АНОНИМКА

Доктор Барма прежде, чем отправиться на службу, достал из почтового ящика газеты. Отхлебывая с блюдечка остывший коричневый чай, он стал просматривать почту.

Стенные часы пробили восемь. Доктор совсем собрался было идти на службу, когда заметил между газетами серый самодельный конверт.

«От кого-нибудь из бывших пациентов», — подумал старик, разрывая пакетик.

Доктора Барму любили в городе. Удачливый хирург и добрый человек, Павел Петрович трижды избирался в городской Совет и немало поработал на общественной ниве.

— Посмотрим… посмотрим… — бормотал доктор, рассматривая четвертушку бумаги, исписанную крупными шаткими буквами.

Поднеся листочек к близоруким глазам, Барма несколько секунд беззвучно шевелил губами и вдруг резко откинулся на спинку стула.

На листке было написано:

Павел Петрович растерянно осмотрел листочек и позвал жену.

Пожилая женщина прочла письмо и испугалась:

— Пашенька! Ради бога — отдай им деньги! Господи, что же это такое? Ведь у нас столько и нет!

— Может, чья-нибудь глупая шутка? — предположил уже несколько оправившийся доктор.

— Что ты! — возмутилась жена. — Кому в голову придет так зло шутить?

Доктор решительно подвинул к себе телефон и снял трубку.

Депутат горсовета, начальник управления милиции Батищев, выслушав Барму, сказал:

— Не беспокойтесь, Павел Петрович. Я сейчас пришлю за вами машину.

Полковник встретил доктора у подъезда и вместе с ним прошел к Кичиге.

Начальник научно-технического отдела занимался трудной экспертизой оружия. Увидев начальника и доктора, отодвинул разобранный пистолет и поднялся навстречу вошедшим.

— Помогите доктору, Сергей Лукич, — сказал Батищев, оставляя их вдвоем.

Кичига пробежал анонимку глазами.

— Ну, что ж, постараемся помочь, Павел Петрович.

— Вы хотите устроить засаду у меня в сарае?! — испугался Барма. — Что люди скажут?

— Засада ничего не даст. Мошенник настороже и сумеет увернуться. Поищем способ проще и вернее. Езжайте домой. Я позвоню вам, когда придет время.

Проводив доктора, Кичига вызвал экспертов. Через несколько минут лейтенант Брагин и старший лейтенант Рейзлих стояли в кабинете майора.

Коротко рассказав в чем дело, Кичига показал конверт и письмо.

— Я прошу решить узкую задачу, — продолжил майор, когда эксперты рассмотрели и то, и другое. — На конверте, кажется, есть пальцевый отпечаток. Не удастся ли найти совпадающий оттиск на наших дактилокартах? Теперь — письмо. В левом верхнем углу есть загрязнение. Может, по нему выйдем на след автора анонимки, этого самого Жорки Кровавой Руки? Прошу!

Оставшись один, Кичига позвонил Смолину и рассказал о случае с Бармой.

Оказалось, что Смолин уже знает об этом и кое-что предпринял.

У Брагина была несложная задача, и он быстро справился с ней. К концу дня эксперт явился в кабинет Кичиги и положил на стол серый конверт.

— Ничего утешительного. След на конверте смазан.

Старший лейтенант Рейзлих пришел к начальнику на следующий день. Эксперт передал Кичиге анонимку и свое заключение.

Майор несколько раз перечитал листок, отпечатанный на машинке. Рейзлих утверждал, что загрязнения на письме состоят из очень мелких частиц различной формы. Все частицы имеют острые углы и отсвечивают металлическим блеском. Эксперт пытался воспользоваться царской водкой, которая, как известно, растворяет металлы, но частицы уцелели. Это был не металл, а следы каменного угля.

— Что ж, и это немало! — повеселел Кичига.

Проводив Рейзлиха, майор несколько секунд сидел неподвижно, будто дремал, а потом разочарованно вздохнул: в материалах отдела нет ничего, что может навести на след преступника, связанного с углем.

Захватив письмо и заключение эксперта, Кичига поднялся к Смолину.

Капитан довольно долго рассматривал письмо, несколько раз наводил лупу на штемпель почты.

— Восьмое отделение, — наконец сказал он. — На окраине города.

— Это еще ни о чем не говорит, — дымя папиросой, пробурчал Кичига.

— Говорит, — не согласился Смолин. — О том, вероятно, что мошенник не живет в этом районе. Шантажист норовит обычно опустить письмо подальше от своего жилья.

