На следующий вечер, придя на работу, я вижу такое, чего не видал здесь прежде, и замираю на месте, открыв рот: в магазине мистера Пенумбры темно.

Дело неладно. Магазин всегда открыт, никогда не спит, будто маленький маяк на этом нехорошем куске Бродвея. Но теперь лампы погашены, а к двери изнутри прилеплен аккуратный листок бумаги. Голенастым почерком Пенумбры на нем написано:

Ключа от магазина у меня нет, ведь он никогда не был нужен. Мы передавали вахту из рук в руки: Пенумбра Оливеру, Оливер мне, я Пенумбре. Сначала я злюсь, эгоистично негодую. Какого черта? Когда он откроется? Разве не надо было сообщить мне по электронке или как-то иначе предупредить? Полная безответственность со стороны нанимателя.

Но потом меня накрывает тревога. Наш утренний разговор – крайне необычное происшествие. А вдруг он так взбудоражил Пенумбру, что того хватил микроинсульт? А то и обширный инфаркт? Вдруг Пенумбра умер? А может, он хлюпает носом где-то в одинокой квартире, где его никогда не навещают родные, потому что дедуля чудной и пахнет книгами? Волна стыда катится у меня по венам, пополам с гневом, и они, булькая, смешиваются в плотный суп, от которого мне нехорошо.

Я захожу в винный на углу купить чипсов.

Следующие двадцать минут я стою на тротуаре, тупо жуя чипсы и вытирая руку о штанину, не понимая, что теперь делать. Идти домой и прийти завтра? Отыскать Пенумбру в телефонном справочнике и позвонить? Ну, это явно нет. Я знаю заранее, что его в справочнике не будет, а кроме того, не представляю, где такой справочник взять.

Стою, пытаясь родить какой-то умный план, и вдруг замечаю знакомую фигуру, плывущую по улице. Это не Пенумбра – он не плавает. Это… это мисс Лапен. Я ныряю за мусорный бак (зачем, собственно, я нырнул за мусорный бак?) и наблюдаю, как она спешит к магазину и, приблизившись и обнаружив его необитаемость, разевает рот, бросается к дверям, встает на цыпочки и читает объявление «закрыто (ad libris)», прижавшись носом к стеклу и, несомненно, извлекая из этих трех слов глубокий смысл.

Потом она бросает опасливый взгляд направо и налево, и, когда бледный овал ее лица поворачивается в мою сторону, я вижу на этом лице тщательно сдерживаемый страх. Развернувшись, Лапен уплывает в обратную сторону.

Я выкидываю чипсы в бак и трогаюсь следом.

Лапен сворачивает с Бродвея на дорожку, уводящую к Телеграфному холму. Скорости она не уменьшает, даже когда рельеф под ногами начинает вздыбливаться: чудаковатый паровозик, который смог. Я уже чуть ли не задыхаюсь, торопливо шагая на квартал позади, и едва успеваю за ней. Высоко над нами на вершине холма пронзает небо шпиль башни Койт, серый контур на фоне густой темноты небосвода. Где-то на середине узкой улицы, выгибающейся вверх по контуру холма, Лапен исчезает.

Я бросаюсь со всех ног к тому месту, где она только что стояла, и обнаруживаю узенькую каменную лестницу, врезанную в склон холма, будто переулочек между домами, круто уходящую вверх под сетчатым пологом ветвей.

Лапен как-то умудрилась подняться уже до половины.

Пытаюсь окликнуть ее: «Мисс Лапен!», – но я запыхался, и выходит только хрип. Кашляя и хрюкая, наклоняюсь ниже к ступеням и бегу за ней.

На лестнице тишина. Свет падает только из узких окошечек, прорезанных высоко в стенах домов по обе стороны от нее; он разбрызгивается над моей головой по ветвям, отягощенным темными сливами. Впереди раздается громкий шорох и разноголосые вопли. В следующую секунду стая диких попугаев, вспугнутых с насеста, лихо проносится сквозь образованный деревьями тоннель на простор ночного неба. Кончиками крыльев они задевают меня по макушке.

Выше раздается сухой щелчок, потом скрип, и вот узкая полоска света разворачивается в широкий квадрат. Тень моей жертвы на миг заслоняет его, и он тут же исчезает совсем. Розмари Лапен дома.

