Глава 4

Спозаранку Голицын уже был в участке на набережной Обводного канала. На сей раз – сытый и довольный. Вася ни свет ни заря был приставлен к плите и соорудил гигантскую яичницу – блюдо простое, сытное и полезное, а также смолол и сварил кофе. Но кофе попался какой-то неправильный, бодрости в нем не нашлось даже на чайную ложечку.

Поэтому, едва прибыв в участок, Андрей потребовал себе отдельный кабинет, большую кружку крепкого чая и первого из задержанных.

Треклятая песня «черных гусар» сопровождала Голицына, и он, ожидая, пока приведут арестованного, тихо и довольно фальшиво напевал:

Песня мешала думать, а ведь подумать было о чем! Конечно, следовало «расколоть» противника по горячим следам, пока он еще не успел все обмозговать, взвесить, сочинить правдоподобную версию. С другой стороны, если бы Андрей сразу взялся за свою добычу, то не оказались бы у него в руках кроки с пересечениями неведомых улиц…

В кабинете висела большая карта Санкт-Петербурга. Голицын достал кроки и еще раз внимательно их рассмотрел. По крайней мере, одно было понятно: нарисованы не Литейный, не Невский и не проспекты Васильевского острова. Неизвестный топограф старательно изобразил кривизну улицы на небольшом участке. И квартал невелик…

Андрей подумал, что стоило бы озадачить кого-то из молодых в бастрыгинском доме. Пусть ползают по карте и ищут варианты – им полезно, хотя бы ради воспитания дисциплины духа. Но наметить кандидатуры капитан не успел – в коридоре раздались шаги.

Через порог переступил, гордо задрав подбородок, молодой человек, что свалил Андрея хуком в челюсть. Кровоподтек на его лице уже начал синеть, и от того в сочетании с бледной кожей и глубоко запавшими глазами физиономия стала сильно похожа на вампирскую. Не хватало только змеиной улыбки и острых белоснежных клыков. Голицын так для себя и обозначил парня – Вампир. Тем более что никаких документов типа паспорта или удостоверения у задержанного не обнаружили.

– Присаживайтесь, господин-неизвестно-кто, – благодушно предложил Андрей, указав на стул перед столом. – Сразу представлюсь, чтобы не было недоразумений: капитан Службы охраны высшей администрации Голицын. Теперь вы в курсе, кто именно будет заниматься вашей личностью, и какие это вам сулит перспективы в случае отказа от сотрудничества. Ваша очередь?..

– А если я не желаю общаться с вами? – с вызовом бросил Вампир, покачиваясь с пяток на носки прямо перед столом.

– Ваше право. Но тогда вы должны ясно представлять себе, что полагается по закону за нападение на сотрудника силового ведомства.

– А я не знал, что вы оттуда!..

– Ну, господин… или, может, мистер?.. Что за детство, право слово?! – Андрей снисходительно усмехнулся. – Присаживайтесь, и поговорим, как взрослые люди.

Молодой человек горделиво дернул плечом и опустился на краешек стула, выпрямившись при этом, будто аршин проглотил.

– Станислав Жатецкий, – процедил через губу, – к вашим услугам!

Вся многовековая гордость польской шляхты была в его голосе и взгляде. Да еще презрение – ах, какое великолепное презрение! Ну, еще бы. Куда там русскому служаке до польского аристократа, который числит в своих предках не иначе короля Болеслава Кривоустого, которому сам Ричард Львиное Сердце во внуки годился. Но презрения многовато, да и какое-то оно… артистическое?

– О, ясновельможный пан, пшепрашем, не пшизналэм пана! – развеселился Голицын и сразу резко посерьезнел: – Тем хуже для вас. Появление в столице без разрешительных документов польским дворянам запрещено после известных вам событий. Так кто же вы на самом деле?

Жатецкий нахмурился, затем переменил позу – откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и скрестил руки на груди. Голицыну стало ясно, что молодец решил уйти в глухой отказ, видимо, рассчитывая на бюрократическую волокиту, обычную при подобных делах. Пока выяснят, кто он, откуда и зачем, срок предварительного заключения истечет, а там, глядишь, и друзья подсуетятся, залог внесут, адвокатишку пронырливого подберут.

Но «пан» все же не учел, с кем имеет дело. Андрей взял стоявший на краю стола колокольчик и позвонил. Тут же вошел могучий городовой, едва не задев фуражкой притолоку двери.

– Отведите задержанного в карцер, – равнодушным тоном приказал Голицын. – Ввиду отказа сотрудничать со следствием и до выяснения его личности. На семьдесят два часа.

При слове «карцер» в глазах Жатецкого мелькнул испуг. Однако он встал и вышел из кабинета, сохраняя надменный вид. Андрей только хмыкнул на этот демарш и велел привести второго задержанного.

Тот заметно отличался от самозваного шляхтича – лицо породистое, глаза умные. «С такими бы глазами государю служить, а не сидеть в кустах по заданию авантюриста Рейли, – подумал Голицын. – Впрочем, этот – еще очень молод, глядишь, и образумится. Однако, однако…»

Гусарская песня снова зазвучала в голове, мешая сосредоточиться.

Вошедший красавец вызвал в памяти капитана целую цепь воспоминаний, и эта цепь рвалась, добраться до истины никак не получалось. Одно Андрею было ясно: он уже видел где-то этого молодого атлета с аристократическими манерами и уверенным взглядом больших черных глаз. Но вот где?..

«Сейчас я только полупьяный, я часто вспоминаю вас, и по щеке моей румяной слеза скатилась с пьяных глаз!» – издевательски прокомментировала песня. «Кыш!» – беззвучно приказал ей Голицын, а вслух предложил арестанту садиться.

В отличие от своего подельника красавец не стал изображать из себя жертву охранки и сразу заговорил. Правда, не о том, о чем собирался с ним беседовать Андрей.

– Меня зовут Михаил Тухачевский. Я являюсь членом партии социалистов-революционеров и выполнял задание моего руководства по устранению офицеров государственных силовых ведомств.

«О, как! – изумился про себя Голицын. – А ведь ты врешь, дружок, насчет своей партийной принадлежности. Вспомнил я тебя!..»

– То, что вы сейчас сказали, господин Тухачевский, является правдой лишь наполовину. Не хотите ли сами поправиться?

– Я сказал вам правду, господин…

– Вы даже не знаете, кого собирались убить?! Совсем плохо, – Андрей сокрушенно покачал головой. – Нельзя же быть таким доверчивым, право. Мистер Рейли ведь и соврет – недорого возьмет. Я – капитан Голицын, Служба охраны высшей администрации Канцелярии Его Императорского Величества. А вот вы действительно Михаил Николаевич Тухачевский, выпускник Московского Императрицы Екатерины Второй кадетского корпуса, выбравший в качестве службы лейб-гвардии Семеновский полк. Я присутствовал на вашем посвящении в гвардейцы и читал ваше личное дело…

– Э-э… А зачем? – с Тухачевского напрочь слетела спесь.

