Глава 15
— Стойте здесь, — сказал я, когда мы подошли к большому амбару со многими дверями и с огромным навесом. — Надо найти Федю. Он где-то тут должен быть.
— Ищи, ищи, — сказал Иван Павлович.
Приехавшие взошли в поднавес, где их не было видно.
— В случае опасности свистну, — предупредил я.
Осторожно оглядываясь, я обошел амбар, завернул в сад и хотел было пройти к знакомому сараю. Случайно взглянув на дверь черного хода из дома, я вдруг увидел человека на выступе крыльца, он сидел ко мне спиной. Думая, что это Федя, я едва его не окликнул. А всмотревшись, едва удержался от восклицания. Это был не Федя. Это сидел Жуков Ванька. Что он тут делает? Вот повернул голову к саду, посмотрел на тропу, вот взглянул в мою сторону, но я уже успел спрятаться за стену сарая.
«Да он вроде часовым у них, — догадался я. — Но где же Федя?»
Ни окликнуть, ни свистнуть нельзя.
Переждав, заметил, что хромой Ванька нет-нет да клюнет носом. Значит, самогон и на него подействовал. Таким же путем, в обход вернулся обратно и решил зайти к дому с той стороны, посмотреть в щель окна, горит ли в доме огонь.
Дверь на парадное крыльцо, как всегда, закрыта, а если меня заметят из окна и поднимут тревогу, можно отбежать и свистнуть Ивану Павловичу.
Но света в доме уже нет. Всюду тихо. Сквозь занавеску окна ничего не видно. Вдруг откуда-то я услышал совсем тихий короткий звук, похожий на шипенье гуся.
Кто это? На всякий случай вынул наган. Шипенье вновь повторилось. Оно, как мне показалось, шло с парадного крыльца.
«Будь что будет», — решил я и, держа наган со взведенным курком, подошел к стене крыльца. Пусть только появится кто-либо! Но кто появится? И кто будет дежурить на крыльце, если дверь в дом не открывается?
— Тсс! — прошипело почти рядом. — Петя?
— О, бес! — прошептал я.
— Иди сюда, — высунулся Федя из крыльца.
— А я чуть не наткнулся на одного человека.
— На своего друга, хромого идола?
— Сидит, дремлет. Где Василиса?
— Она против окна в кухне стоит. Нас ждет и за Ванькой приглядывает. Из города приехали?
— Ты разве не слышал?
— Какая-то подвода мимо промчалась.
— Это в погоню за бодровским председателем. Что в доме?
— В доме спят, но вот беда…
— Какая?
— Один из них, а кто — не знаю, вышел, и до сих пор его нет.
— Куда направился?
— В сад тронулся, тропой к речке. Эх, была бы винтовка, рискнул!
Помолчав, Федя внезапно и заманчиво шепнул:
— А не снять ли нам хромого?
— Не надо. Крик поднимет. У него, конечно, наган.
— Где наши? — спросил Федя.
— В поднавесе амбара. Ждут нас с тобой.
— Много их?
— Вполне хватит. Пойдем к ним. Там все решим, что делать дальше.
Делая круг подальше от дома, мы направились к амбару.
Опять по мокрой, росистой луговине, опять по крапиве и цепким репьям.
Иван Павлович, завидев нас, пошел навстречу. Я познакомил его с Федей, и втроем направились к остальным.
Федя рассказал им все, что знал.
— Значит, часовой? — проговорил Иван Павлович. — Он тебе знаком, Федя?
— Еще бы. — И Федя взглянул на меня, будто хотел сказать, что и мне он неплохо знаком.
— Стало быть, ты здесь председатель комбеда?
— Только что выбрали.
— Это как раз и для тебя и для нас подходяще.
