Часть вторая ПОЛЬША
Глава девятая «Прохожий, скажи Польше…»
«Прохожий, скажи Спарте, что мы лежим тут, верные ее законам».(Надпись на могиле воинов, которые в 480 г. до н. э. стояли насмерть в Фермопильском ущелье, отражая нападение персов).
Мы тут не первый день…
Недалеко отсюда, в районе Цедыни, много веков назад германцы пытались впервые переправиться через Одер и достичь польского берега. Их замыслы разгадал, как об этом свидетельствует германский летописец Тетмар, польский князь Мешко 1-й, который наголову разбил германские отряды. Прошли века, и территория эта, где находятся Болешковице и где произошли события, о которых рассказывается в нашей книге, перешла во владение трех поморских юнкеров: фон Эдлинга, фон Мантейфеля и фон Ведтке. В реестре семей и юнкерского имущества за 1798 год название Болешковице отсутствует, хотя история упоминает о нем уже в 1252 году: к концу средневековья здесь проходил торговый путь с юга на север. В начале XV века этот город был больше Костшина (по-немецки Кюстрин).
Многое бы можно сказать о чужеземных «хозяевах» этой польской земли, но это не входит в тему нашей книги. Наиболее интересными были дни возвращения Польши на эту территорию. 18 апреля 1945 года через Ситно и Мешковяце, через Морынь и Болешковице, опережая танки, батареи и длинные колонны автомашин, шла разведка пехоты 1-й армии Войска Польского. Эта масса людей и стали задержалась на берегу Одера, который на противоположной стороне ощетинился фортами и дотами, открывшими бешеный огонь по подходившим польским, соединениям.
Через два дня тронулся вперед фронт на участке между Костшинем и Цедынью. Здесь происходила переправа войск, идущих на Берлин. Именно сюда шли польские солдаты, чтобы плечом к плечу с советскими воинами добить фашистского зверя в его берлоге. Журналист же (через девять лет после тех дней), идя по следу геленовских шпионов, вступает на кладбище в Лысогорках. Здесь лежат четыре тысячи польских солдат-героев, которые полегли тут, верные законам своей Отчизны. В Лысогорках еще много людей, которые совместно с армией девять лет назад создавали тут нашу новую историю. Ян Мруз может вам подробно рассказать о той переправе на запад. Он вспомнит, как польские разведчики ворвались в деревню с гранатами в руках и как на ближайшем холме от разрыва тяжелого снаряда погиб штаб саперов-варшавян.
Прохожий, путник! Приезжай на Одер и прочти на деревянном щите памятные слова: «Здесь, в этом месте, 2-й пехотный полк 1-й пехотной дивизии имени Т. Костюшко форсировал Одер — западную границу Речи Посполитой, освобожденную общими усилиями непобедимой Советской Армии и Войска Польского».
В самих Болешковицах еще и по сей день жива светлая память о неизвестном советском лейтенанте. Укрывшись в нагромождении искореженных ферм взорванного фашистами моста, он координировал огонь размещенных за Морынем советских «катюш», которые били по гитлеровским дотам и окопам. Под зашитой советских минометов поляки смогли форсировать Одер, но лейтенант-герой не увидел результатов своего беспримерного мужества — он пал, когда переправа войск уже подходила к концу.
В Болешковицком производственном земледельческом кооперативе, организованном весной 1950 года, много солдат, участвовавших в боях за возвращение этих исконных земель Польше. Они живут сегодня теми же заботами, что и весь польский народ. Тут тоже идет борьба, но уже борьба за новое, социалистическое село. Воздушные шары реваншистов не раз сбрасывали тут листовки, предвещавшие возвращение юнкеров на Поморье. И, что греха таить, нашлись мало-Душные, которые поверили угрозам. Старик Бугайский, например, сказал: «Вот, даже листовки говорят, что американцы прогонят колхозников с Одера». Поэтому не удивительно, что Бугайский — один-единственный из всей округи — взял своего коня из кооперативного хозяйства. Единственный отсталый. Все остальные вступили в кооператив, и живется им хорошо. Счетовод кооператива Слодчик и бригадир Терлецкий участвовали в боях за освобождение Болешковиц. К этим Демобилизованным фронтовикам присоединились другие, они и взялись за обработку приодринских земель. К примеру, Софья Гжехот, мать пятерых | детей, повела за собой других болешковицких женщин, и в памятные дни жатвы 1953 года они ни на один день не отлучались с поля…
Однако вернемся на бесшумный фронт, где битва идет, не затихая ни на один час, именно за то, чтобы и болешковицкие колхозники, и все остальные польские крестьяне могли спокойно собирать обильный урожай с приодринских полей…
12 сентября 1953 года. На польской земле, укрывшись в кустах, спит шпион — авангард новой агрессии наследников Бисмарка, Гогенцоллерна и Гитлера.
Глава десятая Потерянное находит владельца
Солдаты пограничной охраны Понсик и Пшибыла в эту ночь в наряде. Они идут медленно, ступают тихо, изредка бросая луч света на тропинку и кусты. Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы: на контрольной полосе видны отпечатки сапог. Оба гасят фонарики и осторожно исследуют ближайшие кусты. Никого!
Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы
Тогда Понсик вынимает из кармана маленькую телефонную трубку и втыкает вилку шнура в штепсель, укрепленный на ближайшем пограничном столбе. Буквально в ту же секунду на заставе раздается сигнал. Ясно, что на участке границы, где сейчас стоят оба солдата, что-то произошло. Догадки не нужны: вслед за сигналом в трубке дежурного уже слышен рапорт Понсика. Дежурный поручник внимательно слушает. Падают слова, которые для пограничников имеют электризующее воздействие; нарушена граница!
Граница нарушена! В течение нескольких секунд уже объявлена боевая тревога…
Граница нарушена! Солдаты выбегают из караульного помещения, поспешно хватая оружие. Одновременно с коек вскакивают их товарищи, которым в эту ночь предстояло спать спокойным сном. Они быстро одеваются и сбегают вниз, перепрыгивая сразу через несколько ступенек…
Граница нарушена! Звонят телефоны, стучит морзянка, передавая тревожную весть вниз и вверх по Одеру — то есть всюду, где имеются пограничные заставы. Условным шифром сообщается всем защитникам границы, что в эту минуту на польскую землю ступил 4враг. Может быть, он несет с собой взрывчатку/чтобы разрушить народное предприятие, может быть, он хочет выведать государственную тайну, а возможно… Кто знает — зачем он пришел!
Граница нарушена! В Болешковицах и ближайших заставах уже подъезжают к воротам машины. Пограничники выпускают из будок поисковых собак, которых круглый год держат на открытом воздухе, чтобы они не изнежились и хорошо несли службу. За собаками в кузов вскакивают их проводники, другие пешком отправляются по заданному маршруту. Овчарки слегка повизгивают. Нервное напряжение людей передается им.
Граница нарушена! В топоте солдатских сапог, в рокоте моторов автомобилей, в приглушенных командах не найдешь ни тени замешательства или суматохи. Каждое движение рассчитано, испытано и проверено десятки и сотни раз на учениях — занятиями заполнена большая часть солдатского дня.
