А вдали нарастала стена. Со двора фермы мужчины яснее видели, что на них надвигалось, еще недавно они и предположить не могли, что так бывает, – но горизонт превратился в гору, которая сомкнула землю и тучи и двигалась вперед, рыча и поглощая поля и деревья. Андре молчал. Нет мужества без дилеммы и характера, что был бы выкован одними победами, без необходимости делать выбор. Андре смотрел на монстра, наступавшего на его родной край, чтобы сломить силы его дочери, и на стержни зла, свивавшиеся вплотную друг к другу мощными воронками, образуя лавину, и не хотел даже представить себе, что останется от его округи, когда стихнет вой бури. Но, кроме того, Андре чувствовал, что враг медлит в преддверии того момента, когда он вступит в контакт с магией Марии, и именно в этом коренилось сомнение, которое ему предстояло вскоре разрешить.

Позади него раздался крик. Жанно показывал пальцем на какую-то далекую точку, где на поверхности полей ширилось пятно, и они поняли, что это вода и что их долина тонет в паводке, стремительно поднимающемся к селению. Хотя межгорье располагалось выше долины, люди опасались, поскольку все было так противоестественно, что языки воды, подмывающей земли на юге, могли подойти к самым домам и отрезать все пути к отступлению. Это заботило Андре и других парней, которые, конечно, были не мастера складно разглагольствовать, зато отлично знали, что нельзя дать загнать себя в угол, как крысу.

Оказавшиеся на холме у фермы Марсело мужчины выпили немало вина на облавах, ибо с самого рождения жилось им нелегко и они познали и труды, и дни. И ближайший помощник Андре, Марсело, являл собой сгусток всех качеств, определявших преданных межгорью людей. Жену он взял наперекор всем тем, кто предупреждал его, что избранница старше его на десять лет и уже побывала замужем за человеком, которого любила и которого еще молодым унесла лихорадка. Но Марсело настоял на своем с тем немым упорством, в котором кроются сокровища глубокой проницательности, потому что всегда знал почти мистическим знанием, что эта женщина предназначена именно ему, и был поражен медлительностью, с какой она шла сквозь мир, превращая каждый его день в великолепную эпопею. У Марсело не было слов, которые позволяют передать то, что чувствует тело, в форме, понятной для других. И он бы сильно удивился, если бы кто-то ему объяснил, что он любит свою Лоретту за то, что та замедляет природные потоки и леностью своих поз дарит возможность полностью ими насладиться. При этом он, в отличие от Андре, отнюдь не был молчуном и созерцателем, и народ особенно ценил словечки, которыми он сопровождал все события и дела. Надо было видеть, как он откупоривает бутылку из собственного погреба, всегда хорошего урожая и выдержки, нюхает пробку и выдает присказку с той смесью серьезности и усмешки, что свойственна только людям чистосердечным. Он знал, что слова приобретают вес, становясь расхожими, и потому относился к своим изречениям уважительно и насмешливо. И, рубя твердую колбасу огромным ножом дровосека на ломти, не влезавшие целиком в рот, он выдавал какое-нибудь наставление и сначала важно кивал, а под конец молодецки хмыкал (причем над любимой его присказкой «страх от риска не подмога» ломало голову пол-округи. Тогда он хлопал гостя по плечу, и начиналась беседа, которая длилась, пока оставалось желание пить и травить охотничьи байки, которые, как всякий знает, не имеют ни правдоподобия, ни конца. Но время от времени он смотрел, как его Лоретта преображает пространство дома, двигаясь по нему медленно, точно спящая танцовщица, и словно бы чувствовал, как на стыке живых нервов вспыхивает волшебная искра и он превращается в кристалл. Опять любовь. Да и можно ли говорить о чем-нибудь другом на этих страницах, посвященных возрождению затерявшегося в веках мира?

Марсело, от рождения нареченный Эженом, но всеми называемый Жеженом, оторвал взгляд от потопа и стал смотреть в небо за фермой. Андре посмотрел туда же. Они обменялись взглядами, и ординарец со значением сообщил своему командиру:

– Снежное небо.

Андре кивнул.