Он обратился к красноармейцам:
— Друзья, вот что. План такой. Митя и ты, Сема, пойдете и станете во-он за тот угол дома, недалеко от крылечка, где дремлет часовой. Держаться, конечно, тише. А тебе, Федя, главное поручение. Ты зайдешь со стороны сада, из глуби, и тропкой направишься к дому. Насвистывай какую-нибудь песенку. Словом, твое право, как предкомбеда, в любое время дня и ночи ходить куда хочешь. Мало ли разных дел у тебя по твоей должности! Как бы случайно — случайно, слышишь! — вдруг увидишь часового. Удивись, всплесни руками — и к нему. Знаками покажешь: нет ли, мол, закурить? Он тебя знает — и, конечно, ни в чем не заподозрит. А мы будем начеку. Идите, ребята. Митя, Сема!
Снова пришлось Феде пробираться глухим мокрым садом, чтобы, дав крюку, выйти по тропе к дому.
Подождав немного, пошли и мы с Иваном Павловичем, оставив Брындина с красноармейцем на месте. Брындин, провожая нас, тихо засмеялся.
— На одного зайца пять охотников. Да я бы его один схапал.
— В этом сомнения нет, — согласился Иван Павлович, — но ведь ты от удовольствия завизжишь, как недорезанный боров.
— Не утерплю.
— А надо тихо.
Мы с Федей умолчали перед Иваном Павловичем, что один скрылся. Пусть потом выяснится, кто это был. Еще ругаться начнет предчека!
Хромой сидел по-прежнему на крыльце и клевал носом. Он не был солдатом и не знал обязанностей часового.
Подойдя к двум красноармейцам, стоявшим за углом дома, Иван Павлович наказал им строго следить за Ванькой, а главное — напасть на него при удобном случае неожиданно и не дать закричать. Сами мы зашли за сарай и уже оттуда наблюдали, как развернется дело.
Иван Павлович слегка коснулся меня локтем. В это же время страшно взвыл Архимед, будто ему в каморку сунули горящую головню. Нет, взвыл он по другой причине. По тропинке из сада сначала осторожно, а затем быстрее шагал Федя. Шел он, беспечно размахивая прутиком, и тихо насвистывал «В саду ягодка-малинка», что вполне соответствовало месту и времени.
Хромой, видимо, спал. Его действительно, если подкрасться, можно взять голыми руками. Но кто знает, вдруг что-нибудь шумнет под ногами или приклад о что-нибудь заденет. Нам видны и красноармейцы. Нет-нет, а они выглянут из-за угла.
Федя был почти против хромого, но как бы не замечал его. Он принялся насвистывать громче. Вдруг Ванька очнулся, приподнял голову и… увидел Федю. Увидел — и не знал, что делать. Сначала встал, но тут же опять сел и прислонился к стене.
— Барь-барь-барь, — манил Федя, разыгрывая, что ищет овец. — Куда их черт угнал? — И завернул к крыльцу, оглядываясь по сторонам.
У крыльца Федя остановился, вынул кисет и бумагу. Свернул цигарку, набил табаком, всунул ее в рот, и взгляд его как бы совершенно случайно скользнул по крыльцу.
— Это кто там? — шаря по карманам в поисках спичек, спросил Федя. — Эй, парень, а не будет ли у тебя спичек?
Хромой некоторое время молчал, разглядывая человека, который подходил все ближе и ближе. Затем, признав Федю, отозвался:
— Федя, ты?
— А это, никак, Ваня?
— Он самый. Овец, что ль, ищешь?
— Вторую ночь, идолы, домой не забегают. Как остригли — ну, будто не шерсть они потеряли, а родной двор.
Федя подошел к хромому вплотную и вновь спросил:
— Ваня, случайно у тебя спичек не окажется?
— Есть, держи.
Хромой подал ему коробку.
— Сам закурить хочешь?
— Давай, — ответил хромой, и Федя подал ему кисет и бумагу.
— Как ты сюда попал? — затягиваясь, будто к слову спросил Федя.
— Да-а что там! — густо выпустив дым, с досадой проговорил Ванька и махнул рукой.
— А что? — участливо осведомился Федя. — Не секрет?
Помолчав, чтобы толково ответить, Ванька оглянулся по сторонам и спросил, в свою очередь:
— Откровенно говоря, можно с тобой по личным делам беседу?
— Как же иначе? — даже удивился Федя, садясь против него. — Со мной можно обо всем. Тем более по личным. Ведь мы как-никак скоро с тобой родня будем. Елька и моя мать — сестры.
