26
КРАПЛЕНЫЙ
С утра Роггльсом овладело беспокойство. Проснулся он рано, открыл форточку. Холодный январский воздух ворвался в комнату. Он включил радио и начал делать гимнастику, наблюдая себя в зеркале.
Под холеной кожей его сильного, тренированного торса послушно собирались мышцы в бугры и разбегались вновь. Роггльс рассматривал свое тело придирчивым, оценивающим взглядом. Закончив гимнастику, он долго стоял под душем, все понижая температуру воды, пока не замерз. Растерся мохнатым полотенцем, надел пижаму и заказал завтрак.
День начался как обычно, но беспричинная тревога, с которой он проснулся сегодня, не оставляла ни на минуту. Его маленький и ограниченный мир чувств был создан им самим и подчинен узким, таким же маленьким, корыстным интересам существования. Он мог привычно и легко, словно новобранец в казарме, строить мысли и чувства свои на поверку. Но сегодня, перебирая в своем сознании все события последних дней, Роггльс не находил оснований для тревоги.
А тревога была и словно тень шагала с ним рядом, и так же, как тень, была неуловима. Это был инстинкт зверя, почуявшего охотника на своем следу.
Тихо, неслышно ступая, он подошел к двери и, внезапно раскрыв ее, выглянул в коридор гостиницы, словно он мог застигнуть здесь, подле своего порога, подстерегающую его судьбу. В этот ранний час коридор был пуст, и только официант на вытянутой вперед, точно в экзотическом танце, ладони нес маленький поднос с кофейным прибором.
После завтрака, просматривая газеты, Роггльс поймал себя на том, что его мысли были далеко. Он снял трубку и позвонил Маше, но… никто не подошел к телефону. «Странно», — подумал он. И холодок страха коснулся его сердца. Наконец, чтобы рассеять свои подозрения, он решился на рискованный шаг и позвонил Гараниной, Машиной подруге. К телефону подошла мать Любы:
— Вас слушают, — сказала она.
— Попросите, пожалуйста, Любу.
— Кто ее спрашивает?
— Товарищ по институту.
— Люба сегодня рано утром уехала с подругой в истринский дом отдыха.
— С Машей? — спросил Роггльс.
— Да, с Крыловой.
Вздохнув с облегчением, он положил трубку. «Почему же Маша не предупредила меня? А быть может, она звонила, но не застала дома?» Состояние неизвестности было мучительно; легче, когда знаешь, откуда тебе грозит опасность и ты встречаешь ее лицом к лицу.
В двенадцатом часу Роггльс оделся, вышел из гостиницы и взял такси. Проехав до Арбатской площади, он отпустил машину и пошел пешком. Свернув в переулок, Роггльс перешел на противоположную сторону и взглянул на окна.
В одном из них стояли детские счеты, пестрые шарики показывали: тысячу триста семнадцать.
«Черт! — с досадой подумал Роггльс. — Сегодня тринадцатое число!» Встреча была назначена на семнадцать часов.
Не задерживаясь подле окон, чтобы не обращать на себя внимания, по переулку он спустился вниз.
До встречи с шефом оставалось много времени. Ветер нес мелкий колючий снег, швыряя пригоршнями в лицо, за воротник. Зябко поведя плечами, Роггльс остановился, не зная куда себя девать, затем взял такси и поехал в центр, в кафе «Националь».
В первом зале мест не оказалось, был час обеденного перерыва в учреждениях. Роггльс прошел во второй зал и обнаружил свободный столик в левом углу, около батареи отопления. За этим столиком две недели тому назад он встретился с Эдмонсоном. Это воспоминание не доставило ему удовольствия, однако он подумал: «Что-то сейчас поделывает Джентльмен пера? — и, подняв глаза от карточки вин, встретился взглядом с Эдмонсоном.
Журналист с ним не поздоровался. Эдмонсон долго и бесцеремонно рассматривал Роггльса, затем встал, подошел к нему ближе и, глядя в упор, скрипучим фальцетом произнес:
— Теперь я припоминаю, мы с вами действительно виделись в сорок седьмом, в Ланкастр-Хаузе, но Патрика Роггльса я не знаю. Под каким именем вы подвизались тогда?
Большие серые глаза, непомерно увеличенные толстыми менисками очков, внимательно следили за Роггльсом. Выражение его лица было уничтожающе оскорбительным.
— Бросьте, Эдмонсон, вы опять пьяны. Меня зовут Патрик Роггльс, — примиряюще сказал он.
— Вы лжете! — не повышая тона, опять проскрипел Эдмонсон. — Вы не хотели освежить мою память, это сделали другие!
— Каким образом? — улыбаясь спросил Роггльс.
— Я вырезал вашу фотографию с обложки книги «Предатели нации», которую вы, кстати сказать, беззастенчиво списали у Макса Томпсона. Я послал вашу фотографию своим друзьям на родину, они мне помогли разобраться в вашей подлинной физиономии, так называемый «журналист» Патрик Роггльс.
— Я вижу, вам мало репутации Джентльмена пера, вы хотите заслужить кличку Шпик! — сказал Роггльс, стараясь не привлекать внимания окружающих.
— Жаль шампанского, что выплеснул я в вашу физиономию, это благородный напиток! — с трудом сдерживая бешенство, бросил Эдмонсон и вышел из зала.
