Глава 4. АФГАНИСТАН
Участие в урегулировании афганской проблемы явилось последним проявлением той внешней политики, которую в условиях глобального противостояния двух мировых систем была вынуждена проводить, будучи великой державой, наша страна.
Начало развала СССР, которое сегодня можно точно датировать приходом к власти Горбачева, совпало с заключительным этапом афганской эпопеи и привело к тому, что мы потеряли все, чего добились за долгие годы этой не проигранной нами войны.
В том, что мы ее не проиграли, я глубоко убежден: к моменту вывода наших войск мы решили главные задачи, которые ставили перед собой в Афганистане, хотя и заплатили за это немалую цену. Впрочем, так было не только с Афганистаном, достаточно вспомнить условия и обстоятельства вывода наших войск из Германии, когда у многих сложилось впечатление, что спустя пятьдесят лет мы без единого выстрела проиграли Вторую мировую войну…
…В апреле 1978 года в Афганистане неожиданно произошла революция. Был свергнут президент Афганистана Дауд, родственник последнего короля Афганистана Захир Шаха, которого тот же Дауд убрал пятью годами раньше. Мало кто ожидал революции в Афганистане, тем более революции, которая с самого начала провозгласила социалистические цели. Она была явно преждевременной с точки зрения объективного уровня социально-политического развития афганского общества и государства.
Страна была отсталой по всем показателям. Феодальные, полуфеодальные отношения были господствующими. В отдаленных местностях уклад жизни носил даже дофеодальный характер. Афганистан жил по закону племен, одни из которых, преимущественно слабые, признавали Кабул, подчинялись ему, другие, наоборот, выступали против центральной власти, и столица сама их боялась, ломала шапку перед мятежными вождями. Каждое племя руководствовалось своими собственными традициями, которые и определяли весь уклад его жизни.
Исламская религия в Афганистане определяет все — и образ жизни, и быт, и культуру, она является единственной господствующей силой. В стране очень слабо развито промышленное производство, сельское хозяйство тоже весьма примитивное. Ростки культурной жизни пустили едва заметные корни, да и то лишь в нескольких крупных городах. Неграмотность населения почти тотальная — в период описываемых событий всего около 4 его процентов умело читать и писать.
На огромной территории страны в 760 тысяч квадратных километров проживает около 16–17 миллионов человек, в том числе до 8 миллионов пуштунов, 4 миллиона таджиков, 3 миллиона узбеков, около 600 тысяч туркменов, 200 тысяч белуджей и ряд других национальностей. У каждой народности свои история, обычаи, взгляды на жизнь и собственные представления о будущем.
Конечно, то, что произошло в апреле 1978 года, не было революцией в классическом толковании этого понятия. Это был дворцовый, верхушечный переворот, в ходе которого одни лишились власти, а другие взяли ее.
По целям, по устремлениям в апрельском выступлении были, конечно, признаки и революционного характера. Однако в нем не принимали участия широкие массы, совершили переворот одиночки без четкой программы, люди наивные, недостаточно цельные по своим взглядам, в действиях которых проявилось слишком много эмоциональности и отсутствовал трезвый расчет. Это были деятели с разными политическими убеждениями, идейными позициями, не имевшие каких-то определенных представлений о путях построения нового общества. Многими из них двигали чисто карьеристские устремления, другие по своему характеру попросту являлись авантюристами.
Такая довольно пестрая палитра наблюдалась, несмотря на то что участники апрельского выступления принадлежали к одной Народно-Демократической партии Афганистана (НДПА). Эта партия всегда страдала от отсутствия единства, в том числе и организационного.
Она была создана в 1965 году, но вскоре в ней появилось два довольно обособленных крыла — «Парчам» («Знамя») и «Хальк» («Народ»). Первая вобрала в себя значительную часть интеллигенции, отличалась более терпимым отношением к иным политическим взглядам. Вторая опиралась на военнослужащих, на людей труда, была более догматична, отличалась жесткой дисциплиной и крайне радикальными взглядами на пути строительства нового общества.
Сторонники этой группы ратовали за социалистический путь, не считаясь с имевшимися в стране объективными условиями. В 1977 году, правда, состоялось объединение обеих фракций, но оно оказалось чисто формальным, вражда между ними так и продолжалась.
К апрелю 1978 года обстановка в стране крайне обострилась. Дауд видел угрозу для своего режима со стороны НДПА и всячески стремился ослабить ее.
В апреле во время митинга в Кабуле был убит один из лидеров «Халька» Хайбер. Обстановка в стране накалялась и грозила вылиться в стихийное выступление против режима. Похороны Хайбера состоялись при огромном стечении возмущенных людей.
События развивались стремительно. Дауд счел нужным приступить к реализации своего плана по устранению руководящего звена НДПА и арестовал группу лиц из его состава. В этих условиях оставшиеся на свободе руководители партии, почувствовав прямую угрозу своей жизни, решили начать вооруженное выступление против Дауда.
27 апреля 1978 года Дауд, его близкие родственники и приближенные были схвачены в королевской резиденции и там же расстреляны. Власть перешла в руки революционного командования. Афганистан был провозглашен Демократической Республикой.
Переворот прошел быстро, всего за два дня, и без особого кровопролития. Еще раз была подтверждена истина, что взять власть гораздо проще, чем удержать ее.
Президентом был провозглашен 60-летний Hyp Мухаммед Тараки — видный общественно-политический деятель, поэт, писатель, а премьер-министром — Хафизулла Амин — карьерист, человек исключительно авантюрного склада характера, жестокий, не стеснявшийся в средствах для достижения своих амбициозных целей.
Следует отметить, что апрельская (или, по афганскому наименованию месяца, саурская) революция 1978 года в Афганистане произошла без какой-либо инициативы и поддержки со стороны Советского Союза, более того — вопреки его позиции. Афганские революционеры поставили нас перед свершившимся фактом, испытывая от этого неподдельное чувство гордости. Вот-де, мол, посмотрите, какие мы смелые, независимые и умные! Весь 1978 и 1979 годы они на весь мир трубили о победе афганской революции и были одержимы иллюзией быстрого победоносного шествия социализма по афганской земле.
Саурская революция в Афганистане сразу же поставила перед Москвой множество проблем. Что же все-таки на деле происходит в Афганистане? Каковы истинные цели нового руководства этой страны на ближайшее время и в перспективе? Как теперь строить советско-афганские отношения в новых условиях, на кого опираться?
Много возникло и более частных вопросов, сугубо практических, в том числе довольно срочных, не терпящих отлагательства. Например, как вести себя по отношению к многочисленным афганцам, обучавшимся в Советском Союзе, и прежде всего к тем из них, кто не признал новую власть. Поэтому было принято решение послать в Афганистан с зондирующими поездками представителей различных советских ведомств и организаций.
В июле 1978 года в Кабул отправилась делегация Комитета госбезопасности СССР. Возглавлял ее я, как начальник Первого Главного управления.
В самолете по пути в Кабул я вспомнил свое первое соприкосновение с Афганистаном. Было это задолго до описываемых событий, еще в октябре 1961 года, когда в составе группы лекторов ЦК КПСС мне довелось побывать в Таджикистане.
В один из дней я оказался в городе Пяндж. Утром знакомились с городом и районом, состоялись беседы с местными руководителями, встречи с трудящимися, а во второй половине дня — мое выступление перед местным активом. К концу дня я попросил свозить меня на границу с Афганистаном. Она от города находится совсем близко — в каких-то двух километрах и проходит вдоль одноименной реки Пяндж, так что дорога много времени не заняла.
На другом берегу лежала чужая страна, с которой меня в будущем крепко и на многие годы связала судьба.
Сопровождавшие нас пограничники рассказали, что живут афганцы крайне бедно, в стране почти полная неграмотность. Жители приграничных районов с благодарностью принимают от наших пограничников помощь в виде продуктов питания или медикаментов. Охотно посещают афганцы и нашу территорию (изредка их местные власти дают на это свое согласие).
За разговором мы и не заметили, как быстро спустилась темная южная ночь. Что меня тогда поразило, так это кромешная тьма на территории Афганистана, хотя эта местность, по словам пограничников, была достаточно густо населена. Лишь где-то в предгорьях мерцал костер афганских чабанов, хижины же крестьян оставались погруженными во тьму.
Пришло время возвращаться. Мы повернулись и увидели горящий от электрических огней горизонт. Впечатление осталось на всю жизнь: мрак и свет!
Через десять минут мы уже ехали по ярко освещенным улицам Пянджа. В беседах с местными аксакалами поделились впечатлениями от поездки. Они рассказали, что до установления советской власти жизнь таджиков почти ничем не отличалась от той, которую мы только что увидели по ту сторону границы.
Резкий отрыв произошел и продолжает увеличиваться лишь в годы советской власти.
И вот спустя семнадцать лет у меня впервые появилась возможность побывать в Афганистане, поближе познакомиться с этой страной, причем в такой переломный этап в ее истории. Я тогда и не предполагал, что теперь буду столь частым гостем в Кабуле, что за первой командировкой последует еще множество других, что за последующие двенадцать лет придется накатать по фронтовым дорогам Афганистана, налетать вертолетами и самолетами в его небе не одну тысячу километров.
Находились мы в афганской столице четыре дня. За это время у нас состоялась серия встреч с руководством страны и афганских спецслужб. Мы совсем не знали друг друга, поэтому для этих первых переговоров была характерна взаимная настороженность, нежелание раскрывать все карты. Нам были неведомы планы и намерения новых властей. Да и афганцы, судя по всему, не знали, как мы отнесемся к свержению Дауда, с которым у Советского Союза до последнего времени сохранялись неплохие отношения.
По всему чувствовалось, однако, что наших новых афганских друзей просто распирало чувство гордости за одержанную победу. Победители как-то совсем не задумывались над тем, что власть-то они взяли практически только в столице, но тогда им, наверное, казалось, что все остальное придет само собой…
На третий день после прибытия в Кабул меня принял президент Тараки. Это был широко образованный, обладающий большим жизненным опытом человек, наделенный к тому же недюжинным природным умом. Эти его неоспоримые качества сочетались тем не менее с явной политической близорукостью, которая в конечном счете стоила ему жизни.
Тараки рано начал проявлять склонность к литературе, написал много рассказов, очерков и статей, увлекался поэзией. Впрочем, на литературном поприще особой славы Тараки так и не приобрел — почти все его время и силы уходили на чиновничью работу.
Он бывал за рубежом, более года состоял на службе в американском посольстве в Кабуле, рано включился в общественно-политическую деятельность. В последние годы перед революцией Тараки возглавлял крыло «Хальк» в Народно-Демократической партии Афганистана.
Он был в довольно близких отношениях с X. Амином, а вот с Бабраком Кармалем расходился в политических взглядах. Такой расклад в отношениях между этими тремя людьми в итоге обернулся трагедией не только лично для Тараки, но и для всего афганского народа.
Беседа с Тараки состоялась в старинном королевском дворце. Я передал привет от Л. И. Брежнева, поздравления от имени советского руководства в связи с победой апрельской революции, но при этом прямо сказал, что в Москве не без тревоги следят за развитием обстановки в Афганистане и предвидят серьезные трудности на пути нового афганского руководства. Трудности эти носят объективный характер, поскольку условия для намеченных революционных преобразований не созрели, а объявленная цель построения социализма в столь короткие сроки, да еще в такой стране, как Афганистан, вызывает большие сомнения. Попросил поделиться соображениями афганского руководства на этот счет, рассказать о его планах, отметив, что такая информация, несомненно, с интересом будет воспринята в Москве.
Все сказанное Тараки произвело на меня тяжелое впечатление — оно было пронизано революционной романтикой, верой в социалистическое будущее и оптимизмом, за которым скрывалась неопытность политика и, я бы даже сказал, какая-то детская наивность.
Я слушал и просто диву давался: прошло всего каких-то три месяца после апрельской революции, а афганское руководство, включая президента, уже вознеслось до небес, потеряло всякое чувство реальности.
Тараки рассуждал о том, что НДПА, решившись на революцию и добившись победы, была права исторически, а вот Москва со своим скептицизмом — как раз нет. «То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, в Афганистане будет осуществлено за пять лет», — восклицал президент. На вопрос, какой будет позиция новой власти в отношении ислама, последовал примечательный ответ: «Приезжайте к нам через год — и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми».
Пожалуй, одного этого заявления было достаточно для того, чтобы понять: новый режим обречен.
Потом я неоднократно вспоминал эти высказывания Тараки и все отчетливее понимал всю глубину его заблуждений, подоплеку возникших из-за этого проблем. А ведь за ошибки недальновидных лидеров пришлось расплачиваться афганскому народу, ввергнутому в затяжное кровавое противоборство.
