Глава XIV. БЕСПАРЛАМЕНТСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Распустив парламент и начав править единолично, король не действовал скрытно или постепенно — наоборот, он сразу же открыто заявил о своих намерениях. «Наши частые встречи с народом доказали, — сказал он, — нашу любовь к парламентским институтам, однако последнее злоупотребление заставило нас против нашей воли сойти с этого пути». Далее король, напомнив о своем праве созывать и распускать парламент, провозгласил, что соберет его снова, «когда наш народ яснее осознает интересы и действия короны», а виновные в неповиновении властям «понесут заслуженное наказание».

Личное правление короля повлекло за собой важные изменения как во внешней политике, так и во внутренних делах. Во-первых, нужно было заключить мир с Францией и Испанией. Без поддержки парламента Карл не имел достаточно сил, чтобы продолжать войны в Европе. Добиться мира было нетрудно. Французское и испанское правительства еще до роспуска парламента добровольно вернули пленников, захваченных у Ла-Рошели и в Нидерландах, чем продемонстрировали свое презрение к неудачным военным действиям англичан. Во-вторых, король нуждался в том, чтобы переманить на свою сторону хотя бы некоторых из парламентских лидеров. Правительство долго обсуждало этот вопрос. В те времена лишь очень немногие не искали расположения короны. Одни добивались этого, раболепно пресмыкаясь перед ней, а другие — становясь в оппозицию. Джона Элиота сочли непримиримым, а сэр Генрих Сэвил, Томас Диггз и Томас Уэнтворт казались власти склонными к компромиссу. Диггз подвергался тюремному заключению во имя парламентского дела, но тем не менее после проявленной к нему королевской милости стал лояльнее. Для короля наиболее привлекательной среди парламентских оппозиционеров фигурой представлялся Уэнтворт. В ходе дебатов по принятию «Петиции о праве» он занял сдержанную позицию. Наряду с нападками на правительство в его речах можно было заметить стремление к диалогу с ним. Способности Уэнтворта не подлежали сомнению — как, впрочем, и его амбиции. Он мог либо сокрушить создаваемую королем систему, либо помочь ее становлению.

Понимая это, король и обратился к Уэнтворту. На самом деле еще до смерти Бэкингема этот «защитник парламента» дал завуалированно, но вполне отчетливо понять правительству, что он готов на сотрудничество с ним. Теперь заручиться поддержкой Уэнтворта стало жизненно необходимо для создания системы личного правления.

Уэнтворт оказался вполне готов к этому. Он считал, что способен на большее, чем многие другие, что обладает трезвым мышлением и является прирожденным администратором, что нуждается в свободе действий для осуществления своих замыслов. В 1628 г. он стал председателем Совета по делам Севера и членом Тайного совета. С этого момента он не только перестал исповедовать идеи, страстным защитником которых был до сих пор, но и отвернулся от всех друзей, сражавшихся на его стороне. Он получил власть и был осыпан королевскими милостями, тогда как Элиот, его давний товарищ, был осужден за неуважение к королю и встретил смерть за стенами Тауэра. Практичный ум Уэнтворта привел его к тому, что было прямо противоположно всем принципам, которых он прежде придерживался и которые защищал. Чтобы объяснить такую внезапную перемену, пришлось приводить различные доводы. Некоторые историки стремятся показать его как единственного человека, способного обеспечить воссоединение парламента и монархии. Нужно принять во внимание, что в те времена монаршая милость и общественный долг воспринимались иначе, чем в наши дни.

Как сурово, но справедливо отметил Л. Ранке: «Государственные деятели Англии всегда отличались от правителей других стран тем, что сочетали деятельность в Совете и кабинете с деятельностью в парламенте, без чего они не могли добиться успеха. Но они не имели пока ясного осознания правила, крайне важного для морального и политического становления замечательных людей, гласящего, что деятельность министра должна гармонично и последовательно соответствовать его деятельности как члена парламента. В случае с Уэнтвортом понятно, что он стоял в оппозиции правительству только для того, чтобы стать необходимым ему. Он однажды открыто признал, что никогда не хотел быть в опале у своего монарха, но, напротив, испытывать его благосклонность, чтобы видеть не хмурый взгляд, а улыбку своего монарха. Едва слова осуждения в адрес правительства слетели с его уст, как он, получив приглашение того же самого правительства, вступил в него, не привнеся в его политику никаких изменений». Это и было причиной того, что ненависть, которую испытывал к себе Уэнтворт, не шла ни в какое сравнение с чувствами, которые вызывал даже некомпетентный Бэкингем. Его называли «сатаной», «отступником», «падшим архангелом», «подкупленным предателем дела парламента». Никакие административные достижения, никакие успехи в делах, никакое красноречие не могли примирить его бывших друзей с этой изменой. На протяжении одиннадцати лет, пока Уэнтворт находился у власти, раздражение против него только нарастало.