Снежное небо. Настал час принять решение. Любой отец хотел бы уберечь своего ребенка от опасности. Но Андре знал, что тщетно пытаться защитить девочку, спрятав ее в стенах фермы. Он тяжело вздохнул: так любящий человек смиряется с необходимостью позволить ребенку взрослеть. Разрываясь между сомнением и надеждой, он послал за Марией. Вообще-то, времени оставалось мало. Черная стена встала у больших выгонов и словно бы ждала приказа ринуться вперед. То была армада. Она состояла из дождей, циклонов и грозовых ливней; текучие, они казались тверже скал, и вода у их подножия – темная и ощетинившаяся гранями – на пядь заливала землю. Вдобавок стоял такой вой, что сводило скулы, ибо чувствовалось, что в самой середке этого поганого варева зреет злобная ненависть, готовая разбить и самые закаленные сердца. Мария, укутанная в теплые одежки, в фетровой шляпе, поверх обвязанной шарфом, вышла к отцу и стала рассматривать врага – до странности невозмутимым взглядом. Анжела мрачно стягивала полы тяжелой пелерины. Мороз словно въелся в землю. Температура падала на глазах, и прозрачный воздух заметно дрожал от мороза. Но так же как омерзительные дожди предвещали смерть и зловещий потоп, так и холод, суровевший с каждой секундой, поражал своей противоестественностью и пронзал тела ледяным ядом. Андре роздал одеяла; закутавшись, все разместились вокруг Марии и Анжелы. Все это напоминало делегацию, сопровождавшую девчонку, еще не достигшую тринадцати лет, и почти столетнюю старушенцию. И если бы какая-нибудь птица пролетела в тот день над двором Жежена, она бы увидела двенадцать крошечных точек и против них – мрачный вал в тысячу пядей. Марсело покачал головой, оглядев небо, и припечатал:

– Стенка на стенку.

И все поняли, что он говорит о стене дьявола и стене Господа Бога.

Что до Андре, то он не думал, что битва как-то связана с вопросами веры. Он подозвал отца Франциска и отослал его назад в селение – позаботиться о тех, кто укрылся в церкви. Кюре поцеловал Марию с мыслью о том, что, может, больше не увидится с ней в этой жизни, полной садов, о которой он наконец-то понял, что она навечно принадлежит им, и благословил старую тетушку со всей сердечностью, какую мог вложить в елей слов. После чего, вверив себя судьбе, направился к церкви. Все молча смотрели на грозную колонну. Бог весть что думали эти парни, шагавшие лишь по земле родного края и видавшие в жизни лишь поля со скирдами сена.

Но Андре смотрел на Марию. Он знал, что ее видение уходит далеко за пределы зримого мира, он знал это с того рассвета, когда взял на руки найденыша и почувствовал странное пощипывание в глазах. Зрение сначала помутилось, а потом взорвалось целым роем картин. И точно так же ему открылись дороги будущего. Их было так много, что он не мог ясно рассмотреть ни одной, но некоторые из них потом всплывали в памяти, когда то, что они обрисовывали, сбывалось. Как в тот день, когда девочка положила руку на плечо Евгении в комнатушке, где угасал Марсель.

– Мне нужно видеть, – сказал Андре.

Мария показала на темную затаившуюся стену.

– Чудо не понадобится, – сказала она.

Андре кивнул, принимая новую деталь пазла, который подбирался уже скоро тринадцать лет и перекликался с тем, что говорила ему земля в день, когда прокладывались дороги судьбы. И тогда он опустил руку на плечо дочурки и, вложив в свой взгляд молчаливого короля всю непомерность отцовской любви, произнес:

– Ничего не бойся, мне просто надо увидеть.

Она прильнула к отцу, тоже положив руку на его плечо. Как прежде Евгения, отец пошатнулся от толчка. Используя силы, данные ей природой, Мария умножила возможности обычного человека. Глаза Андре смогли охватить все поле битвы единым взглядом, и за всю историю войн ни один полководец не имел столь полного обзора: Андре открылось гигантское пространство, где каждая деталь была словно выписана кистью безумного миниатюриста. Потом Мария убрала руку и контакт прервался. Но Андре все увидел. Он подозвал Жежена, и мужчины сомкнули круг. Анжела тем временем отошла в сторонку и села, чтобы своим Оком Господним следить за маневрами дьявола, принявшего облик ненастья.

Андре сообщил мужчинам то, что узнал:

– На восточном выгоне какие-то странные всадники, пожалуй около сотни. На юге, в засаде за стеной, что-то непонятное: там главная опасность; но позади небо, и там тоже движется что-то чудное.

Жежен почесал нос, замерзший, как сосулька на водосточной трубе.

