– Подожди, подожди, Валечка! Не заплетай волосы, дай ещё поглядеть!

– Ой, какое всё золотое! И цветы и травы! Как будто тоненькой золотой паутинкой перепутаны!

Валя, смеясь, закрывает подружек с головой своими распущенными волосами. Девочки, крепко прижавшись друг к дружке, смотрят сквозь тонкие, пронизанные солнцем пряди Валиных волос на лесную поляну.

Пышно доцветает украинское лето; закраснели на деревьях листья, тяжело свесились с кустов спелые гроздья калины, заплелась хмелем синяя ежевика, осыпалась дикая малина. А на лесной поляне, покрытой белыми крупными ромашками, полевой гвоздикой и колокольчиками, ещё хлопотливо трещат в траве кузнечики, кружатся бабочки.

– Как хорошо жили бы люди, если б не было на земле фашистов! – задумчиво говорит Лида Зорина.

Нюра Синицына вскакивает. Она в широкой Миронихиной кофте, подвязанной ремешком.

– Ой, девочки, смотрите – все коровы разбрелись! Вставайте скорей!

Девочки, подпрыгивая, разбегаются в разные стороны.

– Красавка! Красавка! – заплетая на ходу косы, зовёт Валя.

– Недолька! Бурёнка! – звучат неподалёку голоса её подруг.

Каждый день Лида, Валя и Нюра гонят на поляну десяток коров. В Макаровке только у некоторых хозяек остались старые, тощие коровы.

По тайному соглашению с Миронихой, каждое утро хозяйки, увидев девочек, выгоняют за ворота своих коров. Девочки гонят маленькое стадо на лесную поляну. В полдень из лесу тайком приходит женщина. Она доит коров и уносит молоко в лес. Иногда она забирает также хлеб, крупу и сало – всё, что удаётся потихоньку от фашистов собрать в селе для макаровских партизан. Но чаще всего продукты относит в лес сама Мирониха.

Девочки встают очень рано. Натянув на себя старые Миронихины кофты и вооружившись длинными хворостинами, они гонят по улице коров, торопливо пробегая мимо гитлеровских солдат. Влажная серая пыль холодит босые ноги, из-под длинных рукавов выглядывают красные пальцы; свежее утро охватывает ознобом плечи. За селом, где начинается лес, девочки вздыхают свободней. В глубине леса, на зелёной поляне, они усаживаются втроём на старый пень и, поджав под себя босые ноги, с грустью смотрят на покрасневшие листья, на желтеющий лес.

– Скоро сентябрь, – тихо говорит Валя Степанова.

– А я всё думаю: кто-то в нашу школу пойдёт, на наши парты сядет… – вздыхает Синицына.

Лида Зорина печально смотрит на подруг:

– Другие девочки пойдут… Опять будут у них звенья… и звеньевые…

– А мы как же? – тревожно спрашивает Нюра.

– Мы тоже будем учиться… хоть тайком, а будем… Может быть, в Ярыжках, у Марины Ивановны…

– В Ярыжках? Да ведь это очень далеко!

– Наши ребята попросят дядю Степана взять нас к себе. Там мы будем жить и вместе учиться! – уверенно говорит Валя. – Васёк Трубачёв придёт! Он нас не бросит!

Лица у девочек светлеют.

– А помните, как раньше первого сентября бежали мы в школу! Я, бывало, чуть свет встану в этот день!

– А я помню, как дадут нам в детском доме новые учебники, так я оторваться от них не могу. Все странички перелистаю, все книжки в новую бумагу оберну, надпишу, – счастливо улыбается Валя.

– А потом, а потом! – вскакивает Лида. – Когда ещё только подходишь к школе, все кричат: «Здравствуй, Лида! Зорина, здравствуй!» А в классе уже учитель…

– Нет, сначала мы приходим, а потом учитель, и мы прямо сразу, все хором: «Здравствуйте!» – Нюра протягивает вперёд руки, как будто держится за парту.

– Здравствуйте, Сергей Николаевич! – повторяют хором девочки и вдруг смолкают… Снова усаживаются на пень и долго сидят, тесно прижавшись друг к дружке.

– Разве без школы можно жить? – грустно спрашивает Лида.

Нюра покусывает стебелёк и щурится от солнца. Глаза у неё светлые и зелёные, как трава; щёки обветрились, кожа на руках погрубела, но выражение лица стало мягче, спокойнее. Многое изменилось в Нюре за эти трудные дни. В ней появилась нежная заботливость по отношению к подругам. Ей всегда кажется, что она крепче и сильнее их.

– Валя, надень мои тапочки! У тебя ноги посинели… Давай, Лида, я тебе платок повяжу, – беспокоится она утром, когда они гонят коров.

– Ладно тебе, Синичка! – обнимают её подруги. – Что мы, какие-нибудь особенные, что ли?

Девочки крепко сдружились и полюбили друг друга.

– Мы как сёстры, – часто говорит Валя – У нас даже все мысли одинаковые.

Сидя втроём на поляне, они без конца говорят о школе, о родителях, вспоминают всякие мелочи из своей прежней жизни и рассказывают их друг другу как что-то очень важное.

– Один раз моя мама пироги с калиной испекла, – говорит Лида, срывая ветку калины. – И вот к нам гости пришли. И так весело было! И все спрашивали: «Что это за пироги, что это за пироги?» А моя мама… – Голос у Лиды начинает вздрагивать, с чёрных ресниц спрыгивают капельки слёз. – А моя мама говорит: «Это… с калиной… пироги…»

У Нюры быстро краснеет нос, дрожит подбородок.