Тараки был пуштуном по национальности, родом из небольшого одноименного племени тараки, насчитывавшего около 50 тысяч человек. Постоянные распри с соседними племенами, споры из-за пастбищ, воды и дорог, личная вражда, каждодневные стычки при отражении бандитских нападений — вот те атрибуты повседневной жизни родного племени, которые новый президент должен был впитать с молоком матери. Казалось бы, ему, как никому другому, следовало понять, что никакая власть не в состоянии за короткое время изменить складывавшийся веками уклад жизни, что для этого нужна длительная и кропотливая работа, смена нескольких поколений.
Межплеменные отношения — одна из проблем, недооценка которой дорого обошлась новому режиму в Афганистане, а может быть, явилась даже определяющей в его поражении.
Своими поспешными действиями, негибкостью, грубостью центральная власть умудрилась сразу открыть несколько фронтов борьбы — с духовенством, торговцами, предпринимателями, землевладельцами. Обострились и межнациональные отношения. Легкость и быстрота взятия власти в Кабуле вскружили голову руководству нового режима, решившему кавалерийским наскоком разрубить тугой узел противоречивых проблем и начать заново, как бы с чистого листа, писать историю страны.
В ходе той же поездки встретился я и с X. Амином. На первой, носящей скорее протокольный характер встрече присутствовала вся советская делегация. Амин был по-восточному учтив и любезен, блистал красноречием. Он произвел хорошее впечатление своей кажущейся демократичностью, подробно рассказал о подготовке и ходе апрельской революции, пытался обосновать ее неизбежность с позиций марксистско-ленинской теории. Он всячески выделял при этом свою собственную роль, но пару раз упомянул и о заслугах Тараки, подчеркивая свое самое теплое и дружеское отношение к этому человеку.
Тепло говорил Амин и о Советском Союзе, заявляя, что не мыслит себя и Афганистан без тесных связей с нашей страной. «Мы хотели бы всегда и во всем быть вместе с советскими друзьями», — не раз повторял он. Короче говоря, первое впечатление об Амине сложилось вполне благоприятное: такой молодой, энергичный, смелый и открытый собеседник иного мнения о себе оставить и не мог.
Однако вторая встреча с Амином носила уже более предметный характер, и нам бросилось в глаза, что наш собеседник совсем не тот, за кого выдавал себя в первый раз. Вел себя жестче, временами был даже резковатым в оценках, чувствовалось, что он не терпит возражений, явно пытается показать, что именно он является хозяином в стране. Более того, Амин как бы мельком обронил фразу о том, что возникающие проблемы в Афганистане следует решать военным путем. Короче, наше мнение об Амине стало меняться не в его пользу.
Третья встреча с Амином состоялась уже по нашей инициативе в день отлета на родину. Я спросил, не хотел бы он что-либо передать в Москву в дополнение к сказанному ранее? Амин сразу начал с изложения своего видения того, как нужно бороться с врагами в Афганистане. Противников, убеждал Амин, необходимо уничтожать, власть должна быть сильной и беспощадной к тем, кто поднимает на нее руку.
Мне сразу стало ясно, откуда дует ветер. Дело в том, что накануне у нашей делегации состоялась встреча с руководством афганских спецслужб. К этому моменту к нам уже поступили данные о начавшихся в Афганистане репрессиях — участившихся случаях арестов, о применении МВД и службой безопасности мер физического и психологического воздействия на заключенных.
Мною было дано указание нашим представителям выразить решительный протест по этому поводу и заявить о нашем однозначном осуждении подобных методов. К тому же я запретил нашим представителям даже обсуждать вопрос об оказании содействия в задержании ряда лиц афганской национальности на территории СССР и ориентировал товарищей на то, чтобы они на всех уровнях ясно дали понять, что мы не просто осуждаем бесчеловечные методы в работе спецслужб — в случае продолжения такой практики ни о каком сотрудничестве между нами в принципе не может идти и речи.
В последней беседе с Амином мы твердо придерживались этой линии и, несмотря на резкость и безапелляционность его высказываний, прямо заявили, что не разделяем его подхода и осуждаем любую жестокость.
Рано или поздно, предупредил я Амина, политика репрессий бумерангом ударит по новому режиму и лишь усугубит те проблемы, которые стоят сейчас перед ним. Без широкой социальной поддержки революция обречена на провал. Репрессии же способны лишь оттолкнуть массы от правительства и лишить его последней опоры.
Анализируя материалы наших переговоров, мы все сошлись во мнении, что личность Амина представляет собой реальную угрозу для судьбы афганской революции. К сожалению, не все в Москве разделили такие оценки, но последующие события полностью подтвердили правильность наших мрачных прогнозов.
Первым шагом Амина было удаление из руководства всех парчамистов во главе с Бабраком Кармалем. Укрепления власти Тараки Амин стал добиваться путем уничтожения политических противников, причем как действительных, так и мнимых.
На страну обрушилась волна жестоких репрессий. При острейшей нехватке кадров уничтожались военные, в первую очередь офицеры, сотрудники государственных учреждений, партийные работники, руководители политических организаций, представители племен и религиозные деятели.
Был случай, когда в Кабул по приглашению властей якобы для переговоров прибыло около 500 руководителей племен, и все они были безжалостно уничтожены.
Обращало на себя внимание и то обстоятельство, что, постоянно расширяя круг репрессируемых, Амин не щадил даже халькистов, вплотную подбираясь к ближайшему окружению самого Тараки.
Так, например, по каналам разведки мы получили достоверные данные о том, что Амин решил расправиться с видными представителями движения «Хальк» Ватанджаром, Гулябзоем и Сарвари. Ватанджар вообще был ближайшим другом и соратником президента, которого он называл не иначе как отцом (кстати, Тараки платил ему ответной отцовской любовью и тоже при всех обращался как к сыну).
Было очевидно, что на очереди теперь уже сам Тараки. Разумеется, мы не могли оставаться безучастными наблюдателями готовящейся расправы над патриотами, над искренними друзьями Советского Союза.
Ватанджара, Гулябзоя, Сарвари и еще одного афганца советским разведчикам удалось уберечь от аминовской охранки буквально в последний момент. По указанию центра сотрудники нашей резидентуры в Кабуле посадили всю четверку в автомашину и, специально попетляв по улицам, чтобы «засветиться», имитировали их вывоз за город. На самом же деле афганцев доставили на нашу конспиративную квартиру, находившуюся буквально под носом аминовских спецслужб почти в самом центре Кабула. Использовавшийся для этого автомобиль был разобран по частям и разрезан сварочным аппаратом, а его остатки закопаны в землю.
С помощью этого приема и дезинформации, подкинутой службам Амина, погоню удалось направить по ложному следу, палачи долго потом рыскали по всей стране, но, разумеется, так никого и не обнаружили.
Первоначально планировалось вывезти Ватанджара и его товарищей в цинковых гробах под видом тел умерших советских специалистов, но затем был найден менее театральный, но тоже вполне надежный вариант — их погрузили в самолет в ящиках с каким-то оборудованием и отправили не в Союз, а в одну из соцстран, где они и пробыли несколько месяцев, прежде чем перебрались в Москву. Амин так никогда и не узнал, куда подевались его несостоявшиеся жертвы.
В октябре 1979 года, как мы и предполагали, был смещен с поста президента, а затем зверски убит Тараки.
Когда незадолго до этого он по пути из Гаваны с конференции Движения неприсоединения сделал кратковременную остановку в Москве, Брежнев на основании данных, полученных по каналам советской разведки, лично предупредил его о грозящей опасности. Тараки поблагодарил за сообщение, сказал, что примет необходимые меры предосторожности, и все же решил, несмотря на все уговоры, лететь в Кабул. Это было всего за две недели до его гибели.
Нельзя сказать, что Тараки не поверил той информации, с которой ознакомил его Брежнев. В беседе с нашим послом, состоявшейся после возвращения в Кабул, он прямо говорил, что отнесся к ней очень серьезно. Да и поведение Амина должно было рассеять все сомнения, даже если они еще оставались: на все предложения о встрече премьер отвечал отказом и даже не являлся по вызову президента. А Тараки, со своей стороны, никаких попыток изолировать Амина или хотя бы отстранить его от исполнения обязанностей не предпринимал, верил, что тот в конечном счете одумается, да еще уповал на свой авторитет в обществе. Эти заблуждения стоили ему жизни.
Устранением Тараки по приказу Амина руководил начальник президентской гвардии генерал Якуб. Для начала он взял под контроль резиденцию президента, затем поместил Тараки под домашний арест, объясняя его отсутствие для внешнего мира болезнью. Спустя несколько дней в комнату, где содержали узника, ворвались четверо заранее подобранных Якубом гвардейских офицеров, бросили на пол матрац, повалили на него свою жертву и, придавив сверху подушкой, хладнокровно задушили.
Один из убийц вспоминал потом, что «пришлось помучиться не меньше пятнадцати минут», прежде чем наступила смерть…
Тараки тихо похоронили на кладбище в Кабуле, официально объявив, что он умер от сердечного приступа. Никто, разумеется, в эту версию не поверил, но все молчали — дворцовые перевороты были ведь здесь не в диковинку.
Во время одного из моих очередных визитов в Кабул Бабрак Кармаль водил меня по королевскому дворцу, показывал комнату, где разыгралась эта трагедия, как, впрочем, и то место, где полутора годами раньше расстреляли семью Дауда…
Трое непосредственных исполнителей этого грязного преступления, имена которых известны, вскоре бежали, сначала в Иран, затем в другую страну, где их следы затерялись, а вот четвертый после ввода наших войск вдруг объявился, и не где-нибудь, а в советском посольстве в Кабуле!
На прием к дежурному дипломату — сотруднику МИД СССР — пришел глубоко взволнованный, на грани истерики человек и объявил, что он один из убийц Тараки. Плача и дрожа, он без устали причитал, что глубоко раскаивается в содеянном и хочет рассказать о том, как все происходило на самом деле, ответственному представителю посольства. Дежурный вовремя не сориентировался и заставил посетителя более сорока минут ждать в приемной, пока он разыскивал действительно ответственное лицо. Когда в холл вбежал наконец наш работник, след таинственного визитера уже простыл.
Двое главных виновников злодейства — Амин и Якуб — ненадолго пережили свою жертву. Спустя два месяца оба были застрелены афганскими патриотами при попытке оказать вооруженное сопротивление при аресте.
После расправы над Тараки вся власть в Афганистане перешла в руки Амина. Террор продолжал усиливаться. Прогрессивные силы ушли в глубокое подполье, многие деятели оппозиции выехали за пределы страны.
Из традиционно дружественной нам страны Афганистан превратился в опасный очаг напряженности и источник постоянной нестабильности в регионе. Амин отдавал себе отчет в том, что в его лице Советский Союз не приобрел друга и никогда не захочет иметь с ним дела, поэтому он, не колеблясь, сжег все мосты — началась расправа с просоветски настроенными людьми в Афганистане. Разгул кровавых репрессий, развязанных Амином, охватил всю страну.
Тем временем в Афганистане нарастало недовольство, усиливалась оппозиция фашистскому режиму Амина. К советскому руководству от различных афганских деятелей стали поступать обращения с просьбой об оказании помощи.
Лидер оппозиции Бабрак Кармаль находился тогда в эмиграции в Чехословакии и оттуда пытался организовать борьбу с Амином. Советское руководство поддерживало с ним контакты, и в декабре 1979 года было принято политическое решение помочь прогрессивным силам Афганистана в их борьбе с террором и произволом, оказать содействие в нормализации обстановки в стране.
Решение о вводе войск в Афганистан было, пожалуй, одним из самых трудных и драматических в послевоенной истории нашего государства. Вопрос в такой плоскости встал неожиданно, бурное развитие обстановки в Афганистане не оставляло времени для долгих раздумий.
До апреля 1978 года, т. е. до саурской революции, казалось, ничто не предвещало каких-то осложнений в советско-афганских отношениях. И вдруг в соседней стране, с которой мы имели протяженную сухопутную границу, пришли к власти крайне левые радикалы, которые в считаные дни полностью изменили ситуацию не только в самом Афганистане, но и во всем регионе. Вместо традиционно дружественного Советскому Союзу государства на нашем южном фланге реально замаячила перспектива появления крайне опасного, враждебного нам соседа.
До этого времени афганское общество, хотя и было глубоко религиозным, тем не менее не отличалось исламским фундаментализмом, что было для нас крайне важным, поскольку не создавало основы для политического экстремизма. Однако аминовские репрессии вызвали джихад — священную войну, быстро распространившуюся по всей территории страны. В результате фундаменталистский фактор не только вставал на повестку дня, но и мог оказаться доминирующим.
Какой должна была быть реакция Советского Союза?
В Москву потоком шли обращения от оппозиционно настроенных афганцев с просьбой об оказании помощи. То, что Амин и группа его приближенных не представляет сколько-нибудь значительной части населения, сомнений не вызывало. Поэтому ставка на него, особенно учитывая его бесчеловечную антинародную политику, была делом не только бесперспективным, бессмысленным, но и глубоко аморальным.
