Из густого березняка, окаймлявшего опушку соснового леса, вышел человек в простой, довольно потрепанной одежде, осмотрелся. Справа из-за горизонта выбегала широкая лента шоссе, огибающего лес и уходящего в сторону Борисова. Был ранний час утра, и на шоссе — ни души. Путник с облегчением вздохнул, вытер с лица пот и, выбрав среди зарослей кустарника место поудобнее, с наслаждением растянулся на траве…

Фронт; ожесточенные бои под Ельней; незабываемая сентябрьская ночь, когда он, боец Советской Армии, Никифор Алехнович, сопровождал по указанию начальника штаба полка раненых. Они ехали на подводах, озаряемые вспышками ракет, среди свиста и грохота разрывов снарядов и мин. К рассвету достигли опушки леса и направились было в сторону шоссе, где находился медсанбат. Неожиданно оттуда их обстреляли. Повернув лошадей, пустили их вскачь к лесу, в надежде вернуться обратно в свою часть. Но было уже поздно. Их окружили гитлеровские солдаты, повыбрасывали с повозок тяжелораненных, а тех, кто мог идти, выстроили в колонну и вместе с Никифором погнали в то самое село, куда часом раньше так торопился Алехнович. Поместили их в большом колхозном сарае, заперли на замок и двое суток морили голодом. На третий день утром раненых выгнали из сарая и стали пристраивать к общей колонне военнопленных. Среди раненых двое особенно были слабы и не могли передвигаться. Эсэсовцы из охраны стали избивать их прикладами. В колонне произошло замешательство, раздались выстрелы. Часовые, стоявшие рядом с Никифором, бросились в конец колонны. Видя, что никого из охраны поблизости нет, Никифор подхватил под мышки раненного в ногу товарища и юркнул с ним в калитку ближайшего двора.

Сердобольная пожилая колхозница спрятала их, потом оставила у себя под видом родственников. Никифору она дала штатскую одежду, и однажды ночью он вышел из села. Усталый и обессиленный, добрался до своего города Горки, нашел там свою семью и двое суток жил с ней, никуда не показываясь. В это время в Горки из Орши прибыли гестаповцы. Начались обыски по квартирам. Искали скрывающихся советских военнослужащих и коммунистов. Никифор простился с семьей и снова пустился в путь. Покидая город, он еще не знал, куда идти, и только дорогой решил направиться в Борисов, где у него были старые знакомые.

В Борисов он вошел благополучно, прошел несколько улиц и остановился. «К кому же идти? Живы ли мои друзья? Да и здесь ли они сейчас?» — спрашивал он себя. С тех пор, как он учился в борисовском педагогическом техникуме, прошло уже двенадцать лет. За эти годы он успел стать кандидатом технических наук, директором учебного заведения, мечтал защитить докторскую диссертацию…

Перебрав еще раз в памяти своих знакомых, Никифор решил пойти на квартиру к врачу Бардушко. «Уж этот домосед, наверно на месте и должен меня помнить».

Чутье не обмануло: Бардушко оказался дома и принял Никифора действительно по-дружески. После ужина приятели вспоминали прошлое, потом каждый рассказал о пережитом в последние месяцы, наконец перешли к вопросу, волновавшему тогда каждого честного патриота, — что делать? Как бороться с врагом в условиях оккупации?

— Хочешь, я дам тебе почитать листовку подпольной организации? — спросил Бардушко.

— Так, значит, партия здесь, рядом с нами! — волнуясь, воскликнул Никифор. — Теперь мне ясно, что я должен делать. Где найти подпольщиков, не знаешь? Надо же посоветоваться с ними!

— Попробуем найти, — ответил Бардушко.

Через несколько дней ему удалось встретиться с Николаем Капшаем, от которого он изредка получал листовки подпольной организации. Он рассказал Николаю о Никифоре и отрекомендовал его как честного советского человека. Вскоре Алехнович встретился с Борисом Качаном, а через две недели был принят одним из руководителей партийного подполья, известным уже читателю Лазовским.

С радостной душой, согретой теплыми, проникновенными словами коммуниста, возвращался Никифор в свой родной город Горки, где он нашел друзей и создал подпольную организацию.