Я добираюсь до площадки и сажусь на ступеньку перевести дух. У этой леди нехилая выносливость. Может, она легкая, и у нее кости как у птицы. Может, она умеет левитировать. Я оборачиваюсь на путь, который мы прошли, и сквозь кружево черных ветвей вижу городские огни далеко внизу.

В домах звякает и брякает посуда. Я стучусь в дверь мисс Лапен.

Повисает долгая настороженная тишина.

– Мисс Лапен? – окликаю я ее. – Это Клэй, который… э… из магазина. Продавец. Мне вас надо кое о чем спросить.

Ага, или обо всем.

Все та же тишина.

– Мисс Лапен?

Я вижу, как полоску света под дверью пересекает тень. Она на миг замирает – затем клацает замок, и Лапен выглядывает.

– Привет, – любезно здоровается она.

Ее жилище – это нора хоббита-библиофила: потолки низко, стены близко, и все забито книгами. Маленький дом, но не сказать чтоб тесный; сильно пахнет корицей и немножечко – травкой. Перед чистеньким камином – кресло с высокой спинкой.

Лапен в него не садится. Она отступает в угол кухоньки, похожей на корабельный камбуз: подальше от меня, насколько позволяет место. Думаю, она выскочила бы в окно, если бы могла туда забраться.

– Мисс Лапен, – говорю я, – мне надо связаться с мистером Пенумброй.

– Может быть, чаю? – говорит она. – Да, чаю, а потом уж бегите.

Она возится с тяжелым медным чайником.

– У молодых людей по вечерам столько дел: всюду успеть, со всеми встретиться.

– Вообще-то, я должен быть на работе.

Ее руки на краю плиты вздрагивают.

– Ну конечно, ясно, но не волнуйтесь, есть много работ… – Я не ищу работу!

И уже помягче я добавляю:

– Мисс Лапен, я серьезно. Мне нужно связаться с мистером Пенумброй.

Она смолкает, но лишь на миг.

– Профессий много. Можно стать пекарем, таксидермистом, капитаном парома.

Она поворачивается и, кажется, в первый раз смотрит прямо на меня. Глаза у нее серо-зеленые.

– Мистер Пенумбра уехал.

– А когда он вернется?

Лапен не отвечает, молча смотрит на меня, потом не спеша оборачивается к чайнику, который уже побрякивает и побулькивает на махонькой плитке. Искрящийся коктейль любопытства и ужаса пропитывает мой мозг. Пора брать быка за рога.

Я вынимаю ноутбук – вероятно, самое передовое из всех технических устройств, когда-либо пересекавших порог этой берлоги, и ставлю на стопку толстых томов, все из Дальнеполочного фонда. Новенький макбук выглядит будто растерянный пришелец, пытающийся затеряться в толпе широкоплечих землян. Я распахиваю его – светящиеся потроха пришельца наружу! – и запускаю свою визуализацию, пока Лапен идет через комнату с двумя чашками на блюдцах.

Ее взгляд падает на экран и, узнав на трехмерке магазин Пенумбры, она со стуком ставит блюдца на стол. Сцепив руки под подбородком, наклоняется к экрану и наблюдает, как обретает форму контурное лицо.

– Вы нашли его! – хрипло шепчет Лапен.

Она разворачивает на столе, освободив его от книг, широкое полотнище тонкой, почти прозрачной бумаги. Теперь моя очередь открыть рот: на бумаге интерьер магазина, вычерченный простым карандашом, и на нем тоже проведены линии, соединяющие книги на полках. Но ее схема не завершена: честно сказать, едва начата. Видно выступ подбородка, линию носа, но больше ничего. Эти черты, яркие и уверенные, окружены куделью стертых – многослойная история линий-призраков, раз за разом рисуемых и стираемых.

Давно ли, спрашиваю я, Лапен работает над своей с хемой?

У нее все написано на лице. Щеки трясутся, будто она вот-вот расплачется.

– Вот почему, – говорит она, бросая взгляд на мой экран. – Вот почему мистер Пенумбра уехал. Но что вы сделали? Как у вас это вышло?

– Компьютеры, – отвечаю я. – Мощные компьютеры.

Лапен вздыхает и наконец усаживается в кресло.