– Мое руководство озабочено подбором новых сотрудников. Но не обольщайтесь, вашу кандидатуру я отмел сразу.

– Интересно узнать, почему?

– Нашему ведомству не нужны авантюристы и недисциплинированные люди. Смелость хороша только там, где присутствует расчет и четкое осознание конечной цели деяния. Кстати, эти же требования господа эсеры предъявляют к членам своих боевых групп. Так что вас они бы точно не взяли! Вы как себя вели у дома госпожи Пашутиной?.. Это называется – бездарно провалить задание. Ей-богу, как дети малые – налетели, полезли в драку… Вас же двое было! Вы могли преспокойно меня выследить и узнать много любопытного. О третьем уж помолчу – он для разумной деятельности не создан…

Тухачевский еще не научился владеть свой физиономией – Андрей сразу увидел, что насчет третьего, Савелия Петрова Сидорова, юноша полностью с ним согласен.

– В эту авантюру вас втравил Жатецкий, и Сидоров – его приобретение, – уверенно продолжал Голицын. – Вам таких знакомых взять неоткуда – не тот, изволите видеть, слой общества. Вас только молодость и оправдывает – ведь у этого ясновельможного пана на лбу написано, что мошенник… И тот, кто нанял его, это отлично понимает.

Тухачевский насупился, хрустнул пальцами и с вызовом посмотрел на капитана.

– Можете считать меня кем угодно, но я не вижу смысла в дальнейшей беседе.

– Ох, какие мы гордые!.. – не удержался, съязвил Голицын. – И все же побеседовать придется. Вам ведь интересно, что с вами будет дальше? А вот мне, например, интересно, почему вы все время проверяете полу своего пиджака? То покоситесь, то потрогаете…

– Ничего я не проверяю!..

– Ага. Значит, я угадал. – Андрей ехидно улыбнулся и позвонил в колокольчик. Снова вошел давешний городовой. – А ну-ка, любезный, изучи нашего подопечного на предмет потайных карманов!

– Вы не имеете права! – подскочил было Тухачевский, но тут же рухнул обратно на стул, придавленный могучей дланью полицейского. Городовой без лишних вопросов сноровисто ощупал полы его пиджака и кивнул Голицыну.

– Есть что-то, господин капитан.

– Ох, господин Тухачевский! Ведь могли же вовремя уничтожить… Положительно, я был о мистере Рейли лучшего мнения. Вскрывай!..

Через минуту на стол перед Андреем лег сложенный вчетверо лист белой бумаги. Городовой отступил назад, к двери, и застыл там каменным изваянием. Капитан хотел было отпустить его, но потом передумал.

Лист был исписан по-английски довольно крупным почерком, абзацы пронумерованы. Голицын посмотрел бумагу на свет.

– Извольте радоваться… – пробормотал он. – Лев рампант…

Плотная бумага и геральдический водяной знак – что бы это значило? Лев, понятно, не имел отношения к Российской империи, скорее уж к одному из европейских королевств. А текст…

Хитрый Рейли писал своему наемнику по-английски. Судя по всему, это были инструкции. Андрей неплохо знал английский, но в первом же абзаце увидел пару грамматических ошибок, несколько слов вообще не понял, а англо-русского словаря в полицейском участке не водилось.

– Не хотите рассказать, что там написано? – спросил он Тухачевского.

– Понятия не имею! – вызывающе усмехнулся юноша. – Этот пиджак я сегодня позаимствовал у одного пьяного в рюмочной на Невском.

– Ценю ваше чувство юмора. А куда делся ваш собственный?

– Отдал в починку.

– И украли другой у первого встречного?.. В рюмочной? Среди бела дня? Фу, как нехорошо! А еще дворянин!.. – Голицын покачал головой. – Что ж, почитаем… Так… Да тут за вас половину дела уже сделали – время, когда персона обретается дома и уезжает на службу, сообщили, время прибытия со службы… Так… это, кажется, о дворнике персоны речь?.. Телохранители?.. По-русски попросту – охрана…

Ни одной фамилии в инструкции не было. Только местоимения и зловещее слово «персона».

– Орудия труда получите не ранее… не ранее… нет, как раз перед… актом? – пробормотал Голицын. – Ведь не о револьверах же речь? Бомбы?.. Так, понял. Учебник юного бомбиста… Слушайте, господин Тухачевский, вы опасный человек, вы готовите покушение на видного чиновника. Не станете же вы забрасывать бомбами какого-нибудь коллежского регистратора.

Тухачевский вскинулся.

– Да, готовим! Я же сказал, что являюсь членом боевой группы партии социалистов-революционеров, хоть вы мне и не верите. В том числе мы занимаемся устранением самых жестоких и опасных руководителей!.. Ретроградов и держиморд!

– Эту песню я уже слышал, – отмахнулся Андрей, снова разглядывая бумагу на свет. – Неприятно ведь сознаваться, что вас использует заграничный проходимец, держиморды – отличный аргумент. А что за лев? Польский, моравский или… британский?

– Понятия не имею!

– Сами не знаете, кому служите? Ох, полагаю, что знаете. Ладно… – Голицын кивнул городовому на задержанного. – Уводите. В камеру.

Затем еще раз рассмотрел водяные знаки на просвет, задумчиво потер мочку уха и также вышел из кабинета.

СОВА, еще не имея собственных экспертов, пользовалась услугами специалистов, сотрудничавших с полицией, а то и попросту – агентов сыскной полиции, у которых после нескольких лет службы определялись личные направления. То есть, например, знаток жульничеств, связанных с ювелирными изделиями, не посылался туда, где у пьяного заезжего барина увели запряжку породистых лошадей – на то был знаток по конской части. Даже до того дошло, что несколько человек имели совсем узкую специализацию – поиск пропавших кошечек и собачек. Это произошло не от хорошей жизни. Дама, жена или сестра видного в обществе человека, у которой сбежала любимая болонка, могла своими рыданиями и требованиями на два дня парализовать работу целого полицейского участка.

Голицын телефонировал Владимиру Гавриловичу Филиппову, который уже около десяти лет возглавлял Сыскную полицию Санкт-Петербурга. Он охотно делился сведениями с Охранным отделением и согласился поделиться также экспертами. Перед тем, как лично отвезти по указанному адресу бумажку, Андрей позаботился о том, чтобы приставить к дому вдовы Пашутиной наблюдателей – более опытных, чем он сам. Владимир Гаврилович все понял с полуслова: и что сотрудники у Голицына молодые, необстрелянные, и что дело государственной важности. Уговорились, что вместе с филерами на дежурство заступят «совята» – поручики Верещагин и Свиблов. Обоим было под сорок, и они считались у бойкой молодежи ветеранами.

Потом Андрей поехал к самому Филиппову – благодарить и совещаться.

