Глава 3
Чем ближе подходил я со стороны гумна к саду дьякона, тем больше меня охватывала робость. Я испытывал стыд и чувство какой-то неизъяснимой вины.
Да, я не заходил к ней полгода. За это время приезжал сюда только два раза, и то на день, не больше. Мне не удалось ее повидать и особой охоты не было. И ей со мной, наверно, тоже не было интересно встретиться. В самом деле — зачем? Нечто похожее на любовь между нами как-то возникало.
Она — учительница, много знает, и мне иногда тяжело было говорить с ней. Чтобы скрыть свое невежество, я больше всего прибегал к шуткам, к напускному веселью. Это выручало меня, и ей было со мной не скучно. Только чувствовал я, что она старалась не замечать моего невежества.
Я не мог поверить, что она полюбит меня. За что? Я неотесан, некрасив, вдобавок без руки. И, боясь, что действительно влюблюсь безнадежно и тяжело, я отошел от нее. Потом влюбился в другую девушку — Лену, получил отказ. А затем революция.
Попал в уездный город и весь ушел в работу. Попросту говоря, стало не до любви. Даже к Лене ни разу не заезжал н старался при командировках избегать ее село. Слишком горьки были воспоминания. А все ни к чему. Не такое время.
Но слова матери, что Соня заходила к нам, спрашивала обо мне, а потом перестала ходить, тронули меня. Вспомнились наши беседы с Соней в саду, где она кормила меня пельменями и поила малиновой настойкой. Вспомнилось, как у себя в комнате при школе она сообщила мне об убийстве Распутина, затем об отречении царя.
Мы оба радовались этим событиям. Накануне отречения царя я находился под домашним арестом. Урядник, обыскивая, нашел у меня несколько брошюр, привезенных мне братом Мишей с войны. С меня была взята подписка о невыезде.
И вот сейчас, медленно идя межою и оглядываясь, как вор, прихожу к мысли, что много хорошего я видел от Сони. И то, что она, внимательно относясь ко мне, иногда подтрунивала, — что ж, ей скучно было, она ни с кем не дружила, а тут подвернулся человек достаточно грамотный, начитанный и, как она говорила, «самородок». Обижаться мне не на что. Потом она взялась учить меня, не знаю зачем, немецкому языку. Советовала поступить в университет Шанявского в Москве. Иногда неизвестно почему во мне пробуждалось самолюбие. Я негодовал на ее превосходство надо мною и злился. Ишь «самородок»! Будто неотесанный какой-то камень. Но ведь большая часть моих товарищей по работе в уезде тоже «самородки». Правда, есть среди нас люди с высшим образованием и со средним. Они разного возраста. Вот врач, старый земский врач Сонин, вот землемер Начеткин, вот сын священника Гаврилов. Этот окончил духовную семинарию, но вступил в партию и заведует уездным отделом народного образования. Вот старик Соколов, учитель гимназии. Он мой заместитель во внешкольном подотделе. Боков — председатель комсомола. Он окончил гимназию.
Минует оно, грозное время, не будет войны, голода, разрухи, тогда и нам можно будет учиться. А сейчас надо собирать силы и ценить каждого способного человека, если он решил работать с нами. Что ж Соня? Она может быть очень полезной. Пустяки, что она дочь дьякона. Да какого еще дьякона! Из мужиков.
Я подходил к калитке сада. Соню я заметил, когда пошел в сад. Она была за густым малинником у клубники. То мелькнет ее белое платье, то покажется голова с пышными волосами, то вновь скроется. Она меня не видела.
Долго я стоял и любовался ею, прячась в густой тени огромной яблони. То и дело оглядывался по сторонам, как бы кто не увидел. Но ни в огородах, ни в переулке никого не было. И вот она встала. В руках у нее тарелка, полная клубники.
Посмотрев по сторонам, Соня начала выбираться из грядок. Она шла теперь лицом ко мне, в сарайчик. Лицо ее было, как показалось мне, хмурым, брови сдвинуты.
Вдруг поднявшийся ветер зашелестел в саду среди деревьев. Посыпались яблоки, стуча по сухой земле, как град. Ветер взметнул Соне волосы с затылка на лоб. Она поправила их на ходу и быстро прошла в сарай. Скрипнула дверь.
Внезапно упали первые крупные капли дождя. Зашелестели по листьям. Еще осыпались яблоки. Робость моя исчезла. Я тихонько на носках приблизился к сараю. Остановившись у полузакрытой двери, я постучал.
— Кто там? — испуганным, как мне показалось, голосом спросила Соня.
— Царь Петр, — осекшимся голосом ответил я.
— Кто, кто?
— Софья Павловна принимает?
В это время хлынул дождь. Я быстро открыл дверь и вошел.
— Здравствуйте, Соня!
— Здравствуйте, Петр Иванович. Руки у меня грязные, извините.
На «вы» началось.
Она подвинула мне блюдце с крупной ягодой.
— Спасибо, Софья Павловна, — в тон ей ответил я. И видел, как едва заметная складка возле ее рта мелькнула и исчезла.
Мы хорошо понимали друг друга.
— Ешьте, ешьте, — сурово глянув на меня, настойчиво предложила Соня.
— Что-то неохота!
Она перебирала клубнику, чистила от лепестков. Пальцы ее, выпачканные в ягодах, работали быстро.
Чтобы не молчать, я спросил:
— Как живем, Софья Павловна?
За ответом ей в карман не лезть.
— Так же, как вчера. А вы?
— Помаленьку.
И опять молчание. А дождь хлынул потоком. Загудел ветер, в саду зашумело, явственнее слышалось, как падают яблоки.
— Отрясет яблони дочиста, — сказал я.
— Не жалейте. Спадает падаль.
