Книга: Происшествие на Чумке
Назад: 6. БОЕВАЯ ДРУЖБА
Дальше: 8. ДЕЛА УРАЛЬСКИЕ

7. ОПЯТЬ ДЕТАЛЬ НОМЕР 0234

По сведениям синоптиков погода изо дня в день была нелетной. И правда: плотные сизые облака нависали над полями, дорогами, в лесу, казалось, задевали верхушки деревьев. Летать-то, конечно, летали и в непогодь, но как радовались ясному дню!
Капитан Осокин, хоть и просыпался до света, первым делом тянулся к окну. Ночевать приходилось все в хатах с палисадниками: рябина или акация обязательно росла у окна. Разберет Сергей в серых сумерках — мечутся по ветру полуголые ветви, — сразу насупится и закурит. Вообще-то капитан не курил, но папиросами обзаводился: для товарищей и для себя в горькую минуту. А тут папиросную коробку даже в чемодан на самое дно сунул — солнце вставало на чистом небе.
Капитан быстро оделся и вышел из дома. На улице обдало тем легким, бодрящим морозцем, которому и всегда-то радуешься, а после слякоти тем более. Сергей зашагал к штабу.
Как и во всех прифронтовых деревнях и селах, народ на улице зря не болтался. В глубине дворов, под деревьями, в укрытиях уже кипела напряженная жизнь, а на улице было пусто. Лишь с въезда к штабу шел какой-то незнакомый летчик. Лица его Сергей еще не мог разглядеть, но, по выработавшейся привычке схватывать частности и по ним определять целое, определил: в шинели, значит, не здешний, кто же из своих оденется в шинель? А что летчик — тоже нет сомнения: идет — ноги будто связанные, это от унтов.
Впрочем, мысль о незнакомце лишь мгновение занимала Сергея: голова была полна планами на предстоящий день.
Незнакомец тоже, видимо, был занят своими мыслями. У штаба, на глазах часового, он — младший лейтенант, не отдав чести капитану, хотел пройти в калитку прежде него. Сергей Осокин не был формалистом, но юнец вел себя нахально.
— Товарищ младший лейтенант!
Младший лейтенант опомнился, отступил на шаг, потянул руку к фуражке, потом вдруг улыбнулся, сорвал фуражку с головы: над бронзовым лицом по белому незагоревшему лбу змеился розовый шрам.
— Фесенко? Радист! — вскричал Сергей.
Они обнялись, отошли от калитки в сторону.
Перед капитаном Осокиным стоял его бывший стрелок-радист Петр Фесенко. Возмужал человек, стал офицером.
— Пилот или штурман? — спросил Сергей.
— По вашим стопам пошел, товарищ капитан!
Радостно возбужденный неожиданной встречей, сверкая в улыбке ровными зубами и до синевы ясными белками глаз, Петр рассказал, признался сразу же, что он всегда брал пример со своего первого командира — капитана Осокина. Сделать машину столь же послушной, как делал тот, летать самому, быть в ответе за технику и экипаж — добился он своего! После госпиталя — Петр потрогал шрам — учился, практиковался, получил назначение в часть.
— Моя работа впереди.
— У нас? Пойдем я тебя представлю начальству, — сказал Сергей и хотел было покровительственно обнять Петра за плечи, да почувствовал, что неудобно. Подрос молодец и в плечах раздался. И одет с иголочки. Капитан отметил ладно пригнанную шинель, новенькую фуражку и даже часы на руке с толстым, граненым, похожим на фонарь кабины, стеклом.
Осокин поймал себя на мысли, что он любуется Петей, как, скажем, старший брат, увидев после долгой разлуки прочно ставшего на ноги младшего братишку.
А что Петр Фесенко прочно стал на ноги, выяснилось в ближайшие, наполненные боевой страдой дни.
Младшего лейтенанта назначили в звено капитана Осокина.
Фесенко летал, бомбил отлично.
После одного вылета, когда пришлось «обрабатывать» ответственную и трудную — малую цель, Сергею невольно вспомнился последний вылет с Петром в качестве члена экипажа. Как тогда он, скоординировав стрельбу с маневром, ловко прошил гитлеровца пулеметной очередью, как стойко держался раненый!
Сегодня слаженность у звена была, словно у единого экипажа. Поражена точечная цель, заткнуты пасти, зениткам. Они над своей территорией, они возвращаются, чтобы взять новый запас бомб.
