ТЕ, КТО УБИЛ
За несколько минут до смерти Надя открыла тусклые, измученные болью глаза, пыталась говорить, но бессильно уронила голову на руки отца.
Врач пожал плечами, и небритая седая щетина на его щеках сердито задрожала.
— Со смертью не сговоришься. Это — конец.
Тогда Петр Егорович опустился на колени перед дочерью, выговорил тяжело, будто разжевывал густую смолу:
— Скажи хоть — кто? Он?..
Не дождавшись ответа, поднялся и, горбясь, вышел из комнаты.
Доктор взял умирающую за руку, долго нащупывал пульс, потом сказал куда-то в угол комнаты:
— Велите подавать машину, голубчик.
В углу, положив руки на колени, сидел Смолин.
Врач не видел его лица, и медику казалось, что капитан дремлет.
Однако это было не так. Смолин настороженно следил за женщиной, надеясь, что к ней вернется сознание. Все то время, пока доктор осматривал умирающую, вводил ей камфару и останавливал кровотечение, капитан ждал, и вынужденное безделье раздражало его. К этому примешивались еще какие-то мысли, пока расплывчатые и неясные. Вероятно, Смолину было просто жаль очень молодую женщину.
Проводив доктора к машине, капитан попросил соседок, толпившихся у калитки, собрать покойную в последний путь. Затем он вышел в небольшой сад, начинавшийся прямо от крыльца дома.
Александр Романович не сразу отыскал старика, отца Нади. Этот тихий и смирный человек, совершенно смятый бедой, сидел на скамейке у высокого забора, обнесенного колючей проволокой.
Обойдя небольшой кусок земли, вскопанной под огород, Смолин подсел к Буркову и тихо сказал:
— Горе, что море — и берегов не видно. А поговорить надо, Петр Егорыч. Надо.
Смолин от соседок уже знал, что жена Буркова умерла от рака совсем молодой. Тогда Петра Егоровича еще все звали Петенькой, и он первый год работал корректором-подчитчиком в газете. Дочь Бурков воспитал сам и посильно баловал ее, вспыльчивую, но справедливую девочку.
И сейчас Смолину казалось, что старик не соберет в себе сил для разговора, который и от твердого человека потребовал бы огромного напряжения. Поэтому капитан весь превратился в слух, уловив медленные, но связные ответы Буркова.
…Наденька всего месяц назад вышла замуж за местного литератора Николая Сергеевича Волошина.
Волошин был лохматый несуразный парень, лет на семь старше жены. Он читал ей какие-то стихи и бегал устраивать их в редакции. Вечерами Волошин метался по комнате, ерошил кудлатую свою гриву и на чем свет стоит ругал редакторов, секретарей и заведующих отделами газет за то, что у них ржавые души и стеклянные глаза. Его лирику газеты не хотели печатать, а заказывали всё стихи на актуальные темы, каковыми, по мнению редакторов, были произведения о грохоте и дыме заводов. Но поэту хотелось напечатать что-нибудь о своей любви, огненной, как Везувий, могучей, как океан, и еще что-то в этом же роде.
После помолвки Николай Сергеевич подарил жене бриллиантовые серьги и уверял, что когда станет знаменит, купит ей еще и холодильник.
Наденька очень гордилась серьгами и с тех пор не снимала их, на зависть своим однокурсницам.
Все были очень довольны, пока не стряслось несчастье.
Как-то, вернувшись с работы, Петр Егорыч увидел, что Надя сидит на измятой кровати, подтянув колени к подбородку, и мутными невидящими глазами глядит в стену прямо перед собой.
Старик позвал дочь, она не откликнулась. Полчаса упрашивал, чтоб сказала, в чем дело, но Надя отталкивала его и молчала. Взгляд ее стал диковат, как у покойной матери, когда ту незаслуженно обижали.
Наконец Надя заплакала. Она делала это как-то странно: открывала рот и беззвучно стискивала челюсти, будто грызла воздух.
Потом вытащила из рукава конверт и кинула его отцу.
В конверте была только фотография неизвестной очень красивой женщины. Ее глаза, опушенные изогнутыми ресницами, смотрели вызывающе; на груди висел раскрытый медальон с крошечной фотографией.
На обороте карточки круглым аккуратным почерком было написано:
«Волошин! Помни! Всегда!»
