плясали по броне, из выхлопных труб вырывались клубы густого дыма. Башня вращалась по кругу, гулко ахнуло короткое массивное орудие.
Машина, крутнувшись, смяла окоп ручных пулеметчиков. Шишкин видел, как один попытался выскочить, но исчез под гусеницей.
Почва была в этом месте рыхлой, и танк завяз кормой. Гусеницы бешено вращались, выбрасывая комья земли, обрывки шинели и кровяные куски. Пулеметчик был разорван гусеницами.
Второй номер был еще жив и кричал, пытался выбраться из окопа. Его голоса, заглушенного ревом трехсотмильного мотора, Шишкин не услышал, но хорошо разглядел распяленный рот и широко открытые глаза, вылезающие из орбит. Он ожидал, что сейчас раздавит и его.
Через секунды крутнувшийся танк смял и второго бойца, а лейтенант Михаил Шишкин вспомнил то, что он командир взвода, а до немецкого «Т 4» всего метров семь. С такого расстояния не промахиваются.
– Гранаты! Где гранаты? – кричал он срывающимся голосом.
Его помощник вложил в руку лейтенанта увесистую противотанковую гранату с рубчатой рукояткой.
– Мать его в гробину! Получай, тварь!
Граната взорвалась под кормой танка, когда тот уже выползал из окопа, заполненного перемолотой землей и останками тел двух пулеметчиков. Взрыв снес, расплющил обе выхлопные трубы. Подбросил вверх оторванные мелкие железяки и что-то нарушил в работе двигателя.
Он дымил, захлебывался, и 23 тонная машина двигалась рывками, сотрясаясь от толчков согнутого взрывом вала.
Василий Клочков с хищно прищуренным глазом забежал сбоку. Танк размолол еще один окоп и продолжал стрелять из пулемета, уже остановившись. Двигатель молотил вхолостую, а политрук, крепкий, тридцатилетний мужик, бросил бутылку с «КС» в лобовую часть башни.
Машина горела. Вернее, сгорала липкая опасная, как гадюка, жидкость, краска на броне. Едкий дым окутал башню, пробиваясь в смотровые щели.
Распахнулись боковые и командирский люки. Наружу выскакивали люди в черной униформе и круглых матовых касках, срывая их на ходу.
Клочков стрелял из «нагана», тот делал осечки, но тремя пулями Василий ранил в живот немецкого лейтенанта и свалил механика, так и не успевшего воспользоваться своим массивным «вальтером».
Наводчика догнал выстрелом в спину лейтенант Шишкин, а двух остальных членов экипажи с остервенением били штыками бойцы.
– Твари! Живых людей кромсали!
– Добивай их!
С тяжелым «Т 4» расправились сравнительно быстро. Он горел среди окопов. Кто-то бросил гранату в распахнутый люк. Рванули сразу несколько снарядов, выбив боковые люки.
Однако орудие на холме, на которое рассчитывали Гундилович и Сташков, немцы забросали минами из подвезенных 80 миллиметровых минометов.
«Трехдюймовка» осела на перебитое колесо, из откатника били струйки масла, а расчет почти полностью погиб. Мины скосили осколками даже траву.
Еще один танк подбило орудие Сташкова, укрытое у обочины. Танк с проломленной броней уволокли на прицепе, а минометы переключились на последнее орудие в батарее и разбили его.
Старый артиллерист Сташков получил осколок в щеку и, выплевывая кровь, отчаянно матерился. На него прикрикнула медсестра:
– Ну что вы ругаетесь, как наш сапожник. Посидите спокойно, я рану перевяжу.
Тяжелых отправили в тыл следом за отступающими подразделениями. Легкораненые остались в строю. Тем, кто пытался уйти, дорогу бесцеремонно перегородил Василий Клочков.
– Винтовку держать сможешь? Вот и держи. Надо здесь хотя бы до вечера продержаться. Иначе добьют фрицы и нас, и всех остальных.
После отбитой первой атаки немцы приостановились. Вели редкий огонь минометы, рассеивали очереди пулеметы. Иван Москаленко верно определил:
– Авиацию ждут. В этом мешке удобно будет целиться. И ни одной зенитки…
Капитан Гундилович приказал рыть окопы в полный профиль. Это вызвало не слишком положительную реакцию:
– Мы же прикрытие. Или снова в оборону вставать?
– Ни одной пушки не осталось…
– У меня к винтовке всего три обоймы.