Граница нарушена! Человека, который совершил это, начинают разыскивать по заранее составленному плану. Штаб разработал его до мельчайших деталей, предвидя какой-то день «Д», когда враг именно возле такого-то погранзнака вторгнется на польскую землю. И тогда предусмотрено — как это определено и для сотен и тысяч других таких же участков границы, — какими силами преградить путь врагу в глубь страны. Вот, например, тут достаточно семнадцати человек и одного патруля на велосипедах. Если врагу удастся пройти в северном направлении, то тогда он должен наткнуться на другую цепь. Уже с утра его подкарауливают десятки засад, искусно скрытых в лесной чаще. Ближайшие железнодорожные станции с момента тревоги находятся под особенно строгим надзором. Пограничники проверяют все ночные поезда, а над дорогами кружат патрульные самолеты. Штаб участка следит за ходом всей операции. Бледный рассвет застает офицеров-пограничников бодрствующими: они склонились над картами и отдают приказы при помощи сложной системы связи, которая помогает им в течение нескольких минут донести приказ до самых отдаленных уголков этого участка границы…
…Рядовой КПО Станислав Цыняк дежурил весь прошлый день. В 9 часов вечера он вернулся с патрулирования и отрапортовал, что ничего подозрительного не обнаружено. Потом Цыняк долго мылся и около полуночи лег спать, но только на часок, так как хотел поужинать вместе с ночной сменой. Только после ужина он улегся, чтобы выспаться как следует, но ему не суждено было отдохнуть. В два часа ночи в спальню вбежал дежурный сержант. Тревога! Тревога!.. Уже через несколько минут Цыняк и рядовой Лоза шли лесной дорогой. Вот очи и на месте. Оба укрылись в засаде на краю леса. Перед ними — перекресток двух дорог: одна ведет через лес, а вторая от границы тянется к ближайшей железнодорожной станции. Пограничники Цыняк и Лоза поудобнее устраиваются в кустах и внимательно осматриваются вокруг. Часов около семи утра до них доносится тарахтенье телеги… Пограничники расправляют плечи, немножко одеревеневшие от напряжения и утреннего холодка. Потом проверяют оружие и… ждут.
…В эту ночь Магдалене Вишневской спалось плохо. Об этом она на рассвете рассказала дочке: видела во сне родное село на Замойшине и тот день, когда ее и всю семью выгнали из дома. Отчетливо стоял перед глазами высокий офицер в стальном шлеме, на котором красовались череп и перекрещенные кости. Лающим голосом он по-своему отдал какой-то приказ вытянувшемуся в струнку солдату, и тот прикладом ударил Магдалену, когда она еще раз обернулась, чтобы посмотреть на свое село. Снилась ей также младшая дочка, которая в ту страшную зиму замерзла в неотапливаемом телячьем вагоне… А перед смертью девчушка протянула к матери синие ручонки и смотрела молча в ее полные боли и ужаса глаза…
Однако времени на долгое изложение своих снов у Вишневской не было: сын запряг лошадь. Быстро одевшись, Магдалена уселась на телегу. Надо было торопиться свозить сено, оставленное в малых копенках на самом берегу Одера. Однако не проехала Вишневская и километра, как неожиданно из придорожных кустов вынырнул пограничник:
— Стой! Пограничная охрана! Предъявите документы!
Ну, насчет документов все в порядке — Вишневская их всегда прячет в надежное место! Сперва она расстегивает куртку мужа, путаясь в ее длинных рукавах, потом вытаскивает из-за пазухи кожаный мешочек, развязывает его тесемки и добывает со дна обернутый в тряпку сверточек. Старательно разворачивает газету и из кучи всяких квитанций, справок, счетов и писем достает, наконец, паспорт. Пограничник еле сдерживает улыбку, глядя на все эти манипуляции, внимательно просматривает документ и, возвращая его, козыряет:
— Все в порядке! Благодарю. Можно ехать!.. А далеко это вы собрались, пани Магдалена?
— Да за сеном…
— Ну, счастливо оставаться!
Телега исчезает за поворотом. Над пограничниками, сидящими в засаде, снова тишина. Только с высокой ветки, забавно склонив вбок головку, смотрит Дрозд. Его маленькие глазенки-бисеринки замечают в кустах двух солдат в камуфляжных плащах, настолько искусно раскрашенных, что они совершенно сливаются с зеленовато-ржавым фоном леса — польская осень в разгаре.
Тем временем Магдалена Вишневская едет себе потихоньку, смотрит вперед и думает о том, что же произошло на границе. Ведь проезжает она тут чуть ли не каждый день, но редко когда удается заметить пограничника. А сегодня… даже документы проверили, хотя и так всех в лицо знают… Конь идет еще тише: начинается небольшой подъем. Вишневская осматривается и вдруг видит какого-то мужчину, который еще издали машет ей рукой. Он одет в прорезиненный плащ, ботинки на пористой подошве, в руках кожаный портфель.
— Простите, пани! Как пройти к станции? Машинально Вишневская хочет поднять кнут и показать незнакомцу самую кратчайшую дорогу, но горло сжимает неожиданная спазма, а в сердце закрадывается тревога… Кое-как овладев собой, она показывает кнутом за спину — на дорогу, по которой только что проехала и где притаились пограничники. Пусть он идет туда!
— А вон в той стороне, проше пана! Всего с полчасочка, и аккурат будет пан на станции…
Женщина понукает коня и едет дальше. Несколько минут не оглядывается. Наконец, замирая от страха, поворачивает голову и видит, что незнакомец быстрым шагом удаляется в указанном ею направлении. Скоро он исчезает за бугром.
— А вон в той стороне, проше пана!
…Адольф Махура торопится, чтобы наверстать время, потерянное в бесплодном топтании по лесу. Настроение хорошее: «Еще полчаса, как сказала та бабка, и я буду на станции». Он уже размышляет об Устке и незнакомой девушке, которой должен вскружить голову, чтобы она помогала ему в преступных планах. Он пытается представить себе первые дни, проведенные на пляже, напоминающем Литцверден, потом первую ночь с этой девушкой и ее удивление, граничащее с ужасом, когда она узнает, кем является ее любимый. Для этой девушки он несет в портфеле чулки и косынки из нейлона самой высшей марки. Если нужно будет, то в ее адрес придут из Берлина ценные подарки. Разве наброски схемы побережья не стоят посылок с чулками или часами? Разве план расположения пограничных застав не стоит круглой суммы в долларах и почетного отличия для агента «ОДТ-738»?
— Стой! Пограничная охрана!
Откуда выскочил этот солдат?.. Он появился словно из-под земли, нежданно… О бегстве и речи быть не может. Впрочем, к чему нервничать? Видно, еще не раз придется в этой Польше показывать документы, искусно сфабрикованные лучшими специалистами, как сказал Кайзер… Махура придерживает портфель коленями, без колебания и сопротивления вынимает из кармана свои документы. Пограничник внимательно просматривает их: паспорт, военный билет, удостоверение с места работы… «Что он тут делает так рано?».
— Извините, но куда вы, собственно, идете? — очень вежливо спрашивает незнакомца рядовой Лоза.
— Я иду со станции в…
Незнакомец хорошо говорит по-польски, но показывает рукой на границу. Видимо, уловив легкую тень удивления на лице пограничника, незнакомец поспешно добавляет:
— То есть я сейчас возвращаюсь на станцию, так как при высадке спутал перрон… Вылез с другой стороны. Возвращаюсь на станцию.
Дело с самого начала выглядело как-то неясно, но теперь рядовой Лоза решительно убеждается, что незнакомца надо доставить на заставу: он подозрителен. Документы переправляются в карман. По этому знаку из кустов выходит рядовой Цыняк, который пока лишь наблюдал за всей этой сценой, не спуская пальца со спуска автомата.