Тот вызвал к себе старых сыщиков, знавших все закоулки Санкт-Петербурга, служивших еще при знаменитом Путилине. Им были показаны кроки. При помощи стекла и электрической лампы кроки были довольно точно перерисованы. Голицын потолковал с сыщиками, узнал много любопытного и отправился к дому вдовы Пашутиной.

Вовек бы он не нашел опытных филеров, если бы они сами не обратили внимание на мужчину с военной выправкой и строгой физиономией, блуждавшего по улице и переулкам, изучавшего окна пашутинского дома. Голицына признали, послали за ним парнишку, привели на соседский чердак, откуда все подступы к дому были как на ладони.

– Ежели кто к ней и ходит, то в потемках, – сказали филеры. – Потому как соседи сказывали: ведет себя тихо, о репутации беспокоится. Гости бывают иногда, но редко.

– Двое приезжали среди бела дня, – напомнил Голицын.

– Это – которых вы видели. А которых не видели?

Филеры были правы.

На Андрея напал азарт. Он уговорился с филерами и «ветеранами», что останется ночевать в полицейском участке по соседству, чтобы сразу, как только что-то произойдет, примчаться. У него был на примете огромный кожаный диван в кабинете начальника участка. На вопрос Андрея, откуда сие чудо мебельной мысли взялось, седеющий пристав охотно пояснил:

– Так то в прошлом году на Курляндской ресторан горел. Ну, мои-то ребятки подсуетились, спасли много чего из имущества. Вот нам господин Боровиков, владелец, от щедрот и подарил. Все равно, сказал, буду мебеля менять, а вам – память о смелости на пожаре.

Из участка Голицын позвонил на Шестую линию, велел дежурному прапорщику направить утром курьера к экспертам, а результаты их изысканий привезти в участок. И только он, разувшись и скинув китель, улегся на диване, гусарская песня в голове встрепенулась. Видно, весь день ждала подходящей минутки – и вот, когда хорошо было уснуть хоть на пару часов, зазвучала, да как! Андрей явственно ощущал присутствие духового полкового оркестра.

И невольно забормотал нараспев:

Я пью от радости и скуки, Забыв весь мир, забыв весь свет. Беру бокал я смело в руки, И горя нет, и горя нет…

Заснуть удалось не сразу.

Когда прибыл курьер с результатами экспертизы, Голицын только-только продрал глаза и пытался с помощью гимнастических упражнений вернуть телу привычную гибкость и силу.

Эксперты сообщили, что бумага дорогая, продается в кожаных бюварах, входит в набор письменных принадлежностей богатого господина, а водяные знаки – геральдические, самые разные, на любой вкус, и приказчики в лавках говорят, что господа их очень уважают. Написано по-английски, но с ошибками. На отдельном листке были старательно выписаны в столбик слова: слева в неправильном виде, справа – в правильном, и было их полтора десятка. Что касается почерка – уверенный, торопливый, крупный, размашистый, показывающий силу воли и некоторую склонность к психическим заболеваниям, буквы открыты, наклон вперед…

– Это я и сам вижу, – буркнул Андрей. – Мужской почерк в разгильдяйском стиле, для этого и эксперты не нужны. Черт! Нужно было затребовать образцы почерка мистера Рейли! Наверняка же где-то имеются.

– Другие приказания будут? – осведомился курьер.

– Будут. Эксперты… За что только жалование получают! Чтобы купить бювар с бумажками и конвертами, не обязательно быть знатным господином… – Андрей задумался. – Вот что… Излови-ка ты мне извозчика! И когда изловишь, живым духом на Васильевский. Я напишу записку…

– А вы куда же, ваше благородие?

– Работать дальше, любезный! Нужно успеть провести еще одно дознание, пока чего не вышло…

Тут в участок пожаловал Свиблов, доложил: вдова спала сном праведницы, спозаранку ее кухарка ругалась на крыльце с молочницей, и других событий не случилось. Распорядившись продолжать наблюдение и позвонив по этому случаю в полицию, Андрей умылся из рукомойника, прополоскал рот, пригладил коротко стриженные волосы – и вновь стал готов к подвигам. До такой степени готов, что даже есть не хотелось.

Пожалуй, впервые за всю извозчицкую карьеру Захара Матвеева седок велел себя везти не в трактир, не в баню, даже не в храм Божий, а в лавку, где продаются дорогие писчебумажные принадлежности. Такая нашлась вблизи Невского, на Казанской.

Любезный приказчик норовил всучить раннему покупателю полдюжины бюваров разом – на все случаи жизни. Но Андрею требовался всего один – где бумага была с короной. Такой нашелся, корона соответствовала. Капитан попытался купить одну лишь бумагу, без кожаной папки с разнообразными кармашками, но приказчик был неумолим. Он в конце концов Голицыну понравился: стоило собрать о нем сведения – такие благовоспитанные и настырные молодые люди в хозяйстве пригодятся.

– А вот могу предложить новинку, – вдруг сказал приказчик. – Третьего дня из Вены привезли. Венские бронзы – они всегда в цене.

– У вас что же, и бронзами торгуют? – удивился Андрей. – Понял! Письменный прибор?

– Нет, сударь, держатели для книжек. Чтобы на вашем письменном столе книжечки не валялись, а дыбом стоять изволили. Удобно, практично, модно!

Голицын сам знал, что это удобно: книги не портятся, стоят себе, подпираемые справа и слева, корешки видны, и для папок с бумагами держатели тоже будут, пожалуй, хороши.

– Ну, покажи.

– Извольте!

Это оказались две бронзовые совы, каждая – в два вершка высотой. Венский шедевр выглядел так: сова сидела на книжке, тоже бронзовой, книжка лежала на пятнистой яшмовой подставке. Каждый из держателей весил не менее трех фунтов – такие не то что обычные книжки, а и большой морской атлас, поди, удержат.

– Давай! Только заверни получше! И бечевки не жалей!

– И бюварчик-с?

– Хм… И бюварчик!

Сверток получился увесистый. Приказчик с особым шиком изготовил петлю, чтобы удобно было нести, и снабдил ее бечевочным бантом.

Сев в пролетку, Голицын приказал не торопясь везти себя на Лифляндскую. По дороге он приводил в систему все, что наговорил приказчик. Желтоватая бумага с золотым обрезом действительно нравилась покупателям и покупательницам, бювары чаще всего брали для подарков. Это были практичные подарки – бумажки и конверты рано или поздно закончатся, а прочная папка из тисненой кожи, с бронзовыми накладками, пригодится для хранения писем, счетов и прочих нужных документов. Отдельно такая бумага не продавалась. Приказчик божился, что ее отдельно нигде не купить. А зря…

Да, подарок был отменный, а покупал ли кто эти бювары для собственного употребления? Вот если бы бумага продавалась отдельно, имело бы смысл пополнять ее запасы в своем бюваре и горя не ведать…

По опыту Андрей знал, что существует целый список никчемных дорогих подарков. Скажем, вручат тебе на Пасху расписное фарфоровое яйцо. Ни съесть его, ни рабочий кабинет украсить. Так что яичко ждет следующей Пасхи, а тогда уж вручается кому-нибудь из теток, или даже вовсе жене швейцара – простонародье любит такое безделушки и устраивает на комодах целые выставки. А все эти крошечные латунные рамочки для фотографических карточек, спичечницы из слоновой кости, вазочки, в которые и один цветок не воткнешь?..