Сэвил и Диггз, а кроме них два видных юриста, высказывавших мнение, противоположное интересам короны, также поддались убеждению и приняли предложенные им должности.

Другие, менее крупные фигуры парламентского движения, либо страдали от несправедливостей, чинимых королевской властью, либо, подобно Голлизу, Хейзелриггу и Пиму, предавались горестным размышлениям, сойдя с политической сцены.

Третьим немаловажным условием эффективности личного правления, без которого политическая система не могла действовать, были деньги. Как их достать? Прежде всего необходимо практиковать крайнюю бережливость — не вести никаких войн, не предпринимать никаких авантюр, не допускать никаких беспорядков; все траты государства сократить до минимума и обеспечить спокойствие любыми средствами. Таковы были принципы новой системы правления короля Карла. (Правительство Карла ставило примерно те же цели, которых в XIX в. пытались достичь Д. Брайт и Р. Кобден.) Корона не финансировала никаких заморских предприятий и шла на всяческие ухищрения, чтобы обходиться минимальными, доходами от налогов, вотированных парламентом ранее. Как обычно говорили в Викторианскую эпоху, «старый налог — не налог». Так как новые налоги не могли быть введены без согласия парламента, в карманах простого народа оседали заработанные им деньги. В стране воцарились мир и покой. Больных вопросов правительство старалось не касаться. Король правил очень осторожно. Это был деспот, но деспот разоруженный. Кроме того что Карл был стеснен в средствах, у него не было постоянной армии, чтобы силой проводить свои декреты.

Король опирался на двор, имевший вполне достойные манеры и мораль, которые стали примером для всех. Некоторых из придворных запечатлел для нас на своих полотнах Ван Дейк. При дворе терпимо относились к религиозным различиям, чего нельзя было сказать об Англии в целом. Карл искренне верил — его судьи ревностно подтверждали, а народ не имел оснований отрицать, — что он правит в соответствии со многими старинными обычаями королевства. Было бы неверным представлять период личного правления как время тирании. В более поздние годы, при Оливере Кромвеле, вся Англия считала спокойные 1630-е гг. периодом мира, тишины и покоя.

Прерогативы короны, не всегда вполне четко очерченные в законе, позволяли ей эксплуатировать различные источники дохода. Король прибег к помощи юристов, чтобы изыскать всевозможные средства пополнить казну. Он не только продолжал упорно взимать таможенные сборы, к чему все уже привыкли, но и поднял цены на определенные виды деятельности и услуг. Король дал разрешение своим уполномоченным искусственно завышать оценку продаваемых земель, что давало немалые прибыли при заключении сделок купли-продажи. Карл получал немалые средства, используя свое королевское право опеки над теми поместьями, наследники которых не достигли совершеннолетия. Он наложил штрафы на тех, кто отказался явиться за получением рыцарского звания при его коронации. Долгое время на отсутствие на коронации лиц, получивших дворянское звание, смотрели сквозь пальцы, считая этот обычай пустой формальностью; теперь это было превращено в еще один источник доходов. Королева Елизавета и Яков I потворствовали, к неудовольствию парламента, выдаче монополий. Но если при них получения монополий были эпизодическими, то Карл I превратил их в систему. Изъяны в действующем законе против монополий давали Карлу возможность предоставлять новые, все более выгодные привилегии — преимущественно корпорациям, в которых участвовали придворные и крупные землевладельцы. На практике монополии превратились в систему косвенного налогообложения, причем сбор налогов был передан на откуп: за каждую концессию выплачивались крупные суммы денег, а торговля ежегодно приносила солидный доход в виде пошлин. Те немногие, кто получал выгоды от этой системы, выступали за личное правление, тогда как большинство, остававшееся вне ее, пополняло ряды оппозиции. Многие англичане с опасением наблюдали за тем, как растет Лондон: при Карле вместе с пригородами его население составляло около 200 тысяч человек. Теснота, скученность, антисанитария вполне могли стать источником болезней, и общественное мнение поддерживало строгие правила, ограничивающие строительство в Лондоне новых домов. Тем не менее жилища возводили многие, и столица, как и другие города, росла. Уполномоченные короля являлись к хозяевам, жестко требуя или снести незаконно возведенное строение, или заплатить за него выкуп. Иногда жилища бедняков действительно разрушались, но в большинстве случаев домохозяева предпочитали штраф.

Тем временем Уэнтворт, ставший наместником Ирландии, сумел, используя не только властные полномочия, но и такт, добиться такой степени подчинения этого королевства британской короне, какого не было ни до него, ни после. Он установил в Ирландии порядок, пресек внутренние усобицы и создал условия для ее экономического процветания. Уэнтворт организовал ирландскую армию и обеспечил значительные поступления из этой страны в английскую казну. Здесь он в полной мере проявил свои административные способности.