— Вот он с вами пойдет на станцию. К чему вам блуждать по лесу? Только очень просим не засовывать руки в карман. И еще одно: в случае попытки к бегству будем стрелять без предупреждения.
Ловкими, быстрыми движениями Цыняк ощупывает одежду задержанного Антония Моравиа — ищет оружие. Потом заглядывает в портфель и возвращает его обратно.
— Все в порядке! Вы уж извините, но такая наша служба… Но зато раз — два, и вы будете на станции самой короткой дорогой. Как раз успеете на утренний поезд. Идемте!..
«А может быть, он все-таки доведет меня до станции?» — все еще пытается успокоить себя встревоженный Махура. «На заставе проверим!»— думает пограничник.
Солдат знает эти места. Сколько раз проходили тут на учения, сколько раз впивался он глазами в ночную тьму, сколько стычек бывало здесь, на этом бесшумном фронте, с коварным и подлым врагом!.. Вот сейчас покажется расщепленная молнией сосна… А дальше — остатки разбитой гитлеровской самоходки, свалившейся в яму. Затем рощица. А там и кладбище…
— Очень извиняюсь, но я не здешний. Это наше кладбище или немецкое?
Поглядывая с улыбкой на Цыняка, незнакомец рукой показывает на открытые ворота кладбища. Но пограничник даже не смотрит в ту сторону — он зорко следит за каждым движением задержанного и видит, как из опущенной руки выскальзывает и беззвучно падает в лесной мох какой-то маленький предмет… Остановиться или идти Дальше? Покончить с этой вежливостью или не показывать незнакомцу, что подозрение против него возрастает? Что он выбросил? Задержаться тут с ним? А вдруг дело дойдет до стычки с возможными сообщниками незнакомца, которые не были замечены им, Цыняком, и сейчас тайком пробираются сзади? Идти дальше? Но как потом найти место, где лежит выброшенный предмет?
Все эти раздумья длятся две — три секунды. Рядовому Цыняку всего двадцать один год. Этот парень из села Уляски около Скерневиц (отец его — дорожный мастер — был замучен в гитлеровском лагере смерти в Освенциме) должен принять самостоятельное решение, и он принимает его… Незаметно осматривается вокруг и на один момент прикрывает глаза, чтобы запомнить место и потом найти его. Ничем не примечательный лесной уголок, деревья такие же, как и тысячи других. От нервного напряжения рядовой Цыняк судорожно глотает застрявший в горле комок. «Запомню ли? Найду ли потом?» — думает он, а затем бросает:
— Будьте любезны не разговаривать! Это запрещено.
Через час оба уже на заставе, и Цыняк больше не беспокоится о задержанном. Но солдат не собирается отдыхать. Седлает коня и мчится к тому месту, где задержанный выбросил какой-то предмет. Найдет ли его? Наконец останавливает взмыленного коня. Кажется, тут… Цыняк соскакивает с седла и ползком исследует место, где еще можно заметить следы подкованных солдатских сапог и где только начинают подниматься примятые прошедшими людьми травинки. Но вот и он! Около куста папоротника лежит круглый предмет. Цыняк осторожно поднимает его, бережно заворачивает в носовой платок и галопом мчится на заставу. На половине пути ему встречается машина: начальник заставы объезжает свой район. Цыняк докладывает о происшествии и показывает найденный предмет.
— Добро, Цыняк! Хватит вам гонять лошадь — садитесь со мной…
Один из солдат выскакивает из машины, чтобы отвести коня на заставу. Его место в автомобиле занимает Цыняк. Машина трогается.
На заставе уже сидит прибывший ночью из Щецина следователь управления погранохраны. Он прерывает допрос задержанного, когда в комнату входит усмехающийся начальник заставы. Офицер обращается к нарушителю:
— Извините, что прерываю приятную беседу, но мне хотелось вернуть вам вашу потерю… Ведь это ваш компас, не правда ли? Да, да, порой и вещи бывают очень привязаны к своему хозяину!
Тем временем следователь поднимает трубку настойчиво звонящего телефона. Несколько минут он внимательно слушает, потом кладет трубку на рычажок и говорит задержанному:
— Мне звонили из Щецина. Гражданин Моравец, вы все меньше нравитесь мне… Сначала документы, теперь этот компас, а сейчас мне сообщили, что проверили место выдачи вашего паспорта… И знаете что? Это самая настоящая липа, господин Моравец! Хотя служащий, подпись которого стоит на вашем паспорте, действительно выдавал такие документы, хотя печать и неплохо подделана, — все-таки это фальшивый документ… Может быть, вы теперь не будете понапрасну отнимать у нас время и назовете свое настоящее имя?
— Но, пане капитан, я же действительно Моравец, Антоний Моравец!.. Это все недоразумение… Я пал жертвой ошибки…
— Однако упрямый вы! Надо иметь мужество: ну, не удалось на этот раз, так признайтесь откровенно в своем поражении! Этим вы облегчите свою вину…
Дверь открывается и на пороге появляется пограничник.
— Гражданин капитан! Машина готова!
Когда Моравиа увозили, на крыльце стоял рядовой Цыняк, пограничник, награжденный позднее серебряным крестом «Заслуженным на поле славы». Он еще не знал, кого задержал. Солдатам-пограничникам вообще запрещено допрашивать задержанных или вступать с ними в разговоры, разумеется, кроме необходимых вопросов, которые могут помочь принять решение о задержании или освобождении заподозренного. Через несколько месяцев, рассказывая журналисту об этом случае, Цыняк, срок службы которого уже близился к концу, откровенно сказал, что о подлинном имени и деятельности задержанного им нарушителя он узнал… из газет! Мы разговаривали на заставе. Уже миновала полночь, и, собственно, не о чем было больше говорить. Тогда Цыняку был задан последний вопрос:
— О чем вы подумали, когда вам стало известно, что задержан агент разведки Гелена?
— Хм-м… Я подумал тогда: «Ах ты… сук-к-к-ин ты сын!»…
Глава одиннадцатая Галстук в полоску
Это выглядело несколько странно: зрительный зал щецинского театра в тот вечер был переполнен, даже поставили дополнительные кресла в проходах, а в восьмом ряду кресло номер 6 почему-то все время пустовало. На местах номер 7 и 8, сидели офицер морского торгового флота с женой, а кресло номер 5 заняла какая-то женщина. Когда в зале потух свет, она машинально посмотрела на пустующее кресло.
Почему тот, у кого был билет на это место, не явился на спектакль?
Это маленькое происшествие, которое затронуло, возможно, только соседку отсутствующего зрителя, имело между тем связь с событиями минувшей ночи. Когда взвился занавес, никто уже не обращал внимания на пустое место. Однако отсутствие одного театрального зрителя было вызвано обстоятельствами, касавшимися многих людей.
Незнакомец, задержанный с помощью крестьянки — члена земледельческого кооператива, имел заранее подготовленное объяснение. Он заявил следователю КПО, который начал допрашивать его еще на заставе, что является работником пароходства и командирован из Вроцлава на буксир «Нептун», стоящий на Одере, неподалеку от Челина. Действительно, у задержанного на руках оказалось командировочное предписание, но тем не менее документы эти вызывали подозрение. Прежде всего следователя удивило, что в документах человека, выдающего себя за поляка, значится имя «Антон» вместо общеупотребительного «Антоний». Кроме того, бумаги носили следы умышленного загрязнения. На этом фоне как-то странно свежо и отчетливо выделялись печати.