Может, и бювар из тех подарков, что переходят из рук в руки?.. А что? Вещица солидная. Такую и даме, и кавалеру можно подарить, но только богатый человек станет ею пользоваться. Изловить бы того, кто подарил бювар мистеру Рейли! Да, Рейли как раз тот человек, который изведет всю бумагу на кораблики, а пустой бювар выкинет в окошко…

Лишь проехав половину пути, Андрей вдруг осознал, что сейчас еще слишком рано, чтобы ломиться в дом к одинокой женщине, к тому же вдове героя военной кампании. Он с детства помнил правила хорошего тона. Время, когда можно наносить визиты, зависело от порядков в семье и соотносилось с обеденным временем. Если обедали в три или в четыре пополудни, то визитеров принимали обычно с двенадцати, если обедали в шесть – то с часу дня. Поздними обедами баловалась богатая публика – чтобы, встав из-за стола, ехать в театр или в концерт. А госпожа Пашутина, похоже, домоседка и хорошая хозяйка – встает затемно, сама следит за кухонным порядком, обедает не позже двух. Может, одиннадцать и не слишком рано?..

Пришлось велеть извозчику остановиться у кондитерской на углу набережной и Старо-Петергофского проспекта. Здесь с утра подавали замечательный кофе со сливками и свежими булочками. Но что такое булочки для голодного гвардейского капитана? Андрей сам порой недоумевал: если бы тот же подполковник Вяземский столько ел, то проходил бы в дверь боком. А ему – хоть бы что!

Без четверти одиннадцать Голицын подъехал к пашутинскому дому. Подумал: отпускать ли извозчика? Решил, что тот еще может пригодиться.

Сойдя наземь шагах в двадцати от крыльца, Андрей прошелся взад-вперед, изучая обстановку. Теперь он сообразил, где сидели давеча в засаде Тухачевский, Жатецкий и Сидоров. Сейчас вокруг не было ни души. Хотя очень может быть, что дом охраняли более опытные люди. На всякий случай Андрей взял петлю свертка в левую руку, а правой сжал рукоятку «смит-вессона». Взбежав на крыльцо, он прислонился к двери спиной и еще раз осмотрел улицу. Ничего опасного не обнаружил. Тогда он покрутил ручку дверного звонка, в ответ изнутри донеслось громкое дребезжание. Еще раз оглядев окрестности и услышав шаркающие шаги, капитан отскочил от двери.

– Кого еще нелегкая принесла? – донесся хриплый, недовольный голос. Он явно не принадлежал вдове.

– Из Канцелярии Его Императорского Величества. Открывайте! – рявкнул Голицын.

За дверью явственно охнули, загремел засов, клацнул замок. Тяжелая створка приоткрылась, и на Андрея уставились круглые от страха, подслеповатые глаза.

– А-а… вы кто будете?

– Капитан Голицын. Со срочным пакетом для госпожи Пашутиной.

– Ох, ма… – Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой человек в выцветшем, потертом мундире солдата-артиллериста на плечах, домашних панталонах и обрезанных валенках на босу ногу. Он, прищурившись, несколько секунд разглядывал Андрея, потом спохватился, отступил на шаг в сторону и даже сделал попытку выпрямиться по стойке «смирно». Однако последнее у него не получилось – старый солдат болезненно сморщился и виновато сморгнул.

– Извиняйте, ваше благородие, спина перебита… Проходите.

– Где воевал? – поинтересовался Голицын, входя в просторную прихожую. Правда, здесь было довольно темно, окно над входной дверью не мыли очень давно, а канделябр, стоявший слева на полке, давал тусклый дрожащий свет от двух парафиновых свечей.

– Балканская кампания. Ранен дважды – под Плевной у Горного Дубняка и под Пловдивом. – Старик покряхтел, попереминался с ноги на ногу. – А что ж вы так рано-то прибыли, ваше благородие? Хозяйка моя еще не принимает…

– Срочное дело, герой. Так что иди, зови хозяйку. Я в гостиной подожду.

Ждать Голицыну пришлось довольно долго. Он слышал в глубине дома женские голоса, причем довольно сердитые. Кажется, вдова ссорилась с кухаркой и еще какой-то женщиной.

Капитан положил свой сверток на подоконник и развлекался фарфоровыми фигурками на каминной доске. Камин по случаю летней жары не топили, но Голицын на всякий случай осмотрел его – нет ли следов сожженных бумажек. В доме, где регулярно появляется Рейли, такое вполне могло быть. Но больше всего Андрея поразил телефон.

Осматривая гостиную, он наткнулся в углу на небольшой столик, сработанный в итальянском стиле, в окружении двух низких пуфиков. На темно-зеленой под малахит полированной столешнице расположилось чудо технической мысли – настольный телефонный аппарат производства шведской фирмы Eriksson, уже получивший прозвище «Эйфелева башня» за сходство очертаний со знаменитым творением инженера Эйфеля в Париже.

«Вот это номер! – Голицын в изумлении уставился на аппарат. – Откуда у вдовы полковника, получающей мизерную пенсию, такая роскошь?! Не иначе, господин антиквар расстарался!..»

Наконец двери гостиной распахнулись, и в помещение вплыла высокая, располневшая не по годам женщина, одетая в темное домашнее платье и чепец.

Лет ей на вид было чуть за тридцать, и Голицын, придумавший свою классификацию достойных внимания дам, определил Раису Пашутину так: «домашняя женщина». Ее крупные пухлые руки были отнюдь не в пудре, а в муке. Мукой же был выпачкан низ платья.

Однако лет пять назад вдова, похоже, была очень красива, да и теперь еще произвела бы впечатление на любителя сдобных и роскошных форм. Щеки – с естественным румянцем, тугие, шея – стройная, плечи – великолепны, волосы под чепцом – темные и пышные. Движения вдовы показались Андрею плавными, и сразу же в голове возникла картинка, как эта женщина приводит в порядок комнату, расправляя занавески, расставляя безделушки на комоде, нагибаясь за упавшей салфеткой. Она вполне могла служить музой домашнего уюта, если бы нашелся художник, умеющий оценить это. Но современные художники бросились рисовать угловатых девиц, у которых на лице было написано: у меня скверный характер, склонность к истерикам и страсть командовать.

Невольно вспомнилась женщина, бывшая совершенной противоположностью вдовы: танцовщица Ида Рубинштейн. Голицын видел в Русском музее ее скандальный портрет работы покойного Валентина Серова и согласился с общим мнением: ничего более костлявого природа не создавала. Не женщина, а какой-то кузнечик! И ведь этакое безобразие входит в моду…

– Капитан Службы охраны высшей администрации при Канцелярии Его Императорского Величества Голицын, – отрекомендовался Андрей.