Трудно в деталях воспроизвести ход обсуждения афганской проблемы в высших эшелонах власти Советского Союза и рассказать, как конкретно принималось решение о нашем военном вмешательстве: эти обсуждения носили закрытый характер и проходили в узком составе. Правда, об их результатах председатель КГБ Ю. В. Андропов, являвшийся к тому же членом Политбюро ЦК КПСС, периодически информировал руководство Комитета. Таким образом я был в курсе принимавшихся решений. Категорически утверждаю, что речь неизменно шла о стратегических государственных интересах Советского Союза, которые, по глубокому убеждению советского руководства, совпадали с национальными интересами самого Афганистана, его народа.
Чем же все-таки руководствовались члены Политбюро ЦК КПСС, принимая решение об оказании военной помощи в борьбе с антинародным режимом Амина?
Москва не могла безразлично относиться к тому, что происходило в Афганистане и вокруг него. Огромная протяженность совместной границы — около 2,5 тысячи километров, почти половина населения — таджики, узбеки, туркмены, родственные народам, проживающим в республиках Средней Азии, значительные общие водные ресурсы в пограничных реках, достаточно широкие торгово-экономические связи, выгодные для обеих сторон.
Совместная советско-афганская граница имела большое стратегическое значение — она могла быть границей мира и сотрудничества и, напротив, линией раздора и междоусобиц. К Афганистану, особенно к его северным районам, проявляли интерес США, Англия, Германия и некоторые другие страны. Они предпринимали постоянные и все возраставшие усилия по ослаблению влияния и позиций Советского Союза в Афганистане.
По линии КГБ и ГРУ поступали тревожные данные о далеко идущих военных замыслах США по использованию территорий, непосредственно прилегающих к нашей южной границе. Здесь уместно вспомнить ту жесткую конфронтацию, которая была характерна для этого периода, ведь мы, по существу, были в самом разгаре «холодной войны». Все это и создавало ту атмосферу, в которой принималось решение о вводе наших войск в Афганистан.
В Москве понимали, что для нейтрализации угрозы с южного направления Советскому Союзу пришлось бы дополнительно держать в республиках Средней Азии не одну армию, создавать дополнительные оборонительные рубежи с дорогостоящей инфраструктурой, практически создавать боеспособную систему ПВО. О том, что наши самые худшие опасения имели под собой реальную почву, свидетельствуют события сегодняшнего дня.
Беспокоил исламский фактор. В Москве исходили из того, что возобладание исламского фундаментализма в Афганистане быстро перекинется и на среднеазиатский регион Советского Союза. Мусульманская часть населения СССР крайне неоднородна. Подавляющее большинство верующих ведет себя довольно пассивно.
Но не это молчаливое большинство определяет социально-политический климат в республиках, тон как раз задает меньшинство — активное в религиозном плане и весьма агрессивное политически. Именно оно является зачинщиком и организатором политических выступлений мусульман. В арсенале действий религиозных фанатиков широкий диапазон средств — вплоть до силовых.
Опыт показывает, что фундаменталисты не останавливаются перед самыми решительными действиями и этим буквально парализуют пассивное большинство. По оценкам специалистов-востоковедов, появление на наших границах исламского государства Афганистан во главе с экстремистски настроенными фундаменталистами должно было очень быстро сказаться на положении в советских республиках Средней Азии. Неизбежные процессы, связанные с этим, создадут взрывоопасную ситуацию; последствия могут быть вообще катастрофическими: реально возникновение кровавых конфликтов, распад отдельных среднеазиатских республик, вплоть до их выхода из Советского Союза.
Негативное воздействие исламского фундаментализма не ограничится лишь Средней Азией. Оно перекинется на другие районы Советского Союза с мусульманским населением, на Кавказ. Кстати, уже в 1979 году четко просматривалось как одно из последствий и такое явление, как отток некоренного населения из этих регионов. О том, насколько точно оправдались впоследствии и эти прогнозы, говорить не приходится.
Что касается перспективы ухудшения экономических отношений с Афганистаном, то в то время они не оценивались как определяющий фактор, хотя торговые связи Советского Союза с Афганистаном сулили очень большие выгоды для обеих сторон.
По моим наблюдениям, Андропов не был инициатором ввода советских войск в Афганистан. Вряд ли кого вообще можно назвать автором такого решения. Скорее, тогда существовало общее понимание, что стратегические интересы Советского Союза, самого Афганистана, советско-афганских отношений делали этот тяжелый шаг неизбежным.
Последнее слово при этом конечно же оставалось за Брежневым. Надо сказать, что Леонид Ильич не проявлял какой-то поспешности в этом вопросе. Напротив, он выжидал, тщательно взвешивал все «за» и «против». Андропов спокойно ждал решающего слова Брежнева, не оказывая на него никакого нажима.
Как-то в середине декабря 1979 года я случайно присутствовал при телефонном разговоре Андропова с Брежневым. Последний интересовался новостями из Афганистана. Андропов информировал, что ничто, к сожалению, не меняется к лучшему: по-прежнему в стране идет волна репрессий, особенно против духовенства, Комитет госбезопасности продолжает тщательно отслеживать развитие обстановки.
Брежнев попросил держать афганскую ситуацию под особым контролем, не упускать из виду даже малейших деталей.
Надо сказать, что, отлично понимая важность для нас Афганистана в стратегическом плане, Брежнев, будучи по натуре человеком, преданным в дружбе, добрым и даже, я бы сказал, легко ранимым, очень тяжело переживал смерть Тараки, в какой-то мере воспринимал ее как личную трагедию. У него сохранилось какое-то чувство вины за то, что именно он якобы не уберег Тараки от неминуемой гибели, не отговорив от возвращения в Кабул. «Ведь данные, что ты мне принес, я даже показывал ему, говорил, что разведка ручается за их достоверность», — не раз в разговоре с Андроповым сокрушался Леонид Ильич. Поэтому Амина после всего происшедшего он вообще не воспринимал.
К тому времени Амин уже неоднократно обращался к советскому руководству с просьбой рассмотреть вопрос о вводе в Афганистан наших воинских подразделений, прямо ссылаясь на непрочность своего положения, на потерю контроля над значительной частью территории страны. Он уже понимал свою обреченность и невозможность устоять перед широким фронтом самых разнообразных сил, который, по сути дела, сам же и создал против себя своими действиями и политикой.
Присутствие советских войск, по его замыслу, решило бы все проблемы — с одной стороны, утихомирило бы оппозицию, а с другой — нейтрализовало бы явное недовольство Москвы действиями самого Амина.
Советское руководство, однако, не спешило с ответом, поскольку тогда еще не было принято принципиального решения в отношении нашей политической линии в афганской проблеме.
В то же время к нам постоянно поступала информация об усилении активности некоторых западных стран в Афганистане. Причем в их действиях четко просматривался и становился доминирующим антисоветский аспект. Не заметить этого было просто невозможно.
В Афганистан из-за рубежа стало поступать оружие самых различных видов. Активно работали в Кабуле резидентуры западных держав и некоторых соседних государств, заметно активизировались спецслужбы Индии и Китая.
Амин, преследуя свои сугубо амбициозные планы, явно хитрил и изворачивался. Спекулируя на сохраняющихся формальных отношениях с Советским Союзом, он продолжал политику репрессий, ежедневно сотнями отправлял на тот свет своих противников, но их, надо сказать, меньше от этого не становилось, оппозиция постоянно пополняла свои ряды.
Постоянный нажим оказывали на советское руководство и представители прогрессивных сил Афганистана, находящиеся как в стране, так и за ее пределами. Приближался критический момент: или обстановка в Афганистане перерастет в широкомасштабный кризис с непредсказуемыми последствиями, или в стране к власти должны прийти прогрессивные силы, способные покончить с произволом и вывести Афганистан из тупика. Даже оставаясь на глубоко националистических позициях, эти силы были сторонниками развития дружественных, равноправных, взаимовыгодных отношений со своим северным соседом.
Совершенно очевидно, что для Советского Союза было отнюдь не безразлично, по какому из двух возможных путей начнет развиваться обстановка в Афганистане.
Таковым был ход мыслей у Андропова, а также у всех тех, кто тогда непосредственно занимался афганской проблемой, — у Брежнева, Громыко, Устинова. Никто не отговаривал друг друга от оказания прямой военной помощи Афганистану, были лишь две разные точки зрения на то, как ее осуществить.
Одна состояла в том, что ввести надо относительно небольшой контингент советских войск, который оставался бы в Афганистане вплоть до полной нормализации обстановки, другая — оказать как бы разовую помощь здоровым силам путем переброски в Кабул одного подразделения десантных войск на сутки-двое, не больше.
В последнем варианте некоторые усматривали слишком большой риск, доказывая, что только длительное присутствие в стране наших войск, пусть даже небольших по численности, сможет гарантировать успех дела.
Нужно отметить, что специалисты из Министерства обороны и Комитета госбезопасности были сторонниками второго варианта. Сейчас, когда минуло много лет и произошло столько событий, нужно признать правоту тех, кто выступал за оказание разовой кратковременной помощи. В их числе были Н. В. Огарков, С. Ф. Ахромеев, В. И. Варенников и я.
Наряду с этим рассматривался и вопрос об осуществлении силовой акции с целью устранения Амина и передачи власти в руки патриотически настроенной оппозиции.
Политбюро заранее поручило КГБ и Минобороны разработать соответствующую операцию на случай, если в этом возникнет необходимость. Ее подготовка заняла немногим более одного месяца. Был составлен детальный план, предусматривавший взятие штурмом дворца Амина и захват ключевых объектов, прежде всего в афганской столице.
Основная роль в проведении этой акции отводилась спецподразделениям Министерства обороны и КГБ, хотя в состав атакующих сил была включена и группа афганцев. Непосредственно во дворце должны были действовать в основном бойцы из спецподразделений «Каскад», «Зенит» и «Альфа».
Власть в стране решено было передать в руки Бабрака Кармаля, которого следовало доставить в Кабул из Чехословакии.
Я заранее вылетел в Прагу, чтобы переговорить с Бабраком и привезти его в Москву. Но когда я был уже на месте и готовился к встрече, мне вдруг позвонил Андропов и сказал: «Слушай, я тут подумал и решил, что тебе не нужно самому встречаться с Кармалем. Надо еще посмотреть, что из этого получится, а тебя мы можем сжечь. Да и вообще, стоит ли сразу выходить на уровень начальника разведки».
Так мы и не познакомились тогда с Кармалем.
Примерно за сутки до начала операции, как мне рассказывал Андропов, состоялось закрытое заседание Политбюро ЦК КПСС, а после него совещание в еще более узком составе, в котором приняли участие Брежнев, Громыко, Устинов и Андропов. Это было 24–25 декабря 1979 года.
На заседании Политбюро и было принято принципиальное решение об оказании прямой военной поддержки прогрессивным силам Афганистана: о вводе в страну сравнительно небольшого контингента войск, порядка 30 тысяч человек, а также о проведении, если того потребует обстановка, операции по захвату дворца Амина.
Голосовали единогласно, ни у кого, включая Горбачева, никаких возражений это не вызвало. Ни о какой оккупации Афганистана речи не шло, все исходили тогда из варианта оказания кратковременной и ограниченной по своим масштабам помощи. Подразделения Советской Армии предполагалось ненадолго дислоцировать в ряде пунктов страны и в кратчайшие сроки после нормализации обстановки вернуть обратно в Союз.
Решение о вводе советских войск в Афганистан было последним такого рода шагом в деятельности руководства Советского Союза, продиктованным, как были убеждены его инициаторы, не только нашими высшими национальными интересами, но и одновременно интересами (правда, в нашем понимании) другого государства. Это одновременно было и последним решением, которое было продиктовано необходимостью выполнения нашего интернационального долга.
Такое понятие, как интернациональный долг, не было тогда пустым звуком — к нему относились вполне серьезно. Впрочем, сейчас кое-кому даже трудно себе представить, что раньше были такие ценности, как дружба, союзнические обязательства, равно как и многое другое, о чем сейчас остается только напоминать… Но желание обезопасить южные границы Советского Союза, из которых почти две с половиной тысячи километров приходилось на границу с Афганистаном, когда грядущая опасность с этой стороны просматривалась достаточно четко, должно быть понятным и сегодня, если только мы еще полностью не отрешились от таких понятий, как государственные интересы и национальная безопасность.
Формально решение ввести в Кабул группировку наших войск было принято как бы по просьбе самого Амина (долгое время именно так мы официально оправдывали свою акцию, что в общем-то соответствовало действительности). Правда, задачи, которые при этом решались нами, не имели ничего общего с замыслами Амина: мы, разумеется, и не помышляли о том, чтобы помогать Амину в осуществлении его преступной антинародной политики.
С другой стороны, с просьбой о вводе наших войск обращалась к нам и оппозиция, возглавляемая тогда Бабраком Кармалем. То есть получалось, что нашего военного присутствия в Афганистане добивались обе политические силы, только каждая из них отводила Советской Армии прямо противоположную роль в урегулировании кризиса.
Советские воинские части были переброшены по воздуху в Кабул и на военный аэродром Баграм, находящийся примерно в 70 километрах от афганской столицы.