Пекле быстрой проверки было установлено, что командировочное предписание, как и все остальные бумаги, — фальшивое. То, что задержанный выбросил компас, убеждало пограничников — одно преступление уже является неоспоримым: нелегальный переход границы. Кстати, и сам задержанный перестал отказываться от этого. Он сознался, что действительно перешел границу, но он только контрабандист, и документы купил в Западном Берлине около зоопарка, где и в самом деле концентрируется торговля фальшивыми документами любой страны.
Пограничники передали это дело органам безопасности. Задержанный, который уже сознался, что его настоящее имя Адольф Махура, был перевезен на машине в Щецин. Тем временем начальник управления вызвал к себе сотрудника контрразведки Владислава Стефаняка и поручил ему распутать дело Махуры.
Стефаняк вернулся в кабинет и приготовился к первому допросу. Пока он еще очень мало знает человека, которого утром задержал пограничник Цыняк: фальшивые документы, прибыл из Берлина, имел при себе компас. Собственно контрабанда в Польше не в моде, она теперь невыгодна контрабандистам: их стали сурово карать за переход границы. Остается лишь одно: шпион. А если так, то какое он получил задание? Кто прислал его? Кто ему платит? С кем должен был встретиться в Польше?
Разработку схемы допроса прерывает дежурный:
— Разрешите доложить? Доставлен задержанный на границе Антоний Моравец, он же Адольф Махура.
Стефаняк дает распоряжение привести задержанного. Хочет уже положить трубку, но тут вспоминает что-то. Соединяется с городом и набирает номер своего домашнего телефона. Отвечает женский голос. Суровое лицо Стефаняка смягчается, губы сами собой складываются в улыбку.
— Марылька! Я помню, что мы сегодня должны пойти в театр… Да! Но я не приду… Не могу… Нет, нет, это никакое не собрание — я бы заранее знал… Что именно? Голубка, но ты же знаешь, что я все равно не скажу… Иди сама и не сердись, постарайся развлечься и не думай обо мне плохо… Да, еще одно — не жди меня ужинать и ложись спать…
Часовой вводит Махуру и удаляется. В кабинете остаются трое — Стефаняк, Махура и офицер Анджей Бальцерский, который должен вести протокол допроса.
— Садитесь, Махура! Что вас привело к нам?
Стефаняк спрашивает так спокойно, словно до этой поры ничего не слышал о задержанном и ничего не знает по его делу. Зорко присматривается к Махуре, когда тот говорит, наблюдает за его жестикуляцией, за способом выражать мысли. Махура неторопливо рассказывает о себе:
— Это, ей-богу, длинная история, я ведь только контрабандист… Ну, вы понимаете, просто хотел заработать пару злотых. Сейчас я даже сожалею, но вы, панове, не будете слишком строги к молодому неопытному человеку… Согрешил!
Вопрос, который, к своему изумлению, слышит Махура, не имеет ничего общего с его «грехом». Польский офицер спрашивает о семейном положении Махуры, об образовании, о его профессиональной привязанности. В голосе следователя нет никакой угрозы, никакого категорического требования. Потом офицер спокойно возвращается к сути дела: кто поручил «контрабандисту» перейти границу? Как его имя? Как он выглядел? Где познакомились?
Проходит несколько часов. В щецинском театре начался антракт между вторым и третьим действиями. В фойе одиноко прогуливается стройная женщина с пепельными волосами и немножко грустным лицом. Муж ее тоже объявляет перерыв после второго акта — первый разыгрался на границе, и это была драма, где главным «героем» явился Махура. Задержанного отправляют в камеру. Однако перед этим его подвергают тщательному обыску, и на столе Стефаняка остаются: часы, вечное перо, галстук, поясок. Оба офицера разбирают часы и исследуют, нет ли каких-либо знаков, действительно ли механизм их предназначен только отмерять время, а не смерть Скрупулезному осмотру подвергается и вечное перо. На пояске распарываются все швы — нет ли тайнописи или шифра? Наконец, очередь доходит до галстука. Стефаняк обращает внимание на подкладку, где стоит номер 618. Что это — номер из прачечной? Хм-м… Во всяком случае это не фабричный знак!
Оба офицера откладывают галстук и принимаются изучать карту границы. Основываясь на показаниях Махуры. оба офицера воссоздают путь «контрабандиста». Бальцерский читает записанные в протоколе названия местностей, а Стефаняк отыскивает их на карте Его карандаш двигается от серого пятна Берлина на Эркнер, наносит линию вдоль шоссе, идущее к востоку, пересекает воды Одера и останавливается на польском берегу.
— Минутку, Анджей! Посмотри-ка еще раз, какие цифры стоят на том галстуке… Что, шестьсот восемнадцать?.. Любопытно! Ведь это же номер пограничного столба на участке, где…
Около полуночи щецинский театр закрывается. Погасли лампы, разошлись зрители, вернулись домой актеры, заперт в кладовых реквизит. Но в кабинете офицера безопасности еще светло: работают. Когда главный «герой» пограничной драмы уже спит в своей камере, Стефаняк и Бальцерский представляют начальнику управления «либретто» первых двух актов драмы и демонстрируют реквизит. Все трое наклоняются над галстуком з полоску и над разложенной рядом картой Совпадение цифр не может быть случайным. Тут кроется тайна.
В час ночи Стефаняк и Бальцерский выходят из кабинета начальника Дальнейший ход действий определен Через четверть часа Стефаняк осторожно открывает дверь своей квартиры и на цыпочках не зажигая света, проходит переднюю. Когда он берется за ручки двери своей комнаты, то чувствует под рукой листок. Зажигает спичку. «Ужин ждет. Может быть, все-таки покушаешь?» Стефаняк находит в кухонном буфете приготовленный ужин. Только теперь он ощущает голод, только теперь усталость и желание спать напоминают, что сентябрьская ночь скоро сменится рассветом.
Глава двенадцатая Полсантиметра до двух метров
На следующий день органы безопасности представили Щецинской прокуратуре доказательства Преступления Адольфа Махуры — нелегальный переход границы и использование фальшивых документов Доказательства эти были признаны достаточными для выдачи ордера на арест и заключение под стражу.
Но допрос Махуры шел своим чередом. Видно было, что он играет на оттяжке времени. Ему в третий раз предложили подробно повторить «реляцию» о событиях, которые явились причиной передачи его в руки органов безопасности. Как известно, преступнику неимоверно трудно со всей точностью повторять надуманный рассказ. Махуре особенно не везет в этом. Сотрудники безопасности видят много существенных расхождений в каждой из его очередных версий «приключения контрабандиста». Всего труднее ему быстро называть имена и соответственно размещать их в нужных местах показаний. Запас популярных немецких имен быстро исчерпывается, а тут вдруг приходится отвечать на неожиданные вопросы: кто, когда, где, как и прочее. Наконец с уст Махуры случайно срывается подлинное имя: тетка фон Гейлих. Потом приходит успокоение: «А чем это может мне повредить?».
Махура защищается последовательно, так, как поучал его герр Кайзер в Берлине. «Не волнуйся, парень! Даже тогда, когда засыпешься. Мы имеем немало способов вытащить тебя из тюрьмы. Помни о том, что ни один наш агент в Польше не погиб. Но ни в коем случае не смей говорить, что тебя послали мы — поляки вмиг застукают тебя! Говори, что тебя послали американцы, англичане или сам Андерс».
