ДОПРОС

Смолинцев лежал, скорчившись в три погибели, где-то под ногами у Багрейчука, ничего не видел, не мог ни о чем спросить: все равно мотор ревет, заглушая все звуки.

Так продолжалось минут двадцать, может быть, двадцать пять. Смолинцеву они показались вечностью. Для Багрейчука же, как он потом уверял, это было одно мгновение, прекраснейшее во всей его жизни.

Счастье изменило им, когда он уже вывел самолет к аэродрому в тридцати километрах за линией фронта: яростный огонь зениток заставил его отвернуть к озеру. Багрейчук решил приземлиться на прибрежной песчаной полосе, ибо бензин кончался. Он прекрасно нацелился на три точки, но проклятый «мессер» дал все-таки такого «козла», что удержать его не было сил. Со всего размаха самолет скапотировал и, вероятно, загорелся бы от удара, но сознание Багрейчука отработало автоматически, и он успел выключить зажигание.

Зенитчики из аэродромной обороны были немало удивлены, найдя в обломках немецкой машины вместо фашистского асса двух оборванных соотечественников.

Багрейчука тут же отправили в лазарет (он был без сознания). Смолинцев же находился в таком возбуждении, что сначала не чувствовал никакой особенной боли. Однако через некоторое время его охватила такая усталость, что он еле добрался до жесткой полотняной койки в одном из блиндажей, куда его отвели по приказанию начальника аэродрома.

Повалившись на эту койку, он проспал немногим менее двух суток.

Затем начальник аэродрома старший лейтенант Семенов, спокойный красивый мужчина в кожаном реглане, долго беседовал с ним. Он спросил, какие у Смолинцева планы, и сказал, что сейчас самое почетное дело на земле — быть солдатом, служить в армии, которая защищает страну.

— Родные у тебя есть? — осведомился он.

Смолинцев сказал про мать и про дядю Андрея,

к которому она уехала на Ленинскую ГЭС. Но тут же выяснилось, что Ленинская ГЭС теперь тоже по ту сторону, фронта.

— Ладно, ты не грусти особенно, — сказал старший лейтенант. — Это все временно. Вот и в сводках пишут: «Районы, временно оккупированные противником». Поживи-ка ты пока у нас в БАО деньков шесть — семь, отдохни, одумайся, поприглядись, может, и определится твое место в жизни.

Он распорядился, чтобы Смолинцеву вместо его разорванной куртки и грязных ботинок выдали настоящую гимнастерку и сапоги.

После этого разговора и особенно после того, как Смолинцев облачился в новую гимнастерку, солдатские брюки и сапоги, а также получил фуражку с голубым околышем и защитную куртку, в каких ходили на аэродроме мотористы, он, несмотря на грустные мысли о матери, почувствовал себя вполне уверенно.

Узнав, как пройти в лазарет, в котором находится капитан Багрейчук, Смолинцев прежде всего отправился туда. Ему не терпелось рассказать капитану о беседе с начальником аэродрома и о своем предстоящем вступлении на военную службу. Он долго надраивал сапоги и одергивал гимнастерку, желая произвести на капитана впечатление своим новым обличием.

К тому же только что вышла дивизионная многотиражка, где была напечатана большая заметка об их побеге из немецкого плена. Судя по этой заметке, Багрейчука здесь знали многие. Он, оказывается, служил раньше в одной из эскадрилий этой дивизии. Он был сбит за линией фронта, и его считали погибшим, пока не дошли вести, что он собрал вокруг себя группу артиллеристов, оказавшихся в окружении, и бьется в тылу у немцев, на «пятачке».

Особенно понравился Смолинцеву дружеский шарж на четвертой странице. Капитан был изображен здесь в виде всадника, оседлавшего «мессершмитт» и мчавшегося через облака. Под рисунком была подпись в стихах:

Капитану Багрейчуку

Смолинцев бережно сложил газету и положил ее в карман своей куртки, надеясь порадовать капитана.

Лазарет находился километрах в четырнадцати от аэродрома. Смолинцев добрался туда на попутном грузовике и уже под вечер очутился перед старинным помещичьим особняком с двумя деревянными крашеными колонками.

Дежурная сестра, к которой он обратился, внимательно осмотрела его с головы до ног и ска-

139

зала, что надо — подождать. Посещение больных посторонними не разрешается, а главный врач занят и будет не раньше, чем через час.

От нечего делать Смолинцев отправился на берег речонки, вьющейся под горой, и сел там под старыми ивами, роняющими в воду узкие желтые листья.

Неожиданно острое чувство грусти вдруг овладело им.

Где-то далеко шумит и грохочет война, а здесь жизнь течет неслышно, как река в камышах. В медлительной, почти сонной тишине вянут травы, носится в прозрачном воздухе серебряная паутина и лохматые вороньи гнезда покачиваются на полуоблетевших ветвях. Колхозные подводы тянутся по той стороне реки к перевозу сдавать зерно. У людей тут, как всюду, свои заботы, своя трудная дань войне. А он? Неужели он все еще «посторонний», как сказала сейчас медсестра?

Он опять засмотрелся на небо. И вдруг вспомнил девический силуэт на фоне бледнеющего заката. Это было, как в песне. Он плыл по реке и, оглядываясь, видел Тоню на берегу. Как-то она теперь? Что с ней, что с доктором? Его вдруг словно кольнуло: а где же пакет? Он так и не имел случая спросить об этом у капитана.

В саду, за зданием лазарета, раздались гулкие удары в рельсу, подвешенную на дереве.

Наверное, отбой.

Смолинцев поднялся и медленно побрел по тропинке вверх.

У входа в дом, рядом с увядшей клумбой, стояла та же дежурная медсестра и с ней какой-то майор в малиновой с синим верхом фуражке, щуплый, с иссиня-бледным лицом.

Когда Смолинцев приблизился, сестра отошла к крыльцу.

— Это вы к капитану Багрейчуку? — спросил майор.

Смолинцев кивнул.

— Откуда вы знаете капитана Багрейчука?

— Да мы вместе были в плену. Смолинцев полез в карман за газетой, но майор спросил вдруг:

— Скажите, вы добровольно попали в плен?

— Ну что вы говорите! Разве это может быть? Смолинцев почувствовал, что кровь приливает

к лицу. Во рту у него высохло, как тогда, перед побегом из плена.

— Вы что же, думаете, что я предатель? Если вы не верите мне, то спросите капитана Багрейчука, он знает. Он самый преданный нам человек:

— Кому это нам?

— Народу!

— Вы, значит, народ? — Глаза майора еще более сузились, и жесткая насмешливая улыбка скривила его синеватые губы.

— Капитана здесь уже нет, — сказал он.

— Как нет? Где же он?

— Надо будет, узнаете. Можете пока идти. Смолинцев медленно повернулся и растерянно

побрел по аллее к выходу. Он чувствовал затылком, что майор смотрит ему вслед.