Восклицательные знаки после каждого слова походили на гвозди, и старику казалось, что кто-то с тупой настойчивостью забивает ему эти гвозди в затылок.
Бурков рассеянно осмотрел конверт. На нем тем же круглым почерком был выведен адрес. Фамилию написали с крючками и хвостиками, особенно на конце, — не поймешь — Н. Волошину ли, Н. Волошиной ли?
Надя спросила тоскливо:
— Что же мне теперь делать?
Отец осторожно посоветовал:
— Поговорила б ты с ним, дочка. Может, ошибка какая?
— Я с ним поговорю! — пообещала Надя, и отец ясно почувствовал, что нынче случится худое.
Николай Сергеевич явился в полночь. Он вбежал в комнату жены растрепанный и возбужденный и закричал еще от двери:
— Пляши, жена! Стихи приняли!
Женщина, глядя со слепой ненавистью, ответила:
— Я уже наплясалась. Возьми свои вещи и уходи.
Петр Егорович слышал, как молодой человек сначала упрашивал Надю, потом умолял ее, потом стал кричать, что все это ложь.
Вскоре Волошин выскочил из комнаты жены и пронесся к выходу, В одной его руке болтался плащ, в другой чернела — нелепая в эту минуту — патефонная пластинка. Он прижимал ее к новому синему костюму, в котором всегда ходил в редакции, и вот такой — несуразный и взвинченный — исчез из дома.
После бегства он каждый день писал Наде длинные письма. Сначала она, скорбно поджав губы, читала их и показывала отцу, потом стала рвать, не распечатывая.
Волошин писал, что его подло оклеветали и просил спокойно выслушать доводы.
Он несколько раз пытался поговорить с Надей, когда та шла в институт, но жена проходила мимо, не замедляя шагов.
Последнее письмо Николая Сергеевича расстроенный старик открыл сам. Волошин писал, что настаивает на разговоре и просит жену завтра, как только стемнеет, выйти в сад к забору.
На другой день, едва стало смеркаться, Петр Егорыч сказал дочери:
— Ты совсем побелела. Пошла б прогулялась в сад. Надо беречь себя.
Дочь молча поднялась и вышла во двор.
Старик, чтобы не смущать Волошина, остался в сенях и только изредка поглядывал на калитку. Но она так и не открылась.
И Петр Егорович очень удивился, услышав вскоре глухой возбужденный разговор. Волошин, видно, перелез через забор, чтобы не привлекать лишних взоров. Временами молодые люди говорили громче, потом переходили на шепот и снова о чем-то спорили.
Старик с беспокойством поглядывал на часы. Была половина двенадцатого. Разговор у забора стих, и отец облегченно вздохнул: помирились.
Прошло еще около часа. И вдруг Бурков услышал глухой захлебнувшийся крик.
Уже чувствуя, что случилось страшное и непоправимое, он кинулся в глубину сада, к забору, едва заметив, как через его верх переметнулась чья-то фигура.
У скамейки, лицом вниз, лежала Надя. Она была без сознания, и отец с ужасом увидел, как на ее платье расплываются темные пятна крови.
На земле лежал перочинный нож Волошина с белой перламутровой рукояткой, блестевшей под лучами луны.
На крик старика в сад прибежали люди. Сосед Буркова Чернецов помог перенести тело в дом. Женщины позвонили в милицию.
И вот теперь, не приходя в сознание, Наденька скончалась…
На востоке уже синело небо, когда Смолин простился со стариком. Капитан, не заезжая в управление, отправился к прокурору. Получив ордер на арест, Александр Романович отыскал Волошина и увез его к себе.
В кабинете следователя поэт растерянно справился, в чем дело?
Смолин с ненавистью посмотрел в красивые глаза Волошина и, чтобы отвлечь себя и не сорваться, стал перебирать бумаги в ящике.
Николай Сергеевич забегал по комнате, потом спросил тоскливо и зло:
— Я ничего не понимаю. Можете объяснить?
Не поднимая головы, Смолин сказал.
— С вашей женой несчастье. Мы обязаны выяснить, как оно случилось.
Взглянув на Волошина, Смолин увидел, что тот сидит, привалившись к спинке стула, зеленый, как лед, и его зубы мелко стучат о граненый стакан с водой.