— Как живы? — спросил Осокин ведомых. Правый отозвался сразу — живем! Младший лейтенант Фесенко замешкался с ответом. Потом в шлемофоне раздался его тревожный голос:
— Один мотор не работает. Второй забарахлил тоже.
И через минуту:
— Отдаю приказание экипажу прыгать с парашютами.
«Что случилось? Попаданий в мотор у него же не было. Или были? Не доложил».
— Планируй. Планируй.
От самолета Фесенко оторвались две тяжелые капли.
«Нет командирской выдержки. Зачем заставил прыгать?» — обозлился Сергей. Он повел свою машину резко на снижение. Он хотел осмотреть землю, выбрать место для посадки. Он кричал, надрывался:
— Планируй. Планируй! Сядешь.
Но самолет Фесенко свечою пошел вниз.

 

Катастрофа произошла километрах в сорока от аэродрома, на только что очищенной от врага территории. Осокин точно засек место падения самолета — он снижался чуть ли не до бреющего. Он видел членов экипажа Фесенко, они приземлились в овраге, там белели комки брошенных парашютов, и бежали по седому полю к черной гигантской воронке — открытой могиле их самолета и командира.

 

Капитан зафиксировал в памяти овраг, и лесок с одной стороны поля, и безлюдную деревеньку — с другой. От деревни не было даже проселочной дороги, грейдерная тянулась вдалеке за лесом, несколько машин на ней остановилось, люди, по-видимому, пытались определить, куда упал самолет.
Сергей точно заметил — куда. Он, редко глядящий на землю, — в воздухе свои дороги — сейчас разглядывал наземные ориентиры. Приказал штурману прокладывать наземный маршрут.
По этому маршруту через час капитан ехал обратно с замполитом и новым, назначенным вместо Могилевского, инженером полка.
Изрытая окопами, оплетенная колючей проволокой, заминированная расстилалась вокруг земля. Во многих пунктах аэродромную автомашину останавливали, регулировщики шутили:
— Чего ищет небо на земле?
На грейдерную дорогу у леса саперы машину не пустили, объяснив:
— Тут такая минная посадка, что взлетишь — не сядешь.
По обочинам и в кустах медленно и плавно, словно иллюзионисты, ходили солдаты со щупами.
Сергей шагнул, взял ближайшего сапера за борта шинели и голосом, почти заискивающим, сказал:
— Проведи, друг.
Солдат вытянул, прислонив к кусту щуп, руки по швам.
— Товарищ гвардии капитан, опасно, — сказал он. Потом, взглянув в наполненные тоскою глаза Сергея, подумал: «может, брат его гробанулся, ишь как он заскучал. А я «опасно». Тут уж о себе не думаешь». И добавил: — Пойдемте, товарищ гвардии капитан. — Сапер упорно называл летчика «гвардии капитан», хотя гвардейского значка у того не было. — Держитесь след в след.
Они прошли наискосок через кусты: солдат впереди, Сергей за ним. Потом Сергей отослал солдата, пошел дальше один, наконец, побежал туда, где маячили две фигуры. Это члены экипажа Фесенко стояли у останков командира.
Не хотелось верить, что нет Пети Фесенко, возмужавшего младшего братишки. Нет даже тела его — одну руку нашли. Руку, которую они сейчас, по обычаю, погребут, насыпят могильный холмик и напишут матери, что ее сын, павший смертью храбрых, похоронен там-то.
Сергей снял шапку, наклонился и отпрянул: на оторванной по локоть руке уцелели часы с толстым, граненым, как фонарь кабины, стеклом.
Фонарь кабины. Фонарь кабины?
— Что же осталось от самолета? — спросил Сергей.
Штурман и стрелок радист в один голос ответили:
— Ничего. Всмятку! И моторы на два метра в землю ушли.
— Раскопать!
Приказание было неожиданным и непонятным. Ведь выкопаешь только обломки, металлолом. Но Сергей не посчитал нужным ничего объяснить, он сам еще не все понял.
В душе он сразу оборвал нахлынувшую печаль. «Младший братишка. Письмо старухе-матери: погиб смертью храбрых». Похоронную напишут без него, капитана Осокина. Его дело разобраться, почему погиб летчик его звена, младший лейтенант Фесенко.
