Утром ребята не отходили от Степана Ильича. За столом Одинцов старался сесть с ним рядом. Саша подолгу стоял возле дяди Степана, притулившись к нему боком.

Васёк торжествовал:

– Я ему всегда верил! И Матвеич верил… Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы людей спасать… Только об этом никому нельзя говорить, ни одному человеку!

Одинцов и Саша поклялись молчать.

Мазин и Русаков были заняты другим. С утра Генка передал им, что дед Михайло строго-настрого запретил шататься около школы и ждать у колодца Севу. Это запрещение вызвало особый интерес мальчиков, и они только и делали, что шатались около школы, наблюдая за гитлеровцами. После обеда они принесли Ваську сведения, что из штаба выехал куда-то целый отряд эсэсовцев на мотоциклах. Ребята встревожились, зашептались.

Степан Ильич нахмурился, постучал по столу:

– Чтобы ни один из хаты не вышел! Мало ли куда эсэсовцы поехали! Вас не касается!

Ребята притихли. Степан Ильич большими шагами ходил по хате, хрустел сложенными пальцами, часто поглядывая в окно. Васёк смотрел на его сосредоточенное лицо и старался угадать, чем он взволнован.

«Хорошо бы повидать Севу или Генку, – думал Васёк. – Может, они выйдут к колодцу хоть на минутку…»

Он шепнул Мазину, чтобы тот тихонько вышел во двор, и сам стал пробираться к двери. Но Степан Ильич заметил и вернул обоих.

– Куда? На место! И вы тут оставайтесь, нечего по селу бегать зря! – сказал он Петьке и Мазину.

Солнце садилось. Откуда-то издали вдруг донеслись выстрелы, глухо застучал пулемёт. Степан Ильич поднял брови, насторожился. Баба Ивга вопросительно посмотрела на него:

– На Жуковке, что ли? Или в другой стороне?

Степан Ильич вышел на крыльцо. Ребята тесной кучкой двинулись за ним. Выстрелы были частые, глухие, далёкие.

– За лесом где-то, – определил Степан Ильич.

Из гороха вдруг вынырнула голова Генки; он перепрыгнул через плетень. За ним, задыхаясь от быстрой ходьбы, перелез Сева.

Лицо Степана Ильича побагровело от волнения.

– Пойдём в хату, – тихо сказал он, пропуская вперёд Севу и Генку.

В хате Сева торопливо вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и сунул его Степану Ильичу. Пальцы у Севы были в чернилах, руки дрожали.

– Вот… всё… дед Михайло велел скорей нести!.. – сказал он, с трудом переводя дух.

Генка, возбуждённо блестя глазами, начал сбивчиво рассказывать:

– Как фашисты со двора… так дед и взял. Севка переписывал, а я сторожил… А старик тот ушёл…

Степан Ильич, не слушая Генку, развернул бумагу, пробежал её глазами, спрятал за сапог, взял шапку:

– Я пошёл… Мамо! Ребят никуда не пускайте. Чуть что – на пасеку их. Всех до одного. До Матвеича!

Он схватил за плечо Генку:

– Подложил дед документ обратно?

Генка испуганно замотал головой:

– Не… ещё… Прихитряется сейчас…

Баба Ивга перекрестилась:

– Силы небесные! Господи, помоги!

У Степана Ильича дрогнули брови. Он махнул рукой и пошёл к двери. У порога остановился, подозвал мать, кивнул на ребят:

– Пусть на пасеку идут.

– Иди, иди! Не бойся, сынок! Сам поспешай!

Степан Ильич зашагал по двору и скрылся в сумерках. В хате было темно. Генка в уголке шёпотом рассказывал ребятам, как Сева спешил переписывать какой-то документ, пока он, Генка, сидел на пороге мазанки и сторожил его.

– А что ж это за документ, Севка? Ты понял что-нибудь? – жадно спрашивали ребята.

– Нет… ничего не понял… От страха, наверно, у меня руки тряслись… Я больше копировал слова… Это какой-то военный план, – улучив минуту, шепнул он на ухо Трубачёву.

– Я думаю, это что-нибудь очень нужное. Видал, как дядя Степан схватил эту бумагу и сразу ушёл с ней куда-то? – говорил Петька, прикрывая ладонью рот и поглядывая на бабу Ивгу.

Мазин сузил глаза, улыбнулся:

– А я-то думаю, чего дед Михайло Севку прячет, к школе не велит подходить!.. Эй! – вдруг дёрнул он Васька и даже вскочил с места. – А старик-то этот, что замки чинил, знаешь кто?

– Ну?

– Да тот, с дудками, что в лесу со мной сидел!