– Что в них странного?

– Не понимаю, на чем они скачут.

– В каком смысле чудное?

– Много тумана.

– Вот туда мне и надо идти, – сказала Мария.

Андре утвердительно кивнул.

– Церковь? – снова спросил Жежен.

– На прицеле первого удара.

– Какие будут приказания?

– Четверо на защиту церкви, двое остаются здесь, и еще трое идут к опушке с Марией и со мной.

– Меня ты куда хочешь послать?

– В церковь, если ты согласен оставить жену с Жанно и деревенским старостой.

– Согласен.

Потом Андре обратился к Марии:

– Что ты посоветуешь?

И она ответила:

– Нельзя оставаться в домах.

– Общая эвакуация, – сказал Андре мужчинам, – и вперед.

Все сделали, как он решил. Но прежде чем продолжить, надо сказать, что за люди были эти воители. Ибо если вы решили, что все это происходит по воле случая, то, значит, упустили из виду кое-что, что они усвоили так же четко, как то, что небо вот-вот рухнет на их головы. На самом деле в мире одни выдумки, одни россказни, но в них тоже надо уметь отделять благородное зерно от плевел. Их истории неистребимо пахли лесной древесиной и травой, парящей на первой нежной заре. И не потому, что им досталась первозданная природа, которая видела последних наследников крови, они к тому же понимали, какая это ценность.

Кто сможет – поймет. Жежен неплохо это сформулировал, прощаясь с Лореттой, которую он вместе с другими вывел с фермы и поцеловал со словами «мы еще споем».

Итак, их было десять.

Там был Марсело, который охотился, пахал, пил, гулял и балагурил как человек, навеки укрытый сенью любви. Он, по сути, являлся одним из великих мечтателей, корнями прочно уходящих в землю. Смотрите, как он хлопает кюре по плечу, сообщая ему приказы отца Марии, и вы увидите человека, из которого на войне выйдет отличнейший солдат, хотя мысли его витают в звездах.

Там был Жанно, которому эта война напомнила другую, и в душе у него воскресла безумная надежда, что действительность утихомирит мучительный зуд воспоминаний и впереди снова откроется дорога жизни, пресекшаяся в день, когда у него на глазах погиб брат. Каждое утро он просыпается с этой жгучей раной, которая никому не видна, и пьет со всеми, и хохочет над байками, а душа у него голая и несчастная, как розовый куст зимой.

Там был Жюло, родившийся Жюлем Леко вскоре после первой великой войны и задолго до второй, по молодости не попавший под призыв и бывший старостой этого чудесного, затерянного в горах селения. Он был главным дорожным обходчиком, и все соглашались, что вряд ли найдется староста лучше его, по той причине, которую все считали основательней, чем первые дни творения, – что он лучше всех забивал сваи на шесть кантонов вокруг. А поскольку дело это требует упорства, сноровки, оптимизма и святого терпения, то, несомненно, является отличной подготовкой к посту старосты, ведь именно эти качества помогают человеку управлять краем. К ним добавлялось глубокое знание каждого закоулка. А если добавить любовь к молодому вину и к кабанине сразу после поста, то в итоге получался отличный староста.

Был там Рири Фор, третий брат Андре, лесничий. Он охранял лес и породнился с каждым деревом и с каждой тварью, рогатой, мохнатой или пернатой. Все любили его, потому что он распределял вырубки с пониманием и в вопросе браконьерских потрав придерживался разумного баланса попустительства и закона, который в этом краю, не любившем ни строгости, ни наглости, почитался превыше Божьих заповедей. И потому под его присмотром люди браконьерствовали помаленьку, не ставя под угрозу богатство и красоту лесов. Он знал, что зайцы, тайком умыкнутые у государства, натворили бы больше вреда набегами на ячмень и пшеницу, и закрывал глаза на мелкие прегрешения, дабы не совершалось крупных.

Был там Жорж Эшар, отзывавшийся на кличку Шашар, если удавалось застать его в мастерской. Там было темнее, чем у коровы в заду, и пахло кожей, салом и дегтем, которыми он пропитывал хомуты и седла. Сам он жил над мастерской, но домой поднимался редко, а наоборот, едва закончив дело, пулей вылетал из тесного помещения и мчался в лес охотиться, пока не грянет конец света. Женой он так и не обзавелся – слишком боялся, что та заставит отклоняться от прямой, соединявшей верстак шорника со следом драгоценной дичи. Но он был замечательным товарищем – на рассвете радостно втягивал ноздрями чудный светящийся воздух нарождающегося дня и смеялся, когда из-под носа у заспанных охотников взлетали стайки дроздов. Насвистывая, он несся к своим зарослям и ружье через плечо крепил так тесно, что мог спокойно держать руки в карманах. Марии очень нравилось такое сочетание беспечности и стремительности, и она всегда смотрела на него с улыбкой.