— О Ельке и разговор. Не пойму ее. Все было ничего, а как, откровенно говоря, приехал этот старый ее возлюбленный…
— Разлюбленный, хочешь сказать?
— Черта с два! Как увидела его… И ведь похож-то он, откровенно говоря… ну, не знаю, на кого он похож…
— Ты про Петра Иваныча, что ль?
— Про него, конопатого и безрукого…
Мы с Иваном Павловичем уже подошли и остановились неподалеку от них. Поспели как раз вовремя. Речь шла о моей личности.
Я толкнул Ивана Павловича и шепнул:
— Слушай, слушай. Обо мне ведь разговор. Этот — хромой — жених Ельки, моей невесты. Но он отбил ее у меня.
— Ну-у? — поразился Иван Павлович. — Это очень интересно.
И тоже, как и я, навострил уши. А я уже опасался, как бы Ваньку не схватили раньше времени. Пусть он выскажется обо мне. Красноармейцы стояли за углом, переглядываясь.
— Ну-ну! — пуская клуб дыма, торопил Федя. — Что Ленка?
— Будто вывернуло ее наизнанку. Ты же слышал, как он, конопатый, откровенно говоря, пел ей про любовь? Тут камень и тот растает. Ну, а ее… сам видал. Это что еще! Остался я поговорить с ней, а она: «уйди».
— То есть как «уйди»?
— Так и «уйди», да еще хромым чертом обозвала.
— Стало быть, прогнала?
— Чего хуже. «Ты, слышь, не мил мне, и не любила я тебя. Только его люблю и любила». Это не черт? А?
— Поди врешь все, Ваня.
— Сам спроси ее.
— Ну, а сюда-то зачем пришел? С тоски, что ль?
— А с чего же! Всю ночь по селу ходил. А вот как сюда попал — сам не знаю. Зашел домой, выпил — и опять ходить. Откровенно говоря, убил бы я его… Он что, безрукий краснобай, в город уехал?
— Если не уехал, то нынче уедет. Тут ему больше делать нечего. А тебе повидаться с ним охота?
— Не мешало бы. Пусть отстанет от Ельки. Он себе в городе другую найдет.
— Правильно, Ваня. И поговорить с ним об этом обязательно нужно. Пойдем со мной. Он у наших, у Алексея остановился.
— Нет, не пойду. Раздумал.
— А чего раздумывать? Поговорите по душам, первача хватите. Вот твое счастье и будет в руках. А я помогу. На свадьбе погуляем. Шафером буду. Пойде-ом!
Федя встал и взял его за руку. Ванька уперся.
— Пойде-ом! — просил Федя. — Быстро все обделаем.
Взял его за вторую руку, да так, наверное, крепко сжал, что Ванька вскрикнул:
— Больно! Пусти-и!.. Не пойду!! Отстань!
Но Федя не отстал. Он обнял Ваньку, как бы любя, завернул ему руки за спину и, пытаясь приподнять, восклицал от радости:
— Ваня-а!.. Дру-уг!.. Родственничек мо-ой!.. Люблю тебя, дорого-ой.
И оба вдруг свалились с крыльца и принялись барахтаться, как бы озоруя.
— Пойдем, пойдем, — приговаривал Федя. Потом внезапно вскочил перед лежавшим Ванькой и, держа над ним наган, уже иным голосом приказал: — Ну-у, дядя, нам к попу пора на исповедь. Вставай. Грехов на тебе ой как много!
Смекнув, что за шутку сыграл с ним Федя, Ванька с невероятной быстротой вскочил и ринулся на Федю.
— Осторожно, друг! — и Федя уставил на Ваньку дуло нагана.
Раздался тихий посвист. Это Иван Павлович. Тут же два красноармейца выросли перед Ванькой. Хромой попятился назад.
— Руки вверх! — скомандовал один из красноармейцев.
— Не надо вверх, — сказал Иван Павлович, подходя к Ваньке. — Сдавай мне наган.
Ванька вынул из брюк наган и передал Ивану Павловичу.
— Ведите молодца к амбару.