– Чему обязана? – немного растерявшись, спросила Пашутина. – Вы садитесь, ради бога… что стоять-то…

Голицын отметил: женщина струхнула. Он сел на стул и выдержал совершенно артистическую паузу. Кажись, артистка Сара Бернар первая сказала: «Если взял паузу, держи ее, сколько можешь». А гениальная француженка свое ремесло знала.

Пашутина тоже села – на диван, поближе к круглому столику на гнутых ножках. На нем Андрей заметил шкатулку с папиросами, пепельницу и спичечницу. Вдова, несколько смутившись, отряхнула руки, потом вдруг выпрямилась, извлекла из шкатулки длинную дамскую папироску, прикурила и, прищурившись, посмотрела на гостя.

Андрей понял: мода на роковых женщин и сюда пробралась. И ничего удивительного – если тут бывает госпожа Залесская… или миссис Рейли?.. Кто их, этих эмансипированных дам, разберет!

– Итак, – начал Голицын. – Итак…

И покачал головой.

У вдовы едва заметно дрогнула рука с папиросой, и на секунду метнулся в сторону взгляд. «Ага, у мадам имеется-таки камень за пазухой!» – Андрей сделал вид, что не заметил замешательства хозяйки.

– Так что же привело вас в мой дом? – поинтересовалась Пашутина.

– Дело государственной важности, – строго сказал Голицын. – Среди ваших знакомых, сударыня, есть некая госпожа Залесская…

– Я не могу отвечать за все ее затеи… – вдова неожиданно покраснела. – Я не желаю терять репутацию! Все, что у меня есть, это репутация. Вы скажете – дом… Поверьте, я не знаю, как быть с этим домом, он заложен в Дворянском земельном банке. Никто не знает… Я пыталась брать жильцов – боже мой, я не знала, как от них потом избавиться! Но я никогда, никогда…

И она опять бросила взгляд в сторону. Голицын проследил за ним. Отчего-то Пашутина боялась собственной этажерки с книгами и безделушками?

– Вернемся к госпоже Залесской, – строго сказал Андрей.

– Я все понимаю! Но моей вины в этом нет, я и повода не давала!.. – Тут Пашутина вдруг вспомнила, что решила изображать роковую женщину, нервно затянулась дымом, выдохнула, вздернула подбородок. – Нельзя упрекать даму в том, что она производит впечатление, это просто смешно, ха-ха-ха!

Голицын сдвинул брови и всем видом показал: твердо намерен упрекать во всем, что подвернется под руку.

– Надин Залесская бог весть что вообразила. Но у дамы должна быть гордость! И я – вдова! – совсем уж загадочно сообщила Пашутина.

– Это вас не оправдывает, – с каменным лицом процедил сквозь зубы Голицын.

– Как не оправдывает?! Вдова должна соблюдать приличия… то есть, жить согласно приличиям. И я никому не давала повода! И мне безразлично, кто этот человек! Так и запомните: безразлично! Я себе цену знаю, ха-ха-ха!..

– И все же повод был, – наугад брякнул Голицын.

– Да разве же это повод? Я уже раскаялась в том, что послушала Залесскую! Если бы я туда не поехала, ничего бы и не было, и ни в чем бы вы меня сейчас не обвиняли.

– Однако ж вы поехали, – уже совсем ничего не понимая, сказал Голицын.

– Поехала… – Пашутина вздохнула и опять преобразилась: не могла она долго оставаться роковой дамой. Перед Голицыным сидела обычная женщина, попавшая в передрягу и от расстройства чувств забывавшая затягиваться своей дамской папироской.

Вот такой же она была на крыльце, уговаривая Залесскую приехать на домашние котлетки, а та обозвала ее трусихой. И услышала в ответ решительное: «Есть вещи, на которые я никогда не соглашусь!»

Чего же испугалась Пашутина? Или – кого?..

– И что же было потом?

– Потом? Боже мой!.. Но моей вины в этом нет, я и повода не давала!.. – Пашутина снова вспомнила, что она – роковая женщина, нервно затянулась дымом, выдохнула, вздернула подбородок. – Это все Залесская! Я не буду больше ее принимать! Я не так проста, как кажется! Я же отлично вижу, для чего вы пришли!

– Разумеется, я же представился…

– Ах, оставьте!..

Ни одна из знакомых Голицыну роковых женщин не произнесла бы это с таким презрением и апломбом. Он мысленно поаплодировал вдове, сохраняя при этом каменную физиономию.

– Мало ли какое учреждение могли вы назвать! А на самом деле вас интересует, с кем я сожительствую, и нет ли тут повода лишить меня пенсии за покойного супруга! Вынуждена вас огорчить: ни с кем я не сожительствую, ни к кому на содержание не пошла, а если этот гадкий человек обещал мне деньги, так я с гордостью отказалась! Вы можете проверить это, коли угодно!

Вдова несла явную околесицу, но спорить Голицын не стал. И в самом деле – женщина простая, не слишком умная, именно так бы и поняла его утренний визит. Высокие политические материи ей недоступны, но лишиться пенсии она очень боится.

– Да, отчасти вы правы, – ответил Андрей. – Отчасти. Но я готов рапортовать начальству, что сожителей не обнаружено. А если вас беспокоят гадкие мужчины, только намекните, и мы с ними живо управимся.

– Правда?! – Радость во взгляде и в голосе вдовы была неподдельной.

И тут в гостиную влетела женщина лет пятидесяти, в большом грязном фартуке.

– Барыня, да что ж это делается?! Меланья меня и вовсе в грош не ставит! – заголосила она. – Долго ли до беды – котлетную машинку поломать!..

– Извините, сударь! – Пашутина вскочила. – Я сейчас, сейчас… Ни на минуту нельзя оставить, боже мой!..

Она неожиданно ловко выскользнула из гостиной. В следующее мгновение Голицын оказался возле этажерки, быстро перебрал книги и сказал:

– Ого!

Среди разнообразных и лохматых от времени журналов, рядом с «Подарком молодым хозяйкам», боком стоял бювар из зеленовато-коричневой кожи с бронзовыми накладками.

К счастью, у Андрея всегда был при себе, кроме «смит-вессона», швейцарский офицерский нож с двумя лезвиями. Он моментально надрезал свой сверток, вытащил купленный бювар, сунул его между «Нивой» и «Подарком молодым хозяйкам», а принадлежащий вдове с некоторым трудом затолкал в сверток. Похоже, это была ценная добыча!

Через минуту вернулась Пашутина.

– Просто ужас! Совершенно невозможно найти хорошую кухарку, – пожаловалась она. – Вот что такое нужно сделать, чтобы поломать котлетную машинку? Камни в ней прокручивать?

– Я вам сочувствую. Итак, я убедился, что вы живете на одну лишь пенсию за покойного супруга, и что иных денежных средств не имеете, так?