Порядок был наведен там через семь лет без насилия или кровопролития.

Используя различные прерогативы, позволявшие жить экономно и бережливо, Карл I ухитрялся обходиться без парламента. Оппозиция по-прежнему была бездеятельна. Все те идеи, которые отстаивали парламентарии в борьбе с короной, продолжали будоражить их умы, но не имели ясного выражения. Трудности торговли, преследования любителей устраивать собрания, тихая, спокойная жизнь умиротворенной Англии подавляли сопротивление. Многие из тех, кто был бы готов страстно отдаться борьбе, если бы им выпала такая возможность, примирились с размеренной рутиной повседневной жизни. Земля давала все необходимое, каждое время года приносило свои радости и удовольствия. Сельское хозяйство и традиционная охота на лис проливали успокаивающий бальзам на мятущиеся души. Не было больше проблем с рабочими: закон о бедных проводился в жизнь с исключительной гуманностью. Мелкопоместные дворяне хотя и не участвовали в управлении страной, но все еще оставались полновластными хозяевами в своих поместьях. Через суды квартальных сессий они влияли на ситуацию в графствах, и до тех пор, пока придерживались закона и платили налоги, их никто не трогал. В таких условиях от сторонников дела парламента требовалось немало усилий, чтобы пробудить в обществе стремление к переменам и чувство национальной гордости. Недовольные оппозиционеры отчаянно искали повод, чтобы снова начать действовать.

Тем временем юристы Карла привлекли его внимание к одному обстоятельству, выпавшему из поля зрения власти в последние годы. В соответствии со старыми законами Англии — возможно, со времен Альфреда Великого — вся страна должна была платить налог на содержание флота. Однако уже на протяжении длительного времени эти средства выделяли только приморские графства. Между тем разве не флот являлся щитом мира и свободы, благодаря которым процветает Англия? Почему тогда только несколько графств должны платить за оборону всей страны? Пожалуй, из всех требований, предъявляемых островным государством к своим подданным, не было более справедливого, чем то, что все графства должны в равной степени участвовать в содержании военного флота. Если бы король должным образом обратился к парламенту с таким предложением, оно, несомненно, было бы поддержано — не только из уважения к древней традиции, но и ввиду своих очевидных достоинств. Но упущение или злоупотребление, позволявшее внутренним графствам обходить ранее установленный порядок, за несколько веков стало традицией, которую не позволяла себе нарушать сама королева Елизавета, причем даже в такой критической ситуации, как отражение нападения испанской «Непобедимой Армады». Проект содержания флота был предложен королю и заслужил его одобрение. В августе 1635 г. Карл I обложил новым налогом, названным «корабельные деньги», всю страну.

Против этого решения тотчас же выступили очень многие. Среди них был один бэкингемширский джентльмен Джон Гемпден, бывший член парламента, оппозиционно настроенный по отношению к короне. Хотя с него требовали всего 20 шиллингов, он отказался платить, исходя из принципа, что даже самые необходимые налоги должны вводиться только с согласия парламента. Его не остановило лишение имущества и тюремное заключение, которые предусматривались за неповиновение. Как для короны, так и для оппозиции дело Джона Гемпдена стало пробой сил. Парламентарии, не имевшие другого способа выразить свое мнение, видели в предстоящем судебном разбирательстве, к которому должно было быть приковано всеобщее внимание, отличное средство для пробуждения общества и приветствовали Джона Гемпдена как мученика за правое дело. Оппозиция хотела продемонстрировать, как стонет народ под ярмом тирании. С другой стороны, корону интересовал сам спор, в котором ей было важно одержать победу. Таким образом, дело Гемпдена сразу стало знаменитым. Подсудимый доблестно защищал свое мнение, сводившееся к тому, что внутренним графствам нет никакого дела до королевского флота, пока соответствующих налогов от них не потребует парламент. Однако возобладала точка зрения короны. Судьи не сомневались в справедливости своего решения, которое имело под собой определенные законные основания. Но недовольство охватило всю страну. В 1637 г. было собрано 90 процентов «корабельных денег», но в 1639 г. — уже всего 20. По всей Англии раздавались протесты, все чаше и чаще вспоминали «Петицию о праве».

Однако этого было явно недостаточно, чтобы поднять всю страну. Парламентская партия понимала, что одни конституционные вопросы не помогут ей добиться успеха. Вот почему оппозиционеры продолжали разжигать религиозную агитацию, видя в этом самое верное средство встряхнуть Англию. В связи с этим на политической сцене появляется человек, ставший настоящим злым гением короля Карла. Это был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский. Убежденный защитник англиканской церкви, всецело стоявший в оппозиции и Риму, и Женеве, противник кальвинизма, он был доверенным лицом Бэкингема и даже автором наиболее успешных речей герцога. Когда религиозные вопросы приобрели первостепенное значение, Уильям Лод, имевший склонность к политике, с готовностью оставил академическую карьеру в Оксфорде и стал членом королевского Совета. Судьба англиканской церкви, этого елизаветинского установления, зависела от государства. Без его помощи она не могла выдержать борьбу с пуританством. Государство находилось в союзе с церковью: правительство защищало собственность церкви, а последняя проповедовала долг послушания властям и божественность прав королей.