25 декабря вся операция по переброске войск была завершена.
Амин счел первый этап своего плана выполненным и обрушил на оппозицию новые, еще более сокрушительные и жестокие удары.
В этих условиях в Кабуле назревало открытое выступление против Амина. В нем готовились принять участие сторонники Бабрака Кармаля, Hyp Мухаммеда Тараки, а также те, кто еще недавно был вместе с Амином.
В Москве было принято решение оказать им помощь и осуществить заранее спланированную операцию.
Подразделения специального назначения Министерства обороны и Комитета госбезопасности в ночь на 27 декабря 1979 года вместе с группой афганцев захватили резиденцию, где находился Амин и его приближенные. Штурм самого здания и территории вокруг него продолжался около часа. В ходе боевой операции Амин был убит, хотя в наши планы входило лишь его задержание (несмотря на то, что буквально накануне штурма афганская оппозиция вынесла Амину смертный приговор за совершенные им массовые преступления).
Операция по взятию аминовского дворца была хорошо подготовлена и проведена на высоком профессиональном уровне, хотя сложностей в ходе ее осуществления возникло немало. Сам дворец находится на одном из холмов на окраине Кабула, и подходы к нему крайне затруднены. Вся местность вокруг хорошо просматривается, наверх ведет только одна извилистая дорога, к тому же довольно крутая и узкая, по которой движение возможно лишь в одном направлении. Поэтому от штурмующих отрядов требовалось особое умение, быстрота маневра и реакции. Да и сами помещения дворца представляли не меньше трудностей: лабиринты залов, комнат и подсобных помещений, бесконечные лестницы, переходы и коридоры, буквально забитые многочисленной и хорошо вооруженной охраной.
Но мы были готовы к любым неожиданностям, в окружение Амина была заранее внедрена наша агентура, и штурмующие подразделения действовали не вслепую. Кроме того, мы с самого начала исключили возможность оказания организованного сопротивления — непосредственно перед началом штурма Амин вместе со своим ближайшим окружением был усыплен. Снотворный порошок незаметно подмешал в еду один наш нелегал, который работал «под крышей» в президентской охране.
Взятие дворца, пожалуй, явилось единственной операцией в Кабуле, которая потребовала проведения активных боевых действий. В ней мы потеряли убитыми восемь человек — это были наши первые потери в Афганистане.
В ходе штурма погиб и руководитель отряда сотрудников КГБ полковник Григорий Бояринов. Уже когда все было, казалось, кончено, он вышел на площадку перед дворцом. Неожиданно сверху раздался выстрел — стрелял охранник Амина, которому удалось спрятаться в здании. Пуля попала в шею, как раз над бронежилетом, рана оказалась смертельной… Мы потеряли не просто мужественного бойца, опытного руководителя, но и человека редкой души, беззаветно преданного делу, за которое он отдал свою жизнь. Бояринов посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза.
Весной 1980 года я приехал на его московскую квартиру, где в присутствии нескольких товарищей по работе (тогда ведь вся операция по штурму дворца Амина держалась в строгой тайне) вручил жене и сыну Григория Бояринова Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина.
Помимо дворца Амина предстояло взять под контроль Кабул, аэродром Баграм, ряд других городов и населенных пунктов, а также основные автомагистрали. В столице нужно было освободить и нейтрализовать более двадцати важных объектов: резиденцию Амина, королевский дворец, здания правительства, министерства обороны, внутренних и иностранных дел, телефонную станцию, телевидение, аэропорт, тюрьму и другие.
Удаленность их друг от друга исчислялась десятками километров. На каждом объекте была военная охрана, защитные технические сооружения и система оперативной связи с ближайшими воинскими частями.
Так вот вся операция по Кабулу и Баграму была проведена за 6 часов. В течение двух суток в заранее определенных местах страны были размещены советские воинские гарнизоны с необходимой техникой и тыловым обеспечением. Общие потери спецчастей, проводивших операцию, составили 18 человек убитыми, из них 9 были сотрудниками Комитета госбезопасности.
Были и небоевые потери: во время переброски воинских подразделений в Кабул над гористым районом из-за ошибки пилотов потерпел катастрофу транспортный самолет. Погибли находившиеся на нем солдаты и офицеры — всего около 50 человек.
Еще накануне на аэродром Баграм личным самолетом Андропова был доставлен Кармаль. Его возвращение в Афганистан едва не закончилось трагически. Когда самолет ночью заходил на посадку, афганцы, словно почуяв что-то неладное, неожиданно вырубили всю электроэнергию — пришлось экипажу сажать машину в кромешной тьме, практически вслепую.
Специалисты говорили потом, что удачную посадку на неосвещенную полосу с выключенными аэродромными радиомаяками, локаторами и другим оборудованием можно рассматривать как чудо. Спасло Кармаля, да в какой-то степени и исход всей столь тщательно спланированной операции, высокое мастерство пилотов, награжденных потом высокими правительственными наградами.
На следующий день 28 декабря 1979 года Афганистан проснулся уже при другой власти.
Весть о свержении Амина мгновенно распространилась по Кабулу и облетела всю страну. В столице и других городах спонтанно собирались толпы людей с единственной целью высказать свою полную поддержку и одобрение смещению этого узурпатора и палача. В народе ведь было известно, что именно Амин убийца Тараки. Так что помимо страха и ненависти народ ничего другого к нему не испытывал.
Стихийные демонстрации прокатились по всей стране, и в первую очередь, конечно, по самой столице. Их кульминацией было освобождение из находившейся в 15 километрах от Кабула центральной тюрьмы Поли-Чархи более пяти тысяч политзаключенных. Никаким экстремизмом выступления масс не сопровождались, и обстановка в стране нормализовалась буквально в один день.
В истории Афганистана наступил новый этап, который открыл перед афганским народом реальную возможность начать достойную жизнь.
…Но, к сожалению, история распорядилась по-иному.
Дальнейшие события в Афганистане не пошли по тому сценарию, который вырисовывался в самом начале. Тому был ряд причин как объективного, так и субъективного характера.
Когда в 1979 году решался вопрос о вводе советских войск в Афганистан, никто не предполагал, что их пребывание в этой стране затянется на целых 10 лет. Небольшой советский воинский контингент, вопреки нашему желанию, втягивался то в одну, то в другую конфликтную ситуацию со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Вместо того чтобы лишь оказать помощь афганцам, мы, по существу, взвалили на свои плечи всю основную нагрузку.
Много потребовалось времени для того, чтобы в Москве осознали наконец ошибочность такого подхода и взяли курс на «афганизацию» конфликта.
В общей сложности за эти годы в Афганистане побывало около 900 тысяч советских военнослужащих различных родов войск. Их численность в отдельные периоды колебалась от 30 тысяч до немногим более 100 тысяч человек. С 1979 по 1986 год активность наших войск была довольно высокой и лишь в последующее время их участие в боевых действиях резко снизилось.
В 1981–1984 годах был проведен ряд крупных военных операций с участием советских и афганских армейских подразделений, в том числе против бандформирований Ахмад Шаха в долине Панджшер. Мощная артподготовка и массированные удары с воздуха ничего не дали.
Буквально на следующий день после одного нашего наступления мы с маршалом Соколовым посетили места боев. На вертолете перелетели в северозападную часть ущелья и с высоты двух километров среди отвесных скал опустились на крохотный пятачок земли на берегу горной реки.
Здесь, в небольшом селенье, совсем недавно находилась одна из штаб-квартир Ахмад Шаха, Теперь деревня лежала в руинах, чудом уцелел только один дом. Все жители, за исключением глубокого старца из уцелевшей хижины, вместе с моджахедами заблаговременно покинули ущелье, так что все наши старания пропали даром.
Мы провели совещание с командирами воинских частей, подробно разобрали ход и результаты операции. Соколов честно признал ее неэффективность.
Как только наши войска спустя неделю покинули ущелье, в него вернулись бандиты и первым делом расстреляли старика, в доме которого проходило наше совещание.
Так было и в других местах: ни одна из подобных операций не заканчивалась полным разгромом противника — значительная часть моджахедов уходила в горы, рассеивалась по труднодоступной местности, а затем вновь возвращалась в банды. Классические методы ведения современного боя не давали должного эффекта: регулярные войска зачастую были бессильны в партизанской войне.
В последние годы это обстоятельство было учтено. Куда более результативными оказались применяемые на более позднем этапе локальные операции в сочетании с политическими шагами и мерами, предпринимаемыми по линии органов госбезопасности.
Вообще на плечи советских чекистов в афганских делах падала исключительно большая нагрузка. Их труд не был так заметен, но в Афганистане они постоянно были «на передовой», ежедневно рисковали жизнью, совершили немало ярких подвигов.
Агентурное проникновение в бандформирования, выявление баз моджахедов не только в Афганистане, но и на территории соседнего Пакистана, поиски путей поставок и складов оружия, боеприпасов, отслеживание военных приготовлений и получение достоверной информации о противоречиях в стане непримиримой оппозиции — вот далеко не полный перечень задач, которые стояли перед нашими чекистами. Каждый успех позволял избежать многих потерь на фронте, реально приближал нас к конечной цели.
Особое значение имела и работа по укреплению органов госбезопасности, МВД и царандоя (милиции), повышению эффективности их работы, а также помощь в создании Народной армии Афганистана, способной вести самостоятельную борьбу с вооруженным противником.
Нам повезло на представителей КГБ СССР при афганских органах безопасности, которые трудились в этой стране начиная с 1978 по 1991 год включительно. Вот их имена: Леонид Павлович Богданов, Виктор Николаевич Спольников, Николай Егорович Калягин, Борис Николаевич Воскобойников, Владимир Павлович Зайцев, Валентин Алексеевич Ревин. Все они достойно выполняли свой долг, в нелегких условиях с риском для жизни работали день и ночь. Наши представители установили добрые отношения со своими коллегами-афганцами, внесли определяющий вклад в утверждение законности в работе службы безопасности Афганистана.
Длительное время мы безуспешно пытались установить связь с вождем хазарейцев. На то были свои причины: жесткое отношение Кабула к хазарейским племенам, их вражда с пуштунами, обособленный образ жизни хазарейцев, которые обитали в труднодоступных районах далеко в горах.
Хазарейцы жили бедно, подвергались постоянным набегам со стороны других племен, их не раз обманывали, предавали. Помимо этого, они принадлежат к шиитской ветви ислама, тогда как большая часть населения Афганистана принадлежит к суннитам.
Задача установления контакта с хазарейским лидером была поручена Ревину.
Хазарейцы отнеслись к нашему предложению весьма настороженно — они вообще подозрительно относились ко всяким внешним контактам, не без оснований опасаясь провокаций, — и поэтому заранее обозначили условия, на которых могла состояться встреча.
Так вот Ревин за много километров до места переговоров с хазарейским руководством должен был оставлять машину с водителем и идти дальше пешком, причем в одиночку. Только через два-три часа ходьбы по горной тропе он добирался до места. Спустя сутки таким же путем нужно было возвращаться назад к машине, которая подъезжала за Валентином Алексеевичем к условленному часу. Понятно, что при такой схеме гарантий безопасности не было никаких, риск был огромным, но обстоятельства вынуждали идти на это.
Результатом не одной такой ходки явилось установление полезных контактов с этим племенем и предупреждение военного конфликта в районах, примыкающих к афганской столице.
…Специальные службы Советского Союза и Демократической Республики Афганистан были достаточно хорошо осведомлены о положении в оппозиционных вооруженных формированиях. В наиболее крупных группировках, в том числе и в крайне экстремистских бандах, успешно действовала наша агентура. Через нее удавалось получать важную информацию, проводить активные мероприятия, склонять вооруженные отряды к переходу на сторону народной власти.
Наряду с нашими нелегалами в этой работе активно участвовали афганские друзья. Были здесь и тяжелые потери, связанные с разоблачением наших агентов. Обычно это происходило из-за предательства в центральных ведомствах. Заканчивалось это трагически — пытками и убийствами.
Наиболее трудными для проникновения были формирования таджикского оппозиционного лидера Ахмад Шаха Масуда, который организовал неплохую контрразведывательную работу в своих подразделениях и имел своих людей в Кабуле. В результате этого несколько попыток министерства безопасности ДРА по внедрению агентуры в окружение Ахмад Шаха, предпринятые в 1983–1988 годах, оказались раскрытыми, а агенты уничтоженными.
Особое внимание уделялось нами созданию структур органов внутренних дел и государственной безопасности, как центральных, так и на местах. Они начали работать в большинстве провинций и уездов (районов) и, по сути, стали опорой центральных и местных властей, а кое-где представляли саму эту власть.
Следует отметить, что именно органы госбезопасности были самым надежным звеном государственности Афганистана. Их численность вместе с приданными воинскими подразделениями достигала 70–80 тысяч человек, но основу составлял офицерский костяк, который выгодно отличался своей общей и профессиональной подготовкой, опытом и, самое важное, преданностью.