– Это кошмар, – говорит она. – После стольких трудов.

– Миссис Лапен, – спрашиваю я, – а над чем вы работали? Что это все значит?

Лапен закрывает глаза и отвечает:

– Мне запрещено об этом говорить.

Одним глазом она украдкой бросает взгляд на меня. Я спокоен, смотрю приветливо и стараюсь выглядеть как можно безобиднее. Она вздыхает.

– Но вы были по душе мистеру Пенумбре. Он вас очень хвалил.

Мне не нравится, что она говорит в прошедшем времени. Лапен тянется к чашке, но не достает, так что я беру блюдце с чашкой и подаю ей.

– И так приятно об этом поговорить, – продолжает она. – После стольких лет чтения, чтения, чтения.

Умолкнув, она прихлебывает чай.

– Вы никому не расскажете?

Я качаю головой. Никому.

– Хорошо, – говорит она.

Глубоко вздыхает.

– В братстве Неразрывного Каптала я новичок. А оно существует больше пятисот лет.

Добавляет, с важностью:

– Сколько существуют книги.

Ого. Лапен таки новичок? А ей ведь, наверное, лет восемьдесят.

– А как вы туда попали? – спрашиваю я.

– Магазин, – отвечает Лапен. – Я покупала там лет шесть, ой, или семь. И вот как-то рассчитываюсь за книгу – я так ясно помню тот день, – а мистер Пенумбра смотрит мне в глаза и говорит: «Розмари…» Она похоже изображает Пенумбру.

– «Розмари, за что вы так любите книги?» И я сказала: «Ну, я не знаю».

Она оживляется, почти ребячится.

– «Наверное, я люблю их за то, что они молчат, и я могу брать их в парк».

Она прищуривается.

– Он глядит на меня, ни слова не говорит. Тогда я сказала: «Ну, вообще-то я люблю книги за то, что это мои лучшие друзья». Тут он улыбнулся – у него чудная улыбка – пошел, забрался на стремянку и полез туда, в высоту, куда при мне ни разу не лазил.

Ну ясно. Я уловил.

– Он дал вам книгу из Дальнеполочников?

– Как вы сказали?

– Ой, из… ну, с тех дальних стеллажей. Зашифрованные книги.

– Это codex vitae, – поправляет Лапен, четко выговаривая слова. – Да, мистер Пенумбра дал мне одну из этих книг и ключ для расшифровки. Но он сказал, что никаких ключей, кроме этого, больше не будет. Следующий мне придется искать самой, и потом следующий.

По ее лицу пробегает легкая тень.

– Он сказал, что в непереплетенные я попаду быстро, но мне пришлось очень трудно.

Постойте-ка.

– Непереплетенные?

– Есть три ступени, – объясняет Лапен и перечисляет, разгибая тонкие пальцы. – Новичок, непереплетенный и переплетенный. Чтобы стать непереплетенным, нужно разгадать Загадку основателя. Это, вы поняли, магазин. Идешь от книге к книги, расшифровываешь каждую, ищешь ключ к следующей. Они расставлены специальным образом. Это как будто запутанная нить.

Я понимаю.

– Это и есть загадка, которую я разгадал.

Она отрывисто кивает, хмурится и отпивает чай. Потом, будто внезапно вспоминая: «А знаете, я когда-то была программистом».

Не может быть.

– Но тогда компьютеры были огромными и серыми, как слоны. О, работа это была нелегкая. Мы были первопроходцами.

Очуметь.

– А где это было?

– В «Пасифик Белл», там, на Саттер-стрит.

Она показывает пальцем в сторону городского центра.

– …еще тогда, когда телефон считался сложнейшей техникой.

Лапен усмехается и театрально хлопает ресницами.

– Я была очень современной девушкой, знаете ли.

О, я верю.

– Но уже столько лет прошло с тех пор, как я занималась такими машинами. Мне и в голову не приходило поступить, как придумали вы. Ох, ведь это…

Она машет рукой в сторону груды книг и бумаг.

– …было такой каторгой. Брести от книге к книге.

Некоторые были интересные, но некоторые… Она вздыхает.

С улицы слышится топот, всполошенный птичий хор, а потом раздается нетерпеливый стук в дверь. У Лапен расширяются зрачки. Стук не прекращается. Дверь трясется.

