ПОСЛЕДНЯЯ СИГАРЕТА
Внезапное исчезновение раненого лейтенанта неприятно озадачило Грейвса. Оно вновь осложняло его задачу. Но самый факт, что лейтенант исчез, только подтверждал правильность подозрений, беспокоивших штурмбанфюрера. С каждой минутой он все больше склонялся к мысли, что в могиле Клемме находится какой-то другой человек. Требовалась быстрая и самая тщательная проверка всех обстоятельств.
Грейвс связался по телефону с командиром десантного батальона, проводившего здесь операцию по захвату железнодорожного узла.
Оказалось, что числившийся в списке личного состава батальона лейтенант Курт Штольц считается пропавшим без вести как раз со дня указанной выше операции.
— Часто у вас тут в гарнизоне исчезают немецкие офицеры? — сердито обратился Грейвс к коменданту.
Кнюшке по-куриному хлопал веками своих маленьких круглых и красных глаз и удрученно молчал, не решаясь высказать свои предположения. Между тем мысли, копошившиеся у него в голове, были куда проще и носили совершенно другой оттенок, нежели те, что беспокоили Грейвса.
— Мне придется написать рапорт, — сурово продолжал штурмбанфюрер. — Порядки, которые вы здесь завели, наносят явный ущерб интересам фюрера.
Кнюшке тяжело запыхтел и, наконец, все-таки решился:
— Вы напрасно так беспокоитесь, герр Грейвс, — запинаясь, заговорил он. — Когда я был тоже в госпитале во Франции, то мы, грешные, люди, тоже вели себя там не лучше этого Штольца.
— Причем тут Франция? Что вы этим хотите казать?
— А то, что это известные проделки холостяков офицеров: лейтенант, безусловно, завел себе здесь какую-нибудь русскую Дульцинею. Бьюсь об заклад, что он роскошно коротает с ней время, пока старая шинель санитара исполняет за него служебные обязанности больного. Госпитальное начальство всегда смотрело на это сквозь пальцы: должны же быть у фронтовика какие-то земные развлечения!
Грейвс только саркастически усмехнулся в ответ на эти пинкертоновские догадки. Но этот разговор все же натолкнул его на новые мысли. Он счел не лишним также повидаться и со спасительницей лейтенанта русской женщиной Дегтяревой.
Подобно всем жителям, оставшимся в поселке, Дегтярева была зарегистрирована в специальной книжке. Грейвс послал за ней коменданта, однако тот вскоре явился с докладом, что русской женщины не оказалось дома. Соседи сказали ему, что она вместе с ребенком отправилась за солью.
— За какой еще солью? — воскликнул Грейвс. Его самолюбие всегда необыкновенно задевали ничтожные мелочи, постоянно впутывающиеся в стройную канву логических построений.
Кнюшке объяснил, что население поселка страдает от отсутствия соли (торговля парализована), и местные жители ходят за солью на соседнюю станцию к бывшим железнодорожным складам, ныне сгоревшим. Там на пепелище они умудряются собирать какую-то грязь, и она служит им вместо соли.
— Какое мне, черт возьми, дело до всего этого! — теряя спокойствие, закричал Грейвс. — Вы распустили здесь все русское население, и они делают у вас все, что хотят. Я не удивлюсь, если обнаружится, что в один прекрасный день весь ваш гарнизон будет захвачен партизанами.
Он хлопнул дверью и отправился снова в госпиталь.
Лейтенанта Штольца по-прежнему не было на ►месте.
Военфельдшер, делавший перевязки целой группе поступивших с фронта раненых, в ответ на вопросы штурмбанфюрера растерянно разводил руками и бормотал что-то невнятное, пытаясь оправдаться.
Грейвс махнул на него рукой и вышел во двор.
Вчерашний санитар сидел на бревне у забора в позе глубокомысленного раздумья: военфельдшер только что объявил ему об отправке на передовые в наказание за ротозейство.