Прискакал на взмыленной лошади адъютант командира полка. Сбросил на землю перевязанный надвое мешок с патронами.
– Вот, полтысячи винтовочных патронов доставил.
– Что, теперь тебя в задницу целовать за доблесть?
Адъютант, из молодых лейтенантов, не обращая внимания на подковырки, оглядел дымивший танк «Т 4».
– Молодцы, два танка уделали.
– Тебя хвалить нас прислали? – внимательно поглядел на лейтенанта капитан Гундилович. – Или как…
Адъютант сразу перешел на официальный тон и доложил:
– Товарищ полковник просили выяснить обстановку.
– Орудия разбиты. Кроме «максима» остался один ручной пулемет. Патронов в лучшем случае на час боя. Уяснил обстановку?
Адъютант помялся.
– Товарищ полковник приказали… просили до ночи фрицев придержать. Мы в девяти километрах отсюда новую линию обороны строим. Там речка, есть возможность за что-то уцепиться.
– И ты, что ли, эту оборону строишь?
– Я свои обязанности выполняю. Что передать товарищу полковнику?
– Автомат у тебя хороший. Давай-ка гляну, – вместо ответа протянул руку капитан.
– Обычный автомат системы Шпагина, – отодвигаясь, сказал лейтенант.
– Давай, давай его сюда. Он тебе не нужен.
Старшина Егор Первухин снял с плеча адъютанта «ППШ» и протянул капитану.
– Плоховато ты его чистишь. А запасной диск где?
– В обозе оставил, – растерянно ответил адъютант.
– Значит, воевать не собирался? Тогда я, пожалуй, твой «ППШ» себе возьму. Взамен бери любую винтовку. Их много после погибших бойцов осталось. А то красуются в штабе с автоматом.
Адъютант молча сопел. Спорить с командиром роты, который оставлен воевать до конца, он не решался. Лишь снова напомнил:
– Так что мне полковнику передать?
– Четвертая рота свою задачу выполнит, – с долей излишней торжественности ответил капитан. – А ты скачи быстрее назад, пока обстрел не начался. Винтовку не забудь.
Когда лейтенант ускакал, так и не взяв винтовку, все дружно засмеялись. А ротный попросил вестового:
– Почисть автомат. Он мне в бою действительно пригодится. Василий, ты тоже замени свой «наган» на что-нибудь посерьезнее.
– Вот у меня «вальтер» есть, – показал массивный пистолет политрук. – Добыл в бою.
– Егор, – подозвал старшину капитан. – Возьми пару бойцов и пройдись вдоль дороги. Тут многие части резво отступали, повозки разбитые валяются. Собирай боеприпасы, какие найдешь, больше нам надеяться не на кого.
Первухину повезло. В одной из разбитых «полуторок» обнаружили две лопнувших цинковых коробки с патронами. Из бака осторожно перелили в канистру остатки бензина. Если смешать с машинным маслом, получится неплохой коктейль против танков.
В перевернутой повозке нашли кое-какое саперное имущество: с полсотни двухсотграммовых толовых шашек, бикфордов шнур.
В сумке, лежавшей возле погибшего лейтенанта, отыскалась коробка с взрывателями и даже таблица для расчета взрывных действий.
– Аккуратный лейтенант, – доставая документы убитого, сказал Первухин. – И «наган» смазан. Не успел он только им воспользоваться.
В других местах нашли еще сотни три винтовочных обойм и патроны россыпью. Набрали два ящика гранат «РГД 33», которые вместе с противогазами бросали убегавшие от артиллерийского огня бойцы.
– А гранаты не наши выбрасывали, – убежденно заметил Первухин. – Наших к дисциплине генерал Панфилов крепко приучил.
Спорить с ним не стали – это уже не имело значения.
С продовольствием дела обстояли неважно. Нашли несколько банок консервов и смятую в лепешку картонную коробку с комбижиром, откуда наскребли килограмма три смешанного с землей крупитчатого, пахнувшего коровьей шкурой жира.
Старшина Первухин почесал затылок. Его возращения ждали более сотни голодных ртов. Егор приказал помощникам:
– Вырежьте лытки вон у той убитой лошади. Она, кажись, посвежее. Была конина, будет говядина.
Едва вернулись, налетели две пары «мессершмиттов». Они успели сбросить штук двенадцать 50 килограммовых бомб. По мощности эти осколочно-фугасные бомбы превосходили шестидюймовые снаряды, и беды бы натворили.