Валя, улыбаясь, качает головой:

– А вот у нас в детском доме осенью… Ну вообще… в это время много именинников. И тогда тоже пироги пекут и всем подарки делают. А наша тётя Аня всегда знает, что кому хочется. И как это она всегда знает?

– Вот правда, как она знает? – удивляются подруги.

– А мой папа, наверно, на войну ушёл, а мама одна осталась, – говорит вдруг Нюра.

– Конечно, все папы сейчас на войне! Разве кто-нибудь будет сидеть дома!.. Может, даже моя мама пошла! – с гордостью говорит Лида.

Нюра придвигается ближе к подругам и шепчет, зажимая ладонью рот:

– А фашистам вчера опять жару дали! Целый эшелон взорвался на Жуковке. Помните, ночью грохот был? Это партизаны взорвали! Мне Маруська сказала.

– Да что ты!

Девочки молча переглядываются.

– Фашисты всех вешают да убивают, а их никто не боится, – презрительно говорит Валя.

– Наши ребята их тоже нисколечко не боятся! Мне Коля Одинцов говорил, что они с Трубачёвым даже ни капельки не струсили, когда на дороге бой начался, – зашептала опять Нюра. – Наши ребята могли бы их сами побить, если бы у них ружья были!

– Очень просто! Мы бы всем отрядом как двинули на них! – разгорелась Лида.

– Глупости это, – хмурится Валя. – Зря болтаете только…

Она обрывает с ромашки белые лепестки и гадает вслух:

– Будем в школе – не будем в школе, будем – не будем…

Девочки внимательно смотрят, как падают на её колени лепестки.

Солнце начинает сильно припекать. Коровы перестают жевать траву и утыкаются мордами в кусты. Полдень.

Из леса доносится хруст валежника и шорох листьев. Девочки вскакивают:

– Тётя Оксана!

Лида радостно бежит навстречу. Нюра сгоняет застоявшихся коров. Оксана не спеша выходит из-за кустов и, потряхивая подойником, улыбается:

– Что, доченьки, заждались меня?

– Нет, нет! Что вы, тётя Оксана! Мы хоть целый день ждали бы!

Тётя Оксана – близкий и родной человек. Девочки уже давно знают, что она сестра их учителя. У неё такие же глаза, как у Сергея Николаевича, такие же скупые, неторопливые движения и ласковая улыбка. И, пока Оксана доит коров, девочки, присев на корточки, торопливо рассказывают ей все новости.

Оксана слушает, кивает головой. Молоко длинными белыми струйками стекает в подойник.

– Не приходил больше командир ваш, золотистый-золотой? – с улыбкой спрашивает Оксана.

– Трубачёв? Нет, не приходил. Но он обязательно, обязательно придёт! Он никогда нас не оставит, ведь мы из его отряда!

Иногда, прощаясь, Оксана тихо говорит:

– Скажите Ульяне – ночью приду.

Девочки радуются и, притаившись, долго не спят в эту ночь. Ждут…

Стук у Оксаны тихий, неторопливый, как дождь по стеклу. И сама Оксана спокойная, неторопливая. Войдёт в хату, присядет к столу, пошепчется с Миронихой, вытащит из-за пазухи какие-то бумажки, разложит их перед собой. Мирониха поднимет на припечке под золой кирпич, подаст ей круглую печатку. Оксана подует на печатку, приложит её к каждой бумажке, погля дит на свет… Закончив свои дела с Миронихой, она заплетёт на ночь свои гладкие волосы, неторопливо сбросит кофту, останется в широкой деревенской юбке и, задув коптилку, большая, тёплая и уютная, ляжет на подстилку из сена, рядом с девочками. В сумраке мягкие руки её с материнской лаской обнимут всех троих сразу. Девочки радостно и благодарно прижмутся к ней во сне. От волос и от рук Оксаны пахнет свежей хвоей, лесными орехами.

– А и славно ж в лесу, доченьки! Месяц все кусточки раздвигает… роса землю моет, – зевая, скажет Оксана.

И слышится в её голосе такой глубокий покой, будто нет и не было вокруг страшного врага, а шла она и любовалась светлой ночью в лесу.

А утром Оксана уже расхаживает по селу. Деловито, по-хозяйски оглядывает она поломанные плетни, смятые огороды. Заходит в хаты, останавливается на улице с бабами, а на гитлеровцев даже не глядит, словно не замечает, что они толкутся по всему селу.

Один раз высокий эсэсовец с перевязанной головой и мутно-зелёными глазами, подозрительно глядевший из-под белой повязки, злобным окриком остановил Оксану. Она медленно повернулась к нему, поглядела спокойно и строго в его глаза.

– До хаты! До хаты! Вэг! – размахивая автоматом, закричал эсэсовец, принимая Оксану за местную колхозницу. Ударить её он почему-то не решился. – Вэг! Твоя хата где есть?

– Все мои – твоих нету! – презрительно улыбнулась Оксана, заходя в первый попавшийся двор.

Эсэсовец поглядел ей вслед и ушёл. Спокойствие Оксаны спасало её от фашистов.

Много таинственных дел переделает за день Оксана, а к вечеру, приласкав девочек, уйдёт, сказав своё обычное:

– Пойду пока…

Сейчас, подоив коров, Оксана аккуратно обвязывает полотенцем ведро и долго стоит с девочками.

– Найдём, где учиться. Без учёбы не будете, – твёрдо говорит она. – Фашисты тут не хозяева. Хозяева – мы!

– Хозяева – мы! – гордо повторяют девочки, глядя ей вслед.