На третий день Махура начинает говорить о предложениях офицеров Андерса сотрудничать в их разведке… Потом о прохождении обучения у них…
— Кто вас обучал?
— Господин Редер…
Наконец-то сказано имя, за которое можно зацепиться для настоящего разговора! Махура рассказывает далее, что в одном берлинском кабачке услышал за соседним столиком разговор по-польски. Слово за слово, и он познакомился с неким господином Нентвихом, который и втянул его в сотрудничество. Он интересовался только тем, чтобы Махура, идя с контрабандой в Польшу, присматривался к размещению воинских частей и записывал номера военных машин.
— Глупо, очень глупо, — говорит Махура, — что дал согласие на это… Но вообще-то я не принимал всерьез такого обещания… Просто они помогли мне перейти границу. Я хотел немножко поторговать тут, а им наговорить какого-нибудь вздора и…
Махура внимательно смотрит в лицо офицеру, но не может прочесть в нем ни осуждения, ни одобрения своей новой версии. Невольно на ум приходит мысль, что он ни за что не стал бы играть с этим человеком в покер — никак не узнаешь, есть у него карта или он только блефует?
Шпион и понятия не имеет, что на него готовится генеральное наступление, что собрано все главное из протоколов, записанных на границе и в Щецине. Он все время повторяет одну и ту же песенку с припевом, но отдельные ее строфы становятся все больше и больше непохожими на прежние.
Друг против друга сидят представители двух миров. Один дрожит за свою шкуру, так как по существу он одинок, не знает, за что кладет свою голову, и считает, что с его собственной смертью кончается всё. А его противник, вооруженный глубоким убеждением в правильности идеи, которой он служит, хорошо знает, что за ним стоит народ и что если бы даже ему пришлось погибнуть, то неумолимую битву па бесшумном фронте продолжат его верные товарищи.
После трех дней допросов офицер органов безопасности уже узнает все слабые места показаний нарушителя границы. На четвертый день он идет в атаку. В восемь утра в его кабинет вводят Махуру. В течение нескольких часов разговор перескакивает с одного вопроса на другой. Наконец происходит решительный диалог:
— Ну как? Продумали хорошенько то, что я вам сказал? Пришли уже к выводу, кто вас послал, — американцы, Андерс или, может быть, кто-нибудь другой?
— Повторяю: я оказался тут благодаря ошибке… Конечно, в этом есть немножко и моей легкомысленности, за которую я готов нести наказание, но я не шпион… Просто я поддался шантажу со стороны офицеров генерала Андерса. Тут и речи нет о какой бы то ни было разведке. Меня просто попросили поехать в Польшу и…
Терпеливо слушают оба офицера болтовню Махуры. Допрос начался в восемь часов утра, а в два часа дня все трое съели обед, принесенный в кабинет из офицерской столовой. Затем беседа была продолжена Наконец Стефаняк прерывает поток слов Махуры:
— Слушайте внимательно, Махура! Постарайтесь уразуметь то, что я вам сейчас скажу Вы принимаете нас за простаков? Или надеетесь на то, что ваши бредни могут убедить нас? Сначала вы заявили нам, что купили себе документы около зоопарка в Берлине. Мы попросили вас покачать на карте это место и спросили, по какой линии метро вы ехали туда из вашей гостиницы. Вы назвали станцию и линию, которая совсем гуда не подходит. Потом вы стали говорить, что вас послал Андерс. Но оказалось, что вы вообще не очень-то знаете, кто он, этот Андерс. Сейчас от такой чепухи вы уже отказываетесь, правда? Теперь вы опять рассказываете другое: что вас послали американцы и что они, конечно, вас обменяют. Какой обмен, кто вам об этом наплел? И что нам дадут за вас? Может быть, подержанный «фордик»?.. Даже если бы вы действительно работали на них. то вы думаете, они дали бы за вас хоть полцента? Вы сами не верите в это! Мы спрашивали у вас имена людей, занимавшихся вашим обучением, давшие вам этот халтурный компас. Вы назвали несколько фамилий, которые наверняка выдуманы вами и выдуманы плохо. Но один раз — и, видимо, машинально, невольно, потому что ничего другого в голову вам тогда не пришло, — у вас вырвалось настоящее имя.
— Нет, нет, все имена правильны!.. Я вам говорю только правду, святую правду. Я хочу рассчитаться за этот нелегальный переход границы и вернуться домой…
— Насчет возвращения домой не будем пока говорить… Вы, наверное, знаете, что такое Himmelsfahrtskommando?
— Так в вермахте называли особо опасное задание, которое давалось для выполнения…
— Точно. А вам не говорили, что такую именно «коммандо вознесения на небо» получили и вы? Господин Редер не уведомил вас об этом?
— Господин Редер?!
— Да, Редер. Надеюсь, вы не откажетесь, что знакомы с господином Редером? Ведь это единственное подлинное имя, которое вы назвали вчера. Был указан даже и адрес, но господин Редер никогда там не был и не бывает…
— Господин Редер находится под началом американского полковника Робертса.
— Не морочьте голову! Ведь мы хорошо знаем господина Редера, эту высоченную особь, которая говорит о себе, что ей не хватает только полсантиметра до двух метров… Когда он читает, то держит бумаги на расстоянии вытянутой руки…
Адольф Махура невольно поднимается со стула. Он явно обескуражен. Он долго молча смотрит на сотрудника безопасности. Бальцерский отрывается от протокола. Стефаняк продолжает:
— Теперь, Махура, я хотел спросить вас еще вот о чем — разве господин Редер имеет прачечную? Садитесь и отвечайте спокойно: это у господина Редера такой красивый почерк, которым написано на галстуке место переброски агента через границу?
Глава тринадцатая Камера агента Махуры и вилла полковника Редера
Адольф Махура безвольно и растерянно садится на стул. Перо Бальцерского быстро скользит по страницам протокола, когда агент Гелена говорит:
— Да, я вижу, что нет смысла запираться, вы все уже знаете и без меня…
Агент «ОДТ-738» получает тут же, в кабинете, ужин, после которого — он сам удивлен тому — становится только слушателем. Стефаняк анализирует жизнь Махуры.
— Разве тебе плохо было в пароходстве, парень? А? Ведь у тебя тут мать, братья… Кому же ты служил? Господину Редеру! Ну и что? Господин Редер не любит упускать тех тысяч марок, которые проходят через его руки. Он купил себе виллу под Мюнхеном, а ты? Ты имел десять марок в день во время обучения шпионажу, а теперь у тебя только тюремная камера… Да, да, оказали тебе услугу твои берлинские приятели! Можешь теперь поблагодарить их за то, что они оставили тебя в дураках…
В душе агента Махуры растет ненависть. За собачий грош его послали на верную смерть! Ему давали пфенниги, а сами загребали тысячи марок! Нет, он не может опровергнуть слов офицера безопасности… Он слушает в полном молчании, стараясь подавить клокочущую в нем злобу на тех, которые ввергли его в такую кабалу. Да, Кайзер и Редер сидят сейчас в берлинском ресторане, а он, Махура, оказался за решеткой… Этот мерзавец «Ганс», наверно, уже отдал перочинный ножик, получил положенный «гонорар» и теперь, поди, смеется над своим незадачливым пассажиром!..
«ОДТ-738» решительно прерывает офицера. Теперь уже приходится сменять Бальцерского, так как он один не успевает вести протокол. Агент Махура жаждет мести виновникам своей недоли. Да, он скажет все, все как есть! Он проявит свою добрую волю: это, конечно, будет иметь вес в зале суда!..
