Глава V
СМЕРТЬ В ЗАБРОШЕННОМ КАРЬЕРЕ
Мне пришло в голову, что полезно было бы посетить семью Сердобиных и побеседовать с матерью Толи, а может быть и с самим Иваном Ивановичем, если только психическое состояние его позволит это сделать. У них могли остаться какие-нибудь записки или материалы, которые помогли бы расшифровать надписи.
На другой день я взял все свои записи и отправился к Сердобиным. Они жили в старом заводском поселке, по другую сторону завода.
Их маленький деревянный домик, заросший со всех сторон полынью и крапивой, стоял на самом краю поселка возле оврага. Я постучал. Мне открыла дверь высокая пожилая женщина, гладко причесанная, с бледным и серьезным лицом. За ней стоял красивый мальчик лет шестнадцати — видимо, ее сын. Это были мать Коли Ксения Васильевна и его младший брат Петя. В домике было чисто и опрятно. Чувствовалось, что семья Сердобиных не испытывает материальной нужды (они получали за погибшего сына-героя большую пенсию), но в доме царила печаль; ни мать, ни сын за все время разговора ни разу не улыбнулись.
Я представился и объяснил цель прихода. Мне хотелось бы знать не осталось ли после Толи (я хотел сказать: «после покойного Толи», но удержался) каких-нибудь записей, дневников или еще чего-нибудь, что помогло бы мне разобраться в некоторых очень важных вопросах. Может быть, остались тетради, клочки бумаги? Я буду благодарен за малейшее указание. Мать стояла, опустив глаза.
— Нет, ничего не сохранилось, — ответила она наконец голосом, в котором звучала враждебная нотка. — Все тогда забрали. А что осталось, так мы после сами уничтожили... Может быть, у Пети что есть?
— У меня ничего нет, — сказал Петя.
— Может быть, вам что-нибудь разъяснил бы Иван Иванович, сейчас он лучше себя чувствует, да вот уже второй день, как его нет дома. Не знаю, что и подумать! Никогда раньше этого не случалось... Зайдите как-нибудь в другое время.
Мне стало неловко. Я извинился за причиненное беспокойство и откланялся.
В это время стукнула калитка, снаружи послышались голоса, и в комнату вошли и остановились в нерешительности несколько человек.
— Что такое? Что случилось? —спросила Ксения Васильевна, со страхом глядя на вошедших.
Те молчали.
— Где Иван Иванович?
— Вы только не волнуйтесь, Ксения Васильевна,— наконец сказал один из них. — Ивана Ивановича нашли в старом карьере... Упал, значит, и разбился.
— До смерти?
— Да, уже скончался...
Бледное лицо несчастной женщины стало белее стены. Она сорвалась с места, схватила платок и, не глядя ни на кого, выбежала из дому. Все, в том числе и я, пошли за ней. Петя побежал вперед.
Примерно в полукилометре от поселка был старый карьер, из которого уже давно выбрали весь годный мергель. Теперь разрабатывались другие участки залежи, а здесь местность даже не освещалась по ночам.
Мы спустились по заброшенной узкоколейке в карьер. В стороне, возле самого обрыва, стояли две машины, и около них — кучка людей. Среди них я заметил двух милиционеров и одного военного в форме Министерства госбезопасности, с погонами майора. Перед нами расступились, и я увидел на земле человека с неестественно раскинутыми руками, в рваном и грязном костюме. Вся голова его и лицо были сплошь залиты кровью.
— Экая беда! — сказал кто-то из толпы. — И как это не догадались огородить карьер или хотя бы фонари поставить? Сейчас ночи темные. Тут и здоровый человек сорваться может, не то что сумасшедший.
Я вспомнил, как ловко Сердобин соскочил с лесов, и подумал, что едва ли он мог нечаянно свалиться.
— Едва ли он свалился нечаянно, — сказал я. — С лесов он чрезвычайно ловко соскочил. Мне думается, сам бросился.
— И то может быть... Сумасшедшему что в голову не взбредет. Может, здесь и самоубийство, — согласился говоривший.
Майор взглянул на меня, подошел и протянул руку.
— Здравствуйте, товарищ Зернин, — сказал он, чуть улыбнувшись. — Узнаете?
Передо мной стоял бывший начальник спецотдела нашего института Рожков. Я сразу узнал его, хотя не видел несколько лет: он служил у нас перед войной, а потом уехал на фронт.
— Узнаю, товарищ Рожков. Здравствуйте! Вот не ожидал вас встретить! Вы теперь здесь работаете?