Познакомившись с заключением Рейзлиха, Смолин некоторое время раздумывал и отрицательно покачал головой:

— На память ничего не приходит. Надо покопаться в документах. Может, наткнемся на кочегара или кладовщика угля.

На столе коротко прозвенел телефон. Смолин снял трубку и сейчас же передал ее Кичиге.

Павел Петрович Барма искал майора.

Через несколько минут доктор, тяжело дыша, вошел в комнату.

— Я всего на одну минутку, Сергей Лукич… Вот, извольте поглядеть: еще одно «посланье».

В записке, присланной на этот раз в покупном конверте, значилось:

Осмотрев конверт и записку, Кичига рассмеялся.

— В чем дело? — не понял Смолин.

— Этот Жорка валяет дурака, неграмотным прикидывается. Понятно, сталкивает со следа. Да вот — неувязка: копий-то он себе не оставляет и забыл, как «ошибался» раньше. Посмотри: в первом письме «доктур» через «к», во втором — через «х», сначала «паложишь», а потом — вполне грамотно — «положи». Теперь погляди на штемпель: пятое почтовое отделение, а не восьмое.

— Обе записки — на бумаге в клетку, — задумчиво проговорил Смолин, соединяя четвертушки. — Обе бумажки — часть одного листа. Почерк отрывистый: между собой связано не больше трех букв. Мошенник часто останавливался — старался писать помудренее.

— Это не страшно! Труднее справиться с печатным текстом или с написанным левой рукой. А тут мы пробьемся. Важно попасть на след.

Несколько дней от Смолина не было известий, но вот он зашел к Кичиге, и майор сразу увидел: капитан не потерял времени зря.

— Ты прав, — ответил Смолин на вопрос, — кое-что мне удалось выяснить. Кочегар-истопник Владимир Иванович Вареник сидел за воровство. Дважды судили за хищение и пьяную драку грузчика угольного склада Михаила Фарафонова. Оба в разное время оперировались у Бармы и, выходит, знают его.

Смолин помолчал, раскуривая папиросу, и поднял глаза на Кичигу.

— Фарафонов живет вблизи от доктора. Я бы начал с него.

— Лучше всего начать с обоих.

На другой день майору доставили образцы свободного почерка Фарафонова и Вареника. Это были анкеты, автобиографии, докладная Фарафонова, написанная недавно: грузчик объяснял, почему не вышел на работу.

Кичига любил повозиться со всякой экспертизой, но больше тянулся к исследованию почерков. Это — кропотливое, долгое дело. Человек, скрывший в письме свое имя, норовит сбить с толку возможных преследователей. Он пишет левой рукой или печатным шрифтом, выискивает слова, которыми в обычной речи не пользуется, «допускает» мудреные грамматические ошибки — в общем старается писать «непохоже на себя». И все же он бессилен изменить почерк совсем, и то тут, то там сбивается на привычное письмо. Сказывается это в языке, в разных привычках письменной речи, в особенностях почерка.

Осмотрев образцы письма Фарафонова и Вареника, Кичига огорченно присвистнул: ничего похожего на анонимку! Но, может быть, это на первый взгляд?

Майор запер кабинет на ключ, положил перед собой обе анонимки, документы, придвинул лупу.

Записки доктору Барме написаны вертикальным почерком, а обе автобиографии — правонаклонным. У подозреваемых — почерк средней связности — в один прием выполняются три-четыре буквы. У шантажиста — отрывистый: не больше трех букв сразу.

Кичига заглянул в анкеты: и кочегару и грузчику — за тридцать лет. Значит, почерки сформировались пять-десять лет назад, и разницу нельзя объяснить неустойчивостью письма.

Кичига просидел за столом дотемна. Ничего путного!

Утром майор пришел на работу загодя. Взял с полки несколько книжек, задумчиво перелистал их. Вот строки об итальянском враче Камилло Бальдо. Он написал труд «О способах узнать образ жизни, характер и личные качества человека по его письму». Жаль — эта работа, написанная в начале семнадцатого века, не сохранилась. Любопытно узнать, как итальянец старался утвердить неправильную идею… А вот работа аббата Мишона «Тайны письма», вышедшая во Франции на два с лишним века позже…

Вздохнув, майор отложил книжки и склонился над бумагами. Оставив в пакете документы Вареника, эксперт занялся автобиографией и запиской Фарафонова.