Разумеется, не Лод инициировал этот союз, который сложился столетием раньше, но именно он с необычайной энергией взялся за его укрепление. Среди прочих его нововведений было, например, возведение ограждений вокруг алтаря, тщательное соблюдение всех обрядов и подчеркивание достоинства священнослужителей. Последние еще больше отдалялись от прихожан; заметно усиливалось их влияние. Таким образом, религиозные нововведения Лода проводились вполне в русле королевской политики, что также вызывало у многих недовольство. Лод нашел и новый источник доходов для короны. Согласно елизаветинским статутам, каждый был обязан посещать храм; даже если человек придерживался иных убеждений, чем те, которые поддерживала официальная церковь, он публично должен был подчиняться общим правилам. Со времен Елизаветы об обязательности этих требований успели позабыть, и данные статуты не соблюдались. Одни не ходили в церковь из-за лени, другие — по соображениям веры. Лод решил возродить обычай обязательного воскресного посещения церкви, и в результате огромное количество людей по всей стране, мужчин и женщин, оказалось виновным в нарушении статутов о воскресном дне.

Судьи штрафовали их на 1 шиллинг за каждое непосещение. Эта непопулярная мера коснулась многих простых людей. Не требовалось быть юристом или судьей, чтобы понять, к чему это может привести. Пуритане, и без того уже недовольные властями, сочли штрафы преследованием и заговорили о том, что все кончится кострами, как при Марии — Карл, несомненно, до этого дойдет! Агитация в пользу парламента, которая все эти годы велась со значительными трудностями, с началом штрафов резко усилилась, и ряды оппозиции сплотились.

Суды над пуританскими авторами, такими как Уильям Принн и другие, назначавшие в виде наказания клеймение, отрезание ушей, стояние у позорного столба, тюремное заключение, запятнали правление Карла. Но по сравнению с тем, что творилось в других странах, его режим можно назвать даже мягким. Нельзя с уверенностью сказать, что к восстанию неизбежно привела ситуация, сложившаяся в Англии. Во многом сыграли свою роль события в Шотландии. Факел, превратившийся в огромный пожар, был зажжен именно там, на родине Карла. Лод, неудовлетворенный состоянием духовной жизни северного королевства, подвиг короля на то, чтобы попытаться улучшить его. По мнению архиепископа, шотландцы должны были принять английский молитвенник и войти в лоно англиканской церкви.

За желанием унифицировать религиозные церемонии во всем королевстве скрывались вполне практические цели светского характера. Яков I вернул епископов в Шотландию с намерением дисциплинировать пресвитеров, на его взгляд, излишне прямо высказывавших свои мысли.

Он также искусно поддерживал шотландскую знать, сопротивлявшуюся претензиям пресвитерианской церкви. Карл же после восшествия на престол потерял доверие знати, попытавшись конфисковать у нее все земли, приобретенные со времен Реформации. К тому же он, стремясь уменьшить бремя, лежавшее на мелких землевладельцах, и увеличить жалованье духовенства, вознамерился реформировать систему сбора церковной десятины, находившуюся главным образом в руках светской аристократии. Таким образом, желание Карла усилить епископат в Шотландии поставило шотландскую знать в оппозицию своему суверену. В свою очередь, и епископы, на которых смотрели как на агентов английского короля, почувствовали все возрастающую ненависть к себе со стороны низшего духовенства и землевладельцев. Для укрепления позиций шотландских епископов в 1636 г. было выработано новое толкование канонического права, а в Лондоне составили новый молитвенник для упорядочения форм общественного богослужения. Никто не предвидел последствий, какие будут иметь эти новшества в шотландской церкви.

Карл и его советники не думали об изменении церковных доктрин и уж тем более о каком-либо сближении с папством. Напротив, они желали утвердить точку зрения протестантской церкви. Новые богослужебные книги особо подчеркивали верховенство монарха и предписывали выполнять несколько более сложные обряды. В итоге оказались задеты имущественные интересы знати, оскорблены религиозные убеждения всех классов и был брошен вызов независимому духу шотландской нации. Возбужденное этими мерами всеобщее недовольство было немедленно направлено в русло самых опасных предубеждений. Шотландцы, как аристократия, так и простой народ, верили, что королевская власть намерена заставить их сделать первые шаги к римскому католицизму. Каждое положение, каждое слово нового молитвенника тщательно изучались с глубочайшей подозрительностью. Разве король не женат на католичке, практикующей в своей частной часовне идолопоклонство? Разве паписты по всей стране не пользуются полной свободой, что опасно для протестантской веры? Нет ли здесь какого-либо умысла, рассчитанного на то, чтобы вернуть Шотландию под власть Рима?