Среди них практически не было случаев измены или коррупции, в своей повседневной работе и в ходе боевых операций сотрудники афганских органов госбезопасности проявляли образцы мужества и героизма, демонстрировали высокий профессионализм. На их счету предотвращение многочисленных терактов, диверсионных операций, попыток агентурного проникновения в госаппарат, армию. Они проводили огромную работу в племенах, среди полевых командиров, помогали обеспечивать безопасность советских людей, находившихся в Афганистане.
Неплохие позиции сотрудники МГБ приобрели в зарубежных афганских организациях, проводивших враждебную кабульскому режиму деятельность.
Кадры для афганских органов безопасности готовились с нашей помощью как в Кабуле, так и в Советском Союзе — в Москве и других городах, на краткосрочных курсах продолжительностью по 2–6 месяцев, а также в специальных учебных заведениях, в том числе высших, с более длительным сроком обучения — до 2 лет.
За 10 лет, с 1980 по 1989 год, такую подготовку прошли в общей сложности около 30 тысяч человек — сотрудников органов госбезопасности и военнослужащих МГБ. Афганские слушатели, получившие у нас соответствующее образование, как правило, в последующем оправдывали оказанное им доверие.
Огромная работа проводилась советскими чекистами с помощью наших афганских коллег по вызволению попавших в плен советских и афганских военнослужащих. Об одном случае хочу рассказать и приоткрыть некоторые детали, о которых, пожалуй, мало кто знает.
4 августа 1988 года советский летчик полковник А. В. Руцкой был сбит ракетой, выпущенной с истребителя пакистанских ВВС, когда он совершал патрульный полет в воздушном пространстве Афганистана вблизи границы с Пакистаном. В результате прямого попадания самолет потерял управление, и Руцкой катапультировался. Ветром летчика отнесло в пределы пакистанской территории, на которой он и приземлился.
Правда, граница там довольно условная и с уверенностью утверждать, что это была земля Пакистана, нельзя.
Ушибы, ранение руки и вообще вся ситуация не сломила воли этого человека, он не потерял самообладания и приготовился к встрече с теми, кто попытался бы его захватить. Пять суток, отстреливаясь, уходил от преследования, получил еще одно ранение. На шестые сутки был схвачен. «В плену также вел себя мужественно — говорю это объективно, отдавая должное Руцкому, несмотря на то что годы спустя судьба поставила нас с ним по разные стороны баррикад и именно он руководил моим арестом.
В Москве узнали о случившемся спустя 4–5 часов. Пропажа самолета, да еще пилотировавшегося летчиком довольно высокого звания, — событие серьезное. Ясно было, что с самолетом что-то произошло и нужно срочно выяснять судьбу пилота: душманы в таких случаях были скоры на расправу.
Прежде всего необходимо было узнать, жив ли Руцкой. Первое Главное управление КГБ вместе с Главным разведывательным управлением Генштаба немедленно подключилось к розыску пропавшего летчика.
Вскоре по радиоперехвату прошло сообщение о том, что над территорией Пакистана был сбит советский самолет (по другим сообщениям проходило, что самолет потерпел катастрофу) и что летчик погиб. Не верить этим сообщениям у нас оснований не было, но мы все же продолжали поиски, хорошо осознавая, что если пилот уцелел, то его жизни угрожает серьезная опасность.
Кстати, такого подхода и Москва, и командование наших войск в Афганистане придерживались всегда, не только в случае с Руцким, история с которым не является исключением. Я могу привести множество других подобных примеров, когда боролись за наших людей, попавших в беду, до самого конца. Говорю это потому, что лично мне глубоко оскорбительны утверждения о том, что советская сторона якобы относилась к попавшим в плен воинам как к потенциальным предателям и даже предпринимала попытки их физического устранения. К сожалению, подобные инсинуации иногда подхватывались и весьма авторитетными людьми, как это имело место, например, в случае с Андреем Дмитриевичем Сахаровым.
Итак, несмотря на первые неутешительные сообщения, мы продолжали активную работу. Для начала была инспирирована передача в эфир информации о том, что советская сторона располагает достоверными данными о судьбе летчика, который удачно катапультировался и остался в живых. Вся ответственность за его судьбу ложится теперь на пакистанскую сторону.
Попутно для выяснения истинного положения были задействованы все каналы нашей разведки. По линии ПГУ мы обратились к афганской стороне с просьбой предпринять все возможные шаги через ее контакты в пуштунских племенах, населявших район предполагаемого падения самолета.
Начали действовать также по оперативным каналам Комитета госбезопасности СССР и министерства государственной безопасности Афганистана в Исламабаде, Карачи и Пешаваре. Обратились и к нашим индийским партнерам с просьбой оказать содействие в выяснении судьбы летчика и в случае, если он жив, помочь в его вызволении.
По линии МИД СССР был предпринят официальный демарш перед пакистанскими властями с требованием немедленного возвращения пилота.
Тем временем в Москве воцарилось тревожное ожидание: всех волновал вопрос, жив летчик или погиб. И вот вскоре после начала операции одновременно получили обнадеживающую весть сразу из двух источников — по линии ПГУ из Исламабада и от афганских друзей в Пешаваре.
В эфир тотчас же полетело еще одно организованное нами сообщение о том, что советский пилот находится в руках военного формирования одного из племен. Как потом выяснилось, небесполезными оказались и наши контакты с резидентурой ЦРУ в Карачи, в ходе которых наряду с предупреждением об ответственности американской стороны за судьбу Руцкого мы попросили оказать содействие в его освобождении и возвращении в Союз.
Во всей этой истории нам очень помог вождь одного пуштунского племени, находившегося в Пакистане. Мы связались с ним через афганских друзей сразу же после поступления информации об исчезновении самолета Руцкого. Именно этот человек по нашей просьбе вступил в переговоры с вождем того племени, на территории которого находился Руцкой. В итоге вопрос разрешился как нельзя лучше — через полтора месяца летчик был освобожден и возвращен советской стороне.
За проявленную солидарность и братскую помощь не сколько сотрудников афганских органов безопасности были удостоены орденов, а труды вождя пуштунского племени, который принимал непосредственное участие в вызволении Руцкого, были щедро вознаграждены.
К сожалению, не все подобные операции заканчивались так успешно. Были и тяжелые неудачи, но могу сказать одно: мы никогда не оставляли людей в беде, всегда действовали по морскому закону, согласно которому поиски потерпевших бедствие прекращаются, лишь когда уже не остается ни одного шанса на их спасение.
С главными действующими лицами этой истории, имен которых я, по понятным соображениям, привести пока не могу, жизнь и до этого, и впоследствии сталкивала меня не раз. Так, например, с упомянутым выше вождем пуштунского племени я познакомился задолго до описываемых событий. В один из моих многочисленных приездов в Кабул афганские друзья организовали мне личную встречу с ним. Хорошо запомнилась наша многочасовая беседа и сам этот человек, дипломатическому искусству которого во многом обязан своей жизнью Александр Владимирович Руцкой.
Вождю, когда мы с ним познакомились, было всего лет сорок пять, хотя выглядел он гораздо старше. На встречу он пришел в традиционной пуштунской одежде. Каждая деталь одеяния что-то означала: род, местность, религиозную и племенную принадлежность, миролюбие или воинственность, вид землепашества, семейное положение и еще многое другое.
Оказалось, что у моего собеседника четыре жены и шестнадцать детей. Один из его сыновей учился в Германии, другой — в Карачи, а третьего, кстати сказать, в конце нашей беседы вождь попросил устроить на учебу в Советский Союз (я обещал помочь и, разумеется, сдержал свое слово).
Племя у нашего знакомого вождя небольшое — девять тысяч человек, но родственников, как он выразился, и того меньше, всего около шести тысяч (а это весьма важный показатель — чем больше родни, тем надежнее племя). В племени сохранились старинные обряды и обычаи, в нем царит строгий порядок и военная дисциплина. Все до одного мужчины и даже часть женщин находятся под ружьем.
Посвящение юношей в воины — один из самых торжественных ритуалов.
Женщины находятся в полном подчинении у мужчин, но в то же время свято оберегается и их честь. Так, если мужчина покушается на достоинство женщины племени, то он подвергается «строгой каре».
На мой вопрос, в чем заключается эта кара, вождь пояснил: «Если посторонний мужчина бросил плотский взгляд на женщину, то он уже не жилец на этом свете!»
На протяжении всей беседы собеседник усиленно приглашал посетить его племя. «Вы узнаете, насколько теплым, и дружеским является пуштунское гостеприимство», — повторял он.
На наше шутливое замечание о том, что мы опасаемся кары, если не удержимся от соблазна посмотреть на славящихся своей красотой пуштунских женщин, вождь торжественно заверил, что для советских друзей будет сделано исключение.
Была и еще одна, мало кому известная сторона совместной деятельности советских и афганских спецслужб. Корни ее уходят в далекое прошлое, к традициям ЧК времен Ф. Э. Дзержинского. Речь идет о детях-сиротах и беспризорниках, искалеченные судьбы которых становятся едва ли не самыми тяжкими последствиями любой войны.
По инициативе Комитета госбезопасности СССР при активном участии министерства госбезопасности Афганистана была проведена большая работа по организации среднеобразовательных интернатов в Советском Союзе и отбору в них афганских детей-сирот, родители которых погибли в борьбе за народную власть. Таким образом, на учебу в Союз только в 1984–1985 годах было направлено 2 тысячи афганских ребят. После окончания интерната им предоставлялась возможность продолжить учебу в высших учебных заведениях, с тем чтобы они вернулись в Афганистан хорошо подготовленными к новой жизни специалистами.
Ситуация в Афганистане требовала постоянного и пристального внимания со стороны Москвы. Часто возникала необходимость разобраться и принимать решения на месте.
Все эти долгие годы мне пришлось вплотную заниматься афганской проблемой и, конечно, часто совершать поездки в эту страну. О первом моем визите в Кабул в 1978 году я уже упоминал, а последняя командировка туда состоялась в 1990 году.
В общей сложности я летал в Афганистан около тридцати раз. Продолжительность одной поездки составляла от двух-трех дней до двух и более недель. Времени, чтобы изучить страну, было вполне достаточно. Помимо Кабула не раз бывал в Джелалабаде, Кандагаре, Герате, Мазари-Шерифе, Кундузе, Гильменде, Шинданде и других местах.
Состоялось много памятных встреч с афганцами — от высшего руководства страны, армии и служб безопасности до простых людей, рядовых бойцов, от вождей племен, духовенства до главарей бандформирований. Запомнились, конечно, и встречи с советскими людьми — чекистами, армейскими офицерами и генералами, дипломатами.
Совместные поездки с нашими советскими представителями, товарищами по службе позволили лучше узнать людей: в сложных условиях сразу чувствуешь, кто есть кто, какой человек закваски, чем он дышит, на что способен в боевой обстановке.
Именно на земле Афганистана мне посчастливилось близко узнать многих своих замечательных соотечественников. Мог бы много рассказать об этих смелых, со всех точек зрения достойных людях. Упомяну лишь о тех, с кем больше всего довелось поработать «в одной упряжке», — трех военачальниках: Сергее Леонидовиче Соколове, Сергее Федоровиче Ахромееве и Валентине Ивановиче Варенникове.
С. Л. Соколов подключился к решению афганской проблемы вскоре после ввода туда советских войск и продолжал заниматься ею вплоть до ухода в отставку в 1987 году.
Конечно, может быть, правы те, кто говорит, что Сергею Леонидовичу не доставало глубины видения важнейших проблем Афганистана, что иногда он не проявлял должной гибкости, бывал нетерпеливым, слишком полагался на силу. Все это так. Но этот человек, бесспорно, обладал организаторскими способностями, являлся способным военачальником, был до конца самоотвержен, предан делу и воинскому долгу, честен, самокритичен. За время, проведенное в Афганистане, Сергей Леонидович не раз бывал в самых горячих точках, на передовых, не жалел времени и сил, целиком отдавался работе. За ним прочно закрепилась репутация бесстрашного человека.
Вспоминаю случай, который произошел во время одной нашей совместной поездки в Кандагар.
Мы должны были посетить один военный объект, который находился на некотором удалении от города. Местное руководство предложило воспользоваться БТР. Маршал Соколов решительно отказался и заявил, что поедет на обычной «Волге». Я поддержал Сергея Леонидовича и, несмотря на уговоры афганских друзей, которые рассказали, что буквально накануне на маршруте нашей поездки была обстреляна машина «Волга» и находившиеся в ней два человека получили ранения, мы все же настояли на своем и на БТРе не поехали.
Уже в машине на мой шутливый вопрос, в чем причина такого нежелания боевого маршала прокатиться на военной технике, Соколов ответил, что он просто хотел вселить уверенность в афганских друзей, а заодно подчеркнуть, что советские коллеги верят в их способность обеспечить нашу безопасность.
Будучи человеком прямым, Соколов не мог скрывать своих симпатий и антипатий, что было причиной его достаточно сложных взаимоотношений с афганскими представителями.