Васёк покачал головой:

– Странно всё как-то…

Баба Ивга зажгла лампочку, поставила на стол.

– Собирайтесь, ребята! Матвеича повидаете, на пасеке и заночуете, а там видно будет. Курточки возьмите – свежо сейчас. Да живо, голубята мои!

Ребята обрадовались. Они давно не видели Матвеича и Николая Григорьевича. Ваську не терпелось рассказать на пасеке про девочек, про документ, который собственноручно переписал Сева и доставил Степану Ильичу, про ночное сражение на дороге – событий было много!

– Пошли! Пошли! – торопил он ребят.

– А дед как же? – встревожился вдруг Генка.

– Ну, чего дед! Он уж, наверно, подложил! – уверяли его ребята. – Пойдём!

Но Генка упрямо покачал головой:

– Я к деду пойду!

Баба Ивга вздохнула:

– Деду ты сейчас не помощник. Он один скорей управится. Иди с ребятами, сынок!

Генка нерешительно открыл дверь и остановился на пороге. По двору с непокрытой головой бежала Макитрючка. Не видя ничего перед собой, она оттолкнула от порога Генку, бросилась в хату, упала на скамью.

– Схватили… схватили… Забьют… Ой, лишенько! Забьют старика до смерти… – застонала она, хватаясь за голову.

Генка с криком бросился к двери и попятился назад…

У порога стоял Петро.

– Ты что по селу бегаешь, народ поднимаешь? – закричал он на Макитрючку, тяжело переступая через порог. – В петлю хочешь?

Ребята с ужасом смотрели на его тяжёлую, приземистую фигуру в чёрной форме полицая, на скуластое красное лицо и острый кадык, выступающий из тугого воротника.

Макитрючка, прижавшись к стене, с ненавистью глядела ему в глаза и не двигалась с места.

– Господи помилуй, господи помилуй! – бормотала баба Ивга. – Что ты кричишь, Петро? Что мы тебе сделали?

Петро сбавил тон.

– Я тебя не обижаю. Не про тебя речь. Я за хлопцами пришёл. Полковник требует. А она против власти идёт! Я с ней ещё поквитаюсь! А ну, пошли за мной, хлопцы!

Он схватил Генку за руку. Генка вырвался и отбежал к сбившимся в кучу ребятам. Петро с недоброй усмешкой взглянул на Ивгу:

– Всю шайку у себя хороните? Ничего, там старику язык развяжут! Через внука развяжут да через пионера вашего! – Он кивнул на Севу.

Баба Ивга бросилась к ребятам; раскинув руки, загородила их:

– Не дам детей! Хоть убей на месте, не дам!

Петро отшвырнул её в сторону, шагнул к остолбеневшим от ужаса и неожиданности ребятам и опустил тяжёлую руку на худенькое плечо Севы.

Сева молча рванулся, сбрасывая с плеча его руку. Васёк, загораживая собой товарища, изо всех сил толкнул полицая. Озверевший Петро ударил его кулаком в грудь и с ругательствами схватился за кобуру. Мазин повис на его руке. Петька вцепился зубами в волосатую кисть. С другого боку на полицая навалились Одинцов, Саша и Генка. Баба Ивга бросилась в сени, заложила на крюк дверь. Макитрючка схватила шкворень и ударила Петро по голове. Полицай охнул и осел на пол.

– Уходите, деточки! Уходите, голубята мои! – зашептала баба Ивга. – Господи помилуй, уходите скорей! До Матвеича идите!

Макитрючка трясущимися руками выпроваживала ребят за дверь:

– Уходите, уходите! Мы тоже уйдём! В лес уйдём! Степана упредить надо!..

Не оглядываясь на Петро, Одинцов схватил из-под лавки рюкзак. Васёк по одному пропускал мимо себя ребят. Дрожащие губы плохо повиновались ему, в голове шумело. Он недосчитывался Генки.

– Где Генка? Где Генка?

Мазин и Одинцов вели обессилевшего Севу.

– Генка убежал, – прошептал в темноте Петька.

Шли с трудом, зорко вглядываясь в каждый бугорок, продираясь через кусты и колючки.

Все молчали; ужас только что пережитого гнал вперёд.

За селом ребята выбились из сил; шатаясь, добрели до копны с сеном и сели под ней, тесно прижавшись друг к другу. Над скошенным полем стояло густое дымное облако. Оно медленно росло, расплывалось по всему небу и заволакивало редкие звёзды.

Петька вдруг сплюнул и с дрожью в голосе сказал:

– Я ему руку насквозь прокусил!

Ребята хмуро молчали. В глазах у всех ещё стояла страшная фигура озверевшего полицая.

– Гадина! – процедил сквозь зубы Мазин.