Был там Риполь, по документам Поль-Анри. Он держал в соседнем селении кузницу, но родился здесь и в решающие часы всегда возвращался в родную деревню. Он был женат на красивейшей женщине Бургундии, которую провожали взглядом почтительно, как одно из прекрасных творений матушки-природы, но без лишнего вожделения, поскольку кухарка из нее была никакая. И хотя любовь и не исчерпывается умением готовить, оно, однако же, входит в нее такой заметной частью, особенно в сердца мужчин межгорья, что те без труда смирялись с отсутствием в своей жизни голубоглазой красавицы, когда их собственные жены ставили на стол – и не как-нибудь, а с доброй улыбкой – тушеную говядину с морковкой, таявшую быстрее, чем мартовский снег.

И был там, наконец, тот самый Леон Сора, которого всегда так и звали: Леон Сора, потому что в округе было столько Леонов, что приходилось как-то отличать от прочих. Он владел самой крупной фермой в кантоне, и работал там с двумя сыновьями, одного из которых тоже назвали Леоном – из того особого упрямства, которое сильно способствует выживанию в суровых местах, а другого – Гастоном-Валери, в похвальном стремлении компенсировать краткость имен отца и первенца. Оба парня, молодые и красивые, обихаживали ферму под строгим надзором своего гневливого папаши и были невероятно добродушны и крепки как скала. Все с восхищением смотрели на двух молодцов и их бригадира, чья гранитная суровость временами не выдерживала и обрушивалась под натиском веселья сыновей. И тогда в конце дня, когда все они шли к ферме, где мать и жены накрывали столы на двенадцать изголодавшихся работников, на суровом лице патриарха можно было с удивлением заметить смутную улыбку.

Да, вот кто были те девять парней, что сразу присоединились к Андре во время совета на кладбище, – жизнь выковала их, раскалив и отбив, как железо, между молотом и наковальней, со всем уважением, какое испытывает кузнец к материалу. А затем отобрала заготовку, отлила ее в благородную форму и дала остыть. Поскольку в дальнейшем парни имели дело только с косулями и оврагами, то их железо не ржавело, а сохранялось – тем, что религия запрещала им называть, а именно простой и мощной магией природного мира, которая усилилась с прибытием девочки, удесятерявшей все ее виды. Так что в минуты, когда каждый из них спешил занять боевой пост, у всех в уме звучали слова, возникшие сами собой из глубоких волн, идущих от Андре и усиливаемых Марией; они раздавались теперь в каждой голове, готовившейся к борьбе, и звучали в ней заклинанием: «К земле, к земле – иначе смерть!»

Так вся округа вышла из укрытий. Мужчины пытались найти углы, где можно было хоть как-то спрятаться от ветра и от первого удара, и каждый старался не смотреть на темную стену, дрожа от ни с чем не сравнимой стужи. Однако все подчинялись приказу с чувством, которое согревало их в тот страшный день апокалипсиса и, как трепетный огонек, теплилось в той части человеческого организма, которую называют сердцевиной, или душой. На самом деле имя не важно, когда есть суть, глубинное понимание того, что именно связь, сплотившая воедино мужчин и женщин этих земель, и придает всей окрестной местности невидимые порядок и силу. Люди чувствовали, что с ними мудрость вещей, которые живут и существуют так, как они должны жить и существовать, и знали, что их ведут командиры, способные принимать решения с учетом трудов, а не химер.

Они не знали – по крайней мере, не знали тем знанием, что может воплотиться в слова, – что их уверенность идет от Андре, прожившего пятьдесят два года с этой упоительной мыслью и умножавшего в каждом из них звучание напева земли. Но, даже не зная этого, люди чувствовали силы, черпая их из живительной близости тучных пастбищ и пашен.