Ваньку повели. Через некоторое время и мы направились туда. По дороге я спросил Ивана Павловича:
— Что же они долго медлили схватить его? Это так просто.
— Сигнала моего дожидались.
— А ты почему не давал? Ведь для Феди дело было очень опасное.
— Твой Федя просто молодец. Почему сигнал не давал? Да из-за тебя, дуралей. Ты виноват.
— Это как?
— Сам же толкнул, чтобы я слушал. Ну, и нужно было дослушать до конца про какого-то конопатого, — сказал Иван Павлович и, поглядев на меня, прищурился.
Ваньку обыскали и допросили. Он рассказал кое-что, но, наверное, не все. Мы уже хотели пойти снова к дому, но озорник Федя взял меня за руку, подвел к Ваньке.
— Узнаешь друга?
— Здравствуй, Ваня! — Я снял кепку.
Ванька промолчал. Ему было не до шуток.
— Вот и опять мы с тобой встретились. А ты в сенях у Лены говорил, что нам встречаться не к чему.
Вдруг неожиданно он заплакал. Заплакал и жалобно завопил:
— Отпустите меня, Христа ради! Я ни в чем не виноват. Я только самогонки им доставал. Отпустите!
— Отпустим, отпустим, — начал успокаивать его Иван Павлович. — Тем более — тебе скоро жениться надо. Елькой, что ль, твою невесту зовут?
— Никакой невесты у меня нет.
— Отвергла, что ль? — спросил Иван Павлович к удовольствию красноармейцев, которые хихикали над Ванькой.
— Я в Баку уеду, — захныкал Ванька.
— В Баку-у? — удивился Иван Павлович. — Эх, плакса! Ну, не волнуйся, выясним. Придется тебе у нас в городе побывать… Пошли, ребята! А ты карауль его, — приказал Иван Павлович красноармейцу.
Вслед послышались всхлипы Ваньки. Несколько раз он повторял одно и то же: «Зачем, зачем?»
Удивительно, мне почему-то жаль стало Ваньку. Черт с ним, пусть бы тачал сапоги, чинил растоптанные башмаки. Или в Баку бы пробрался. Такой проберется всюду. А то нате чем занялся. Чего ему надо, чего не хватало? С кем связался, зачем?
Федя шел впереди. Предстояло самое опасное дело. Мы остановились возле крыльца, а Федя безмолвно помахал рукой перед окном.
Василиса вышла к нам. Молча поздоровалась и приложила палец к губам.
— Я все видала, — прошептала она. — Егор глаза открыл. Будто ему чего почудилось. Шумно вышло у вас с Ванькой. Ну, ничего. Егор попил воды и опять улегся. Один-то давно ушел. Кузьмой, кажись, его называли.
— Где они расположились? — спросил Иван Павлович.
— Сам Тарасов лежит в спальне, остальные в горнице. Военный, страшный, на диване. У него леварверт я видала. Пьян-то пьян, а скоро с ним проходит. Недавно вставал, еще добавил. Вот Егор — этот глазами спит вперемежку: один глаз спит, а в другой хошь соли сыпь. Лежит возле Климова в углу. И чего он домой не пошел? А дом во-он… рукой подать. Небось Федора обыскалась его.
— Василиса, ты скорее, — поторопил Иван Павлович.
— Идите за мной. Проведу вас к каждому, в сумерках их не видно. Идите, родимы, только не стреляйте. Страсть пужаюсь.
— Брында, тебе к толстому и Егору, — сказал Иван Павлович. — Я — к страшному.
— Меня бы к толстяку и Егору, — вызвался я.
— Нет, Петр, тебе к барину. Ты грамотей, он тоже. Два сапога пара, — съязвил Иван Павлович. — Аккуратнее с ним. Он интеллигентный.
— А вы, — обратился к красноармейцам, — в середине. В случае чего…
Василиса нашла в себе храбрости усмехнуться, хотя дрожала, несмотря на то, что была в фуфайке. Открыла тихо скрипнувшую дверь и вошла первой. Мы на цыпочках за ней. Чем-то затхлым обдало нас, когда вошли в темную прихожую, миновав печь в углу. На шестке стоял таганок, на нем огромная сковорода. Под ней — куча золы. На столе батарея бутылок разной формы, объедки огурцов, куски хлеба, кожура от лука и картофеля.