Увидев Грейвса, санитар вскочил на ноги и начал неуклюже салютовать.
— Садитесь, — сказал Грейвс и сам опустился рядом на то же бревно. — Курите? — Он достал свой портсигар, протянул санитару и закурил сам. — Когда вы последний раз видели раненого лейтенанта? — спросил штурмбанфюрер дружеским тоном. — Он и раньше уходил надолго или только теперь?
— Да ведь этот лейтенант был тут совсем немного, — сказал санитар. — Вчера утром он в первый раз гулял по двору, а потом попросил одеться и отправился за сигаретами. Часа через полтора вернулся, поел и лег спать. Я, признаться, и думать не думал, что он меня подведет.
— Так, — протянул Грейвс, — значит, утром он ходил за сигаретами. Вы уверены в этом?
— А как же, — санитар вытянул одну ногу и, откинувшись назад, достал из кармана измятую пачку. — Вот. Это он мне принес. Добрый как будто человек, а…
В пачке оставалась одна сигарета. Грейвс внимательно рассматривал этикетку с нарисованной на ней мордой немецкой овчарки.
Это были русские сигареты, притом явно высокого сорта.
— Где можно достать такие сигареты? — спросил Грейвс.
В ответ санитар только пожал плечами.,
— Мы тут мучаемся с этим, — сказал он. — То и дело перебои в снабжении. На передовой, говорят, считаются с солдатами, а здесь даже сам комендант, если вы заметили, курит эрзац. Плохие дела, — он махнул рукой и потянулся к пачке. — Разрешите, герр штурмбанфюрер, там еще есть одна.
Но Грейвс отвел его руку, встал и, не оглядываясь, направился к своему «опелю», поджидавшему у ворот.
Однако, проехав минуты три, штурмбанфюрер внезапно остановил машину.
— Я сошел с ума, — пробормотал он. — Что же подозрительного, если офицер-победитель курит сигареты побежденной страны?!
В комендатуру он возвратился угрюмый, злой и быстро прошел сквозь приемную в кабинет Кнюшке, который со вчерашнего дня был склонен считать своим.
Но комендант был тут.
Он сидел у стола, развалившись в стильном кресле, обитом зеленым бархатом, и курил.
Напротив него в кресле подтянуто и прямо сидела пожилая женщина, по видимому, немка, в черной кружевной косынке на седых волосах. И рядом с ней какой-то человек в опрятном штатском сюртуке, из-под которого был виден чистый крахмальный воротничок и тщательно завязанный галстук.
Какая элегантность среди общего беспорядка! Гладкая бритая голова. Пенсне в тонкой золотой оправе поблескивает сдержанно и строго.
Но что это?
На столе перед ним лежит новенькая пачка тех самых русских сигарет с мордой немецкой овчарки на этикетке.
Увидев Грейвса, комендант сразу изменил свою роскошную позу. Он подобрал раскинутые ноги и встал. На лице его изобразилась хмурая неприступность.
Его собеседник встал тоже. Но женщина осталась сидеть.
— Я не могу делать исключения даже для вас, доктор, — сказал комендант строго. — Немецкие законы обязательны для всех в равной мере. Вот герр штурмбанфюрер может это подтвердить.
— В чем дело? — спросил Грейвс, уже догадываясь, что это, должно быть, тот русский доктор, о котором упоминал комендант.
Он только теперь заметил, что этот человек был чем-то взволнован. Рука его, державшая шляпу, заметно подрагивала, и за пенсне, на лбу, выступили маленькие капельки пота.
— Задержана моя дочь, — сказал доктор на хорошем немецком языке, но с легко уловимым русским акцентом. — Она подросток, школьница, и ровно ни в чем не виновата.
Он глотнул воздух и продолжал, стараясь говорить спокойно.
— Меня вызвали к больному ребенку, и я задержался там позже восьми часов. Понятно, что она забеспокоилась и пошла отыскивать меня.
И вот ее забрали, так как по приказу коменданта после восьми часов появляться на улице нельзя.