Пашутина потупилась.

– И никто, поверьте, не лишит вас пенсии. А сейчас позвольте откланяться

– Но постойте! Я просто растерялась… Меланья, Меланья! Ставь на плиту кофейник! – зычно крикнула вдова. – Уж я так вам признательна!.. Позвольте угостить? Я сама готовлю, сама пеку… булочки со сливками, печенье с корицей… Меланья! А рыбный пирог хотите? Ни в одной ресторации такого не подадут!

Немалого труда стоило Голицыну отказаться от домашних разносолов.

Оказавшись на улице, он забрался в пролетку. Не терпелось поскорее изучить добычу. Но он боялся, что листки может унести ветром. Пришлось ехать в полицейский участок – ничего поближе Голицын придумать не смог.

А там и обнаружился долгожданный сюрприз – при изучении промокательной бумаги. Она сохранила отпечатки фраз, написанных тем же разгильдяйским почерком, что и английская инструкция в пиджаке Тухачевского. Фраза наползала на фразу, и разобраться тут смог бы только специалист. Из чего следовало – добычу нужно доставить на Шестую линию и сдать в третье управление. Там сидят старые мастера, умеющие извлечь пользу из любого клочка бумаги.

Голицын помчался на Васильевский, а по дороге принялся выстраивать версии.

Вряд ли это писала вдова. Скорей всего, она имела почерк чисто дамский, выработанный и опрятный. Поскольку Пашутина клялась и божилась, что сожителя не имеет, а ветеран Крымской кампании, живший в доме на правах дворника и истопника, бюварами не пользуется, оставалось предположить: на бумаге с коронами писал или тот, кто должен был заменить на боевом посту Рейли, или мужчина, который бывает в доме, но не воспринимается хозяйкой как кавалер. Иначе она, оправдываясь, что-то бы про него брякнула…

Или же это – тот «гадкий», которого она откровенно боится.

Так, может, все-таки мистер Рейли? Господин антиквар смог бы внушить должный трепет вдовушке – это несложно.

Голицын вздохнул: Давыдова бы сейчас сюда! Увидев белый локон, Пашутина бы растаяла и все свои тайны выболтала. А про себя Голицын твердо знал, что не очень-то способен разговаривать с дамами. Вот загнать в угол бомбиста и своим ехидством спровоцировать того на неосторожные реплики – это пожалуйста!

Залесская, видимо, давняя приятельница, раз зовет Пашутину по имени. Именно она притащила в дом Рейли – может статься, сперва для амурных свиданий, хотя проклятый авантюрист мог бы не поскупиться на гостиницу. А потом Рейли, обнаглев, стал использовать дом вдовы для своих интриг – вот и сподобился титула «гадкий»… Такое могло быть, но Пашутина еще чего-то нагородила, какой-то невнятицы. Куда-то она ездила, кто-то ее испугал?..

И тут Голицына осенило. Он сообразил, о ком говорила вдова.

Естественно, если ей время от времени взбредало на ум подражать Надин Залесской и корчить из себя роковую светскую даму! Иначе и быть не могло! По натуре-то она – обычная домашняя курица. Послал Бог мужа – и она премного счастлива. О приключениях не помышляла, пошлет Бог другого – будет и ему безупречно верна, а любовь станет выражать кулинарными способами.

– На Гороховую, – не доехав до штаб-квартиры, велел извозчику Андрей.

Насколько он помнил, как раз Охранное отделение и присматривало за «святым старцем», «нашим другом», «святым чертом» – да как только не называли Григория Ефимовича Распутина. Уж там-то знали поименно всех дам и девиц, наносивших ему визиты.

Голицыну показали рапорты агентов, и донесения оказались такие, что будь у него волосы подлиннее – непременно встали бы дыбом.

Но капитана мало интересовали шашни Распутина с проститутками. Он искал в куче донесений Залесскую и сопровождавшую ее даму. Поскольку Раиса Пашутина, овдовев, вела довольно скромный образ жизни и в свет почти не выезжала, агенты могли не знать ее в лицо.

Послав курьера в третье «совиное» управление, связавшись по телефону с бастрыгинским домом и отправив дозор молодых «совят» присматривать за жилищем Пашутиной (с тайной надеждой, что парни чему-то научатся от опытных филеров), Голицын взялся за работу.

Пока он копался в бумагах, третье управление искало в своих шкафах, в папках со сведениями о Рейли, фотографические карточки Залесской – желательно в дамском обществе. В конце концов командировали Байкалова на Невский, в знаменитое ателье Карла Буллы: там вроде имелся архив негативов чуть ли не с царствования Его Величества Александра Александровича.

К вечеру Байкалов привез нужную картинку в шести экземплярах – Залесская, Пашутина и еще три дамы очень красиво позировали на фоне изгороди, увитой бумажными розами, и швейцарского пейзажа с горами и водопадом.

Через час агенты Охранного отделения опознали Пашутину. Она была сопровождавшей Залесскую безымянной дамой из одного, месячной давности, донесения.

– Пышная, – сказал агент. – Нашему «старцу» нравится, когда в теле. Есть за что ухватить! А он как раз и любитель ухватить.

– Полагаете, он вел себя с госпожой Пашутиной непристойно? – спросил Андрей.

– Да он и слова-то такого, «пристойность», не знает.

– Но тогда получается, он не одну Пашутину насмерть своими штучками перепугал?

– И очень даже может быть. Знаю точно: к нему барынька приезжала, тоже в теле и тоже из любопытства. Так он за ней потом кого-то из своих келейниц посылал… Мы их келейницами зовем – этих особ женского полу, которых «старец» при себе держит для услуг.

– Понятно… Не все, выходит, считают за честь у него на коленках посидеть?

Агент расхохотался. А Раиса Пашутина, бестолковая домашняя курица, стала в этот миг Андрею даже симпатична.

На следующий день с утра Голицын поехал разбираться со вдовой.

Его приняли точно так же, как в прошлый раз. Пашутина опять утро посвятила хозяйственным хлопотам. И опять вышла не сразу.

– Добрый день, сударыня, – сказал Голицын. – Не обессудьте, разговор у нас будет серьезный.

– Пенсия? – в ужасе спросила она.

– И о пенсии потолкуем. Вот, полюбуйтесь: вам этот кавалер часом не знаком?

Фотографическая карточка Рейли (двухлетней давности, но удачная) легла на круглый столик. Пашутина шарахнулась от нее, как от дохлой мыши.

– Знаком, выходит, – удовлетворенно кивнул Андрей. – Может статься, и в гостях у вас бывал?

– Нет!.. То есть… да… как-то заезжал…

– А познакомила вас госпожа Залесская?

– Да, но я не понимаю… Отчего бы Надин не привезти ко мне положительного господина? Какое в этом преступление? Я живу уединенно, в свете не бываю, но я тоже дама, я не могу быть одна…

Андрей знал, что Рейли обладает особенным талантом покорять женщин. Выходит, и до вдовы своими чарами дотянулся… Интересно знать, нарочно или случайно?..