Петр Фесенко был способен на подвиг. Еще юнцом, истекающий кровью, он не оторвал рук от пулемета. Дальше — его поведение здесь: вызывался не раз на внеочередной полет, летал и бомбил отлично. Пилот без году неделя, а уже намечался своеобразный летный почерк: например, шел на зенитки, казалось очертя голову, а на самом деле расчетливо поражая врага. И, наконец, этот последний вылет. Должно быть, он заслонил над целью товарища или его, Осокина — командира. С завидным хладнокровием вел подбитую машину обратно. И в минуту смертельной опасности подумал не о себе, о подчиненных: «отдаю приказание прыгать». Вот они живые люди его экипажа, спасенные им.
Он был способен на подвиг. Не кривя душой о нем можно написать «погиб смертью храбрых». А погиб он нелепо!
«Один мотор не работает, второй забарахлил тоже», — вспоминал Сергей последние слова Петра.
— Почему вдруг забарахлил мотор? Откопать. Установить, почему забарахлил, почему отказал?!
Подошедшие, в сопровождении саперов, инженер и замполит сняли шапки перед ворохом еловых лап, на которых лежали останки погибшего. Постояли минуту в молчании.
— Ты приказал откапывать машину. Дело! — сказал замполит Осокину. — Ведь ты тоже садился на вынужденную, — подполковник не договорил фразы, взвешивая основательность осенившей его догадки.
— Товарищ подполковник, о своей вынужденной я и не вспомнил. А стоило бы вспомнить. Тогда тоже отказали моторы.
— Аналогия сомнительная, — вмешался инженер. — Вы, капитан, насколько мне известно, не приняли на себя ни единого выстрела. Погибший летчик был под огнем. Но не станем гадать. Откопаем, посмотрим.
Все взялись за лопаты.
Командир саперов несколько раз конфузливо обращался к офицерам-летчикам:
— Мы бы сами управились. Нам земля и лопата — дело привычное.
Но и без привычки Осокин, в частности, работал сноровисто, без роздыха — им овладело лихорадочное нетерпение. Ему почему-то казалось, что стоит лишь откопать, извлечь детали разбитого самолета, и все станет ясно.
Раскапывали до вечера.
Легкие снежинки, обещающие упасть на землю и непременно растаять, успели покрыть поле — не растаяли, и от этого светлого покрова долго держались сумерки. Однако продолжать работу было уже нельзя — темно.
— Поехали, капитан, — настойчиво сказал замполит, отбирая у Сергея лопату. — Я понимаю тебя: Фесенко славный парень, воспитанник твой. Тяжело терять таких в бою, от руки врага. А тут даже и не понять отчего? Хочешь понять?! Так и мы вот с инженером хотим. И поймем! Завтра будет день. А сейчас поехали.
Они возвратились на аэродром ночью.
Часы Фесенко Сергей решил починить (они стояли) прежде, чем отсылать с прочими вещами родным. Он взял их с собой.
— Ужинать, капитан, пошли вместе? — спросил замполит.
— Спасибо, товарищ подполковник, поем дома. Разрешите идти?
— Иди. Только чтобы поел обязательно.
Полная луна плыла в небе. Изредка на нее набегали прозрачные облака. Тогда лунный свет тускнел, но было все равно хорошо видно.
«А не стоило бросать раскопок, к утру, глядишь, управились бы, — подумал Сергей и тут же себя одернул: — подполковнику виднее. Чего я, как нетерпеливый мальчишка?»
Товарищи по квартире — в просторной хате с мазанным полом — уже спали. Не зажигая огня, Сергей вытащил из-под лавки свой чемодан, раздвинул белье, положил часы Фесенко на самое дно. Под руку попались папиросы. Сергей выкурил подряд две. Потом сказал почти вслух:
— Это ты напрасно. Не куришь вообще. Ну и не кури! Завтра летать.
Он лег и, здоровый сильный человек, сморенный пережитым, мгновенно уснул.
Утром он летал ведомым командира полка, было большое дело. А после обеда в столовой к нему подошел инженер и сказал:
— Я просил бы вас, товарищ капитан, зайти в мастерскую.
Когда Сергей зашел туда, первое, что он увидел, был картер мотора. Ни старым, ни новым его нельзя было назвать, он был весь какой-то окаленный.
— Достали? — спросил Сергей инженера, кивнув на картер, хотя он понял сразу, что это с самолета Фесенко.
— Да, достали и привезли. Но не в этом суть.
Инженер взял две детали, окаленные, как и картер, — соединил их вместе. Сергей в свое время изучал мотор, но сейчас — убей его, он не назвал бы их. Он опять вдруг очень взволновался: неисправность аналогичных деталей привела к поломке его самолет.