— Как видите. Уполномоченным по району... Очень рад возобновить с вами знакомство. Я-то вас отлично помню. Вы что же, приехали сюда на завод?
— Да. Получил назначение. По к работе еще не приступил. Гуляю пока. Решил провести здесь отпуск.
— Что же, прекрасно. — Майор отвел меня немного в сторону.— Скажите, — продолжал он, — вы, я слышал, имели случай встречаться с этим погибшим. И даже будто бы боролись с ним?
— Да, представьте! Он напал на меня ночью. Должно быть, принял за кого-то другого. Я еле отбился... Несчастный человек!
— Если вы свободны, — сказал Рожков, помолчав, — то я просил бы вас уделить мне немного времени. Надо порасспросить вас обо всем этом как следует. Словом, нужны ваши показания. Едемте! Тут недалеко.
Мы сели в машину и через четверть часа уже были в городе, у здания управления. Майор провел меня в свой кабинет, предложил кресло, а сам сел за письменный стол.
Некоторое время он сидел молча, подперши руками голову. Теперь я мог лучше его разглядеть. Он заметно возмужал, пожалуй, постарел с того времени, как я его видел в последний раз и казался старше своих тридцати пяти лет. Чисто выбритое лицо, загорелое и обветренное, носило следы усталости. Серые глаза из-под густых, сросшихся у переносицы бровей теперь глядели строго и даже сурово, но на губах по-прежнему часто появлялась едва заметная улыбка.
— Ну, рассказывайте, что с вами случилось, — сказал он, подняв на меня глаза.
Я подробно рассказал о своем ночном приключении со стариком Сердобиным. Упомянул и про бессмысленную фразу, которую безумец несколько раз выкрикивал, Майор слушал внимательно.
— Это вовсе не бредовая фантазия, как можно думать, — сказал он помолчав. — Эта фраза, возможно, имеет серьезное, очень серьезное значение. Ее кричал на всю площадь его сын Толя в последний момент, стоя под виселицей с петлей на шее. Понятно, что несчастный отец на глазах у которого все это происходило, запомнил его слова и хоть и не понял их смысла, но повторял в припадке сумасшествия. Ну-с, теперь о другом. Я вот что хочу вам предложить... Вы видели младшего сына Сердобина, Петю?
— Видел.
— Так вот, у нас создалось впечатление, что этот Петя знает тайну, касающуюся одного важного обстоятельства, — умолчу пока о нем, — знает и не говорит. Почему? Вернее всего потому, что боится. Если это так, если это действительно так, то он находится в опасности, и ему грозит участь его отца.
— Самоубийство?
— Какое там самоубийство! Иван Иванович Сердобин убит, а не покончил с собой.
— Убит?!
— Разумеется. Его заманили ночью к карьеру и сбросили. Он боролся. Ссадина на руке, оторванный рукав пиджака свидетельствуют об этом. Его кепка валялась на верху, в стороне. Трудно предположить, что он сам бросил ее перед самоубийством... Он убит. Только об этом не следует никому говорить. Пусть распространится весть о самоубийстве. Понимаете?
— Буду молчать.
— Верю. Так вот, постарайтесь войти в доверие к мальчику. Может быть, он вам что-нибудь и откроет. Замечайте, куда он ходит, с кем встречается. Здесь малейшее указание может принести нам громадную пользу.
— В чем же дело? — спросил я. — Чем может интересен мальчик из бедной семьи этим бандитам?
— Это не простые бандиты. Здесь дело куда более важное — политическое. Слыхал ли вы про организацию Юных разведчиков-патриотов, которая действовала здесь при фашистах?
— Слыхал. А вы знаете, майор, что v них была своя азбука, свой цифровой шифр, с помощью которого они общались? Мне сказал Краевский.
— Да, была. Об этом нам известно. Надписи делались углем или мелом на заборах и в других местах, а то и просто на земле. Только от них почти ничего не сохранилось.
— А я списал довольно много надписей. В гостинице, потом еще в другом месте...
— В гостинице?
— Да.. то есть в гестапо. В последней, маленькой камере смертников. Цифры были написаны под нарами. А когда эти нары сломали, я увидел и списал... частично.
— Где еще?
— Еще — на бревнах возле недостроенного укрепления. Знаете? Мы ездили туда гулять...
— У вас с собой эти записи?
— Да, здесь, с собой. Я захватил их, когда шел к Сердобиным.
— Давайте посмотрим.