— Надо, чтобы здесь был и этот перевозчик «Ганс»!.. Я расскажу вам, как мы с ним договорились…
Глава четырнадцатая Гейнц Ландвойгт едет на войну
«Мальбрук едет на войну.Не знает, когда вернегсяМожет на пасху, а может…»(французская песенка XVIИ в.)
Я беседовал с людьми, которые своими глазами видели, что произошло, когда герр Кайзер послал «Ганса» (или Гейнца Ландвойгта) с заданием привезти из Польши в Западный Берлин агента «ОДТ-738», несомненно, обремененного ценными шпионскими сведениями.
— Это была чудесная сентябрьская ночь, теплая и спокойная. Время от времени рыба в Одере выскакивала на поверхность и резвилась… В такую ночь только взять девушку под руку и долго молча гулять по берегу реки… — рассказывает сотрудник органов госбезопасности, который принимал участие в операции на берегу Одера, когда было решено с почетом встретить геленовского «экспедитора».
В состав этой группы, кроме указанного офицера, входили: второй сотрудник Щецинского управления безопасности, который должен был изображать Махуру, затем следователь КПО и два пограничника с автоматами. Дело происходило в ночь на 5 октября, прямо напротив Кенитц — местечка, находящегося на территории Германской Демократической Республики. Там был рыбачий порт, что отнюдь не безразлично для предстоящего дела.
Технику переправы через Одер в Берлине разработали детально: «Гансу» (Ландвойгту) следовало под покровом ночи переплыть реку на маленькой рыбачьей лодке, разумеется, Махура не мог разгуливать по берегу в ожидании перевозчика — ему надлежало спуститься к воде в последнюю минуту, когда «Ганс» причалит к указанному месту. Следовательно, необходимо было еще со стороны ГДР просигналить, что переправа началась и что Махура должен быть готов. В рыбачьем порту в Кёнитце стоят прицепленные к мосткам лодки. Чтобы их не зацепил плывущий ночью буксир, на носу самой дальней лодки укреплен зажженный фонарь.
«Ганс» условился с Махурой, как тот заявил на допросе, что подплывет к лодке, на которой укреплен фонарь, и так раскачает ее, чтобы спрятавшийся в кустах на польской стороне Махура заметил этот мигающий на реке огонек. Тогда агент спускается вниз и ждет на каменной плите, находящейся прямо напротив Кёнитц.
Нам уже известно, как Ландвойгт добирался до Кёнитца: ему всегда помогал Купш на своем такси и владелец лесопилки Эдгар Зоммерфельд. И на этот раз «путешествие» Ландвойгта тоже прошло благополучно. Поэтому оставим его на немецком берегу и вернемся к действиям на польской стороне.
Сотрудники органов безопасности и КПО прибыли на место в сумерки. Патрули, обычно контролирующие этот участок 6epeia, были в эту ночь оттянуты, чтобы своим присутствием не вспугнуть поджидаемого перевозчика из разведки Гелена. Поляки разговаривали шепотом и нетерпеливо ждали двадцати двух часов, когда должно было состояться «свидание» агента с посланником Кайзера. К этому времени стих даже шепот, и все заняли заранее предназначенные каждому места. Несколько человек упорно всматривалось в маленький огонек, мерно колыхающийся на спокойной волне Одера.
Стрелки часов показывали уже 22.13, когда огонек вдруг так быстро замигал, что порой просто исчезал из виду. Начинается! Несомненно, Ландвойгт подплыл к крайней лодке и раскачал ее. Итак, все идет по плану! Теперь сотрудник контрразведки, который играл роль Махуры, медленно спускается к воде. На нем пальто агента, который спокойно (или беспокойно) спит в камере. Проходит минута, вторая, третья… Два пограничника уже держат автоматы. Они готовы отсечь вражескую руку, которая поднялась на свободный польский народ… И снова идут минуты, а лодки все еще не видно. Возможно, течение далеко отнесло геленовского посланца? А может быть, в самый последний момент его задержала на том берегу народная полиция ГДР?..
Прошел еще час. Огонек в рыбачьем порту мерно покачивается на легкой одринской волне. Река по-прежнему невозмутимо несет свои воды в Балтику. Почему же не явился «Ганс»? Кто-нибудь, кому неизвестна суть дела, мог бы подумать, глядя на озабоченные лица польских пограничников и сотрудников безопасности, что они ждут самого закадычного друга, который причинил им столько забот, не явившись на встречу. В 3.30 утра засада снимается. Все возвращаются на заставу. Никто не может понять: почему «Ганс» не явился к польскому берегу? Трудно — такова уж борьба на бесшумном фронте! Здесь почти невозможно с абсолютной точностью предвидеть всего. Жизнь по-своему вносит поправки в самые тщательным образом составленные расчеты и предположения.
Только позже, значительно позже, когда Ландвойгт уже причалил к польскому берегу (и к тюремной камере), стало ясно, почему в ту ночь напрасно ждали его на польской земле. Всему виной было… широкое распространение культуры, а точнее — сельское кино!
Это придется объяснить. Так уж случилось, что именно тогда, когда Ландвойгт хотел отплыть, в Кёнитце закончился киносеанс. По вечерней росе звук разносится далеко. А перед кинотеатром — как вы сами знаете — всегда шумно и весело. Люди делятся впечатлениями, смеются. Услышав далекий гул голосов, «Ганс» немедленно вернулся. Как он рассказал позднее, ему показалось, что население преследует его. Вернулся в Берлин. «В конце концов, — думал Ландвойгт, — ничего не случилось. Ведь у меня еще есть договоренный запасной срок — следующая ночь».
Несмотря на эти утешительные мысли, Ландвойгт явился домой на рассвете явно расстроенным. Гильда в одном халате открывает дверь. Она нервно хлопочет в кухне, приготовляя мужу завтрак. Наконец оба садятся в столовой Гейнц ест молча. Гильда с тревогой смотрит на усталое лицо мужа, на его заросший щетинкой подбородок. Голосом, в котором чувствуется боль и беспокойство, она говорит мужу, употребляя нежное, известное только им обоим имя, родившееся в какую-то минуту любви:
— Мюлли, дорогой мой, не мучай меня больше!.. Скажи, когда всё это кончится? Когда ты бросишь эту опасную работу?..
— Не вмешивайся, не твое дело!
— Не говори так со мной, Мюлли!.. Я имею право на тебя, имею право знать, что будет со мной, если ты… Я даже думать не хочу о том, что станется со мной, если ты не вернешься… Подумай только, куда и зачем ты идешь?.. Разве тебе не хватает чего-нибудь? Лучше или хуже, но мы живем спокойно… Мюлли, дорогой, разве мало ты навоевался за эти годы? Ты был тогда один, а теперь у тебя семья…
— Прекрати истерику! Не притворяйся, что не знаешь, для чего я работаю! Разве до последнего пфеннига я не отдал тебе те восемьсот пятьдесят марок, которые получил за услугу, оказанную одному молокососу? Ведь ты помнишь?.. Теперь тот пацан хочет вернуться. Наши общие знакомые просили заняться этим делом. Что я мало ездил в Польшу? Великое дело!.. И снова получу восемьсот пятьдесят марок… Ты хорошо знаешь, что такого случая, как тот магазин, что мы смотрели, не скоро дождешься… Если бы Шульце не ехал к дочке в Испанию и его въездная виза не имела бы такой малый срок, этот сквалыга ни за что не продал бы так дешево свой магазин, да еще в таком удобном пункте. Два магазина, и мы можем жить!..