Инженер между тем покачивал соединенные детали, — они ходили, подчиняясь усилиям его узловатых рабочих пальцев, — и возмущенно говорил:
— Видите, какой безобразный люфт. Учтем деформацию в результате удара, учтем некоторый износ. Некоторый, понимаете? Незначительный. А тут же полмиллиметра в диаметре не хватает.
— Простите, — перебил его Сергей, не отводя глаз от деталей. — Точно — катастрофа произошла поэтому?
— Точно сейчас не скажу. Один мотор выведен из строя в бою. Но другой-то отказал ведь тоже. Нужен химический анализ металла этих деталей. Не свят же дух снял нехватающие полмиллиметра?
— А человек? Техник, например.
— Во время капитального ремонта, когда перебирается мотор — возможно. Но, по-моему, это праздный вопрос. Моторы на самолете Фесенко не перебирались.
— А на каком-нибудь другом?
— Не понимаю вас. Причем тут другой?
У Сергея голова шла кругом. Его вынужденная посадка, подозрения, упавшие на Мысова, о чем может не знать инженер — новый в полку человек, и гибель Фесенко — все это связывалось, переплеталось, запутывалось.
Из мастерской капитан Осокин пошел разыскивать замполита — он решил не выкладывать инженеру закравшегося в душу сомнения. Теперь эти сомнения имели уже целую историю, в которой новому человеку было бы трудно разобраться и которая, по всей вероятности, требовала тайны, а не огласки.
Службы полка были раскиданы на большой площади, и пока Сергей от мастерской добрался до штаба, расположенного в селе за речкой, он имел время подумать.
Вспоминалось, что когда он вернулся в полк и спросил, что с его машиной, подлечил ли ее механик, ему ответили, что Мысов отстранен от дела, а самолет в порядке — в моторе заменены детали, приведшие к поломке.
Всем сердцем Сергей протестовал против обвинения, предъявляемого Мысову. Лишь съездив к капитану Климчуку, он немного успокоился — увидел, поверил: Климчук докопается до истины. Тот рассказывал, как бывший начальник Мысова инженер-майор Могилевский выдвигал веские доводы, представлял вещественные доказательства.
Конечно, все требовало тщательной проверки и проверялось и при Могилевском и после, когда в связи с какой-то странной семейной трагедией инженер-майора отчислили из соединения.
И вот новое звено — на одном моторе самолета погибшего Фесенко были детали с тем же дефектом, что и на его, осокинском, самолете. Инженер сказал, что моторы самолета Фесенко не перебирались. Так ведь и его тоже не перебирались. Это же совершенно новая техника, полученная прямо с завода.
Осокин убыстрил шаг.
Как на грех, замполита в штабе не оказалось.
— Сейчас, если очень нужно, его можно застать на квартире, — сказал дежурный.
Замполит был больше, чем нужен Сергею, он был просто необходим! Своему непосредственному начальнику, командиру эскадрильи, капитан Осокин привык докладывать лишь определенные вещи: то и то сделано, то и то будет сделано и свои соображения — как. Только замполиту решил Сергей признаться, что он потерял вдруг ориентировку, что он не знает, правильные ли мысли ему приходят в голову.
Замполит собирался куда-то. У хаты, где он квартировал, стоял легковой автомобиль с заведенным мотором. Когда капитан, получив разрешение войти, переступил порог, замполит, принимая его за шофера, сказал:
— Сейчас, сейчас, Вася. Через десять минут мы должны быть уже там.
— Простите, товарищ подполковник. Докладывает капитан Осокин.
— А-а, тебя-то мне и надо, — воскликнул замполит обернувшись. Он складывал какие-то бумаги в портфель, который странно было видеть в его руках боевого летчика. — Проходи. Садись.
Помещение было маленькое, а вещи стояли громоздкие. Весь правый угол занимали иконы в тяжелых дубовых киотах. Рядом выпячивался пузатый комод. В полкомнаты расползлась кровать под лоскутным одеялом. На лавке были навалены узлы — садиться некуда.
— Садись на кровать, — сказал подполковник. Совершенно обескураженный Сергей опустился на кровать, предполагая, что потонет в пуховиках. Но на кровати лежало что-то жесткое, как камень.
Дома у замполита они долго не задержались. Не давая Сергею начать волнующее, прямо-таки жгущее его повествование, подполковник расспрашивал о погоде, о том, вкусен ли был обед. Собрав, наконец, бумаги в портфель, он крикнул: «Вася, я ушел», — надел шинель и предложил Сергею прогуляться. На улице хохотнул:
— Понравилось мое ложе? В старину монахи-отшельники сооружали такое для смирения плоти. Только они — из булыжников, а у меня из чистой пшенички.