Помешала тройка наших истребителей «ЛаГГ 1». Это были остроносые скоростные машины нового типа, совсем не похожие на «ишачки» «И 16», короткие, словно обрубленные, похожие на бочонки.
«ЛаГГи» атаковали стремительно. Вооруженные 20 миллиметровыми пушками и пулеметами, они с ходу подожгли один из «мессершмиттов» и не дали сбросить большинство авиабомб на цель.
В окопах орали, свистели, стреляли в воздух, приветствуя удачную атаку «сталинских соколов». У загруженных бомбами «мессеров» единственный способ спастись был – как можно быстрее избавиться от опасного груза.
На земле горели обломки «мессершмитта». Бойцы ждали продолжения победного налета, но обстановка резко изменилась.
Тяжелые, сделанные из дельта-древесины (алюминия не хватало) «ЛаГГи» не уступали по скорости «мессершмиттам», но не обладали такой маневренностью, были тяжелее по весу и медленнее набирали высоту.
В ту тяжелую военную осень на защиту неба Москвы в бой бросали даже явно недоработанные модели, не говоря об устаревших советских самолетах. Ослабить напор люфтваффе, не дать хозяйничать немцам в воздухе! Для этого годились все средства, а на цену отчаянных атак никто не смотрел.
Наверное, пилоты тройки неуклюжих «ЛаГГов» знали, как мало у них шансов победить три оставшихся скоростных «мессершмитта» с форсированными моторами и более мощным вооружением.
Немцы расстреливали наших «ястребков» с пикирования, когда тяжелые машины тщетно пытались развернуть свои стволы навстречу «мессерам». Медленно, слишком медленно маневрировали «ЛаГГи» с их массой более двух с половиной тонн.
В советских справочниках по авиатехнике высоко оценивалось качество дельта-древесины, ее сказочная живучесть. Но дерево есть дерево. И оно разваливалось на куски, крошилось в пыль от попаданий 20 миллиметровых снарядов – каждый «мессер» имел две пушки, иногда три. Дело довершали скорострельные пулеметы «МГ 15» (темп стрельбы – тысяча пуль в минуту).
Василий Клочков рванул отвороты полушубка, глядя, как летят к земле горящие обломки одного, а затем второго «ЛаГГа».
Третий истребитель, получив несколько пробоин и пройдя сквозь трассы, сделал разворот и пошел на ближайший к нему «мессершмитт». Заело не слишком надежный пулемет «УБС», но авиапушка исправно отстучала очередь, вогнав несколько снарядов в капот и крыло «мессера».
Двое немецких пилотов догнали «ястребок» и расстреляли его из всех стволов. Летчик, сумевший выпрыгнуть из кабины, медленно спускался на парашюте. Ему повезло, и он достиг леса на холме прежде, чем его расстреляли обозленные асы люфтваффе.
Впрочем, асов за четыре месяца войны порядком выбили, и это были пилоты среднего класса. Превосходя русских по количеству и качеству самолетов, они потеряли один «мессер», а второй уходил рывками. Неровно, с перебоями работал двигатель, и тянулся следом шлейф дыма.
Блестящей победы немецкого оружия не получилось. Более того, задание уничтожить русский заслон выполнено не было. Три «мессершмитта» возвращались, как побитые псы, морально поддерживая издырявленного собрата.
Когда бомбежка позиций сорвалась, немцы предприняли несколько упорных атак с земли. Командир полка прислал капитану Гундиловичу саперов, они перегородили минами дорогу.
Не так и много установили противотанковых «тарелок» вместе с противопехотками, но два немецких танка влетели на мины. Артиллерии, чтобы добить их, не было, и немецкие ремонтники стали вытаскивать поврежденные машины тягачами.
Хотя тяжелые тягачи были частично бронированы и вооружены пулеметами, бойцы 4 й роты сделали все, чтобы усложнить им задачу.
Вспыхнул брезент на восемнадцатитонном тягаче «рамо». Пока его тушили, были тяжело ранены двое ремонтников. Пулеметчик Москаленко всадил очередь бронебойно-зажигательных пуль в капот второго тягача.
Командир ремонтной роты нервничал, он отвечал головой за эвакуацию подбитых танков, так необходимых для наступления на Москву.
Когда меткими выстрелами был убит еще один ремонтник, обер-лейтенант послал ускорить события своего помощника, старшего фельдфебеля.