Давно уже кончился рабочий день, стихли шаги в гулком коридоре, а Кичига все не отрывался от бумаг. Курил одну папиросу за другой и мало-помалу убеждался: грузчик не имеет к анонимкам никакого отношения. Выработанность почерка, его размер и разгон, его связность и нажим, его наклон и форма соединения букв ничем не походят на почерк шантажиста. Не мог же Фарафонов вовсе переиначить свое письмо!

Грузчик когда-то оперировался у Бармы? Ну, что ж — чистая случайность.

Закрыв бумаги в сейф, майор совсем уже собрался домой, когда беспокойно зазвенел телефон. Доктор Барма, нервничая, сообщил: несколько минут назад он взял из почтового ящика третье письмо вымогателя.

— Пришлите, пожалуйста, — попросил Кичига.

Утром дежурный принес конверт, переданный Бармой.

В записке было накарябано:

— Скажи-ка! — пробормотал майор. — Прогрессивка!

Несколько минут Кичига сидел неподвижно, вяло думая о деле. С майором почти всякий раз случалось такое состояние, когда начинались поиски и все было в тумане. Совершенно не за что зацепиться!

«Конечно, — думал эксперт, — наши люди наблюдают за домиком врача. С Бармой ничего не случится. Но как затянулось дело! Не станешь же успокаивать доктора тем, что иные экспертизы длятся месяцами».

Кичига разложил на столе анонимки и документы Вареника и приступил к работе.

Заметив в тех и в других документах похожие слова, майор взял лупу и склонился над столом.

В первой паре: «Доктор», «Докладываю» — не было ничего общего. В слове «Доктор» первая и вторая буквы написаны раздельно, а в «Докладываю» — за один прием. Во второй паре: «Доктор», «Октябрь» — Кичига заметил небольшое совпадение. В слове «Октябрь» верхние штрихи букв «к» и «т» сливались. В слове «Доктор» шантажист стал было соединять их, но остановился на полпути.

В третьей и четвертой парах снова не было сходства.

Над пятой парой: «цина», «цинковый» Кичига просидел около часа. Снова и снова всматривался он в буквы «ци» — начальные в этой паре. И там и тут буква «ц» бросалась в глаза — подстрочный завиток направлен был не кверху влево, как обычно, а кверху вправо и сливался с верхним штрихом буквы «и».

Буква за буквой сравнивал почерки эксперт. Вон там и вон там в букве «р» основной штрих поднимался над остальными буквами и склонялся вправо, а другие буквы писались вертикально.

В обоих документах буквы «з» начинались аккуратной завитушкой в верхнем штрихе.

Кичига откинулся на спинку стула и несколько минут сидел, закрыв глаза. Потом еще раз тщательно сравнил образцы почерков и придвинул к себе чистый лист бумаги.

Написав заключение, майор позвонил Смолину и в следственный отдел прокуратуры.

На рассвете Смолин появился в доме, где жил Владимир Иванович Вареник. Пригласив понятых из соседних квартир, капитан постучал к кочегару.

— Опоздали! — добродушно усмехаясь, сказал Вареник. — За воровство отсидел уже. Теперь не грешен.

Капитан приступил к обыску. Хозяин мирно заметил:

— Веры мне, конечно, полной не может быть. Ищите.

Понятые с недоумением следили за Смолиным, перебиравшим тетрадки и книжки на окне.

Наконец, капитан взял одну из книг и вложил в нее тонкую ученическую тетрадку в клетку. Потом взял с окна бутылку клея и подошел к столу.

Вареник в противоположном углу комнаты надевал робу.

Смолин быстро бросил на него взгляд, развернул книгу и положил рядом с ней анонимку в сером конверте.

В книге не хватало форзаца — чистого серого листа. Поискав глазами штепсель, капитан включил в сеть принесенную с собой аналитическую лампу-пистолет. Навел ее невидимые лучи сначала на клей, прилипший к горлышку бутылки, затем осветил ободок распечатанного конверта. На бутылке и конверте клей светился совершенно одинаково.

Вареник, одевшись, подошел к столу. Пока Смолин возился с лампой, кочегар цедил веселые шутки и подмигивал понятым.

Совершенно веря уже в исход дела, Смолин, не таясь, развернул ученическую тетрадь в клетку. Первый лист ее был оторван. Сыщик достал из всех трех конвертов записки, сложил их и, убедившись снова, что это — части одного листа, — переложил на тетрадь.

Зубчатая линия обрыва на тетради и в письмах полностью совпала.

Вареник, увидев это, побледнел, взгляд его растерянно забегал по лицам понятых. Сразу ощетинившись, он глухо сказал Смолину:

— Не виноват я ни в чем, гражданин следователь! Ничего я никому не писал!