— Я хочу подтвердить все это, — сказала женщина, приподнимаясь с кресла. — Надеюсь, у вас нет оснований сомневаться в моих словах. Я приехала сюда, чтобы увидеть могилу моего сына, погибшего здесь.
— Кто вы такая? — спросил Грейвс строго.
— Я уже сказала вам. Я мать немецкого офицера. Он погиб здесь ради Германии, и вы не можете относиться ко мне с недоверием.
— Садитесь, — сказал Грейвс. — Вы, вероятно, и есть фрау Клемме, мать лейтенанта саперной роты Генриха Клемме?
Женщина сдержанно поклонилась и села. Штурмбанфюрер сел тоже.
— Командир дивизии полковник Шикльгрубер просил передать вам мое глубокое сочувствие, — сказал он.
Женщина опять поклонилась с прежней сдержанностью.
— Вы только что приехали? Откуда вы знаете русских?
— Нет, я приехала еще вчера. Доктор Тростников видел моего сына незадолго до смерти. Он перевязывал ему рану, и я считаю своим долгом отвести несправедливые подозрения, которым подвергают его самого и его девочку.
— Вы врач? — спросил Грейвс Тростникова.
— Да, это врач, — вмешался Кнюшке. — Вы помните, я вам говорил?
— Помню. Вы, кажется, лечили господина коменданта?
Доктор наклонил голову.
— Я прошу и вас быть гуманными, — сказала фрау Клемме. Голос ее чуть заметно дрогнул.
— Она у вас здесь, эта девочка? — спросил Грейвс коменданта. Он уже чувствовал себя, как на охоте, и чутье безошибочно подсказывало ему, что сейчас лучше всего казаться доброжелательным, готовым пойти навстречу этому человеку.
— Сейчас выясним, — сказал комендант и вышел.
— Так вам случилось, доктор, оперировать немецкого лейтенанта? Как он попал к вам?
— Право, не могу представить. Его ввели ко мне в кабинет, и мое дело было — оказать ему необходимую врачебную помощь. У него была рваная рана вот здесь, на боку, под мышкой. Я извлек осколок, вероятно, от мины или бомбы.
— Это была смертельная рана?
— Нет, отнюдь. Правда, он потерял много крови, но мы сделали ему переливание.
— Почему вы так заботились о немце, ведь у вас были свои раненые солдаты?
— Мы помогали всем, кто в этом нуждался.
— Отчего он умер?
— Этого я не могу сказать. Когда ваши солдаты ворвались в поселок, мы вынуждены были покинуть госпиталь.
— И лейтенант тоже?
— Нет. Он остался там в перевязочной: мне и другим было уже не до него. Поднялась стрельба, и через поле бежали ваши солдаты…
— И больше вы не видели этого лейтенанта?
— Нет.
— Откуда вы узнали его имя?
— Я записал его на бумажке перед тем, как приступить к операции. Я всегда записываю своих больных. Это привычка.
— Он сам называл вам свою фамилию?
— Да, он находился все время в полном сознании.
— Он больше ничего не говорил вам?
— Я запрещаю больным говорить во время перевязки.
Опять появился Кнюшке и с ним дежурный сержант в поношенном кителе, тщательно заправленном под ремень, и выгоревшей, видавшей виды пилотке. Он сказал, что девушка находится здесь, во дворе, в помещении для арестованных.
— Где вы ее захватили? — опросил Грейвс.
Доктор хотел вмешаться, но Грейвс знаком
удержал его.
— Мы взяли ее у реки, — сказал сержант. — Она в темноте переправилась с той стороны к привязывала лодку. Когда ее схватили, она кусалась, как кошка.
— Этого не может быть, — возразил доктор. — Она разыскивала меня.
— Мы все это выясним. Вы пока можете идти, — сказал Грейвс сержанту. — Я очень прошу вас, фрау, подождать в соседней комнате.
Женщина вышла, сохраняя достоинство.
Наступило молчание.