На капитана и жилище замполита и несколько странные слова в другое время произвели бы большее впечатление. Но сейчас он был захлестнут совершенно иными мыслями, озабочен догадками, которые, казалось, должны быть или немедленно поддержаны, или отметены.
Он начал рассказывать о том, что привело к катастрофе самолет Фесенко.
— Ты хочешь сказать — та же причина, что и твой, — резюмировал в конце за Сергея замполит. — Не надо поспешных выводов, капитан. В этом деле прежде всего хладнокровие. И факты. А факты, кажется, у нас уже появляются. Их надо анализировать и сопоставлять спокойно, капитан, без лихорадки нетерпения. А ты весь горишь! Куда же это годится?
Сергей попытался протестовать.
— Мне твое состояние понятно, — прервал его замполит. — Мы привыкли, теперь, на третьем году войны, можно говорить — привыкли и научились бить врага в открытом бою. А к коварству вражьему все привыкнуть не можем. Допустим, что и к твоей машине и к фесенковской враг руку приложил. Не будем уподобляться Могилевскому... Бдительность, капитан, это иногда так: зашел в хату, увидел постель из мешков с пшеницей, поинтересуйся, почему и кем она устроена. Ведь пшеница — продукт в этих местах, ограбленных врагом, во-первых, редкий. Во-вторых, на собственных боках проверяю, для подстилки не подходящий. Бдительность — внимание к большому и малому, к видимому и невидимому. Понятно?
Замполит и Сергей Осокин тут же отправились к Климчуку. Внимательно, не перебивая, выслушал Климчук обоих.
— Ну, и какие же выводы делаете лично вы? — спросил он у Осокина, когда тот окончил свой рассказ.
— Вывод пока только один, — сказал Сергей. — Где-то близко возле нас ходит враг, которого еще никто не видел.
— Невидимый враг и видимое вредительство, — задумчиво произнес Климчук, прохаживаясь по просторной горнице. Он подошел к своей сумке, лежавшей на столе, достал оттуда чертежи авиационного мотора. — Во всяком случае, — сказал Климчук, — завтра машинам не придется подниматься в воздух.
— Что вы, товарищ капитан! — усмехнулся Осокин. — Синоптики на неделю дали такую летную погоду, какую, кажется, за всю войну не давали!
— Синоптикам легче, — ответил Климчук. — Они имеют дело только с облаками. А у облаков, как известно, нет. моторов, которые могут неожиданно отказать. Сколько в полку новых машин? — повернулся он к замполиту.
— Почти две эскадрильи.
— Я только что получил копию приказа командира дивизии: эти «почти две» эскадрильи завтра останутся на земле. Будут самым основательным образом осмотрены моторы каждой машины.
— Вот как? — даже присвистнул Сергей.
— Да. Это необходимо, — твердо сказал Климчук.
Когда прощались, хозяин доверительно взял под руку Сергея и спросил:
— Как ваш земляк?
— Мысов?
— Мысов. Вы ему все-таки по-дружески посоветуйте: невесте надо писать. И почаще. Невеста, знаете, в жизни один раз бывает. А он ей около двух месяцев — ни слова.
— Что же писать? — мрачно отозвался Сергей, недовольный неожиданно веселым настроением следователя. — На месте Андрея и я бы невесте не писал. Веселого мало!
— Да вы не злитесь на меня, капитан! — теперь уже открыто засмеялся Климчук. — А прямо от меня заезжайте к своему другу — механику. И, кроме всего прочего, посоветуйте ему хорошенько выспаться: завтра у него будет ой как много дела!
— Товарищ Климчук! — просиял Осокин. — Дорогой мой, почему же молчал?
— Вот говорю.
— Значит, с Андреем — полный порядок?
— Полный. С завтрашнего дня приступает к исполнению своих обязанностей.
Всю обратную дорогу капитану Осокину казалось, что машина едет недостаточно быстро, и он нетерпеливо вертелся на своем месте.
— Да не егози ты, — проворчал замполит, занятый своими мыслями. — Никуда твой механик не денется! Написать письмо успеет.
Капитан Климчук в тот вечер тоже отправил на Урал только не личное, а повторное секретное письмо.

 

Назад: 6. БОЕВАЯ ДРУЖБА
Дальше: 8. ДЕЛА УРАЛЬСКИЕ