Лапен тяжело поднимается с кресла, поворачивает ручку, и перед нами Тиндэлл, глаза дикие, волосы растрепанные, одна рука у головы, вторая в воздухе, занесенная для стука.

– Он уехал! – вопит Тиндэлл, врываясь в комнату. – Вызван в библиотеку! Как это так?

Он обходит комнату быстрыми кругами, словно пытаясь таким образом успокоиться. Бросает взгляд на меня, но не останавливается и не сбавляет ходу.

– Он уехал. Пенумбра уехал!

– Морис, Морис, остынь, – призывает его Лапен.

Она усаживает его в свое кресло, и он валится на сиденье, ежась и дрожа.

– Что будем делать? Что мы можем? Как поступить?

Без Пенумбры…

Тиндэлл смолкает, затем, склонив голову набок, смотрит на меня.

– А вы можете управлять магазином?

– Э, погодите-ка, – говорю я. – Он же не умер. Он просто… вы же только что сказали, что он поехал в библиотеку?

На лице Тиндэлла написано другое.

– Он не вернется.

Тиндэлл качает головой.

– Не вернется, не вернется.

Знакомый коктейль – но теперь больше ужаса, чем любопытства – просачивается мне в желудок. Неприятное ощущение.

– Я слышал от Имберта, а тот от Монсефа. Корвина в ярости. Пенумбру сожгут. Сожгут! Для меня это конец!

И для вас!

Он тычет пальцем в Розмари Лапен. У нее сильно трясутся щеки.

Я не понимаю ни слова.

– Как это мистера Пенумбру сожгут?

– Не его самого, – поясняет Тиндэлл, – а книгу – его книгу! Но это не лучше, даже хуже. Лучше бы плоть, чем слово. Сожгут его книгу, как Сондерса, Моффата, Дона Алехандро, врагов Неразрывного Каптала. Он, ему, Гленко, самое ужасное – у него десяток новичков! И все брошены, потеряны.

Он смотрит на меня мокрыми безнадежными глазами и выпаливает:

– А я почти уже закончил!

Да, я всерьез вляпался в какой-то культ.

– Мистер Тиндэлл, – говорю я бесстрастно. – А где это? Где находится эта библиотека?

Тиндэлл качает головой.

– Я не знаю. Я всего лишь новичок. А теперь и не смогу, не стану… если только…

Он подымает голову. В глазах у него проблеск надежды, и он опять задает тот же вопрос:

– Вы можете управлять магазином?

Я не могу управлять магазином, но могу им воспользоваться. Спасибо Тиндэллу, я знаю, что Пенумбра где-то попал в беду, и знаю, что по моей вине. Как и почему, не имею понятия, но это безусловно из-за меня Пенумбра отправился в дорогу, и я не на шутку о нем беспокоюсь. Этот культ, похоже, придуман специально для того, чтобы облапошивать стариков-книголюбов – сайентология для образованных пенсионеров. Если так, то Пенумбра уже крепко запутался в паутине. Словом, хватит терять время и строить догадки: я обыщу круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры и постараюсь найти нужные мне ответы.

Но сперва туда нужно проникнуть.

Середина следующего дня, я стою на Бродвее, ежась и созерцая витринные стекла, и вдруг рядом со мной откуда ни возьмись появляется Оливер Гроун. Бог мой, такой крупный мужик и так бесшумно ходит.

– Что случилось? – спрашивает Оливер.

Я окидываю его взглядом. А если Оливера уже вовлекли в этот культ?

– Ты чего тут стоишь? – спрашивает он. – Холодно же.

Нет. Он, как и я: посторонний. Но, может, хотя бы посторонний с ключом?

Оливер качает головой.

– Дверь никогда не запиралась. Я просто заходил и сменял мистера Пенумбру, понимаешь?

Правильно, а я сменял Оливера. Но теперь Пенумбры нет.

– Вот, теперь торчим тут.

– Что ж. Можно попробовать пожарный выход.

Через двадцать минут мы с Оливером пускаем в ход лазательные навыки, натренированные на сумрачных стеллажах Пенумбры. У нас монтерская стремянка, купленная в хозмаге за пять кварталов отсюда, и мы установили ее в узком проходике между нашим книжным и стрип-клубом.