Как не хотелось лезть фельдфебелю под пули! Он уже присмотрел участок плодородной земли под Смоленском и подал заявку. После победы ее обещали удовлетворить. Шесть гектаров пахотной земли, выпасные луга, островок соснового леса. Он уже написал об этом жене, и она подыскивала управляющего.
Пуля угодила фельдфебелю в шею. Брызнула кровь, сразу замутилось, стало гаснуть сознание. Будущего землевладельца наскоро перевязали и уложили в тягач. Он умер там спустя четверть часа, крепко сцепив побелевшие кулаки.
Гектары ему уже были без надобности. Как павшему воину вермахта, ему полагались два метра земли и прощальный салют.
Танки на этом участке немцы больше не использовали, зато усилился минометный огонь. Одно из штурмовых отделений сумело взобраться с тыла на холм с левой стороны дороги и расстрелять в упор группу красноармейцев, державшую важную для обороны высоту.
Через полчаса на холм втащили 80 миллиметровый миномет, станковый пулемет «МГ 34», и вся линия обороны оказалась под прямым огнем.
Несмотря на дополнительный взвод и несколько ручных пулеметов, присланных командиром в помощь капитану Гундиловичу, рота практически не могла высунуться из окопов.
Мины летели пачками по пятнадцать-двадцать штук. Затем наступал короткий перерыв. С высоты вел огонь «МГ 34», рассеивая длинные очереди, и снова начинали падать мины.
Немецкие артиллеристы поставили задачу обработать огнем все участки русской обороны. Миномет, не распыляясь сразу на все цели, каждый раз обстреливал определенный участок.
Эта педантичность и неторопливость приносили свои плоды. Прямых попаданий в узкие окопы было не так и много. Но близкие взрывы глушили, контузили людей. А прямые попадания, разрывающие тела на части, выбрасывающие окровавленные останки наружу, морально давили на бойцов.
Каждый представлял себя на месте очередного убитого, разорванного тяжелой миной товарища. Часть бойцов забились на дно окопов, другие стреляли, не целясь, торопясь выпустить обойму.
Между тем атака сразу нескольких штурмовых взводов продолжалась. Оборона практически держалась на пулеметных расчетах, командирах и немногих сохранявших выдержку бойцах.
Капитан Гундилович, расстреляв диск автомата, отобранного у адъютанта, вел огонь из винтовки. Вокруг него собралась кучка красноармейцев и тоже опустошила обоймы, изредка попадая в цель. Стрелять точнее мешал минометный огонь и очереди «МГ 34» с холма.
Начался минометный обстрел. Мины, звеня, набирали высоту, замирали в верхней точке и с воем летели вниз. В эти минуты бойцы на дне окопов с напряжением ждали: «пронесет, не пронесет…» Некоторые молились, бессвязно бормоча: «Господи, пронеси…»
Верующих среди красноармейцев было не так и много, но в такие минуты хотелось просить помощи у кого угодно.
– Маманя, спаси…
Молодой боец с ужасом вслушивался в звон тяжелой мины весом три с половиной килограмма, способной разорвать его на части. Взрыв ударил в нескольких шагах правее, а в воздухе уже звенела очередная мина.
Пятая или шестая по счету нашла свою цель и взорвалась на краю окопа, обвалив пласт земли, изломав тело бойца-соседа. Из последних сил тот пытался вылезти наружу, а молодой красноармеец, не выдержав, побежал непонятно куда.
Его догнал, свалил на землю политрук Василий Клочков:
– Куда бежишь, парень? Бери винтовку и стреляй. Ты видишь, люди воюют, а ты удираешь как заяц.
Несмотря на непрерывный огонь, рота упорно отстреливалась. Иван Москаленко не спеша целился и давал очередь из «максима». Когда в его сторону особенно густо летели мины, переносил пулемет на запасную позицию.
Сержант Петренко со своим отделением держал обочину дороги. Фельдфебель, командир одной из штурмовых групп, поднялся и выкрикнул своим людям команду: «Вперед!»
Петр Емцов, меткий стрелок с Алтая, задержал дыхание и мягко надавил на спуск. У него была самозарядная винтовка «СВТ», которую он пристрелял еще во Фрунзе.
Пуля ударила фельдфебеля в лицо. Он закричал и покатился по откосу. Во все стороны отстреливаться не решились, поняли, что бьет снайпер или умелый стрелок.
В другом месте тоже пыталась подняться штурмовая группа. Под прикрытием пулемета пробежала с десяток шагов, но была вынуждена залечь. Очередь «максима» прошла в полуметре над землей, ранив в ноги сразу двоих солдат.