— Что такое? — деревянно спросил он, расплескивая воду. — Неужели она что-нибудь сделала с собой?!
Капитан не ответил. Подвинув к себе бумагу, он стал задавать общие вопросы, исподлобья наблюдая за Волошиным. Поэт смотрел на него широко открытыми непонимающими глазами. Смолина смущал этот беспомощный и ненаигранный взгляд.
«Неужто он наносил удары в беспамятстве и не помнит этого? Что за глупая мысль!» — тут же решил он.
Заканчивая допрос, Смолин внезапно спросил:
— Скажите, есть у вас нож?
— Нет… Впрочем, есть… перочинный… Минуту…
Волошин полез в карман, покопался в нем и отрицательно покачал головой.
— Потерял или оставил дома…
— Расскажите, какой это нож?
— Ножик… обычный… Для карандашей. С перламутровой ручкой…
Смолин достал из ящика нож.
— Это ваш?
Задержанный мельком взглянул на ручку и кивнул головой:
— Да.
Внезапно Волошин неестественно застыл, и в его широко открытых глазах отразился испуг. Николай Сергеевич увидел на лезвии кровь.
— Господи! Что она сделала с собой? — спросил он, запинаясь и облизывая загоревшиеся губы.
…Весь день Смолин допрашивал соседей Буркова. Отпустив кассиршу Невзорову, недалекую и взбалмошную девчонку, капитан пригласил Чернецова.
Семен Чернецов, моложавый человек лет за тридцать, с большими руками и ногами, сразу располагал к доверию. У него были правильные черты лица, голубые, немного водянистые глаза смотрели искренне и прямо. Темно-русые волосы иногда падали ему на лоб, и Чернецов легким волнистым движением ладони возвращал их на место.
Отвечая на общие вопросы, он сообщил, что холост, воевал, работает в пожарной охране.
Он хорошо знает семью Бурковых. Надя росла на его глазах, это была в общем милая и славная девушка, только сердце у нее было с перцем.
Муж Нади тоже показался Чернецову достойным человеком. Правда, он видел Николая Сергеевича с другой женщиной, ну, не ему судить.
Возможно, до Наденьки дошли слухи об этих связях и вот — случилось несчастье.
Вчера, возвращаясь с дежурства, Чернецов видел, как Волошин перелезал через забор. Конечно, это было очень странно, кто помешал бы Николаю Сергеевичу выйти через калитку?
Он, Чернецов, совсем собрался ложиться спать, когда услышал крик Петра Егоровича и поспешил к нему.
— В какое время вы видели Волошина?
— В половине двенадцатого, не позже.
Простившись с Чернецовым, Смолин прилег на диван и задумался. Ему показалось, что сердце бьется слабо и неточно.
«Годы, вероятно, дают себя знать, да и ночь без сна», — думал он вяло, и вдруг ощутил, что это совсем не то, что тревожит его сейчас. Дело было совсем в другом — он совершил непростительную глупость, не осмотрев места убийства.
Александр Романович попытался успокоить себя тем, что все здесь ясно, но почему-то расстроился еще больше.
Ощущая потребность в немедленных действиях, Смолин сел за стол и принялся рассматривать протоколы допроса. В записях беседы с Чернецовым он обратил внимание на фразу, которую записал механически. Пожарник утверждал, что он видел Волошина в половине двенадцатого ночи. А отец покойной сказал, что дочь закричала в начале первого, и именно тогда он, подбежав к забору, увидел темную фигуру убийцы, перемахнувшего через проволоку.
Вероятнее всего, старику это показалось. Но почему Надя закричала почти через час после того, как исчез Волошин? Теряла сознание?
Утром Смолин подъехал к дому Буркова. В квартире было тесно и тревожно: покойную готовили к похоронам.
Смолин попросил у старика небольшую садовую лестницу и направился к забору. Поднявшись наверх, капитан вскоре нашел на проволоке несколько клочков синей костюмной материи. Волошин, перелезая через забор, вероятно, порвал пиджак или брюки.
Спустившись, Смолин развел гипс и механически стал заливать следы белой сметанообразной кашицей.
Вот женский след… вот мужской… вот опять мужской… Что такое?
Смолин оторопело остановился возле глубокого отпечатка на взрыхленной земле огорода.