— Не говори об этих магазинах! О Мюлли!.. Я должна знать, почему ты такой расстроенный! Я имею право требовать, чтобы ты был около меня…
Гейнц Ландвойгт молча встает и идет в ванную. Старательно бреется, принимает горячий душ. Сквозь закрытую дверь до Гейнца доносится приглушенное рыдание жены. Нервное напряжение минувшей тревожной ночи постепенно проходит — его отгоняет тепло родного дома. И тут впервые Гейни Ландвойгт начинает задумываться над тем, что стало бы, если бы он действительно не вернулся оттуда? Он смотрит в окно на улицу, где ему знаком каждый закоулок и почти каждый житель, думает об удобствах уютной квартиры… Надевает чистое белье, вынимает из ящика новый галстук. Слышно, как жена начинает убирать со стола: тихонько звенят стаканы и тарелки. Ландвойгт хочет обдумать вопрос о приобретении второго магазина, но как-то не может заставить себя перейти к этим мыслям. Восемьсот пятьдесят марок и вся история с приобретением второго магазина кажутся ему какими-то далекими и несущественными. Собственно говоря, он уже вдоволь навоевался… и во время войны, и сейчас. Надо будет прямо сказать об этом Кайзеру. Ну, может быть, и не так в лоб, а как-нибудь шуткой, чтобы он не взбесился И не сжигать за собою мостов… «Новобранец тысяча девятьсот двадцать третьего года, мол, достаточно нанюхался пороху, герр Кайзер. Самая пора молодым заменить нас и тоже немножко поработать». Вот так и сказать… В конце концов сам Кайзер когда-то говорил, что в Берлине есть много молодых и смелых парней, которые хотят заработать побольше…
Ландвойгт ждет, когда жена уйдет на кухню, затем выскакивает из комнаты, хватает пальто, шапку и захлопывает за собой входную дверь. Быстро сбегает по ступенькам и выходит на улицу, но из окна уже слышен голос Гильды:
— Гейнц, Гейнц! Подожди меня… Я иду с тобой!
— Не трудись! Через час вернусь!
В окне мелькает ее вспыхнувшее радостью лицо. Ландвойгт останавливает проезжающее мимо такси, называет адрес Кайзера и едет к нему. Тот немедленно принимает его.
— Только явились? А где он?
— Наверное, в Польше…
— Функмат Ландвойгт! Тут не место для шуток! Даже на флоте не существует слово «наверное», когда отдается рапорт.
— Я не мог переправиться через Одер. Народная полиция о чем-то пронюхала…
— Откуда такая уверенность? У меня были все основания направить вас туда. На маевку я никого в Польшу не посылаю, функмат Ландвойгт, и не плачу за это по восемьсот пятьдесят марок! Сдается мне, что легкие заработки деморализовали вас и вы забываете о долге солдата, забываете о присяге, данной вами вашей великогерманской отчизне…
— Герр Кайзер, я… я как раз пришел сказать вам, что я…
— …что вы приносите извинения за трусость и немедленно возвращаетесь в Польшу? Что вы привезете оттуда вашего товарища по оружию, который — запомните это! — рискует там своей жизнью каждую минуту, так? Наверное, голодный и иззябший, он теперь скрывается в зарослях и напрасно высматривает господина Ландвойгта, который утром выпил кофейку и сейчас думает о том, как ему лучше провести такое прекрасное утро…
— Герр Кайзер! Вы не имеете права так говорить! Вы тут сидите себе спокойно в своей конторе, а нас посылаете туда, где нас ждет…
— …хороший заработок и сознание исполненного долга! Философия господина Ландвойгта ведет его в дебри.
— Герр Кайзер, я пришел сюда, чтобы сказать вам, что новобранец 1923 года уже навоевался и…
— Молчать! Может быть, ты еще, оденешь голубую блузу ФДЮ и вместе с другими коммунистами будешь маршировать по Сталин-аллее?! А может быть, запишешься в это их движение сторонников мира?
— Вы хорошо знаете, что я ненавижу коммунизм. Вам известно, что я не был, не состою и не буду в ФДЮ… Но у меня уже все нервы измотаны на этой работе, понимаете? Я не могу больше! Когда я вчера ехал из Эркнера, неожиданно открылись двери и в купе вошел какой-то человек в форме… Он тронул меня за плечо. Я закричал от ужаса… А он… Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего… Это был кондуктор, который проверял билеты, и ему показалось, что я задремал… Мне же померещился полицейский. И если бы это действительно было так — мне конец! Нормальный человек так орать не будет…
— Не стройте из себя шального! Впрочем, я сам вижу, что вы измучены… Кто знает, может быть, действительно стоит подумать о вашем отдыхе. Я имею достаточный опыт и знаю, что наша работа быстро изматывает людей… Но вы же не оставите вашего товарища, Гейнц? Он может попасть в руки поляков! Немножко воображения, функмат Ландвойгт! Перенесемся мысленно на одни сутки вперед. И вот завтра, в эту самую пору, вы ложитесь на свою мягкую постельку, чтобы как следует выспаться. А ваш товарищ уже здесь и рассказывает нам массу интересных вещей. К вам у него лишь благодарность До гроба. А вы имеете, кроме поздравлений с хорошо выполненным заданием, восемьсот пятьдесят марок. Подумайте только — восемь сотенных и одна полусотка!.. Потом вы едете на месяц или на два в отпуск, весело проводите время и после возвращения сами будете смеяться над нашим сегодняшним разговором…
— Но мы с женой пришли к выводу, что в конце концов можно и подождать с одним приобретением, которое мы планировали…
— А, опять о доме, функмат Ландвойгт? Женушка запретила муженьку работать? «Мне надоело спать одной», — сказала она. Конечно, раз жена так говорит, то надо плюнуть на все заработки, обязанности, присяги и оставить товарища на верную смерть. Но у него, функмат Ландвойгт, могут быть тоже жена и дети. Они тоже могут ждать его… Конечно, об этом можно и не думать. Просто скажем вдове и сиротам: ваш папа больше не вернется, ибо господин Ландвойгт как раз в этот вечер захотел пойти в кино со своей женой. Если вы хотите узнать подробности, то обратитесь к господину Ландвойгту, и он охотно расскажет вам об этом По вечерам он всегда в своем уютном доме в Веддинге, на Герихтштрассе, двадцать пять. Но вы дети дорогие, помните, когда мы наведем генеральный порядок в своем государстве, то всем этим трусам и предателям будет крышка… Ба, да мы можем и не ждать так долго! Вы, наверно, знаете, что трагические случаи бывают не только во время переправы через Одер, но и во французском секторе, в районе Веддинга…
Часом позже Гейнц Ландвойгт снова у себя дома. Веселая и довольная Гильда нетерпеливо ждет его.