В июле 1637 г. шотландская знать и сановники церкви собрались в церкви св. Джайлса в Эдинбурге на первое торжественное чтение молитвенника. По этому случаю в город явилось множество священников и влиятельных светских лиц со всей Шотландии. Когда настоятель попытался приступить к чтению новых положений, взрыв ярости и оскорблений не позволил ему продолжать. Какая-то женщина, по виду из бедных слоев, даже бросила скамеечку для ног в этого волка в овечьей шкуре, появившегося среди мирных прихожан. Вместо благочинной церемонии начался бунт. Эдинбург бросил вызов короне, и в городе не нашлось силы, чтобы воспротивиться этому. Известие о случившемся неприятно поразило Карла. Он попытался успокоить своих подданных. Король в сильных выражениях высказал свою ненависть к папству и объявил, что желает изменить новый молитвенник. Но это не помогло: спасти положение можно было только незамедлительным изъятием оскорбительной для шотландцев книги. Вместо этого начался долгий спор по малозначимым вопросам, в котором король неизменно терпел поражение и был вынужден идти на уступки. Недовольство шотландцев нарастало, но к вооруженным действиям они перешли после длительных ожесточенных юридических споров. Шотландцы, руководствуясь советами знатоков права, выразили свое сопротивление в форме петиции, «Великой просьбы» (Grand Supplication), под давлением которой новый молитвенник был отозван. Но остановить начавшуюся бурю было уже невозможно. Епископы подвергались нападкам, но в адрес короля по-прежнему звучали слова почтения и верности. В конце концов Карлу пришлось отступить от своих первоначальных требований. В результате в Шотландни постепенно набирала силу оппозиция. На протяжении всего 1637 г. Карл делал одну за другой очевидные уступки и даже был вынужден буквально извиняться перед своими противниками, а сам в то же время обдумывал возможность применения силы против них. Между тем шотландцы сформировали союз, бросивший вызов государственным и церковным порядкам в королевстве.

В начале 1638 г. вместо «Великой просьбы» шотландцы решили подписать так называемый Ковенант. По сравнению с последней нового в нем было не очень много. Этот документ повторял исповедание веры шотландской пресвитерианской церкви, согласованное еще при короле Якове, когда тот был шотландским монархом. В то время, пятьдесят лет назад, Европу сотрясали религиозные войны, и шотландцы испытывали сильное желание заявить о злодеяниях папства и высказаться против власти Рима. Ковенант стал тем звеном, которое соединило всю нацию. Все, подписавшие его, заявили, что готовы «придерживаться и защищать вышеназванную истинную веру и воздерживаться от всех нововведений в вопросе поклонения Господу до тех пор, пока таковые не будут рассмотрены и допущены свободными собраниями и парламентом». При этом любые несправедливости, учиненные против даже самого слабейшего из ковенантеров, должны были затрагивать всех. Двадцать восьмого февраля 1638 г. Ковенант был прочитан в церкви доминиканцев в Эдинбурге. Первым под документом расписался граф Сазерленд, за ним последовали многие знатные персоны, увлеченные «демоническим неистовством» масс. Свиток подписывали в церкви, причем вместо чернил многие пользовались кровью, для чего резали себе вены. Копии документа были направлены почти во все города и деревни, где под ними ставили свои подписи местные жители. В Ковенанте воплотилась стойкая решимость всего народа скорее погибнуть, чем подчиниться папству. Король, возбудивший такую бурю в Шотландии, отнюдь к ней не стремился и даже не имел в мыслях ничего подобного.

Ковенант имел своим последствием новые уступки короля. На Север был послан маркиз Гамильтон, опытный шотландский государственный деятель (он последовал во время революции за королем на плаху). Перед ним как уполномоченным монарха была поставлена цель примириться с Шотландией. Гамильтон же не стремился ни к чему большему, как только добиться для короля временной передышки под благовидным предлогом. Маркизу пришлось гасить бурю.

Ему удалось достичь договоренности о созыве Генеральной ассамблеи. За организацию выборов в нее взялся комитет, заседавший в Эдинбурге и состоявший из тех, кто подписал Ковенант. На Ассамблее, собравшейся в соборе св. Манго в Глазго, верх взяли религиозные убеждения решительных приверженцев шотландской пресвитерианской церкви. Священнослужителей поддержала большая группа мирян из самых разных сословий, которые сидели в соборе, вооруженные кинжалами и мечами.

Перед тем, как послать Гамильтона в Шотландию, король имел с ним весьма примечательный разговор. Карл сказал, что, если примирение по каким-либо причинам сорвется, Гамильтону нужно будет собрать войска и подавить восстание. «Но что я буду делать, если в стране не окажется достаточного количества солдат для этой цели?» — спросил Гамильтон. «Тогда, — ответил король, — к вам на помощь прибудут войска из Англии, и я сам буду с ними. Я скорее рискну своей жизнью, но не допущу пренебрежительного отношения к высшей власти».