День был окончательно испорчен. В Томилино Роггльс приехал раньше назначенного часа. Прождав много времени в холодном прокуренном буфете, он вышел к следующему поезду на платформу. К его удивлению, вместо шефа к нему на свидание явился Эллис Кэнор из пресс-отдела, они отлично знали друг друга.
Франтоватый, в светлом пальто и зеленой шляпе, Кэнор прошел мимо него и спустился с платформы. Роггльс молча следовал за ним. Эта встреча не предвещала ничего хорошего.
Когда они отошли на порядочное расстояние от платформы, Кэнор повернулся к нему и, криво улыбнувшись, сказал:
— Плохи твои дела, Дайс, девчонка тебя надула. Это снимки зенитной пушки образца четырнадцатого года.
— Год демит! — выругался Роггльс.
— Обижаться нечего: ты им подсунул факты, собранные Томпсоном, как сенсацию, они тебе — старую пушку вместо «РЗ-1». Вы квиты.
— Что говорит шеф? — с тревогой спросил Роггльс.
— Шеф в бешенстве. Он говорит, что в крапленой агентуре он не нуждается…
— Почему крапленой? — перебил его Роггльс.
— Ты не беби, Дайс, и должен понимать сам, что, если тебе подсунули эту старую хлопушку, стало быть, игра проиграна.
— Что мне делать?
— Выпутывайся сам, как знаешь. Если ты так же грязно сработал с Балтом…
— С Балтом дело чисто! — перебил его Роггльс.
— Ну если чисто, тебе нечего бояться. Самое большее, что может быть, — тебя вышлют, и этим дело кончится.
— Скажи шефу, чтобы затребовал обратную визу…
— Должен тебя огорчить, Дайс, но на шефа не рассчитывай. Шеф рисковать не желает. Если у тебя появился хвост, выпутывайся сам.
— Трус! — презрительно бросил Роггльс.
— Трус? — переспросил Кэнор. — А если они напали на след истории с Балтом? Что тогда? Тебя возьмут по уголовному делу и размотают всю катушку. Было бы глупо обнаружить твою связь с шефом.
— Что же делать?
— Подай заявление в отдел виз и регистрации. Требуй обратную визу, впрочем… Если ты уверен, что с Балтом все чисто, тебе нечего бояться. За интрижку с этой девчонкой тебе дадут коленкой пониже спины и… лети отдыхать на лазурные берега Марсонвиля, — подмигнув ему, закончил Кэнор и озабоченно посмотрел на часы.
До поезда в Москву оставалось десять минут. Он повернулся к платформе и торопливо сказал:
— Я поеду один. Ты приедешь следующим поездом.
— Постой, Эллис! Еще один вопрос, что Эдмонсон?..
— Эдмонсон идиот! — перебил его Кэнор. — Рассчитывая на его репутацию, парни из «Стар» хотели сделать хороший триллерз, но с этим Джентльменом пера ни черта не сваришь. Его уже отозвали. Привет, Дайс! Не падай духом! Ты всегда был мастером хеппи энд! — с наигранным оптимизмом закончил Эллис Кэнор и быстро зашагал к платформе.
Когда Роггльс вернулся в Москву, был уже конец рабочего дня. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были наполнены шумом и говором торопливо снующих, оживленных людей. Оглушенный городским прибоем, прижатый людским потоком к газетному киоску, он чувствовал себя одиноким и глубоко враждебным этой массе людей.
Протянув руку, Роггльс взял с прилавка киоска книжку «Подмосковье». Перелистывая страницы, он прочел: «Истра. Архитектурные памятники. Места исторических боев. Здравницы трудящихся…» Заложив страницу, он заплатил за книжку, сунул ее в карман и стал энергично пробиваться к стоянке такси.
Уже сидя в машине, он вновь открыл книжку на заложенной странице и углубился в изучение истринского дома отдыха.
«Если Кэнор прав, — думал он, — девчонка становится опасна. Она знает больше, чем следует…»
Отпустив такси около кинотеатра «Ударник», Роггльс перешел на противоположную сторону и остановился у входа в сквер. Подросток, все время наблюдавший за ним со стороны, пересек площадь и подошел к Роггльсу. Это был юркий паренек, на вид лет четырнадцати, в сапогах с низко спущенными голенищами, в матросской тельняшке и теплой тужурке, распахнутой на груди. Из-под его меховой шапки выбивался вьющийся светлый клок, а из-под вздернутой верхней губы блеснула золотая коронка.
— Отойдем в сторону! Конь культяпки отморозил дожидаясь! — немного заикаясь, сказал подросток и прошел вперед.
— Конь здесь? — спросил Роггльс.
Не отвечая на вопрос, чубатый парнишка скрылся за углом сквера и вскоре вынырнул вновь. Как за лоцманом, мелкой юркой рыбешкой, идет акула — матерый хищник, так и за ним показался Конь. Он шел, широко расставив ноги, мелким шагом, словно на клюшках. В летной кожаной тужурке на молнии и ушанке, приземистый, он прошел мимо, бросив на ходу:
— Фикса, возьми фары в руки!
Чубатый парнишка, выполняя приказ, остановился у входа, наблюдая за улицей, а Роггльс последовал за Конем в глубину сквера.