— Падаль что, а есть здоровые.
— Здоровое никогда не упадет, — сказала она подчеркнуто.
Соня встала, отряхнула фартук, подошла к двери и подставила ладони под дождь.
Она старательно мыла не только ладони, но и руки до локтей. Затем, брызнув на меня, принялась вытирать их полотенцем.
Молча села, набрала несколько спелых ягод в горсть.
Ягоды были сладкие, ароматные. Я вглядывался в лицо Сони. Нет, оно не такое, как раньше. Стало еще лучше, свежее. Даже сквозь загар виднелся на щеках румянец, а на чуть вздернутом носике красовались еле заметные веснушки. Соня повзрослела, пополнела. И вновь проснулось во мне едва зародившееся чувство, которое я тогда подавил. Пытаюсь подавить и сейчас.
«Нет, нет, не надо», — внушаю себе и невольно вызываю образ Лены. Мысленно ставлю их рядом, но, к моему удивлению, лицо Лены словно в тумане. И странно — только сейчас я ощутил, что Лена бледнеет перед Соней. Почему — понять не могу. Да ведь я как следует и не разглядел Лену, не узнал ее характера. Мне даже не пришлось с ней как следует поговорить. Такова ли в самом деле она, эта Лена, какой я ее вообразил? Соня, вот она, вся тут, с ее характером, лицом, с ее иронией и особым мягкосердечием.
На обратном пути заеду к Лене, если можно, посмотрю рассудительно. Не был ли я ослеплен? Не был ли это только порыв? Пишут же в романах, что часто первое увлечение почитают за любовь, а на деле оказывается не то.
Я вздохнул и посмотрел на Соню.
— Что вы вздыхаете? Видно, о своей дальней вспоминаете? — угадала она.
— О чем, о чем? — Кровь прилила к моим щекам.
— Сколько еще раз к ней заезжал?
— Ни разу, Соня.
— Врешь ведь, Петр!
— Громом разрази, — поклялся я.
В это время нас ослепила молния, и следом ударил такой гром, что все задрожало в сарае. И тут же хлынул дождь, дождь, который в народе называют «обломным».
— Закрой дверь, Петр. И не клянись так страшно. Никто тебя не заставляет признаваться!
В дверь, к которой я подошел, вдруг часто-часто застучало. Выглянув из сарая, я отпрянул.
— Соня, град! — крикнул я, потирая лоб.
Градинки, как горох, отлетали от двери, прыгали по полу. Подуло холодом.
— Вот и дождались, — сказал я. — Что же теперь будем делать? Последний хлеб выбьет.
Но град скоро прекратился, он прошел белой стеной над селом и унесся куда-то в сторону. Скоро перестал и дождь.
— Вообще-то дождь — это хорошо. Озимые поправятся, а яровые само собой. Иначе голод, — проговорил я.
Тут я подробно рассказал ей, чего она не могла вычитать из газет. О голоде, о выступлении чехословаков, об организации комитетов бедноты. Умолчал только, как нас с Никитой потрепали в двух селах. Она выслушала все внимательно. Это была прежняя, серьезная Соня, с которой мы раньше обсуждали многие вопросы.
Сегодня к вечеру в школе соберутся коммунисты. Мы сделаем им доклад. Потом завтра соберем бедноту и организуем комитет. Кстати, чем ты можешь помочь нам в этом деле?
— Я не беднячка и не в партии.
— Почему тебе в партию не вступить?
— Шутка не к месту, Петр.
— Какая шутка? В самом деле. Ты в чем-нибудь не согласна с большевиками?
— Вот еще, нашел причину! Просто не примут меня. Ведь я же дочь дьякона.
— Ты — учительница. Интеллигенция села.
И я рассказал ей, что в уезде учителя многих сел вступают в партию.
— Желание-то есть?
Она кивнула.
Ну, «все ясно и понятно», как говорит наш председатель уисполкома Шугаев.
Как оживилась Соня!
— Пока, до осени, когда откроется школа, ты будешь работать в комбеде секретарем. Да-да, секретарем. Ни на какие обыски и отбор хлеба тебя не пошлют.
— Я сама пойду!
— Не горячись. Не надо. Работы и без того тебе хватит. А потом увидим. Грамотных людей в селе мало.
— Скоро будет много.
— Это как?
— Я по вечерам обучаю неграмотных девушек и парней. У меня группа в двадцать человек.
— Почему же мне об этом не сообщили во внешкольный подотдел? Ведь я теперь, выходит, твой начальник.
— Мы только вторую неделю занимаемся. Хвалиться пока нечем. С осени, кончатся работы, вплотную займемся.
— Поповны помогают?
— Нет.
— Заставим их.
— Надо бы. Как учительницы они неплохие.
Вздохнув, добавила:
— Будет время — будет новая интеллигенция. Прямо из народа. Только бы все кончилось хорошо.
— Это и мои мысли, Соня. А для этого нам, молодому поколению революции, работать да работать надо. Вот борьба с голодом. Ты не читала письма Ленина к питерским рабочим? Ленин пишет, что положение страны дошло до крайности, что надо организовать великий крестовый поход против спекулянтов, кулаков, мироедов, взяточников Для этого Питер посылает на места отряды своих рабочих. Им в борьбе за хлеб помогут главным образом бедняки. Для этого и комитеты бедноты организуются. Вместе со мной приехал один товарищ из Питера. Ты его увидишь на собрании.
— А меня пустят?
— Со-ня! Тебя же все знают, кроме… меня. А я тебе доверяю. Итак, Соня, до вечера! Пойду к Илье.
Я направился к двери. Соня окликнула меня:
— Подожди!
— Что?
Она взяла меня за руку и с укором прошептала:
— Петр… Как я по тебе соскучилась…