Теперь обстоятельства сложились именно так: король столкнулся с организованным сопротивлением враждебно настроенной Ассамблеи, собранной для урегулирования религиозных разногласий, но оказавшейся под влиянием вооруженных мирян, ставивших перед собой исключительно политические цели и требовавших фактического уничтожения епископата. Карл распорядился распустить Ассамблею. Однако это собрание в ответ на требование королевского уполномоченного объявило о своем твердом намерении продолжать заседания. Оно пошло на этот шаг, полностью понимая, что он означает. Отказ Генеральной ассамблеи Шотландии разойтись в ноябре 1638 г. можно сравнить с аналогичным поступком французского Национального собрания в 1789 г., когда его члены впервые выказали сопротивление монаршей воле. Конечно, ход событий и обстоятельства во Франции и в Шотландии были различны, но в обоих случаях все это в конце концов привело к одному и тому же результату — а именно к публичной казни короля.

Гамильтон, этот незадачливый миротворец, возвратился в Уайтхолл , укоряя себя за неудачу. Теперь он заявил, что настроен в. пользу решительных мер. Шотландский вопрос долго обсуждался в королевском Совете. С одной стороны, зачем поднимать меч на целый народ, заявляющий о своей любви и почтении к короне? Как вести войну, не имея ни денег, ни вооруженных сил, ни поддержки всей Англии? Кроме того, министры Карла не могли не понимать, какие опасные последствия может иметь шотландское восстание для ситуации в Англии, внешне столь спокойной, но на самом деле весьма напряженной и в любую минуту готовой взорваться. Чем все это может закончиться? Королевская власть, опираясь на судебные решения, уже десять лет обходилась без парламента, встречая при этом определенное сопротивление, но все же достигая поставленных целей. Теперь на Севере ей бросили открытый вызов. Архиепископ Лод и Уэнтворт, находящийся в Ирландии, вели постоянную переписку. Они склонялись к тому, что, пока еще есть время, нужно подавить мятеж. После того как эта точка зрения получила поддержку, и король, и его противники в Шотландии стали изыскивать средства на ведение войны.

Теперь Карлу предстояло найти войска. Королевский Совет обратил взоры на Ирландию, где Уэнтворт имел в своем распоряжении некоторые силы, и даже на Испанию. Речь шла о том, чтобы нанять две тысячи испанских пехотинцев, к которым присоединились бы сторонники Карла в Шотландии. Но противники короля имели возможность собрать на континенте куда более мощные силы. Та блистательная роль, которую сыграли шотландские войска и шотландские полководцы под командованием шведского короля Густава II Адольфа в Германии, обеспечила Шотландии несравненную военную славу. Во время Тридцатилетней войны Александр Лесли дослужился до чина фельдмаршала. Он устремился на родину, чтобы принять участие в предстоящей схватке. Для него эта англо-шотландская война была всего лишь фланговой операцией в широкомасштабном конфликте протестантов с римской церковью.

Призыв, обращенный к шотландским солдатам за границей, не остался неуслышанным. На родину хлынули тысячи опытных офицеров и солдат, испытанных, закаленных; прошедших много суровых кампаний. Они сразу же стали ядром дисциплинированной армии, штаб которой был организованным, а главнокомандующий, Лесли, достаточно подготовленным для того, чтобы решать любые задачи. Шотландская знать уважала репутацию Лесли и признавала его авторитет. Подчинившись его приказам, аристократы отложили личные ссоры и соперничество. Через несколько месяцев, задолго до того как в Англии начали активно заниматься подготовкой к войне, Шотландия уже располагала самой мощной вооруженной силой на Британских островах. Ею командовали опытные офицеры, имевшие хорошее знание военного дела. Шотландцев вдохновлял доходящий до фанатизма религиозный пыл. Проповедники, с мечом на боку и мушкетом в руке, помогали сержантам обучать солдат. Последние воодушевленно распевали псалмы. При всем при том и солдаты, и офицеры сохраняли почтение к королю, а иногда его имя даже встречало бурную поддержку. Но на знаменах шотландского войска был начертан девиз: «За Христову корону и за Ковенант». Вскоре две армии неизбежно должны были столкнуться. В мае 1639 г. шотландские силы, насчитывавшие в своих рядах около 20 тысяч солдат и офицеров, расположились на границе с Англией.

Им противостояла куда более слабая, недисциплинированная и неуверенная в своих силах армия Карла, с большим трудом собранная королем и его советниками.