Смрадом, дымом, самогоном так несло, что даже у меня, человека неизбалованного, запершило в горле. И еще какие-то стояли запахи, от которых тошнота подступала.
Василиса остановила нас, а сама прошла в горницу, откуда доносился храп.
Скоро вернулась и знаками показала, что все спят.
Иван Павлович решил все-таки сам взглянуть.
Отодвинув занавеску с двери, он посмотрел сначала в левый угол, затем в правый.
Дотронувшись до Брындина, велел и ему посмотреть.
Гигант Брындин, обутый в пудовые сапожищи, едва шагнул, как скрипнула, а может быть, сломалась половица. Брындин, став у притолоки, замер.
Иван Павлович легко перешагнул через порог и прошел в угол, где на диване спал «страшный» Васильев. Стек лежал с ним рядом.
Я наблюдал из прихожей и ждал, что будет дальше. «„Мой“ от меня не уйдет». В щель окна я видел этого благообразного Тарасова. К нему в спальню надо пройти через горницу. А там дело только начинается.
Иван Павлович и Брындин подали знак друг другу, что пора приступать. Мне виден только Брындин. Он тоже зашагал на цыпочках, боясь грохота своих подкованных почти лошадиными подковами каблуков. Но едва он сделал шаг, сопровождавшийся треском, как Егор, лежавший на соломе, открыл сначала один глаз, потом второй. Открыл и, ничего не понимая, а может быть, предполагая, что ему во сне привиделся огромный дьявол, приподнялся и сел. Но, убедившись, что это не сон совсем, Егор от изумления открыл рот. Первым естественным побуждением Егора было вскрикнуть. Но он онемел от ужаса, когда Брындин поднес к его лицу кулак величиною с телячью голову. Егор так и застыл с перекошенным ртом.
Мои ботинки не скрипели: вода пропитала подошвы. Я бесшумно пробрался к спальне помещика. Там около двери я остановился. «„Мой“ от меня не уйдет», — опять подумал я.
Василиса стояла у окна, готовая в любую секунду сдернуть занавеску, чтобы в горнице просветлело.
Я взглянул на Ивана Павловича. Он поманил красноармейца Митю, небольшого, коренастого и все время чему-то улыбающегося пария, взял его за руку и повел к дивану. Постоял с наганом в руке над Васильевым, затем тихо засунул левую руку под подушку и осторожно, как из-под курицы яйцо, извлек на свет кольт.
Отойдя и напрасно прождав, не проснется ли Васильев, Иван Павлович знаками показал, чтобы красноармеец Митя штыком пощекотал «страшному» человеку пятки. Но Митя не успел этого сделать. Ивана Павловича и Митю отвлек Брындин. Тот, поминая всех родственников Егора, приказал ему растормошить Климова. Но сколько Егор, выйдя из оцепенения, ни тормошил Климова, все было бесполезно. Климов продолжал храпеть, как храпел тогда, когда мы застали его в салотопне.
— Филипп Ваныч, Филипп… — плача, кричал Егор в самое ухо Климову, но и это не помогло. Егор безнадежно махнул рукой и попытался было встать.
— Сиди! — тонким голоском, от которого мурашки бегут по телу, прикрикнул Брындин. Снова перед глазами Егора предстал знакомый кулак.
Брындин поманил второго красноармейца — Сему, который в противоположность Мите ростом был «дядя, достань воробушка». Выслушав Брындина, для чего ему пришлось нагнуться, Сема, усмехнувшись, ушел на кухню и принес оттуда ведро с водой.
Когда полведра холодной воды опрокинулось на голову Климова, он фыркнул, как бык в пруду, затем вытаращил глаза и, опамятовавшись, поняв своей чумовой башкой суть дела, замахал руками и закричал надрывно:
— Крр-рау-ул!!