Надо, однако, заметить, что почти все советские представители в Афганистане страдали этим недостатком — невольным стремлением действовать исходя лишь из собственных мерок и представлений. Соколов, к сожалению, не был исключением.
Вообще должен сказать, что в организации работы советников, специалистов, всех советских представителей была допущена одна серьезная ошибка: все они считали, что имеют доступ к политике, в результате чего на головы бедных афганцев обрушивался мощный поток советов и рекомендаций, которые нередко воспринимались афганскими друзьями как директивы. Эта особенность относилась и к нашим военным товарищам. Правда, в последние несколько лет этот перегиб в значительной мере удалось устранить.
Хорошо был я знаком и с Сергеем Федоровичем Ахромеевым, Маршалом Советского Союза, начальником Генерального штаба Вооруженных сил СССР, который был основным разработчиком и исполнителем операции по вводу наших войск в Афганистан. Кстати, эту операцию по праву называют блестящей — переброска войск, занятие ими ключевых объектов и размещение гарнизонами по всей стране заняли всего 48 часов, причем это было сделано почти без потерь. Ахромеев также не один год провел в Афганистане.
Как я уже упоминал, он принадлежал к числу тех, кто не считал ввод советских войск в Афганистан оптимальным решением. Он хорошо понимал, что военным путем афганскую проблему не решить, здесь нужен комплексный подход.
Хотелось бы отметить одну, на мой взгляд, важную особенность в отношениях Ахромеева с афганскими представителями, включая и высших руководителей этой страны. Я имею в виду его неизменную принципиальность. Он не стеснялся возражать, когда это было нужно, никогда не соглашался с ошибочной позицией, независимо от того, на каком уровне она высказывалась. При этом он умел убедительно аргументировать свою точку зрения.
Ахромеев быстро усвоил афганскую специфику, без учета которой строить военную политику вообще было невозможно. Наверное, именно поэтому он был одним из тех, кто самым активным образом стремился найти выход из сложившегося положения на путях национального примирения и согласия.
С Валентином Ивановичем Варенниковым я, пожалуй, провел в Афганистане больше времени, чем с кем-либо из других своих боевых друзей. Вот и сейчас, когда пишутся эти строки, Валентин Иванович где-то рядом: он, как и я, тоже узник «Матросской тишины»… Арест Варенникова лично я воспринимаю как вопиющую, да просто преступную несправедливость! Боюсь, что общество, которое так поступает со своими героями, обречено…
В Афганистане его знали как толкового военачальника, способного организатора, заботливого командира, храброго и самоотверженного генерала. Днем и ночью он был на посту, всегда там, где горячо, опасно. Варенников легко находил общий язык с офицерами и солдатами. В нем гармонично сочетались высокая требовательность и неизменная чуткость.
Валентин Иванович активно выступал за формирование политики национального примирения в Афганистане. Как показало время, он был абсолютно прав, когда подчеркивал важность установления контактов с полевыми командирами моджахедов, в частности с руководителем одной из наиболее влиятельных группировок противоборствующей стороны Шахом Ахмадом Масудом.
Генерал Варенников принимал непосредственное участие в подготовке и проведении ряда боевых операций. При этом у него на первом плане всегда была забота о жизни солдат и офицеров.
В 1986 году под руководством Варенникова было успешно осуществлено одно из наиболее крупных наступлений в местечке Джаварра на востоке Афганистана, вблизи границы с Пакистаном.
Этот район в течение ряда лет основательно укреплялся моджахедами и, по существу, представлял собой хорошо защищенную крепость в скалистых горах. Всего за несколько дней боевых действий крепость Джаварра была взята, причем с минимальными потерями с нашей стороны. Афганцы высоко отзывались о мужестве и воинском искусстве генерала Варенникова.
Как-то Наджибулла мне сказал, что афганские военные чувствуют себя уверенно, когда рядом с ними находится Варенников.
Шли годы нашего прямого участия в афганской войне, а долгожданный мир никак не приходил на эту многострадальную землю. Общественность — наша и международная — требовала определиться с дальнейшим пребыванием советских войск в этой стране, скорректировать степень вовлеченности Советского Союза в афганские дела.
В советском руководстве и среди лиц, имевших отношение к афганской проблеме на самых разных уровнях, доминировала в общем-то одна точка зрения — пора выводить войска. Альтернативы этому варианту не было.
В целом первый период советского военного присутствия в Афганистане с 1980 по 1985 год был неоднозначным. Новая власть медленно завоевывала позиции, не так быстро, как этого хотелось, расширяла свое влияние.
В упомянутые годы удалось пройти значительный путь в создании армии, органов безопасности и внутренних дел Демократической Республики Афганистан. Вместе с отрядами самообороны (ополчения) вооруженные силы насчитывали до 340 тысяч человек, из них на службе в регулярной армии состояло до 200 тысяч бойцов. На своем вооружении афганская армия имела авиацию, танки, бронетранспортеры, артиллерию и многие другие виды современной боевой техники.
Одним из главных недостатков этой армии, который так и не удалось преодолеть до конца, была ее низкая мобильность. А ведь именно это качество имело особое значение для эффективной борьбы с небольшими летучими бандами моджахедов, наносившими то здесь, то там неожиданные удары и мгновенно рассеивавшимися затем по окрестным горам и селениям.
С одной стороны, вроде бы и шел процесс создания институтов народной власти, законодательную ветвь которой представлял Революционный Совет Демократической Республики Афганистан, а исполнительную — правительство в центре и губернаторы в провинциях. Существенно укрепились влияние и авторитет Народно-Демократической партии. К 1985 году она насчитывала уже до 220 тысяч членов, что для такой относительно отсталой страны было, бесспорно, не так уж и мало. Молодежная организация по численности была значительно меньше и не превышала 100 тысяч человек, но и эта цифра кое-что значила по масштабам Афганистана.
Впервые в истории была создана Всеафганская женская организация с высокой степенью политической активности. Несколько позже появились крестьянская организация, объединение предпринимателей. Все эти структуры действовали как в Кабуле, так и в большинстве провинций, однако степень их влияния на широкие массы продолжала оставаться слабой.
Главным пороком, мешавшим становлению афганской государственности и нормальному развитию общества, по-прежнему являлось постоянное стремление забегать вперед, попытки слепо копировать советский опыт без учета местной специфики. Многие афганские руководители придерживались крайне радикальных и опасных взглядов, заявляя, что даже опыт советских среднеазиатских республик мало подходит для афганского общества, поскольку будет, мол, лишь тормозить развитие. В качестве более подходящего примера для подражания они называли немусульманскую Россию.
Неимоверно трудно было переубеждать наших афганских друзей, доказывать всю ошибочность и вредность таких сверхреволюционных взглядов и порывов!
После прихода Горбачева к власти в 1985 году у него было вполне объяснимое желание побыстрее завершить войну в Афганистане. Поначалу он намеревался достичь этой цели преимущественно военным путем и даже подвергал критике Министерство обороны за пассивность и неэффективное ведение боевых действий. Однако такой подход был крайностью, поскольку решение афганской проблемы предполагало осуществление целого комплекса мер, и прежде всего политического характера.
Все это требовало взвешенных шагов, определенного времени и усилий, а терпение у Горбачева как раз всегда было в хроническом дефиците.
Спустя полгода новое шараханье, но уже в другую крайность. Ничего не добившись от военных, он вдруг вообразил, что афганская проблема — чуть ли не единственное препятствие на пути «нормализации» отношений между Советским Союзом и США, которое необходимо устранить любым путем. Отсюда вывод — уходить, причем как можно скорее.
Непредсказуемость в действиях Горбачева сбивала с толку афганских друзей и руководство тех стран, которые были вместе с нами на стороне кабульского режима. Бросалось в глаза, что многие афганцы, накрепко связавшие свою судьбу с нашей страной, первыми почувствовали опасность, все чаще на разных уровнях пытались выяснить, не бросит ли их Москва на произвол судьбы.
Тогда подобные опасения наших друзей казались просто наивными…
С 1986 по 1992 год пост министра госбезопасности Афганистана занимал сравнительно молодой генерал Якуби. Это был исключительно порядочный человек, верный друг. Он обладал редким даром организатора и аналитика, верно оценивал ситуацию в Афганистане и перспективы ее развития.
Стоит рассказать о моей необычной встрече с ним весной 1988 года в Дели.
Его и мой приезд в Индию случайно совпали по времени. Целью его поездки была подготовка предстоящего визита Наджибуллы в эту страну, я же прибыл туда для конфиденциальной встречи с Радживом Ганди.
Наши товарищи пригласили Якуби для беседы с московским гостем, заранее не сообщив, о ком именно идет речь. Он охотно согласился. Войдя в помещение нашей резидентуры и увидев там меня, Якуби от неожиданности буквально потерял дар речи, ведь моя поездка держалась в строжайшей тайне и мало кто знал о ней даже в Москве.
Якуби был очень образованным человеком, помимо пушту и таджикского владел английским и французским языками. Исходя из этого и подготовили переводчика. Обращаясь к генералу с приветствием, я произнес на немецком: «Как жаль, что вы не знаете этого языка!» В ответ услышал на чистейшем немецком: «Как же, я могу изъясняться и на нем». Так у нас появилась возможность остаться наедине и переговорить с глазу на глаз.
В то время мы с Якуби хорошо понимали, что советские Войска надо выводить из Афганистана, и чем скорее, тем лучше. Мы сходились во мнении, что народный Афганистан выстоит, оппозиция не сможет объединиться, а кабульский режим будет продолжать постепенно расширять свое влияние в стране. «Но только при условии, — подчеркивал собеседник, — если Москва не бросит нас совсем!»
Мысль о том, что такое может произойти, явно беспокоила Якуби. Все мои попытки рассеять эти, как мне тогда казалось, напрасные опасения успеха не имели. Это было заметно.
Я часто вспоминал потом эту нашу беседу, особенно когда в конце 1991 года Горбачев вместе с уже ельцинским режимом бросили-таки наших друзей в Кабуле…
С горечью думаю о том, что это проклятое «если» прозвучало тогда в Дели из уст Якуби каким-то зловещим пророчеством.
В начале 1992 года Якуби покончил жизнь самоубийством. Как рассказали мне уже позже, непосредственным поводом к тому послужило решение Наджибуллы, которому Якуби до конца оставался верен, покинуть Кабул. Уверен, однако, что истинные причины лежат гораздо глубже…
К весне 1986 года уже стало ясно, что попытка военного решения афганской проблемы полностью бесперспективна. Советское руководство твердо решило взять курс на постепенное сокращение нашего военного присутствия в Афганистане и на проведение более активной политики национального примирения по возможности всех, даже самых крайних противоборствующих сторон.
Это, однако, не было проявлением какой-то новой горбачевской линии, к такому выводу давно уже пришли почти все, кто отвечал за афганские дела.
В апреле 1986 года был предпринят первый шаг в этом направлении. Дело в том, что к тому времени у Бабрака Кармаля возникли серьезные разногласия с большинством членов высшего афганского руководства, которое склонялось к необходимости его ухода в отставку. Цель состояла в том, чтобы укрепить руководство, сделать его более динамичным и, самое главное, расширить социальную поддержку режима.
Уже тогда в воздухе витало имя Наджибуллы, пользовавшегося авторитетом энергичного и достаточно гибкого политика. Не менее важно было и то, что Наджибулла по национальности был пуштуном, а это тоже многих устраивало.
Афганское руководство обратилось к Горбачеву с просьбой переговорить с Кармалем и постараться убедить его добровольно уйти в отставку. Сам Кармаль в это время находился в Москве на отдыхе и лечении.
В связи с этим было решено обсудить афганский вопрос на заседании Политбюро ЦК КПСС, которое состоялось 27 апреля. Меня тоже пригласили присутствовать на этом заседании. Политбюро решило поддержать линию на активизацию политики национального примирения в Афганистане. Горбачеву поручили встретиться с Кармалем, прозондировать его отношение к дальнейшему сокращению нашего военного присутствия в Афганистане, а самое главное, убедить добровольно уйти в отставку.
Было решено также направить меня в Кабул для углубленного изучения положения в стране, бесед с афганским руководством и для последующей подготовки — совместно с руководителями других советских учреждений в Кабуле — развернутых предложений по афганской проблеме.
30 апреля Горбачев отправился в так называемую «кремлевскую» больницу в Кунцево, где на лечении по поводу обострившейся болезни печени уже довольно давно находился Кармаль. Вернулся он в крайне подавленном настроении — вопреки его непонятно откуда взявшимся радужным ожиданиям, беседа, как он выразился, «не получилась», Кармаль и слушать не захотел об отставке, а идти с ним на конфронтацию, конечно же, было нельзя.
Горбачев тут же перепоручил продолжение этой работы мне. Помимо наших давних весьма доверительных отношений с афганским лидером, сыграло роль и то обстоятельство, что он сам изъявил желание обсудить эту деликатную тему именно со мной.