По профессиональной привычке он обычно запоминал размеры обуви, приметы и особенности людей, с которыми приходилось иметь дело. След, который привлек его внимание, вовсе не походил на отпечатки Волошина. Он был почти вдвое меньше. Может быть, его оставил старик, отец Нади? Нет, у него тоже крупная нога. Не отпечаток ли это Чернецова, помогавшего старику донести Надю до дома? Едва ли. У него сапоги, а здесь — оттиски сандалий.
Пока гипс застывал в следах, Смолин решил посмотреть, куда ведут эти странные отпечатки.
Идя от передних следов к задним, капитан увидел, что человек, оставивший эту дорожку, сделал несколько огромных, не по росту, шагов. Бежал? Откуда?
Неподалеку от огорода темнело несколько кустов живой изгороди. К ним и привела следовая дорожка.
Между кустами Смолин заметил отчетливую вмятину от тела человека. Чтобы оставить такой след, неизвестный должен был пролежать в кустах несколько часов.
Размышляя над тем, что это все может значить, Смолин вернулся к месту убийства. Осматривая забор, капитан обнаружил на досках две разные пары отпечатков, оставленных грязными подошвами. Одни были длинные и узкие, они принадлежали, конечно, Волошину; вторые — остались от сандалий. Маленькие следы кое-где покрывали дорожку Волошина.
«Странно, — думал Смолин, выбирая из земли застывший гипс, — выходит, Волошину кто-то помогал? Кто?»
Оставив лестницу у дома, капитан тихо прошел в комнату, где лежала покойная. Ему надо было поговорить с отцом Нади, но старик сидел у кровати, смотрел перед собой пустыми глазами, и капитану неловко было его тревожить.
Ожидая, когда можно будет поговорить с Бурковым, Смолин остановился у гроба и молча стал вглядываться в лицо убитой, будто по его выражению хотел узнать все, что случилось там, у скамейки.
Внезапно Смолин нахмурился. Подошел ближе, вгляделся пристальнее: в разорванных мочках ушей у Нади не было бриллиантовых сережек.
По дороге в управление Смолин недовольно морщился: он с самого начала допустил в этом деле не одну ошибку. Вызвав Волошина на допрос, капитан показал ему клочки синей материи, снятые с колючек на заборе.
— Вы не скажете, Николай Сергеевич, что это за обрывки?
Волошин молчал, и на его усталом лице проступили красные пятна. Потом он поднял на Смолина тускло горевшие глаза:
— Вы знаете о моих отношениях с Надей?
— Знаю.
— Ее кто-то стравил со мной. Она получила письмо.
Капитан отодвинул в сторону книгу, под которой лежала карточка неизвестной женщины.
Волошин скользнул по фотографии взглядом и вопросительно посмотрел на следователя.
— Вы не знаете, кто это?
— Нет.
Смолин повернул карточку.
Поэт долго перечитывал надпись.
Наконец Волошин положил фотографию и сказал почти спокойно:
— Я ее никогда не видел.
Поэт закурил, и Смолин заметил, что рукав у него сильно изодран о колючки.
Попросив Волошина подержать руку на весу, капитан приложил к дыркам на рукаве кусочки захваченной в саду материи. И по размеру, и по цвету они полностью совпали.
— Почему вы не хотите рассказать мне, как все было?
— Не хочу. Это касается только меня и Нади.
«К чему эта глупая игра?» — подумал Смолин, записывая вопросы и ответы в протокол. Вслух Смолин сказал:
— Вы не желаете говорить об очевидных вещах. Я помогу вам. В семье случилась ссора. Попытки примириться ни к чему не привели. Тогда вы написали жене письмо, прося в сумерках прийти в сад.
Она пришла. Надя не читала вашего письма и не знала, что встретит вас там. Вы много спорили и доказывали друг другу свою правоту. Потом вы, Волошин, в крайнем возбуждении… Может быть, вы все-таки расскажете сами?..
Видя, что поэт не собирается отвечать, капитан напомнил:
— Я жду.
Молчание уже становилось безнадежным, когда Николай Сергеевич, зло посмотрев на Смолина, резко заговорил:
— Все, что вы сказали, правда. Но я не понимаю, какое вам до этого дело? Хорошо, я доскажу, чтоб не тянуть время. Я перелез через забор, а не вошел через калитку. Я не хотел, чтобы меня видели болтуны, люди, для которых чужое горе слаще своего счастья.