И тем не менее наступающие группы продвигались вперед. Здесь, под Москвой, когда так близка цель, немцы уже по-другому смотрели на свои потери. Вперед, только вперед! А убитых посчитаем потом.
Когда, наконец, будет взята столица большевиков. По Красной площади пройдут колонны победителей, мощные немецкие танки, а Москва вскоре будет стерта с лица земли. Останутся лишь монументы на окраинах в честь павших арийских воинов.
Пулеметный расчет «зброевки», легкого чешского пулемета с магазином сверху, пристроился за уступом. Пулемет имел хорошую прицельность, и уже первые очереди срезали русского стрелка из ближнего окопа.
Потом свалили санитара, пытавшегося вытащить раненых. Унтер-офицер не пожалел магазина на тридцать патронов, чтобы добить обоих.
Следующей целью унтер-офицер выбрал неуклюжий русский «максим» со щитом.
– Не связывайся с ним, – предостерег унтера его помощник возрастом постарше. – Эти «максимы» еще в ту войну выкашивали целые роты.
– Давай магазин с бронебойно-зажигательными пулями, – требовательно протянул руку унтер-офицер.
Несмотря на молодость, он воевал в Югославии, прошел путь от Бреста, имел три награды. Очередь ударила рядом с пулеметом Москаленко.
– Сейчас мы ему продырявим кожух и добьем расчет, – шептал унтер-офицер, пристраивая пулемет поудобнее.
Вступать в поединок с русским «максимом» опасное, почти безнадежное дело. Молодой пулеметчик этого не знал, а может, был слишком уверен в себе.
Сержант Москаленко всадил длинную очередь в основание земляного уступа, он знал, как подрезать и разрушить такую защиту.
Оба немецких пулеметчика оказались на открытом откосе, где некуда было даже пристроить их «зброевку».
– Прыгаем вниз, – первым среагировал пожилой солдат. – Быстрее, Курт.
Он не мог бросить позицию раньше своего командира, а унтер-офицер, растерявшись, непростительно медлил.
– Нас убьют! – в отчаянии выкрикнул второй номер.
Иван Москаленко уже давил на спуск «максима». У этого славного русского пулемета точный и сильный бой, а патронов сержант Москаленко не жалел.
Очередь прошила и старого, и молодого немца, выбила из рук искореженный пулемет. Расчет катился по откосу, пробитый не меньше чем десятком пуль. Внизу, в кювете, пришел в себя молодой унтер-офицер.
Сил просить помощи у него не оставалось. Он просто пытался выползти, не замечая, что гребет руками на одном месте. У него были раздроблены тазовые кости, и кровь мешалась с мочой, стекая по новым сапогам.
Санитары уносили раненых. Возле дороги лежали убитые. Атака захлебывалась.
Обер-лейтенант, командир штурмовой роты, доложил своему начальству, что у него выбыла из строя четверть личного состава, убиты три унтер-офицера, а русские намертво засели в своих окопах.
Немцы кричат и суетятся лишь в плохих кинофильмах. В основном они действуют хладнокровно и обдуманно.
– Четверть роты – это много, но не смертельно. Русские дерутся, даже имея потери вдвое-втрое больше. «Продолжайте атаку», – приказали обер-лейтенанту.
А в окоп к капитану Гундиловичу скатился политрук Клочков и, запаленно дыша, торопливо заговорил:
– Надо вышибить фрицев с холма. Если мы этого не сделаем, через час некому будет воевать.
– Вышибем, – с неожиданной легкостью согласился капитан Гундилович, тщательно продумывающий любое серьезное дело.
– На холм лезть под огнем придется…
– Влезем.
– А куда нам деваться? – подтвердил артиллерист Сташков.
Он и двое его помощников занимались необычным делом. К полуметровым, гладко оструганным палкам крепили бруски тола, ввинчивали взрыватели, крепко обматывали взрывчатку толстой, слегка надрубленной стальной проволокой.
Политрук понял, что артиллерист мастерит самодельные гранаты, а длинные палки предназначены для дальнего броска. Здесь же лежали трофейные гранаты-«колотушки». К некоторым тоже были примотаны бруски тола. Оба капитана готовились к операции со всей тщательностью.
Одно из самых трудных дел на войне – взять высоту. Клочков, не раздумывая, предложил возглавить группу.