С самого начала было ясно, что далеко не все сторонники короля имеют горячее желание воевать с шотландцами: переговоры с ними шли вполне спокойно и в благожелательном духе, и 18 июня 1639 г. было согласовано так называемое «Бервикское умиротворение». Шотландцы пообещали распустить свою армию и вернуть захваченные ими королевские крепости. Король согласился в следующем августе созвать в Шотландии и Генеральную ассамблею, и парламент, пообещал, что отныне они будут собираться регулярно и что Ассамблея примет решение по церковному вопросу, а парламент займется светскими делами. Был достигнут компромисс: Карл отказался признать решения Ассамблеи в Глазго, потому что они ставили под сомнение его власть как верховного правителя, но зато смирился с запретом епископата. Все же король полагал, что договоренность с шотландцами — это только средство выиграть время, и его противникам суждено было убедиться в этом в самом скором времени. Вся Шотландия оказалась охвачена стремлением к независимости. Возвращение королевских крепостей вызвало гнев, а роспуск шотландской армии — страх. Вернувшийся в Шотландию Гамильтон очутился в атмосфере нарастающей враждебности. Шотландский парламент, собравшийся в Эдинбурге в конце августа 1639 г., провозгласил, что отныне королевский Тайный совет должен нести ответственность перед ним и что король обязан учитывать его рекомендации при назначении командующих армией и в особенности начальников крепостей. Парламентарии отказались признать над собой юрисдикцию английского казначейства, прежде всего в вопросе чеканки монеты, стоимость которой неуклонно падала, и даже потребовали следовать их пожеланиям при раздаче почестей и титулов. Когда намерения парламента стали очевидны, Гамильтон не смог добиться ничего большего, кроме как перерыва в работе сессии, что позволило ему оттянуть принятие этих законов до июня 1640 г. Прежде чем разойтись, Генеральная ассамблея передала всю полноту власти влиятельному и представительному комитету, являвшемуся фактически правительством Шотландии. Расстановка политических сил, сложившаяся в те годы в Западной Европе, была сложной. Шотландцы являлись не только рьяными защитниками протестантизма, но союзниками Франции, вместе с ней выступавшими против австро-испанского альянса. Политика нейтралитета, проводимая королем Карлом, и его нежелание вмешиваться в европейские дела представлялись им уступками католицизму или даже поощрением его. Традиционно близкие связи Шотландии с Францией вновь усилились. К концу 1639 г. Карл оказался в сложном положении: ему противостояло независимое государство, имеющее собственное правительство, которое, признавая формально его верховную власть, было твердо намерено проводить собственную политику — как внутреннюю, так и внешнюю. Такое положение дел создавало угрозу не только его правам верховного правителя, но и целостности его владений. Он был обязан противостоять этому — но как?

Вернувшийся из Шотландии Гамильтон поставил трудный вопрос: если принять курс короля, то как собрать деньги и осуществимо ли это без парламента? В этой сложной ситуации из Ирландии вызвали Уэнтворта. Его авторитет при дворе был очень высоким. Он не только навел в Ирландии порядок, но и добился подчинения этой страны, пусть даже чисто внешнего. Симпатии ирландцев были на стороне католиков. Управляя как просвещенный деспот, Гамильтон сумел сформировать в Ирландии восьмитысячную армию и оплачивал ее содержание. Он полагал, что в состоянии навязать Шотландии, а затем и Англии, систему автократического правления так же, как и Ирландии. Девизом Уэнтворта было слово «тщательность», и он старался ему следовать, насколько возможно, но нам сейчас трудно судить, каких результатов он мог бы добиться в случае успеха. Уэнтворт, прибыв в Англию, твердо высказался в пользу войны с Шотландией. Он надеялся, что, начавшись, она разбудит в англичанах старую неприязнь к шотландцам. Уэнтворт мечтал о новом Флоддене и готовился при необходимости использовать в Шотландии свою ирландскую армию.

В 1639 г. в Англии могла установиться абсолютистская форма монархического правления, которая уже повсеместно господствовала в других государствах Европы. Однако события приняли иной поворот. Король не мог позволить себе отступить от старинных законов и с уважением относился к традициям, в том числе и тем, которые затрагивали основы государственного управления, тогда как Уэнтворт, беспринципный авантюрист, чье личное влияние усилилось во время кризиса в Шотландии, был начисто лишен этого чувства. Но он достаточно ясно понимал, что королевских доходов недостаточно для финансирования шотландской кампании. При этом самоуверенно полагал, что сможет подчинить своей воле парламент — однако жестоко просчитался. Весной 1540 г., после почти одиннадцати лет личного правления, Карл I сделал решающий шаг, издав указ о созыве нового парламента, и по всей Англии начались выборы. Это стало прологом вошедшей в историю длительной борьбы парламента против короля. Парламентская партия, хотя и не имела средств публичного выражения, не была ни бессильной, ни пассивной. В условиях единоличного правления Карла она смогла установить надежный контроль над местным управлением во многих частях страны. Поэтому вновь избранный парламент сразу же начал с того, чем закончил предыдущий. Депутаты, вынужденные молчать одиннадцать лет, все эти годы копили недовольство против монарха. Парламент, собравшийся на свое первое заседание 13 апреля, поставил на обсуждение те же самые вопросы, которые дебатировались в 1629 г. Карлу пришлось униженно обращаться ко многим из тех людей, которых он силой заставил разойтись. Время и судьба изменили состав палаты. В парламент 1640 г. были избраны около четверти депутатов, заседавших в нем в 1629 г.