Разговор у нас был неприятный. Вначале мне почти удалось убедить жену, что все это глупо. Но внезапно она снова расстроилась, теперь я понимаю почему, и сказала, чтоб я немедленно уходил. Меня это в конце концов вышибло из седла. Я раскричался и бросился к забору. Утром вы любезно заехали за мной, вероятно, в целях сохранения молодой семьи.
«Ну, наглец», — молча проглотив иронию, подумал Смолин и спросил:
— Когда у вас потерялся нож с перламутровой рукояткой?
— Он был со мной, когда я шел на свидание. Может быть, я уронил его, перелезая через забор. Где вы его нашли?
— Я прошу ответить мне еще на один вопрос. Нет ли среди ваших друзей или знакомых человека очень невысокого роста, обутого в сандалии?
Подумав, Волошин отрицательно покачал головой.
Холодно простившись с поэтом, Смолин подвинул к себе телефонный аппарат. Но в эту минуту в кабинет вошел Анчугов, и капитан положил трубку. Лейтенант сообщил, что ничего не удалось узнать о маленьком человеке в сандалиях.
— Крестову звонили из тюрьмы. Оттуда вчера в полдень сбежал вор Витька Враков, кличка «Хорек», — добавил Анчугов. — Приметы, пожалуй, подходят. Но едва ли он имеет отношение к убийству в саду. Надо быть совсем без головы, чтобы, сбежав, тут же хвататься за нож.
— В жизни многое нелепо на первый взгляд, — возразил Смолин, — проверь все-таки.
Вечером Анчугов вернулся из тюрьмы. Он передал Смолину выписки из дела и карточку Вракова, человечка с лысым черепом и блеклыми узкими, как щелки, глазами.
У Витьки была очень приметная внешность, и ему ненадолго удалось после побега замести следы. Его арестовали в небольшом районном городишке и по этапу вернули в тюрьму.
На другой день Смолину привезли сандалии Вракова.
Люди Кичиги сравнили их с гипсовым слепком, взятым в саду, и утверждали, что они совершенно схожи. Смолин срочно поехал в тюрьму и вызвал Витьку Вракова на допрос.
Смешное и жалкое впечатление производил этот человек. По всему было видно, что он свой человек в тюрьме, что он знает тут все порядки, обычаи и назубок выучил все статьи и параграфы, по которым его могут упрятать за решетку. Короче говоря, у Витьки было на грош амуниции, на алтын амбиции.
Он чрезвычайно важно морщил лоб, отвечая на вопросы, и скалил ровные белые зубы, будто этот разговор был естественной и приятной беседой старых знакомых.
Верно, он сбежал из-под стражи. Как? Это неважно. Сидя в тюрьме, научишься бегать.
Как очутился в соседнем городе? Обычно: сел в поезд и поехал.
Витька, развалившись на стуле, покачивал ногой и весело посматривал на начальника тюрьмы.
— Где вы были вчера в полночь? — спросил Смолин, не обращая внимания на позу Хорька. Витька продолжал покачивать ногой и посмеиваться. Но Смолин увидел, что последний вопрос насторожил Вракова. Он лизнул сухие губы и метнул косой взгляд на следователя.
Пытаясь скрыть свою секундную слабость, Хорек начал было болтать о своем прошлом, но скорее почувствовал, чем увидел: глаза у Смолина стали темно-синими от ярости. Витька проворно соскочил со стула и вытянул руки по швам.
— В полночь в поезде был, гражданин начальник.
— Врете, нет такого поезда. — И не спуская глаз с Хорька, поинтересовался: — Куда вы дели серьги убитой?
Витька ухмыльнулся, засопел, махнул рукой и ничего не ответил.
Вракова отправили в тюрьму. Он долго бегал по каменной комнате, щурил наглые испуганные глаза, бормотал:
— Нашли дурака! Скажи-ка им! Ишь ты!
Успокоившись, Витька стад вспоминать, как он сбежал из тюрьмы и спрятался в одном саду, чтобы дождаться ночи и уехать из города.
А тут подвернулось дело. Неподалеку от Витьки через забор перемахнул парень. Когда он спрыгивал вниз, из его кармана вывалился ножик.