— Садитесь, — предложил штурмбанфюрер, так как доктор все еще стоял. Он опустил руку в карман и достал портсигар.
— Вы курите? — обратился он к доктору.
— Спасибо, я привык к своим, — хмурясь, ответил врач.
Он потянулся к пачке, достал сигарету и снова положил пачку на стол.
Грейвс уже зажег спичку и дал огня. Они закурили каждый свое.
— Третьему от одной спички не полагается, — сказал Грейвс коменданту. — Плохая примета, — он усмехнулся. — Плохо жить с нами, оккупантами, доктор? Вы почему остались — не успели уйти или рассчитывали на лучшее?
Доктор зажег еще спичку: его сигарета не раскуривалась.
— Мне бы хотелось, чтобы мы вернулись к вопросу, ради которого я сюда пришел. Ведь ваша армия не воюет против детей, не правда ли?
Грейвс промолчал.
— Доктор Тростников не ладил с советской властью: он находился в тюрьме в тридцать седьмом году, — негромко сказал комендант, повернувшись к Грейвсу.
— Это так? — спросил Грейвс. — За что вы сидели в тюрьме? Политика?
— Нет, просто произошла ошибка, — сказал доктор.
— Вам выгоднее сказать, что вы были врагом советов, — заметил Грейвс.
— Я говорю то, что есть на самом деле.
— Гм. И с тех пор вы считаете, что всякий арест происходит только по ошибке? — Грейвс добродушно засмеялся, но вдруг стал серьезен.
— Можно привести сюда дочь доктора? — обратился он к коменданту.
Кнюшке снова вызвал дежурного сержанта и отдал приказ.
В комнате опять воцарилось молчание.
— Где вы достаете эти сигареты? — спросил Грейвс, потянувшись рукой к пачке, лежащей на столе около руки доктора.
Но тот не был настроен говорить на отвлеченные темы:
— У меня старые запасы, — пробормотал он.
Дверь отворилась, и двое солдат ввели Тоню.
Платье на ней было порвано, и когда она шла,
то все время обнажалось грязное, в травяной зелени колено, над которым виднелась широкая царапина. На подбородке и на шее тоже были ссадины. Припухшие глаза смотрели угрюмо и настороженно.
В первое мгновение она не заметила отца, который, взглянув на нее, остался сидеть в кресле, только чуть заметно вобрал голову в плечи.
— К сожалению, по правилам допроса, вам тоже придется выйти, — обратился к нему Грейвс. — Но вам особенно нечего, беспокоиться: ваша дочь не такой уж ребенок, как это вам до сих пор кажется.
Он сделал знак сержанту.
Доктор встал.
— Она разыскивала меня, пока я ходил к больному, — твердо сказал он по-русски, быстро взглянув на дочь.
Девушка коротко охнула, увидев его, и замерла, словно в оцепенении.
Сержант подтолкнул доктора и потом потянул его за рукав.
Они уже были у двери, когда девушка вдруг встрепенулась и крикнула:
— Все удалось, папа! Не бойся за меня!
Доктора увели.
— Мы сами устроили им это свидание, — с досадой сказал Грейвс.
Он все еще был слаб в русском языке и не совсем понял, что она крикнула.
«Не бойся за меня» — это довольно ясно. Это утешение или, может быть, обещание вести себя твердо, не выдавать ничего, что ей известно.
Но что-то она говорила еще? Ладно, разберемся постепенно.
— Садитесь, — сказал он по-русски, указывая на кресло, в котором недавно находился доктор.
Девушка продолжала стоять у стены, не двигаясь с места.
— Вы тоже говорите по-немецки, как и отец?
— Нет, не говорю, — последовал отрывистый ответ, со взглядом, устремленным в пол. — Я вообще ничего не знаю и ничего не буду вам говорить.
Грейвс с минуту молчал, потом сказал с деланным хладнокровием:
— Ну, что ж, в таком случае не будем пока зря тратить время. Отведите ее обратно! Пусть подумает.