Тощий бармен из «Попок» тоже тут, посасывает сигарету, сидя на перевернутом пластмассовом ведре. Он бросает на нас лишь взгляд, а потом возвращается к своему телефону. Кажется, играет во фруктового ниндзя.

Первым лезет Оливер, а я держу лестницу, потом лезу следом сам. Мы словно в неизведанных землях. Я понимал в теории, что этот закоулок есть и что там есть пожарная лестница, но и сейчас не соображаю, где там вход в магазин. В нашем книжном есть обширная дальняя часть, куда я редко захожу. Позади парадных коротких стеллажей и сумрачных глубин Дальнеполочного фонда располагается каморка для персонала с кургузым столиком и тесной уборной, а за ней – дверь с надписью «Не входить», ведущая в кабинет Пенумбры. Этот запрет я принимал всерьез, как и правило номер два (о неприкосновенности Дальнеполочного фонда); честно, по крайней мере, пока не вмешался Мэт.

– Ага, за дверью ступеньки, – сообщает Оливер. – Ведут наверх.

Мы переминаемся с ноги на ногу на площадке пожарной лестницы, которая на каждое наше движение отвечает металлическим визгом. Перед нами широкое окно, старое стекло в поцарапанной и изъязвленной деревянной раме. Я тяну, оно не поддается. Оливер наклоняется, тихонько по-аспирантски крякает, и вот окно распахивается с хлопком и скрежетом. Я бросаю взгляд на бармена внизу. Он не обращает на нас внимания с прилежанием человека, для которого не обращать внимания – часть работы.

Через окно мы прыгаем в темный кабинет Пенумбры на втором этаже.

Хрюканье, возня, громкое «Ой!», и наконец Оливер находит выключатель. Расцветает оранжевым светом настольная лампа на длинном письменном столе, освещая окружающее пространство.

А Пенумбра куда сильнее заморочен, чем можно было подумать.

Стол у него заставлен компьютерами, ни один из которых не произведен позже 1987. Вот антикварный TRS-80, присоединенный к шоколадного цвета коренастому телику. Узенький «Атари» и IBM PC в ярко-синем пластиковом корпусе. Длинные коробки, набитые дискетами, и стопки пухлых мануалов с квадратными буквами на обложках:

Возле писюка стоит продолговатый металлический ящичек с двумя резиновыми манжетами наверху. Рядом старый дисковый телефон с длинной выгнутой трубкой. Наверное, ящичек – это модем, видимо, самый старинный на свете: когда нужно выйти в сеть, вставляешь телефонную трубку в эти резиновые муфты, будто компьютер в буквальном смысле кому-то звонит. Прежде я такого никогда не видел, только в ехидных записях «не поверите, вот так оно и работало» у всяких блоггеров. Я ошарашен, ведь выходит, Пенумбра в какой-то момент своей жизни тоже прокрадывался в киберпространство.

На стене позади стола висит карта мира, огромная и очень старая. На ней нет ни Кении, ни Зимбабве, ни Индии. Аляска – незанятое пространство. В карте поблескивают воткнутые булавки. Ими помечены Лондон, Париж и Берлин. Помечены Санкт-Петербург, Каир и Тегеран. И еще какие-то города – и все это, должно быть, книжные магазины, небольшие библиотеки.

Пока Оливер ворошит стопки бумаг, я включаю компьютер. Рубильник переключается с громким щелчком, и машина с рокотом оживает. Звук будто от взлетающего самолета: сначала громкий рев, потом визг, потом стаккато – «пик-пик». Подскакивает Оливер.

– Ты что делаешь? – шепчет он.

– Ищу данные, как и ты.

Не знаю, почему он шепчет.

– Но что если там какая-нибудь дрянь? – спрашивает он по-прежнему шепотом. – Вроде порнухи.

Компьютер выдает приглашение командной строки. Нормально: с этим я смогу разобраться. Работая над сайтами, надо общаться с удаленными серверами, а способы этого общения, по сути дела, не сильно изменились с 1987 года, так что я возвращаюсь мысленно в «НовоБублик» и вбиваю несколько пробных команд.

– Оливер, – говорю я рассеянно, – ты когда-нибудь занимался цифровой археологией?