Иван Павлович наблюдал это, смеялся. Способ, каким Брында приводил в чувство Климова, ему очень понравился. Иван Павлович готов был испытать его и на Васильеве, но в это время с дивана послышался голос:
— Господа, господа, что случилось? Кто закричал? В чем дело?
Но, сразу оценив обстановку, Васильев пошел на маневр.
— Спать, спать, господа! — И, закрыв глаза, он правой рукой, как бы потягиваясь, полез под свою подушку. Пошарил сначала спокойно, но, не найдя того, что искал, запустил руку глубже, стал рыться нервно, злобно.
— Васильев, — тихо проговорил Иван Павлович, — брось дурочку валять. Дело ясно. Свой кольт ты плохо прячешь. А еще бывший начальник милиции. Вставай быстрее. На улице давно светло.
— Ты кто такой? — закричал Васильев, ища свой стек, который Иван Павлович бросил под диван.
— Документы я после покажу, в городе, — ответил предчека.
— Чекист?
— Как дважды два. А ты, Васильев, и все ваши неаккуратно работаете. Ну, какую ты дрянь подобрал себе, полюбуйся! Хоть бы Климов. Э-э, да ты спал разувшись. И даже носки снял? Ну, сразу видно, что к теще в гости приехал.
— К тестю, чекист, звать — не знаю как. Мне Тарасов тесть. Где он?
Иван Павлович мигнул мне. Настала моя очередь. Василиса раздвинула занавеску, и я открыл дверь в спальню. Ко мне на всякий случай зашагал красноармеец Сема и стал в двери, упершись макушкой в перекладину.
В спальне было светло. Стекла в окнах хотя от давности и покрылись зеленой плесенью, но в них проникал свет.
На кровати, каких я ни у кого в жизни не видел, разве что на картинах, спал, утопая в перине, помещик Тарасов. Он лежал лицом к стене, обняв подушку, как в молодости обнимал жену. Сон его был младенчески спокоен.
Меня поразило обилие книг в массивных шкафах, установленных вдоль стен. Сколько книг! И почему до сих пор мы не вывезли их из помещичьих гнезд? Надо вывезти и распределить по сельским библиотекам, по избам-читальням. В этом виноват в первую очередь я — завувнешкол УОНО.
А на стенах в рамках за стеклами портреты. Среди домашних, фамильных, среди разных генералов и толстых помещиков висели портреты писателей, художников, композиторов. Странное дело! Как все это не вяжется с тем, что сейчас происходит здесь.
Иван Павлович забеспокоился:
— Петр, ты что там долго возишься?
— Книг у него уйма! — нарочно громко, чтобы Тарасов проснулся, ответил я.
— Книги ты оставь, а его буди.
Я резко сдернул с Тарасова одеяло.
— Вста-ать!!
Тарасов сначала вскинул ноги, будто ударили его по животу, затем ноги упали и поднялся корпус.
— Веселее вставайте, ну!
— Что, что? — вопрошал он, протирая глаза.
— Конференция кончилась, ехать пора.
— Лошади готовы?
— Давно ржут. А вы еще не собрались.
— Чемоданы берите под кроватью. Я сейчас, быстро.
— Все ли в них? А драгоценности не забыл?
— В шкатулке, в шка… А-а-а! — завопил он вдруг, увидев наган.
Потом, выйдя из оцепенения, деловито осведомился:
— Собственно, сколько вам надо?
— Дорого не возьму, со скидкой на старость. Только собирайтесь не по-барски, быстро.
Он натянул брюки, пристально посмотрел на меня и вдруг радостно спросил:
— Ведь вы заведующий внешкольным подотделом УОНО?
— Совершенно верно.
— А меня не припоминаете?
— Припоминаю чуть-чуть.
Я же был у вас не однажды. Ваш помощник мне пьесы отбирал. У меня пьесы старые. Ваша фамилия Наземов? Ну вот, товарищ Наземов, слушайте. Почему от меня до сих пор библиотеку не берут? Кроме этих книг, у меня еще есть много. Не на себе же я буду их носить в город. Это безобразие!
— Вот за библиотекой мы и приехали вместе с председателем ЧК, а у вас какие-то гости нехорошие.