Староста и Жанно остались на ферме, откуда готовились рассылать вестовых – местную молодежь, умевшую бегать быстрее зайцев, чтобы держать других командиров в курсе. Марсело, Рири, Риполь и Леон Сора явились в церковь и объединили свои усилия с кюре, который совсем недавно влился в их ряды, но объяснения ему нужны были как рыбе зонтик. Наконец, сам Андре в сопровождении Марии, Шашара и двух сыновей Леона Сора направился к лесу. Вот где сосредоточилось биение судьбы: в этих мужчинах и этой девочке, которые спешат наверх к опушке, покрытой панцирем льда, и замечают, как лес вокруг застыл в тишине отчаяния и, кажется, сам превратился в отчаяние. Но они продолжают идти и вскоре достигают цели.

Странной цели, как сказал Андре. Хотя в двух шагах лесные дороги охвачены безмолвным ледяным оцепенением, за линией последних деревьев их встретило внезапное журчание. От неожиданности они остановились и засмотрелись. Холод, вгрызавшийся в них до костей, под открытым небом казался чуть мягче, и они гадали, не связано ли это с туманами, плававшими в необычно тесном пространстве. По знаку Андре трое следовавших за ним мужчин замерли на месте; взглянув на Марию, он снова отдал приказ двигаться. Они шли в центре круга, где туманы словно закручивались в медленном и мощном танце, однако сквозь них можно было видеть. Это было немыслимо. Туманные шлейфы были плотными, как стена, и при этом прозрачными, как ключевая вода. Взгляд проходил сквозь невидимые завихрения, хотя они были непроницаемей камней! Наконец из воронки раздавался шепот, казавшийся им самым приятным звуком, который им доводилось слышать в этой жизни. К тихим возгласам словно примешивались чьи-то голоса, но звуки вибрировали, опушка поскрипывала в ответ, и слова как-то не складывались. Шашар залихватски вскарабкался наверх (это куда?), как всегда не вынимая рук из карманов, но, увидев открывшуюся ему сцену, едва не выдрал подкладку своих штанов, пытаясь поскорее выпростать руки. У братьев Сора отвисла челюсть – сила тяжести вкупе с изумлением одолела природное веселье. Но Андре смотрел на Марию взглядом, в котором не было ни призыва к отступлению, ни понукания.

Она остановилась посреди опушки, и туманы странным и сложным движением закружились вокруг нее. Наконец она воочию увидела то, что предчувствовала в течение долгих месяцев после письма из Италии и сна с белым конем.

Она видела.

Грядущую ярость и стрелы смерти.

Свой отъезд, если выживет после атаки.

Она четко различала голоса, которые другие только угадывали.

Что-то сдвинулось, и небосвод ее внутреннего взора прорезали полосы краски, которые медленно растекались, пока не исчезли в последнем жемчужном разрыве света.

Она ощущала волны своей силы, которые вскипали и устремлялись вперед. И слышала голос маленькой пианистки из ночи великого исцеления.

Мужчины ждали. Они все еще мерзли, но чуть меньше, чем в долине, и смотрели на туманы, вихрящиеся вокруг малышки, совсем окоченевшей от стужи, которая шла не из воздуха.

Что-то взорвалось с таким грохотом, что все бросились на землю. Враг наконец перешел к действию. Темная стена с рычанием рухнула и со всего размаху навалилась на окраину деревни и церковь. Но от удара сама стена распалась и во всю ширь обнажила свое чудовищное уродство. Хуже того, обвал приоткрыл завесу над тем, что стояло в гибельной засаде. Свистящие смерчи и бьющие наповал дожди прокладывали путь черным стрелам, в которых визжала смерть – разящая и холодная.

Крыши домов рухнули.

Первые секунды были самыми страшными.

Словно все антихристовы казни разом обрушились на сельчан, лишенных укрытий. Дождь, падавший отвесно, разил и бил их, как камнями, оставляя на теле вмятины, которые не кровоточили, но пронзали болью. Следом за ударами внутрь вползал холод, уже не похожий ни на что на свете. К этому добавлялся ветер, странным образом рушивший кровли, не сдергивая их, а словно обваливая внутрь, и Жежен со своими людьми благословлял Марию, спасшую их от неминуемой гибели. Наконец, самое страшное зло несли черные стрелы. Они быстро пронеслись сквозь первый отрезок своей траектории, потом на полпути замедлились и зависли внутри бури, словно бесконечно прицеливались и выбирали жертву. А потом разом устремились вперед, и начался кошмар. Стрелы не вонзались в своих жертв, а взрывались в нескольких сантиметрах от них, сбивая с ног волной такой ударной силы, что ломались кости. Несколько сельчан рухнули на землю. Впрочем, почти все легли ничком, как только началась атака, и закрывали телом более слабых, пока ветер и стрелы гнали потоки воздуха, опасные, как мины. Хуже того, одновременно прибывала вода, и на глазах у людей вершилось невероятное – вода поднималась в гору одной силой злой воли… увы… всю округу затопило под стрелами ненависти, обращавшей природные стихии в орудия пыток и мести… и люди вжимались в плоскость вселенной и чувствовали себя крысами на гибнущем корабле.