1 мая 1986 года я вылетел в Кабул. Почти одновременно со мной туда прибыл и Кармаль, который после памятной беседы с Горбачевым сразу же решил прервать лечение и вернуться домой.
Я еще раз убедился в необходимости сворачивания нашего военного присутствия и активизации поиска политических путей урегулирования афганской проблемы; соответствующие рекомендации на этот счет были представлены в Политбюро ЦК КПСС.
Но наиболее напряженными и насыщенными в ходе этой поездки оказались встречи с Кармалем, которые продлились в общей сложности свыше двадцати часов. В течение первых двух недель мая мне дважды пришлось летать в Кабул, второй раз специально для того, чтобы завершить переговоры с Кармалем.
Первая беседа происходила практически в форме его (поначалу даже гневного) монолога. Зная характер собеседника, я почти не прерывал, давая ему возможность выговориться до конца. Вскоре, однако, произошел курьезный эпизод, позволивший мне несколько охладить пыл оратора.
С улицы послышался шум прибывающей толпы, до нас стали долетать отдельные выкрики и здравицы в честь вождя.
Кармаль подвел меня к окну, показал на демонстрацию кабульской молодежи, в основном школьного возраста, и театрально воскликнул: «Вот видите, как относится ко мне народ, как я могу идти против их воли?»
Я ответил, что этот организованный по указке сверху спектакль не производит на меня никакого впечатления, и предложил вести разговор в более деловом ключе. «Вот если бы, — заметил я, — с площади перед дворцом убрали охрану и действительно позволили населению открыто выражать свое мнение, через час здесь была бы добрая половина Кабула, причем совсем с другими лозунгами, и президенту это известно не хуже, чем мне!»
Кармаль заметно смутился и тут же при мне отдал распоряжение прекратить демонстрацию — через пять минут шум за окнами полностью стих.
Вторая и третья беседы носили уже более конструктивный характер, Кармаль теперь внимательно прислушивался к моим аргументам, не так болезненно воспринимал оценки и советы. И все же решающего перелома удалось добиться лишь с пятого или шестого захода, а окончательным согласием передать власть в руки Наджибуллы заручиться в ходе повторного визита в Кабул.
Итак, в середине мая новым президентом Афганистана стал в прошлом соратник Бабрака Кармаля доктор Наджибулла — молодой, энергичный, образованный, не по годам умудренный жизненным опытом человек.
Приход Наджибуллы внес свежую струю во внутреннюю и внешнюю политику Афганистана. Проявляя гибкость и вместе с тем последовательность, Наджибулла существенно расширил социальную базу народной власти, ему удалось укрепить связи с духовенством, частным сектором. Он провозгласил политику национального примирения, против которой выступать было просто невозможно.
Наджибулла внес серьезные коррективы в политику по отношению к полевым командирам, совершенно верно оценив это направление деятельности кабульского руководства как ключевое. Политика в отношении племен стала активным фактором, без успеха которого нечего было и думать о каком-либо продвижении вперед.
Наджибулла отбросил догмы, перегибы в политике и пошел по линии поддержки частной собственности, опоры на исламскую религию,
многопартийности, уважения прав всех национальностей, предоставления возможности участвовать в политической жизни всем общественным силам, стоящим на позициях национального примирения, налаживания добрых отношений с соседними государствами.
Как-то в беседе с Наджибуллой я полушутя сказал, что у него есть два недостатка — чрезмерная цивилизованность и молодость. Чрезмерная цивилизованность может подтолкнуть его перескочить какой-то этап в развитии афганского общества, как это уже было с его предшественниками, и тогда последствия не заставят себя ждать. Что касается молодости — сорок лет, — то для такой восточной страны, как Афганистан, где почтенные годы уже сами по себе являются свидетельством мудрости, этот фактор может повлиять на авторитет руководства. Должен сказать, что оба этих «недостатка» Наджибулла с лихвой компенсировал своими куда более многочисленными достоинствами.
Трагически оборвалась жизнь Наджибуллы. В сентябре 1996 года талибы взяли Кабул. Они схватили Наджибуллу в помещении отделения ООН в Афганистане и спустя два дня после бесчеловечных пыток публично казнили президента ДРА, его брата и водителя на центральной площади. С 1992 по 1996 год Наджибулла пользовался убежищем под флагом ООН. Никто не выступил в его защиту.
Заслуги Наджибуллы перед собственным народом неоспоримы. Пройдет совсем немного времени, и об этом человеке начнут вспоминать с признательностью, и не только на его родине.
Что бы ни случилось в Афганистане, Наджибулла войдет в его историю как деятель крупной величины. Терпимость к инакомыслию, человечность, умение прощать ошибки, стремление понять другую сторону, полная самоотдача в работе, честность будут высвечивать его образ в течение жизни не одного поколения афганцев.
К Советскому Союзу, к советским людям Наджибулла всегда относился с чувством уважения. Ни словом, ни поступком он ни разу не дал ни малейшего повода усомниться в этом.
С каждой новой поездкой в Афганистан я все больше убеждался в том, что ставка лишь на силу заведет нас в тупик.
Помню, летом 1986 года я посетил Гильменд — центр одноименной провинции на юге Афганистана. Это обширная территория с огромными водными запасами, большой площадью плодородных земель. Одна эта провинция, по оценке специалистов, могла прокормить десятки миллионов человек, да плюс еще обеспечить их высокосортным хлопком и шерстью. Население состояло из пуштунов и белуджей.
Там мы познакомились с губернатором провинции, известным в стране государственным деятелем Шах Назаром. Ему было 67 лет, однако по телосложению и внешнему виду выглядел он намного моложе. До 1978 года Шах Назар был членом парламента, к Народно-Демократической партии не принадлежал, но сочувствовал ей. К новому режиму относился по меньшей мере лояльно.
По словам Шах Назара, обстановка в провинции Гильменд была спокойной главным образом потому, что ни одна из сторон не положила начало стрельбе.
Руководители племен и кланов в провинции договорились не трогать друг друга, проявлять взаимную терпимость. Нарушение этого соглашения влекло за собой самое строгое наказание. По его мнению, перемены в Афганистане будут идти, но очень медленными темпами, и с этим надо смириться. Начать же ускорять развитие событий — значит погубить все дело.
Шах Назар стремился развивать торговлю, экономическое сотрудничество с Советским Союзом, предлагал поставлять хлопок, шерсть, растительное масло. При условии советской помощи (не бесплатной) готов был довести продажу хлопка до сотен тысяч тонн в год.
Провинция имела выгодные торгово-экономические предложения от западных стран, в том числе от США.
Американцы в последние годы предпринимали реальные попытки проникнуть в эту южную часть Афганистана и основательно там закрепиться. Они построили в Гильменде современный аэропорт, автодорогу, широкую сеть ирригационных сооружений, но начали свое проникновение с постройки мечети — самой современной в Афганистане. И надо отметить, что жители Гильменда больше всего оценили именно этот жест.
Губернатор Гильменда поддерживал тесные отношения с советской воинской частью, но к военной помощи старался не прибегать.
На протяжении ряда лет в области успешно действовал небольшой советский отряд по связям с населением. Он состоял из военнослужащих технических специальностей и врачей. Отряд оказывал населению медицинскую помощь, принимал участие в проведении ремонтных работ в городе и на ирригационных сооружениях. Население платило советским воинам дружелюбием и благодарностью.
Однажды наш отряд оказался в далеком селении и намеревался там заночевать. Ночью к командиру пришли местные жители и предупредили его о намерении одной из действовавших в окрестностях банд совершить на отряд внезапное нападение. Они же и помогли солдатам уйти из опасного района (а в отряде были женщины-врачи), причем сделали это с большим риском для собственной жизни.
Вскоре после нашей встречи была организована поездка Шах Назара с женой и двумя детьми в Советский Союз. Пребывание в Москве и Ташкенте произвело на губернатора неизгладимое впечатление. Он лишний раз убедился в том, что следует твердо придерживаться курса на развитие отношений с Советским Союзом, но сокрушался при этом, что Афганистану потребуется не один десяток лет, чтобы достичь такого же уровня жизни, как в нашей стране.
К тому времени, когда вопрос о выводе наших войск перешел в практическую плоскость, а это был уже 1988 год, советские военные части, по сути дела, прекратили боевые операции: войска стояли гарнизонами, армии Афганистана нами оказывалась лишь воздушная поддержка, да и то в ограниченных масштабах. Наши потери были сведены на нет. Афганцы же явно набирали силу, они ощутили ответственность, понимали, что впредь на прямую военную помощь советских подразделений в боевых действиях им рассчитывать уже не придется.
В общем-то интересы Советского Союза по афганскому вопросу сводились к тому, что мы хотели видеть Афганистан подлинно независимым, самостоятельным, территориально единым государством.
При объективном, всестороннем анализе нетрудно прийти к выводу, что советские интересы в полной мере совпадали с интересами этого региона в целом и с интересами каждой страны, входящей в него.
На практике это выливалось в следующее. Между Индией и Советским Союзом было полное взаимопонимание, у Ирана тоже не было оснований опасаться советской политики в отношении Афганистана.
Что касается Пакистана, его отношений с Афганистаном с точки зрения исторического фактора, современного положения обеих стран, пакистаноиндийских отношений, — именно независимый, самостоятельный Афганистан в полной мере отвечал внешним и внутренним интересам Пакистана.
Кроме того, решалась пуштунская проблема, притом что ни пакистанская, ни афганская стороны не чинили бы препятствий для передвижения пуштунов, проживающих по обе стороны линии Дюранда. Независимый Афганистан имел бы всесторонние экономические, политические, научные, технические, культурные и иные отношения с любым государством мира, включая Соединенные Штаты Америки, западные страны, Китай и Японию.
Правительство Китайской Народной Республики небезразлично относилось к тому, что происходит в Афганистане и вокруг него. Оно проявляло сдержанность, и в конце концов, как нам казалось, у Китая и Советского Союза к моменту вывода советских войск из Афганистана каких-то взаимоисключающих точек зрения на афганскую проблему не было.
Советский Союз не строил и не собирался строить взаимоотношения с Афганистаном в ущерб развитию его связей с другими странами. Другое дело, если какая-нибудь держава вознамерилась бы преследовать далеко идущие цели установления политического или экономического господства над Афганистаном. Тогда Советский Союз, разумеется, не мог бы оставаться в стороне.
Было бы наивно объяснять политику Советского Союза в отношении Афганистана имперскими замашками. Даже представители влиятельных политических кругов в Афганистане хорошо понимали, что суть политики Советского Союза ни в коей мере не противоречит коренным интересам афганского народа, его чаяниям и надеждам, его желанию идти по пути прогресса во всех областях жизни.
Вопрос о том, что будет с Афганистаном после нашего ухода — удержится ли там режим Наджибуллы или на смену ему придет другой, — не мог, конечно, не волновать советскую сторону. Позади было почти десять лет войны, счет за которую мы оплачивали прежде всего невосполнимыми людскими потерями, явными политическими издержками, материальными расходами.
Неотступно стоял вопрос: если в Кабуле после нашего ухода режим все же поменяется, то каким он будет — дружественным (пусть даже просто лояльным) или враждебным Советскому Союзу?
Принимая решение о выводе войск, советское руководство, естественно, исходило из важности сохранения своего южного соседа на дружественных нам позициях. Намерения бросить Афганистан на произвол судьбы открыто никто не проявлял, хотя определенный разброс во мнениях, разумеется, присутствовал. В итоге все же было признано необходимым продолжать и далее оказывать Наджибулле всестороннюю помощь, сведя при этом к минимуму людские потери с нашей стороны. Такой позиции, по крайней мере внешне, долгое время придерживался и Горбачев.
Отдельно стоит остановиться на линии поведения в этом вопросе А. Яковлева. Он и здесь держался особняком. С самого начала его позиция сводилась к следующему: немедленно и без каких бы то ни было условий вывести наши войска из Афганистана, а там — будь что будет! Любопытна и тактика достижения этой цели.
До вывода войск Яковлев говорил, что наш уход можно было бы компенсировать увеличением поставок военной техники и снаряжения («Сколько надо, столько и дадим!» — с жаром повторял он), обеспечением проводки конвоев по афганским дорогам и даже оказанием воздушной поддержки с территории Советского Союза. Он высказывался за создание на территории Афганистана военных баз и учебных центров.
Но это были только слова! Самое главное для «идеолога» перестройки было добиться вывода наших войск из Афганистана, а затем бросить на произвол судьбы эту страну, а заодно с ней и интересы Советского Союза. А ведь не мог Яковлев не отдавать себе отчета в том, что Афганистан в случае такого предательства с нашей стороны станет легкой добычей для своих собственных, да и наших общих противников!
Женевские переговоры и соглашения по Афганистану, предусматривавшие полный вывод советских войск к 15 февраля 1989 года и одновременное прекращение военных поставок из Советского Союза, Пакистана и других стран, с самого начала были лишь ширмой, видимостью конструктивного решения проблемы, слабо прикрытым желанием сохранить наше лицо в условиях полной политической капитуляции.