На скамеечке парня ждала барышня, и они сильно ругались. Что-то они там не поделили. Барышня все мотала головой, и в ее ушах блестели сережки.
Совсем поссорившись, парень опять перелез через забор, а барышня села к Витьке спиной и задумалась.
Враков посидел, подобрал ножик, подождал, пока все кругом стихло, и в три прыжка очутился возле скамейки.
«Хорошо еще сережки-то я успел в поезде сплавить, — подумал Витька. — А то врезался бы».
Пригласив к себе Волошина, капитан спросил его, ощущая какую-то неприятную горечь во рту:
— Скажите, Николай Сергеевич, враги у вас есть?
Анчугов, сидевший рядом, пояснил:
— Нет ли у вас на примете людей, которые могли послать это грязное письмо Надежде Петровне?
Волошин несколько минут сидел молча, потом покачал головой:
— Я не знаю таких людей.
Отпустив поэта, расстроенный Смолин стал просматривать протоколы опросов, заверенные свидетелями. Вот подпись Чернецова. Нет, на карточке не тот почерк. Вот другие подписи, тоже ничего общего. И вдруг Смолин увидел фамилию, написанную круглыми аккуратными буквами. Человек, поставивший эту подпись, даже не собирался изменить почерк.
— Неужели это просто совпадение? — раздумывал Смолин, перечитывая ответы свидетельницы на его вопросы.
Подпись принадлежала кассирше Невзоровой, той самой недалекой и взбалмошной девчонке, которая на допросе щурила серые глаза и кокетливо надувала губы.
Невзорову привезли в управление прямо с работы.
— Это вы писали? — показал ей Смолин на конверт.
— Ага, — беззаботно ответила Невзорова. — А что?
Смолин остолбенело посмотрел на эту дуру и не сразу нашелся, что сказать.
— Зачем же вы это делали?
— Попросили, — улыбнулась Невзорова. — Пошутить захотелось.
— Кто попросил?
— А Семен Алексеевич.
— Чернецов?
— Ага.
Попросив Невзорову пересесть на диван, Смолин срочно вызвал к себе Чернецова.
Пожарник явился в отличном расположении духа, готовый отвечать на все вопросы следователя самым обстоятельным образом.
Увидев Невзорову, Чернецов испытующе взглянул на следователя, но не прочел на его лице ничего опасного.
Не предлагая ему садиться, Смолин сказал:
— Мы нашли убийцу. Он сам рассказал обо всем.
Чернецов кивнул головой:
— А как же? Надо было найти.
— Да, нашли… Теперь все ясно… — пробормотал Смолин и, подняв глаза на Чернецова, уже не скрывая больше своей ненависти, спросил:
— Зачем вы устроили эту провокацию и погубили людей?
Чернецов раскрыл рот, судорожно хлебнул воздух и резко обернулся к Невзоровой.
Потом внезапно ухмыльнулся, аккуратно подтянул брюки и сел против Смолина. Помолчав немного, он глухо сказал капитану:
— Уберите эту дуру.
Когда Невзорова вышла, Чернецов кивнул Смолину:
— Берите бумагу. Пишите. Вот что пишите. Всю жизнь я жил один, как черт в болоте. У меня были женщины, но то так, эпизоды. Телеграфистка одна, врач еще была и другие. А любил я Буркову и хотел жениться. Она смеялась надо мной.
Я спросил:
— А что? Иль некрасив?
Она ответила.
— Нет. Отчего же? Писаный подлец.
— Это как?
— Сам знаешь.
Она, видно услышала, что я заразил телеграфистку туберкулезом и прогнал ее. Странно, а если я не любил ее?
С войны я привез всякие фотографии. Одну карточку послал Волошиным. Пусть они заплатят мне за писаного подлеца. Вот и все. А за убийство вы меня к суду не привлечете. Нет моей вины.
— Ведьма тебя в ступе высидела! — не то про себя, не то вслух выругался Смолин и, чтоб не видеть эту смирную и подлую рожу, резко сказал Анчугову:
— Выведи его, Иван Сергеич. И скажи охране, чтоб сторожили лучше. Чтоб крепче сторожили эту пакость!
Назад: КОНЕЦ РЫЖЕГО
Дальше: СУД ИДЕТ!