– Вы правы, женщине в вашем положении лучше всего – вторично выйти замуж. Тем более, господин весьма положительный. Но на каком языке вы будете с ним говорить?

– На русском, разумеется. Все поляки понимают по-русски.

– Вы считаете господина Лембовски поляком?

Задавая этот вопрос, Андрей немного рисковал. Чертов Рейли мог представиться вдове под каким-нибудь иным именем.

– Д-да… хотя… хотя он лучше знает английский…

– Очень может быть. А его друг – тот, с кем он встречался у вас?

Вдова замялась, во взгляде была тревога. Андрей ответил строгим взглядом, а лицу придал выражение: я неумолим!

– Тот по-русски не говорит. Я думала, что финны хоть немного знают русский…

– Так он – финн?! – Это был основательный сюрприз.

– По-моему, финн. Его зовут господин Каминен, Тиму Каминен. Разве это не финское имя?

– Финское, – согласился Голицын. – А вы сами, госпожа Пашутина, бывали в Финляндии? Ну, хоть в Териоки отдыхать ездили?

– Да, когда муж был жив…

– Слышали финскую речь?

– Конечно, слышала!

– Смогли бы ее отличить от любой другой?

– Смогла бы, но какое отношение имеет финская речь к моей пенсии?

– Этот Каминен произнес при вас хоть слово по-фински?

– А зачем?

– Значит, он тоже говорил по-английски?

– Нет!..

Взволнованная вдова, явно почуяв неладное, схватила портсигар, вынула папироску, потянулась за спичечницей. Андрей блеснул галантностью и дал ей прикурить. После чего воцарилось молчание – Пашутина быстро затягивалась дымом и явно не желала продолжать беседу.

– Итак, он говорил по-английски, – подсказал Голицын.

– Допустим, а разве это преступление?

– И Лембовски говорил по-английски, даже с вашей приятельницей Залесской, так?

Ответа не было.

– Хорошо, начнем с другого конца, – Голицын усмехнулся. – Начнем с Григория Ефимовича Распутина.

– Ах!..

Пашутина выронила папироску, но Андрей у самого пола подхватил и вернул.

– При чем тут этот, этот…

– Этот гадкий человек?

– Боже мой, откуда вы знаете?!

– Я знаю, что именно Распутин преследует вас своими нежностями. Знаю также, что этот господин имеет друзей в самых высоких сферах. Называть его гадким в присутствии хотя бы фрейлин двора – большая ошибка. – Голицын сделал решительный жест, отметая готовые сорваться с губ вдовы возражения. – Молчите, я знаю, на что он способен, вам незачем рассказывать. А теперь выбирайте. Я могу избавить вас от внимания господина Распутина, и госпожа Залесская даже не заикнется о нем, не станет больше вас к нему приглашать. А близкие к нему дамы тоже оставят вас в покое… Но могу сделать так, что ваше бегство от Распутина станет всем известно. Ведь вы сбежали от него, вы оттолкнули его и выбежали на лестницу?.. И что подумает свет о такой женщине? Что подумают власть имущие? Что скажут при дворе?.. Да одно слово нашей государыни, всего одно неодобрительное слово – и ваша пенсия за покойного супруга повиснет на волоске. Вы это понимаете?

– Да, господин капитан, – голос у Пашутиной сорвался, она всхлипнула, губы ее задрожали.

«Только бы истерику не закатила или в обморок не хлопнулась», – встревожился Андрей, подвинул свой стул поближе к дивану, сел и участливо улыбнулся:

– Ну, полноте, мадам, не надо так волноваться. Пока ничего страшного не случилось. Но выбор сделать придется. И вы ведь уже его сделали?

– Вы точно сможете избавить меня?..

– Могу. Но я должен побольше узнать о ваших гостях. Я ведь ни в чем вас не обвиняю. Нет оснований. Вы могли и не знать, что это за люди. Скорее всего, и не знали. Ну, так как же?

– Я точно знаю, что они не поляки или финны! – Пашутина справилась с собой и прямо посмотрела в глаза Голицыну. – Я вам во всем признаюсь, господин капитан. С недавних пор здесь, в моем доме, собирается на свои заседания некое Общество дружбы, дружбы между Великобританией и Россией. Так они себя называют. Вы спросите, почему я их к себе пустила?.. – Она вздохнула. – После гибели мужа, полковника Пашутина, я осталась совсем одна. Пенсия за мужа оказалась существенно меньше, чем мне обещали… да и ее платят нерегулярно… А через какое-то время я познакомилась с господином Лембовски. Он был настолько мил, обходителен и любезен, что… когда попросил меня об услуге, я не смогла ему отказать…

– И какого рода понадобилась ему услуга?

– Попросил пустить на постой одного очень милого и воспитанного человека, его помощника. У меня комнаты во втором этаже пустуют, есть отдельный вход… И он даже не каждую ночь приходит!

– Финна Каминена?..

– Его…

– Вот оно как! И что же, он действительно финн?

– Бог его знает… Разговаривали они с господином Лембовски всегда по-английски. И люди, члены Общества этого, тоже почти всегда говорят по-английски. Но здесь бывают и русские…

– Вы знаете, о чем они беседуют? – Голицын почти не надеялся на положительный ответ.

– Конечно, – Пашутина усмехнулась. – Я знаю три языка, в том числе и английский.

«Вот это номер! – Андрей едва не выдал свое волнение. – Ай да вдова! И что же мне теперь с ней делать? По сути, она – пособник иностранных агентов, а по-человечески…»

– Мадам, – сказал он вслух, – надеюсь, вы понимаете свое положение. Поэтому хочу предупредить, чтобы о нашем разговоре ваши… гости ничего не узнали. Вы могли бы вспомнить, о чем они говорили?

Пашутина смутилась.

– Видите ли, я – хозяйка… я об угощении заботилась, в гостиной бывала недолго… приходила, уходила…

– И что же вы слышали?

– В минувший раз говорили о детских приютах, о том, что нужно их открывать в Москве, Петербурге, Казани, Пскове, Нижнем Новгороде, и что для этого должны приехать молодые образованные женщины, говорили про Общество культурных связей, про людей, которые им занимаются в Москве… Но что же в этом плохого?

Задав еще несколько вопросов, Голицын выяснил, что планируется целый десант молодых людей и дам, которые будут устраивать благотворительные столовые, приюты, ремесленные школы, и, собирая пожертвования, проникать в высшие слои общества. Получалось, что Элис Веллингтон с ее «босоножками» была первой ласточкой?

– А о чиновниках высокого ранга не говорилось? О том, что они могут мешать вашим гостям в их благих начинаниях? О том, что некоторых неплохо бы сместить?

– Говорилось! Я даже удивилась: какое отношение имеют богадельни к господину Сухомлинову.

– К военному министру?

– Кажется, да…

– Кого еще поминали?