Одинцов зябко повёл плечами. Васёк вспомнил иссиня-белое лицо Макитрючки, вытер рукавом холодный пот и строго сказал:

– Хватит об этом!

Ребята снова замолчали. В тишине было слышно, как трудно дышит Сева.

– Значит, деду не удалось подложить документ! – вдруг прошептал Петька, глядя на всех испуганными глазами.

Васёк вскочил:

– Да, да, чего же мы сидим? Надо скорей к Матвеичу. Надо ему всё рассказать… Ведь и Генки нет. Где Генка?.. Пойдём скорей!

Ребята поднялись, прибавили шагу.

Шли от копны до копны.

На небе колыхался чёрный столб дыма. Сквозь него вдруг пробились красные языки пламени.

– Пожар!

– В стороне пасеки горит! – тревожно сказал Васёк. – Может, кто копны с сеном поджёг… Бежим скорей, а то ещё полицаи наедут сюда!..

Спотыкаясь и падая, бежали по полю. Зарево разгоралось; запахло гарью. Завиднелись тополя, освещённые огнём.

Оставив далеко позади товарищей, Васёк бежал изо всех сил. В овраге перед пасекой было светло как днём. Васёк взбежал по тропинке и остановился, поражённый страшным зрелищем. Горела пасека…

Хата Матвеича была охвачена огнём. С треском горели балки, из-под накалённой вздыбленной крыши вырывалось пламя, огонь бушевал в чёрных провалах окон, длинные красные языки лизали сухие стены. Над пасекой стоял зловещий гул – всё трещало, рушилось, разбрасывая далеко вокруг снопы искр. Всё гибло. Развесистый дуб над крыльцом стонал, как человек, качая обгорелой верхушкой; по стволу его змейками пробегали огненные искры, ветки обуглились. На молодых вишнях чёрными узелками скрутились листья; воздух стал накалённым и сухим; в густой траве был виден каждый цветок.

К хате нельзя было подойти. Натянув на голову курточки, ребята бегали вокруг пожарища.

Васёк бросался вперёд, задыхаясь от нестерпимого жара:

– Матвеич! Матвеич! Николай Григорьевич!

Мазин, чёрный от дыма, указывал на бушующее пламя.

На глазах ребят стропила с треском провалились, крыша рухнула, Огонь, получивший новую пищу, забушевал ещё яростней… С шумом вырывались снопы искр, падали горящие головни.

Ребята отбежали к плетню. Мазин подошёл к товарищам.

– Кончено!.. – сказал он и, махнув рукой, отвернулся.

Откуда-то издалека раздался вдруг жалобный вой.

– Бобик! – догадался Васёк.

У всех мелькнула надежда. Вой повторился, но, потерявшись в шуме пожара, затих.

– Бобик! Бобенька! – кричали ребята, бегая по саду.

Обыскали кусты, бросились по тропинке к реке. По пути натыкались на опрокинутые ульи; в одном месте они были беспорядочно нагромождены друг на друга.

Васёк несколькими прыжками достиг берега. Ребята со всех сторон тоже бежали туда. Из кустов выскочил Бобик; он бросался к мальчикам и, взвизгивая, звал их за собой.

Недалеко от воды, за широким пнём, плечом к плечу лежали два товарища. Около них валялись расстрелянные гильзы. Лицо у Матвеича было серое, бескровное. Голова Николая Григорьевича откинулась назад; серебряные волосы с запёкшейся кровью прилипли ко лбу.

Неровный горячий свет пробегал по мёртвым лицам, на короткие мгновения оживляя застывшие черты.

Ребята остановились.

– Матвеич! – позвал Васёк.

Ответа не было. Бобик поднял морду и снова протяжно завыл.

Колени у Васька вдруг подогнулись; он сел на траву и дотронулся до неподвижной, холодной руки Матвеича.

Матвеич был тем человеком, который в памятный солнечный день доверил первое боевое задание пионеру Ваську Трубачёву; Матвеич пригрел и окрылил его мальчишеское сердце.

– Матвеич…

Ребята стояли молча, опустив головы…

Огромное пламя пожара бросало на воду красные отблески.

Ветер, набегавший с реки, знобил плечи.

– Куда мы теперь?.. – тоскливо прошептал Петька.

Ему никто не ответил. Кругом были враги и тяжёлая чернота ночи.

Мазин мрачно и безнадёжно смотрел на воду. Потом повернулся, подошёл к Трубачёву и тихонько тронул его за плечо:

– На мельницу надо… Один раз Игнат не пустил меня туда… Может, там свои…

Васёк взял на руки Бобика, спустился к реке и, не оглядываясь, пошёл по берегу. Ребята гуськом потянулись за ним.