– Опыта у тебя маловато, – сразу отрезал Сташков. – Тут бывалые солдаты нужны…
– Вроде тебя, – усмехнулся политрук. – С располосованной щекой фрицев пугать?
– Эх, Василий, – печально вздохнул Матвей Сташков. – Думаешь, я с великой охотой в эту ловушку лезу? Был бы выбор, послал ребят помоложе и пошустрее. Только нет выхода. Оставим высотку фрицам, они до вечера минометным огнем роту к нулю сведут. Уже шестерых прямыми попаданиями накрыли. Лучше не видеть, что от них осталось. Надо с ними кончать, вот я этим и займусь с надежными ребятами.
Это был отчаянный шаг – попытаться захватить среди дня практически открытую со всех сторон высоту, и продиктован он был безысходностью положения. Продолжали упорно наступать немецкие штурмовые группы, которые пока удавалось удержать огнем пулеметов и винтовок.
Но проклятый холм с минометом и станковым «МГ 34» сводил все усилия на нет. Его надо было захватить любой ценой.
Командир роты и командир бывшей батареи решились на рывок среди дня. Сташков среди боеприпасов к трофейному 50 миллиметровому миномету обнаружил шесть штук дымовых мин.
Малый калибр миномета не позволял поставить полноценную дымовую завесу, эти мины предназначались для обозначения цели. Но точно выпущенные заряды могли создать хоть какое-то задымление и дать возможность группе из семи человек приблизиться к вершине холма.
Со стороны дороги почти до самой вершины тянулась узкая промоина, которой можно было воспользоваться, если не обращать внимания на опасность. Дал согласие присоединиться к группе Аликбай Косаев, на редкость сильный физически казах, бывший кузнец.
Ему было тридцать шесть лет, а мощные мышцы позволяли бросить гранату на полста метров.
– Не страшно, Аликбай? – спросил его ротный. – Назад вернуться шансов мало.
– Шансов, – усмехнувшись, повторил казах незнакомое ему слово. – У меня земляка на части миной разорвало, а следующая мина всего на метр мой окоп перелетела. И так и так смерть… надо идти.
Когда в сторону холма летели дымовые мины и вели огонь сразу несколько лучших стрелков, семь человек во главе со Сташковым уже пробивались вверх по промоине.
У каждого имелось несколько гранат, в том числе самодельных, изготовленных бывалым артиллеристом. Неожиданный рывок помог группе преодолеть половину расстояния. Затем немцы опомнились и открыли огонь.
Пуля угодила сержанту Короткову в голову, он упал, перегородив теклину. Остальные лихорадочно перебирались через узкий проход, невольно глядя на окровавленное лицо Ефима Короткова.
Снизу вел огонь из «максима» Иван Москаленко. У него имелись четыре ленты, и патронов он не жалел. Сержант не мог достать минометчиков, но сумел тяжело ранить командира расчета «МГ 34», а затем свалить второго номера.
– Алик, бросай гранаты, – скомандовал Матвей Сташков.
Высокий, широкий в плечах боец, не обращая внимания на свистящие рядом пули, швырнул немецкую гранату-«колотушку». Затем полуметровую самодельную гранату, удобную для броска.
Успел бросить гранату еще один боец и свалился, срезанный очередью в грудь и горло.
Но уже лихорадочно пробирался к окопам на холме капитан Сташков и тоже бросил самодельную гранату – четыреста граммов тола и обрезки стальной проволоки. Взрыв опрокинул миномет, смял тело командира расчета, оглушил остальных.
Четверо оставшихся в живых бойцов во главе со Сташковым добивали гарнизон холма из пистолетов и «наганов», который каждый получил перед выходом.
Аликбай Косаев, расстреляв барабан «нагана», догнал убегавшего минометчика и сдавил его своими мощными закопченными пальцами за горло.
– Шайтан… фашист, – бормотал он.
В ближнем бою погиб еще один боец, но трое солдат Панфилова во главе с капитаном Сташковым уже оседлали холм, разворачивали пулемет и выпускали из трофейного миномета последние оставшиеся мины.
Они сдерживали холм до темноты, пока не начала отход поредевшая рота.
Четвертой роте во главе с капитаном Гундиловичем и политруком Клочковым еще предстоят славные дела, а подвиг 28 панфиловцев навсегда останется в истории, хотя героев было больше, чем двадцать восемь.
Но это будет позже. Пока же рота отходила на новые позиции, чтобы продолжить битву за Москву.