Так возникла и начала действовать еще одна антифашистская группа. Скоро она нащупала связи с местным партизанским отрядом, и работа пошла успешно. Достали радиоприемник, стали принимать из Москвы сводки Совинформбюро и, по опыту борисовчан, распространять их в городе и в окрестных селах.

Около двух лет действовала группа Никифора в Горках. И вдруг гестапо арестовало двух подпольщиков. Нависла угроза и над остальными. Посоветовавшись между собой, Никифор и шесть подпольщиков бежали из города.

И вот сейчас, уходя от преследования, Никифор снова направлялся в Борисов, чтобы опять включиться в борьбу.

— Никифор! — окликнул его на улице знакомый голос.

Алехнович вздрогнул и с опаской покосился в ту сторону. Ба, да это же давнишний приятель Чернов! А тот уже командовал:

— Не мешкай! Заходи ко мне.

Горячая, взволнованная беседа друзей продолжалась чуть ли не до утра. Никифор рассказал Чернову о постигшей его группу неудаче, о том, что вынужден искать теперь пристанища.

— Ну что ж, — сказал Чернов, — если хочешь, оставайся пока у меня, а дело найдется, было бы желание.

Так Алехнович обосновался в Борисове.

Вскоре он случайно встретил на улице некую Женю Семенкову, учившуюся в свое время у него в техникуме. С мужем Семенковой Никифор долгое время дружил, вместе с ним уходил на фронт.

Обрадованная встречей, Семенкова пригласила Никифора к себе домой.

— Вы где, собственно говоря, остановились? — спросила она.

— Да, по правде говоря, еще нигде.

— Тогда селитесь у меня. Живу я не так уж плохо.

Никифор насторожился. Он только тут заметил, что Женя одета со вкусом и даже довольно изысканно.

— А где вы работаете? — осторожно осведомился он.

— Переводчицей у коменданта города Борисова.

Никифор чуть не поперхнулся. Вот те на! Замедляя шаги, раздумывал, идти с ней дальше или отделаться поскорее.

— Поймите, Никифор Васильевич, у меня же мать и пятилетний сын, — стала оправдываться Семенкова. — Если бы я не стала работать, меня угнали бы в Германию.

«То, что ты печешься о семье, — хорошо, но почему ты стала переводчицей этого гада, вот вопрос», — думал меж тем Никифор.

Мимо прошли два гитлеровских офицера. Один из них поприветствовал Женю как знакомую. Это еще более насторожило Алехновича. «Значит, она своя в их кругу? — думал Никифор. — Кто же она теперь, предательница?».

Под руку подошли они к большому дому.

— Здесь я и живу, — показала Семенкова.

В квартире Семенковой Никифор повел себя с крайней осторожностью. Он стал говорить ей, что тоже думает поступить на работу к немцам и что без дела теперь действительно не проживешь, но что он еще не знает, тут ли ему устраиваться или перебираться куда-нибудь в другой город.

— А чего вам искать другого места? Оставайтесь в Борисове, осмотритесь хорошенько, и если понравится, я помогу вам устроиться. А жить пока будете у меня.

Никифор поблагодарил Семенкову за участие и, пообещав зайти через день-два, простился. А когда он рассказал об этой встрече Чернову, тот воскликнул:

— Вот это здорово! Я с ног сбился в поисках подхода к этой собаке коменданту, а тут — на тебе, его переводчица предлагает нам квартиру! Обязательно надо воспользоваться. Завтра же переселяйся к ней да прощупай хорошенько, чем она дышит, закинь удочку насчет устройства на работу в комендатуру. Ты и не представляешь, как нам это нужно, — во, позарез! — И Чернов провел ребром ладони себе по горлу.

На следующий же день Никифор переселился к Семенковой. Та назвала его в домоуправлении своим братом, шофером по профессии.

Вечерами в разговорах с Семенковой Никифор пытался выяснить, ревностно ли она служит немцам или действительно пошла на работу из страха перед каторгой в Германии. Прямо этих вопросов он, конечно, не ставил, а старался исподволь выведать ее настроение. Он, например, просил ее никому не говорить, что он — кандидат технических наук и бывший директор техникума. Семенкова соглашалась хранить эту «тайну» с такой легкостью, что трудно было понять, придает она этому какое-нибудь значение или только делает вид, будто не придает, а сама — себе на уме. Не выказала она никакой двойственности и тогда, когда Никифор попросил ее оказать содействие в устройстве на работу в какое-либо немецкое учреждение. Не задумываясь, она пообещала поговорить об этом с комендантом Кёрингом.