Итак, все упали ничком, но двое мужчин, несмотря на творящийся вокруг них ужас, остались стоять. Это было что-то: кюре и деревенский мужик, стоявшие посреди бури. Вихри и стрелы каким-то чудом обходили их стороной, в то время как стена подмяла под себя всю долину. Поспешные умы решат, что это пример мужества и безрассудства, – но дело в том, что в момент, когда стрелы стали взрываться, священник и крестьянин вдруг поняли, что именно является оружием в данной войне. Они почувствовали: в битве дух так же важен, как и материя, и можно сражаться сердцем так же успешно, как ружьем. Но надо сказать, что и стрелы словно не замечали двух смельчаков, не склонявших головы, когда все пали ниц. К тому же, увидев это, Рири, Риполь и шестидесятидевятилетний Леон Сора с его застарелым ревматизмом, поднятый на ноги хмелем отваги, тоже встали и заняли оборону, отметив про себя, что стрелы словно магнитом притягивает к поверженным. Иногда солдатам лучше отсидеться в окопе, но бывает, что надо стоять под залпами: без единого слова пятеро мужчин быстро собрали в центре площади всех, кто мог ходить, и приказали стоять там, спиной к спине, плотным кольцом, которое стрелы не атаковали впрямую, хотя и продолжали взрываться возле самой церкви. Наступила краткая передышка. Но люди знали, что это ненадолго, потому что вода подступала, и Жежен поглядывал наверх, в сторону фермы и лесов, со все более озабоченным видом, гадая, что делает Мария и уцелеет ли его Лоретта.

Неф церкви обрушился с грохотом канонады, во все стороны брызнули камни. На ферме «У оврага», где осталась мать Марии, сошлись мороз и шторм такой силы, что мог потопить судно в открытом море, и, хотя крыша пока держалась, доски хлева начинали подаваться, и по двору летала выбитая из земли щебенка. В лесах звери затаились, но под покровом деревьев холод кусался даже сильнее, чем на открытом месте. Во всей округе та же ярость природы сбрасывала все, что создавала в тихие дни прежней жизни, опрокидывала все, что прежде стояло под небом, и люди гадали, сколько смогут выдержать под натиском бури, за несколько минут уничтожившей добрую часть того, что веками выстраивал человеческий гений. Однако надежда еще жила, потому что с ними была волшебная девочка, доблестный командир и земля, никогда не предававшая своих работников. И когда прошла первая паника, низведшая каждого до состояния твари, люди почувствовали, как в них нарастает что-то вроде возмущения. Ведь как бы бедны ни были, они все равно не привыкли к такому обращению, и бунт в душе подпитывался куражом долгой зимней охоты, отвагой браконьерства и теплом дружеской попойки. И все это было как нельзя кстати в грозовую пору. А потом оказалось, что волна отваги, идущая от земли, не дающей в обиду тех, кто умеет ее беречь, – а катаклизмы все шли с высот небесных – дает им перевести дух посреди ненастья, ибо дождю и ветру не удается набрать силу бóльшую, чем та, которой земля ставит заслон.

Да, сила земли. Стоя на опушке, где разворачивалась другая борьба – та, что шла в сердце Марии, – Андре чувствовал это всей силой, всей жизнью, проведенной на бороздах пашни, и всей вековой крестьянской мудростью, что текла в его венах. Он не знал, как именно она действовала, но ощущал как волшебство, и объяснения заботили его не больше, чем точное место, где скрещивались силовые линии на физической карте межгорья, давая тем, кого он любил, новые запасы решимости, идущей из оголенных корней земли. Но он знал и то, что армада, в этот час выстроившаяся над ними, вздымает меч, который невозможно отразить одним оружием земли.

Он посмотрел на Марию и сказал ей:

– Небо – за тобой.