Элиот умер в Тауэре, а Уэнтворт стал графом Страффордом и первым министром короля. Из «ветеранов» выделялся Джон Пим — он имел опыт и был полон жажды мщения. С самого начала работы нового парламента, впоследствии прозванного «Коротким», Пим стал его центральной фигурой. «Он замечал ошибки и недостатки в управлении, — писал о нем его современник Кларендон, — и хорошо знал, как представить их хуже, чем они есть». Пим произнес длинную торжественную речь, где заново поставил прежние вопросы и предъявил королю новые обвинения. Новый парламент не удовлетворил ни Карла, ни его главных советников Страффорда и Лода. Наоборот, они столкнулись с таким противостоянием, что уже через несколько дней  король распустил парламент, совершив акт крайнего безрассудства. В итоге его созыв послужил лишь одной цели — вызвал недовольство по всей стране, а король не только не получил поддержки, но и добился противоположного результата.

Надежды, возлагавшиеся на созыв парламента, явно не оправдались, и идеи Страффорда стали идеями всех сторонников Карла. Шотландская армия стояла на границе, а выставить против нее король мог только слабые, плохо дисциплинированные и малообученные силы. Для создания боеспособного войска требовались деньги. Кроме того, необходима была идея, за которую это войско оказалось бы готово сражаться. Ни того ни другого не существовало. Многие аристократы пожертвовали Карлу деньги для защиты королевства. Английские католики, исповедовавшие свою веру нелегально, тоже сделали денежный взнос — разумеется, тайком. Но этих мелких подачек явно не хватало для ведения войны. Страффорд хотел привести свои ирландские войска, но страх перед реакцией, которую мог спровоцировать этот шаг, парализовал Тайный совет. Граф прибыл в Йорк в качестве председателя Совета по делам Севера и в жесткой, грубой форме высказался в отношении местной знати. Прием, оказанный ему там, нельзя назвать теплым или обнадеживающим. Шотландцев вдохновляло охватившее Англию широкое оппозиционное движение, где главную роль играли парламент и пуритане и лидером которого был Джон Пим. Армия небольшого северного королевства организованно пересекла реку Твид: пехота перешла ее вброд, в то время как кавалерия стояла выше по течению, перекрыв подступы к реке. Шотландцы не встречали никакого сопротивления вплоть до самого города Тайна. Там, как и перед «Бервикским умиротворением», оба войска столкнулись лицом к лицу. Несколько дней прошли спокойно, но однажды утром какой-то шотландец, приведший коня на водопой, слишком близко подошел к английскому посту. Кто-то нажал на курок, пуля попала в цель, и незадачливый солдат был ранен. Все шотландские пушки выстрелили — и вся английская армия пустилась в бегство. Как писал один современник, «никогда еще столь многие не бежали от столь немногих с меньшим беспорядком». Английские солдаты впоследствии пространно объясняли, что покинули поле боя не из страха, а из-за собственного недовольства, напоминая при этом, что они так и не получили положенных им денег. Между тем англичане ничего не сделали, чтобы остановить шотландцев, и их армия быстро подошла к воротам Ньюкасла. Здесь шотландские генералы объявили, что их цель — благо и свобода для Англии, и призвали на помощь всех, кому дорого дело парламента и пуританская вера. Властям города ничего не оставалось, как открыть ворота. Тем временем Страффорд в Йорке отчаянно пытался организовать фронт и принять хоть какие-то меры против вторжения, тщетно надеясь, что поругание родной земли вызовет в англичанах возрождение национального духа, и убеждал северный Совет принять его предложения по переброске ирландских войск.

В то же время многие из лордов, собравшихся в Лондоне, настоятельно советовали королю созвать Большой совет (Magnum Concilium) — собрание пэров без палаты общин. Английские монархи не обращались к нему уже в течение нескольких столетий, но разве кризис не требует подобных экстраординарных мер?

Карл собрал Большой совет, но этот древний орган лишь смог порекомендовать ему созвать парламент. Король не имел возможности защитить страну. Только парламент был в состоянии спасти королевство от акта шотландской агрессии. В этот момент положение короля было плачевным, как никогда. Он терпел политическое и моральное, банкротство. Его враги, наконец добившиеся своей цели и сокрушившие его, были сильны и сплоченны и имели множество сторонников, каждый из которых был готов умереть за дело парламента.