— Он меня уважает и считается с моим мнением, — похвалилась Семенкова.

Тут Никифор вновь насторожился, но решения своего менять не стал. «Как бы там ни-было, — подумал он, — а задание надо выполнять».

На второй день после этого разговора Семенкова пришла с работы в особо приподнятом настроении. Не раздеваясь, она присела на стул против Никифора и заговорила радостно:

— Ну, уважаемый «братец», кажется, ваше дело выгорело. Сегодня я докладывала о вас своему шефу, полковнику Кёрингу. Ему как раз нужен шофер, хорошо знающий здешние места, и он приглашает вас завтра к себе для разговора.

Никифор опешил. Семенкова посмотрела на него с лукавством, улыбнулась.

— Что вы так смотрите? Не верите? Ему нужен русский шофер, и он приглашает вас на эту должность. Ясно?

«Правду ли ты говоришь или хочешь заманить меня в лапы к этому палачу?» — пытался прочесть в ее глазах Никифор. Но в назначенное время к Кёрингу все же явился — разве можно было упускать такую комбинацию!

Кёринг смерил его быстрым взглядом и, выпустив изо рта струю дыма, сказал на ломаном русском языке:

— Мне за тебя поручилась твоя сестра, как за вполне благонадежного человека.

После этих слов он долго молчал и пристально разглядывал Никифора. Никифор очень хорошо понимал значение этого разглядывания: либо он будет шофером коменданта, либо… И он старался изо всех сил: по-солдатски «ел глазами» начальство. Кёринг, видимо, остался доволен. Он сказал:

— Я решил взять тебя шофером на мою машину. Согласен?

— Если я подойду для вас, господин оберст, я с радостью буду служить, — с покорным видом ответил Никифор.

— Но… прежде чем ты сам будешь водить мою машину, ты должен пройти предварительную двухнедельную проверку на знание шоферского деда. В это время ты должен будешь ежедневно по утрам подавать мне к комендатуре одну из двух моих личных машин: «мерседес-бенц» или «оппель», а к концу дня приходить за ней и угонять в гараж. А теперь можешь отправляться на работу. Там, в гараже, о тебе уже знают.

Никифору не верилось, что все это правда. Ему все казалось, что вот-вот за его спиной появятся фашистские молодчики, сцапают его под руки и поведут в гестапо.

Итак, первая часть задания выполнена: он не только устроился на работу в комендатуру, но даже стал личным шофером самого коменданта! Теперь надо ждать дальнейших указаний из штаба бригады.

Проверка Алехновича была несколько своеобразной. На третий день, когда он пришел к комендатуре за легковой машиной — на ней обычно ездил по городу Кёринг один, без шофера, — то на шоферском сиденье нашел патроны от пистолета. Никифор подобрал их и утром передал Кёрингу, за что получил от того сигаретку.

Каждый день Кёринг «забывал» в машине то плащ, то перчатки, то несколько пачек сигарет. И все это Алехнович аккуратно возвращал ему на следующее утро. К концу второй недели в машине был «забыт» пистолет с патронами. Как хотелось Никифору взять его себе! Но он удержался от соблазна и, подавая наутро машину, передал пистолет Кёрингу. Тот похлопал шофера по плечу, дал сразу целую пачку сигарет и отпустил. А на следующий день Никифор уж был полноправным шофером господина коменданта.

Несколько дней он по заданию Кёринга ездил то с одним поручением, то с другим. И все это время Алехнович видел, как за его машиной неизменно следовала другая. «Проверяйте, проверяйте, — думал он, — не на того напали».

Наконец Кёринг вызвал его к себе в кабинет и с подчеркнутым дружелюбием сказал:

— Ну, ты вполне достоин служить у немецкого офицера. Я доволен тобой. Сегодня ты получишь круглосуточный пропуск и, когда потребуется, будешь ездить вместе со мной.