– Нет, – отвечает он, складываясь пополам над тумбой с выдвижными ящиками. – Все, что позже двенадцатого века, меня не волнует.

Крохотный винчестер компьютера набит текстовыми файлами с непостижимыми названиями. Я заглядываю в один и вижу мешанину символов. В общем, либо это первичные данные, либо шифр, либо… точно. Это одна из книг Дальнеполочного фонда, из тех, которые Лапен назвала codex vitae. Выходит, Пенумбра загонял их в компьютер.

Обнаруживается программа под названием «Эйлер-Метод». Я пишу ее в командную строку, задерживаю дыхание, нажимаю «Ввод»… Компьютер возмущенно пикает. Ярко-зеленой строчкой он сообщает мне, что в коде есть ошибки, множество ошибок. Программа не заработает. Может, никогда и не работала.

– Погляди-ка, – зовет Оливер с другого конца комнаты.

Он, склонившись, разглядывает толстую книгу на крышке шкафчика каталога. Обложка кожаная, с тиснением, как у журналов, и вытеснено на ней PECUNIA. Может это тайный журнал для всех по-настоящему значимых деталей этой книжной истории. Но нет: Оливер распахивает книгу, и ее назначение становится ясно. Это гроссбух, каждая страница разделена на две колонки и разлинована на несколько десятков узких строчек, каждая из которых заполнена голенастым почерком Пенумбры:

Оливер бегло пролистывает гроссбух Пенумбры. Записи ведутся помесячно и охватывают десятки лет. Значит, это и есть наш покровитель: компания Festina Lente, должно быть, как-то связана с Корвиной.

Оливер Гроун опытный археолог. Пока я играл в хакера, он обнаружил немало полезного. Я следую его примеру и шаг за шагом обхожу комнату, выискивая зацепки.

Вот еще один низкий шкафчик. На нем сложены словарь, и еще один, и покоробившийся «Паблишерз уикли» за 1993 год, и меню бирманского ресторана на вынос. Внутри: бумага, карандаши, резинки для денег, степлер.

Вешалка, на ней только тоненький серый шарф. Я видел, Пенумбра его носит.

На дальней стене, у лестницы, ведущей вниз, фотографии в рамках. На одной запечатлен магазин, но, по-видимому, несколько десятилетий тому назад: снимок черно-белый, и улица выглядит непривычно.

По соседству вместо «Попок» – ресторан под названием «Аригони», со свечами и клетчатыми скатерками. На другой фотографии, уже цветной кодахромовской, красивая женщина средних лет, светленькая с короткой стрижкой, обнимает секвойю, задрав одну ногу назад, и радостно глядит в объектив.

На последней карточке трое мужчин позируют на фоне моста Золотые Ворота. Один в годах, академического вида: нос крючком и лукавая, торжествующая усмешка. Двое других намного моложе. Один с широкой грудью и мощными руками, точно культурист старой школы. У него черные усы и большие залысины, он показывает в объектив большой палец. Другой рукой он обнимает за плечи третьего, высокого и тощего, с… Постойте-ка. Этот третий – Пенумбра. Да, это Пенумбра, много лет назад, с ореолом русых волос и с щеками. Он улыбается. Совсем молоденький.

Я расцепляю раму и вынимаю снимок. На обороте рукой Пенумбры написано:

Ну, дела. В годах, видно, Аль-Асмари, значит, усатый – это Корвина, нынешний босс Пенумбры, генеральный директор «Всемирной сети странных книжных», которая, должно быть, и есть Festina Lente. И, не иначе, сам Корвина и вызвал Пенумбру в библиотеку для наказания, или увольнения, или сожжения, или еще чего похуже. Но фотографии он плотный и крепкий, но ведь теперь он такой же старик, как Пенумбра. Поди, стал злобным кощеем.

– Гляди-ка! – вновь окликает меня Оливер с того конца комнаты. Определенно, он лучше меня справляется с работой сыщика. Сперва гроссубух, а теперь вот это: у него в руке свежая распечатка железнодорожного расписания. Оливер расправляет ее на столе, и вот он, обведенный четырьмя уверенными штрихами – пункт назначения нашего работодателя.

Пенн-стейшн.

Пенумбра отправился в Нью-Йорк.