– Господина Драчевского. Но этот, кажется, может запретить или позволить богадельни…

– Постойте, я должен записать!

– Ради бога, вон, возьмите бювар.

– Какой прелестный бювар! – похвалил Голицын. – Подарок поклонника?

– Нет, Надин Залесская подарила на Рождество, – вымученно улыбнулась Пашутина. – Да только сама им и пользуется, во время этих заседаний записи делает.

– Залесская?! Она, выходит, присутствует?

– Конечно, она же состоит в Обществе…

Голицын задумался: почерк, которым написаны инструкции Тухачевскому, был совершенно мужским. И полтора десятка грамматических ошибок… Русский человек, видно, писал. Человек, которому кажется, будто он знает английский язык. Может быть, Залесская попросила кого-то перебелить свои записи?..

– Кого еще, кроме Надежды Залесской, вы знаете в этой компании?

– Петра Ивановича, – не сразу призналась вдова. – Это первый муж Надин.

– Тот, кого она бросила ради господина Распутина? Ну и подруга у вас… И с Распутиным, кстати, не ужилась. Или она вам про эти подвиги не рассказала?.. Ну, ладно. Что собой представляет Петр Иванович Залесский?

– Это святой человек!

Вот тут Андрей чуть не свалился со стула. Ему казалось, что на весь Питер с избытком хватит одного «святого» – того, что с Кирочной улицы. Оказалось, и другой завелся. Но Раиса Пашутина, как уже заметил капитан, плохо разбиралась в людях. И ее комплимент, скорее всего, следовало понимать наоборот.

– В чем же заключается святость господина Залесского?

– Он все еще любит Надин. Невзирая ни на что!

– И ради нее вступил в Общество дружбы между Великобританией и Россией?

– Разумеется!

Спорить было невозможно.

– Хорошо, продиктуйте мне фамилии чиновников, которые не угодили этому Обществу сомнительной дружбы.

В бюваре имелись отдельные кожаные петельки для деревянных ручек, коробочка с позолоченными перьями-вставками, вдова принесла чернильницу. Писать на гладкой дорогой бумаге было одно удовольствие.

Задавая наводящие вопросы, Андрей составил список «смещаемых», от которого ему чуть дурно не сделалось: министр внутренних дел Макаров, морской министр Григорович, градоначальник Москвы Адрианов…

И ведь что любопытно – именно этих людей должна охранять СОВА!

Вскоре список из восьми фамилий был готов.

– Больше никого припомнить не могу, – призналась Пашутина.

– И этих за глаза хватит!.. – потрясенно вздохнул Андрей. – Так вот, это – ваш первый шаг к избавлению от гадкого мужчины. Вы умница, Раиса Ильинична! Вы сразу раскусили этого человека! И то, что вы его избегали, делает вам честь. Никого не забыли?

– Кажется, никого…

– Может быть, это даже поможет увеличить вам пенсию, чтобы не приходилось пускать жильцов…

– Боже мой!

– И больше скажу: если вы окажете услугу государству – в моем лице – и поможете задержать этих людей, сие сомнительное Общество, я в свою очередь обязуюсь не привлекать вас за пособничество их пакостям, а выставить как жертву обстоятельств. Совершенно невинную жертву. Опять же, пенсия… Вы согласны?

– О, господи, ну конечно же! – Пашутина покраснела до кончиков ушей и сплела пальцы перед грудью. – Умоляю, господин капитан, скажите, что я должна сделать?

– Всего лишь сообщить мне, когда произойдет заседание этого… Общества дружбы. Кстати, надеюсь, они проводят сборища не раз в полгода?

– О, нет! Эти господа отличаются дисциплиной и постоянством. Заседания они проводят по четвергам, два раза в месяц…

– Отлично. Значит, следующее собрание состоится через неделю?

– Конечно!.. Чуть больше…

– Вот и хорошо. – Голицын поднялся. – А, кстати, еще один уточняющий вопрос. Телефонный аппарат, что стоит в гостиной, в углу на неаполитанском столике, вам господин Лембовски удружил или финн Каминен?

– Лембовски. Его причуда. Сказал, дескать, очень удобное устройство для срочных сообщений и переговоров.

– И что, пользуется им?

– Бывает… Да, как раз об очередных заседаниях Общества меня предупреждает. В назначенный день обязательно телефонирует, мол, принимайте, Раиса Ильинична, едут господа…

– Ага. Значит, и в следующий раз он вам тоже должен телефонировать?

– Ну конечно же! Ведь надобно гостиную подготовить – пыль смахнуть, чай заварить, да и булочки чтоб вовремя поспели.

– Прекрасно! Мадам, разрешите откланяться. До встречи в следующий четверг. Я пришлю к вам курьера с запиской. Но для страховки нужен знак, который вы подадите в случае тревоги. Всякое может случиться. Ну, скажем, мелом на дверях, будто мальчишки баловались.

– Какой же знак? Я, право, не знаю…

– Ну, хоть крест… – Тут Голицын осекся, потому что от креста на дверях веяло чем-то кладбищенским. – Андреевский крест, косой! Сможете изобразить?

– Смогу.

– Мел дома есть?

– Как не быть, я же сама крою и шью.

– Хорошо. Значит, как господин Лембовски вам телефонирует, вы этак аккуратненько из окна, что в малом кабинете, платочком беленьким махните два раза. Мои люди и увидят. И помните, никому ни слова о нашей беседе. А своим домашним скажете, что приходили по поводу увеличения пенсии за мужа.

– Будьте уверены, господин капитан, я вас не подведу. – Пашутина с самым серьезным видом подала ему руку для поцелуя, и Андрей не отказал женщине в такой малости.

Потом Голицын что есть духу помчался на Шестую линию, к бастрыгинскому дому.

– Лапиков! Омельченко! Зиночка! Кто там свободен – все ко мне! – кричал он, быстро шагая по коридору.

Собрав «совят» из своей группы в кабинете, Андрей споро раздал задания: выписать, вызнать, хоть из-под земли выкопать адреса чиновников из рокового списка. И не только местожительство – дома родственников, любовниц, приятелей. А когда эти адреса появятся, найти их на карте столицы и сверить с загадочными кроками.

«Совята» оккупировали все кабинеты, где имелись телефонные аппараты, и работа закипела.

Повезло Синицыну.

– Андрей Николаевич, нашел, нашел!.. Это Петров!

– Какой Петров?! Называй, как полагается!

– Его превосходительство, начальник петербургского Особого департамента генерал-лейтенант Николай Иванович Петров!.. И не дом – тут особняк его сестры, куда он раза два в неделю непременно наведывается.

– Черт побери! Ишь, на кого замахнулись?! Ну, Синицын, Отечество тебя не забудет… Господа, я сперва к генералу Сабурову, потом вместе с ним – к генералу Соболеву!

Александр Васильевич Соболев, генерал-майор, возглавлял все «совиные» отделения, и только он мог отдать нужные распоряжения, коли речь зашла о покушении на жизнь начальника Особого департамента…