— Мюлли, недобрый ты человек, может быть, ты вечером пригласишь меня в ресторан? Закроем магазин пораньше и пойдем куда-нибудь развлечься, а?.. О, Мюлли, умоляю тебя, не смотри на меня так! Не хочешь же ты сказать мне, что…
— Я еще должен идти сегодня, Гильда…
— Гейнц? Останься со мной, с нами! Зачем нам второй магазин? Мы оба молоды, у нас есть неплохие четыре руки для работы… А может быть, мы не будем так богаты, зато будем вместе и всегда спокойны друг за друга… Гейнц! Не можешь ты просто так уйти отсюда…
— Послушай, Гильда! Сегодня я иду в последний раз… Мне самому уже по горло надоело все это. Почему ты думаешь, что именно сегодня что-то должно случиться? Столько раз ходил, столько раз удачно переправлялся, знаю каждый камешек на Одере… Сегодня иду в последний раз! Клянусь тебе — никогда больше. Конечно, они еще будут меня соблазнять, будут грозить, но я не пойду… Дорогая, завтра в эту пору я…
Через два часа Гейнц Ландвойгт с трудом отвел руки жены, судорожно охватившие его за шею, и отправился в путь.
— В последний раз! — громко сказал он самому себе. — В последний…
Приближалась вторая ночь — запасной срок Для переброски Махуры. На польском берегу люди уже сидят в засаде. Приедет «Ганс» или не приедет? Медленно тянется время до 22.00. Наконец стрелки часов отметили назначенный срок. Руки пограничников снова сжимают спуски автоматов: вдали начинает прыгать призрачный огонек, который в старинных народных сказках заводит заблудившихся путников в топкие болота…
Наконец на светлых волнах Одера появляется какая-то черная точка. Она растет, приближается, и вот уже в ночи вырисовываются расплывчатые очертания небольшой рыбачьей лодки и склонившегося в ней человека. Еще минута, и уже можно различить, что он гребет одной рукой, делая короткие сильные взмахи. В другой руке порой матово поблескивает какой-то предмет. Теперь лодка не дальше чем в пяти метрах от берега. Слышен шепот:
— Мор, Мор! Во бист ду?!
Лодка находится в центре небольшого водоворота и не подплывает к берегу, а почти на одном месте колышется на волне. После повторного оклика сотрудник безопасности, изображающий Махуру, сходит к самой воде и показывается перевозчику.
— Я тут! — вполголоса говорит он по-немецки.
— Боюсь подъезжать ближе… Влезай в воду, она теплая… — говорит перевозчик. Видно, что он не собирается подплывать.
Глава пятнадцатая Второй магазин Гейнца Ландвойгта
Положение усложняется. Если офицер пойдет к лодке вброд, то Ландвойгт увидит, что это не Махура, и может выстрелить из пистолета, который он держит в руке, а затем прыгнуть в воду и уплыть обратно. В ночной темноте преследование было бы очень затруднено, тем более, что есть категорический приказ не допускать стрельбы по врагу. Этот человек через несколько часов должен оказаться в управлении безопасности здоровым и невредимым. Необходимо выяснить, какие у него связи, кого он привозил сюда и кто его ждет в ГДР.
Тем временем Ландвойгт выпрямляется в лодке и присматривается к стоящему на берегу
«Махуре». И тут сотрудник безопасности стреляет сзади над головой мнимого агента. Громким эхом разносится его голос:
— Пограничная охрана! Руки вверх!
Последние его слова тонут в оглушающем грохоте двух автоматных очередей Пули роем проносятся над самой головой геленовского перевозчика.
Как же это произошло? Подстраховывавший операцию сержант-пограничник увидел поднимающегося в лодке Ландвойгта и его пистолет Понятно, что вопрос жизни офицера, изображающего Махуру, решают теперь доли секунды. Пистолетный выстрел второго офицера служит пограничникам сигналом открыть огонь.
Оглушенный и пораженный Ландвойгт, увидев снопы огня, возникшие буквально в нескольких метрах от себя, валится навзничь и выпускает из рук пистолет. Кое-как поднявшись, он теперь машинально выполняет приказы, произносимые с берега по-немецки:
— Отбросить весла! Не опускать рук! Взят на мушку, не пытайся бежать, иначе будем стрелять!
Второй пограничник входит в воду и подтягивает лодку к самому берегу.
— Кто вы? — спрашивает Ландвойгта офицер.
— Я рыбак из Кёнитц… — звучит ответ. — Течение снесло лодку сюда… Извините!
Ландвойгта выводят на берег. Пограничники снимают с него пиджак и видят, что под ним прикреплена гестаповская кобура: один ремешок идет через левое плечо, второй прикреплен к брюкам. Под пиджаком такую кобуру никто не заметит, так как она плотно прилегает к телу, а достать пистолет можно очень быстро.
— А, настоящая «рыбацкая» принадлежность! Где пистолет, господин рыбак?
Ландвойгт показывает место, где у него упало оружие. Пограничник быстро достает из воды «Зауер» калибра 7,65 миллиметра. Прибрежные деревья становятся немыми свидетелями удивительной сцены: освещенный яркими лучами электрических фонариков сидит на земле молодой мужчина, тяжело дышит от только что пережитого страха, заслоняется руками от резкого света, глубоко вздыхает и говорит самому себе с горечью: «Эх, Гейнц, Гейнц! Хотел приобрести второй магазин, а…»
Проходит еще минута, агент опускает руки. Разглядывает собравшихся вокруг него людей — в гражданском и в пограничной форме. Все ясно. Силезским говором, тщательно подбирая слова, он громко и отчетливо спрашивает:
— А не пошло бы сделать так, что я теперь для вас… что я вам буду шпионов возить?
Это предложение вызывает веселый смех. Вместо того, чтобы вернуться в Берлин, как наивно мечтал Ландвойгт, он едет теперь на машине прямо в Щецин…
«Кто вам помогал при переезде через территорию ГДР?»
Ландвойгт называет имена. Через несколько часов на мосту через Одер происходит не совсем обычная встреча. Одновременно поднимаются пограничные шлагбаумы — со стороны Польши и со стороны Германии — и навстречу друг другу идут по два человека. С немецкой стороны сержант народной полиции сопровождает сотрудника Министерства внутренних дел ГДР, а с польской стороны — сотрудник органов безопасности ПНР и сержант-пограничник. На середине моста, на «ничьей территории», все четверо встречаются и приветствуют друг друга. Полицейский и пограничник отступают на несколько шагов, чтобы не слушать разговор двух офицеров, одетых в гражданское платье. Между теми происходит в это время обмен сугубо секретной информацией о «перевалочной дороге», которая организована генералом Геленом для перевозки в Польшу своих шпионов через территорию Германской Демократической Республики.
— Кто вы? — спрашивает Ландвойгта офицер
Поляк передает немцу запечатанный государственными гербовыми печатями пакет со списком фамилий тех жителей ГДР, которые так или иначе были связаны с Ландвойгтом и его пособниками. Беседа длится еще несколько минут, после чего немец и поляк дружески пожимают друг другу руки и каждый возвращается в свою страну.
В тот же вечер с таким трудом построенная разведкой Гелена «перевалочная дорога», ведущая из Западного Берлина через ГДР в Польшу и другие страны, перестает существовать. За агентами Гелена и их пособниками накрепко захлопываются двери надежных тюремных камер.
И мы снова на польской земле. Посмотрим, как развертываются события дальше.
В тот же день после допроса в Щецине незадачливый перевозчик Гейнц Ландвойгт препровождается в тюрьму. Он даже не знает, что в своей камере, в том же самом коридоре, спит сейчас тот, за кем он как раз и отправился в Польшу, — Адольф Махура. В другой камере находится уже несколько дней третий агент той же самой разведки — Конрад Врукк. Но, как говорится, «не сразу Краков построен» И не сразу Конрад Врукк оказался в Щецинской тюрьме…
Назад: Часть первая БЕРЛИН
Дальше: Часть третья ТОТ, ТРЕТИЙ…