Советская сторона послушно выполняла и даже старательно перевыполняла условия женевских соглашений, в то время как американцы всем своим поведением доказывали, что свои собственные обязательства они попросту игнорируют и ждут лишь одного — скорейшего и окончательного ухода наших войск из Афганистана.
Соединенные Штаты Америки шли к своим целям в Афганистане прямым путем, особо их не скрывая. Цель у них была свергнуть режим Наджибуллы и привести в Кабул правителей другого толка, которые отвечали бы в полной мере интересам западных стран и ни в коей мере не интересам Москвы.
США громко говорят о своих национальных интересах применительно к событиям то в одной, то в другой стране. Не удовлетворяла политика М. Бишопа в Гренаде — и последняя была оккупирована. Не понравился президент Панамы Норьега — и это государство было захвачено, а его президент был отдан под американский суд и осужден на умопомрачительный срок тюремного заключения.
Соединенные Штаты Америки не остались в стороне от событий в Сальвадоре, Никарагуа, продолжают постоянно грозить Кубе. Возник иракокувейтский конфликт, и Вашингтон посчитал нужным и возможным вмешаться в этот конфликт на стороне Кувейта, обрушить всю свою военную мощь на иракские вооруженные силы.
Могут сказать, что Америка действовала на стороне Кувейта, потому что такое решение было принято Организацией Объединенных Наций, однако для каждого ясно, что если бы США не сочли нужным выступить на стороне Кувейта, то ООН ни при каких условиях не пошла бы на применение силы в этом регионе.
Впрочем, выступи Россия в Совете Безопасности ООН против вмешательства западных стран под флагом ООН в ирако-кувейтский конфликт, то трудно сказать, в каком направлении пошло бы развитие событий в этом регионе.
Значит, Соединенные Штаты позволяют себе под предлогом защиты своих национальных интересов осуществлять прямое военное вмешательство в события в том или ином регионе, даже на тысячи километров удаленных от своих границ.
А Советский Союз лишался такого права, даже когда речь шла о соседнем государстве, граница с которым небезразлична с точки зрения интересов безопасности такого огромного региона, каким являлась советская Средняя Азия.
Надо вещи называть своими именами. Москва предала своих афганских друзей, они, естественно, были вынуждены прекратить борьбу, но мир в Афганистане, как и предполагалось, не наступил.
Почти все политики, особенно специалисты по афганской проблеме, предрекали, что после того, как советские войска уйдут из Афганистана, а народный режим Наджибуллы будет брошен, не только Кабул, но и весь Афганистан превратится в одно кровавое месиво, в котором будут перемалываться судьбы целых народов, тысячами гибнуть ни в чем не повинные люди. Так оно и произошло.
Жертвы, принесенные Советским Союзом в ходе военного конфликта в Афганистане, тем более давали нам право требовать учета нашего голоса в урегулировании афганской проблемы, в достижении такого мира, который принимал бы во внимание и интересы северного соседа. Мы заплатили слишком большую цену, наши интересы были непосредственным образом задеты, поскольку нас связывали с Афганистаном определенные договоры и соглашения. Мы действительно были заинтересованы в мире и спокойствии не только в Афганистане, но и в регионе в целом и потому вправе были заявлять о необходимости считаться с нашими интересами, тем более что они ни в коей мере не противоречили нуждам самого афганского народа.
Было очевидно, что с Москвой ведут откровенную игру. А наша дипломатия тем временем продолжала делать вид, что развитие обстановки вокруг Афганистана идет в соответствии с духом женевских соглашений.
В сущности, история женевских переговоров и соглашений свидетельствует о том, что с нашей стороны шла прямая сдача союзника по всем направлениям. Во время переговоров в Женеве и после них советская сторона делала одну уступку за другой, ничего другого не оставалось и афганским друзьям.
Находившийся на переговорах в Женеве министр иностранных дел Афганистана Вакиль в знак протеста однажды даже объявил голодовку, но спустя два дня уступил, потому что идти против СССР было бессмысленно.
Как только вывод советских войск был завершен, Яковлев стал открыто выступать против дальнейшего оказания помощи Афганистану, настаивал на полном ее свертывании. Ни о каком сохранении позиций, нашего влияния в Афганистане с его стороны уже не шло и речи. На напоминания о прежних высказываниях он отвечал лишь колючими взглядами. О советской Средней Азии, об интересах ее безопасности Яковлев не хотел даже слышать.
И вот настало время пожинать плоды этой политики! Мы пришли к тому, чего, судя по всему, некоторые наши деятели и добивались. Бывший советский союзник Афганистан, оставшись без всяких поставок из России, немедленно был захлестнут новой волной гражданской войны, его народ подвергся новым трагическим испытаниям.
Хлебнули горя и наши среднеазиатские республики: постоянные нарушения границы, массовая переброска оружия, многочисленные конфликты, тысячи убитых и раненых, сотни тысяч беженцев.
По некоторым данным, в ходе гражданской войны в Таджикистане, вспыхнувшей в 1992 году, погибли сотни тысяч человек. Всем очевидно, что детонатором этой войны являются реакционные силы Афганистана. А ведь это только начало!
Проблемы в этом регионе исключительно сложные. Так, в Таджикистане проживает около трех с половиной миллионов таджиков, а в Афганистане их более четырех миллионов. Фундаменталистские настроения есть и здесь, и там, отсюда происходит усиление экстремизма, который проявляется прежде всего в политике. Подогреваются настроения в пользу воссоединения братьев-таджиков обоих государств. Но какой тяжелой и дорогой ценой это может обернуться для всех нас?
В конце XX века таджики, населяющие этот регион, разделены не только границей: их отличают два противоположных уклада жизни, несовместимость диаметрально противоположных общественных и государственных систем. В несколько иной степени, но примерно то же самое можно сказать об Узбекистане и Туркмении.
Конечно, проблемы в регионе были и прежде, но ситуацию удавалось контролировать. Сейчас же в пылу политических страстей и противоборства эти особенности одними игнорируются, недооцениваются, а другими, напротив, используются для разжигания розни.
Так что впереди нас ждут новые потрясения. По мере ослабления российского влияния обстановка будет еще более обостряться. Рано или поздно Россия и среднеазиатские государства придут к осознанию необходимости объединения усилий в борьбе за восстановление мира в этом регионе, но какие жертвы потребуются для этого осознания?
…15 февраля 1989 года последний советский воин покинул Афганистан. Вопреки многочисленным прогнозам кабульский режим не пал через один-два месяца, а продержался в течение почти трех лет и, более того, за это время даже укрепил свои позиции. И это несмотря на то, что ситуация изменилась: не стало Советского Союза, сократилась наша помощь, а с 1 января 1992 года наши военные поставки в Афганистан вообще были полностью прекращены.
В конечном счете поражение кабульского режима произошло отнюдь не потому, что он был объективно обречен изнутри, а в силу внешних причин, в первую очередь связанных с развитием ситуации в Советском Союзе. Достаточно сказать, что мы фактически признали другую воюющую сторону, и одно это конечно же в корне изменило всю ситуацию, связанную с афганской проблемой.
Впрочем, когда в январе 1989 года почти все предрекали скорый конец кабульского режима, мало кто предполагал, что наша политика в отношении Афганистана пойдет по пути полной сдачи этой страны.
22 февраля 1989 года вместе с Э. Шеварднадзе я должен был вылететь в Кабул для обсуждения с афганским руководством новой ситуации и перспектив развития в этих условиях советско-афганских отношений. Но, к сожалению, из-за болезни я не смог участвовать в поездке.
Впечатления группы Шеварднадзе от Кабула были неутешительными: месяц, от силы два — и режим Наджибуллы падет. Правда, сам Шеварднадзе был более оптимистичен.
Я же был в полном одиночестве, когда говорил, что новый Афганистан может выстоять.
Прошел месяц, второй, а Кабул стоял и, более того, положение вокруг столицы даже укрепилось. Спустя полгода стали свободными для транспорта дороги на Кандагар (юг страны) и на Герат (запад). Практически без перерывов функционировала автострада на Джелалабад — город на востоке страны, недалеко от границы с Пакистаном. Попытки отдельных оппозиционных сил организовать наступление на некоторых участках довольно быстро и эффективно пресекались. Для многих такое положение явилось полной неожиданностью.
У Наджибуллы, всего руководства поднялось настроение, возросла уверенность в победе.
В Кабуле возобновляли деятельность закрытые перед выводом советских войск посольства ряда стран. Заметно улучшалось отношение жителей к советским сотрудникам, находившимся в Афганистане.
Помню, позвонил мне Ахромеев (это было осенью 1989 года) и сказал, что, к большому своему удовлетворению, он ошибся в мрачном прогнозе — народный режим не только не рухнул, но, судя по всему, даже укрепился, так что Афганистан по-прежнему остается на дружественных Советскому Союзу позициях.
Проходили месяцы, а жизнь в стране продолжала медленно, но верно идти в благоприятном направлении. Кабулу удавалось все более овладевать обстановкой в некоторых районах страны, активизировались контакты с полевыми командирами, что явилось важнейшим, а в тех условиях, может быть, даже решающим фактором стабилизации обстановки в стране.
В практическую плоскость встали вопросы развития и укрепления наших торгово-экономических связей. Возобновилась подача газа в Советский Союз.
Огромную тягу к торговле с нами проявляли афганские крестьяне. Они предлагали широкий ассортимент товаров — хлопок, шерсть и изделия из нее, мясо, растительное масло, высоко ценящиеся в мире изюм и сухофрукты, а также многие другие товары.
Стал проявляться еще один немаловажный и крайне благоприятный для Кабула фактор — всегда имевшие место разногласия в вооруженной оппозиции не только не ослабевали, но даже начали усиливаться. Благоприятные подвижки происходили и в позициях группировок, оппозиционных к кабульской власти.
Контакты с противной стороной постоянно расширялись, особенно на уровне полевых командиров, представителей местных властей, духовенства.
Увеличивалось число беженцев, возвращавшихся из Пакистана и Ирана. В Кабуле население отлично понимало, что принесет им падение режима и приход к власти оппозиции — междоусобицы, массовые грабежи, возврат унижающих человеческое достоинство порядков, от которых люди за годы новой власти успели отвыкнуть.
Конечно, это вовсе не означало, что проблем у Наджибуллы совсем не стало, их число просто несколько поубавилось, хотя трудностей оставалось еще немало, да плюс к тому возникало много новых вопросов. Режим Наджибуллы еще не добился коренного перелома, который однозначно решил бы вопрос: кто — кого?
Процесс национального примирения был лишь в начальной стадии. Межнациональные конфликты все еще отличались опасной жестокостью и размахом, они нередко выливались в вооруженные столкновения не только с правительственными войсками, но и между различными отрядами самой оппозиции.
Оставалась открытой граница на востоке, юге и западе страны, и просачивание боевых группировок моджахедов с территории соседнего Пакистана было практически беспрепятственным и непрерывным. Доступ у вооруженной оппозиции к зарубежным источникам поставок оружия и живой силы, несмотря на женевские соглашения, оставался беспрепятственным.
В самом афганском руководстве, правда, так и не удалось достичь единства, оно раздиралось противоречиями по кадровым и политическим вопросам. Афганские друзья так до конца и не смогли освободиться от стремления перескочить неизбежный исторический этап развития своего общества и государственности. Видимо, они осознали свои ошибки только тогда, когда им всем пришлось смотреть смерти в глаза.
В Советском Союзе насчитывается около одного миллиона воинов-интернационалистов, которые почти за 10 лет прошли суровую школу мужества в Афганистане. Им нечего стыдиться, скрывать свою принадлежность к воинам-«афганцам». Они вели себя достойно, пользовались уважением у большей части населения, которое до сих пор сохраняет в своих сердцах чувство дружбы и признательности к советским бойцам.
Жители Кабула навсегда запомнят, как переброшенные из Пакистана группы террористов ночью обстреливали город, убивали мирных жителей, а днем советские воины из машин, на улицах раздавали голодающим людям муку. По целям и задачам миссия советских воинов-интернационалистов в Афганистане была благородной. Но война есть война. Она неизбежно оборачивается многочисленными жертвами и разрушениями.
Я категорически против утверждения, что мы «проиграли войну в Афганистане». Говорить так — это не просто грешить против истины, но и, по моему глубокому убеждению, оскорблять память павших, всех тех, кто честно прошел через ратный труд в этой войне! Поражение потерпели другие — авторы преступной и предательской политики, в результате которой Афганистан был брошен на произвол судьбы.
Общие наши потери за 10 лет — убитыми, умершими от ран и болезней, включая небоевые потери, — составили 13 тысяч 300 человек. Количество раненых — около 30 тысяч. Пропало без вести 311 человек, из них большая часть попала в плен. Лишь единицы перешли к противнику добровольно.
По мнению военных специалистов — советских и зарубежных, — с учетом продолжительности пребывания советских войск в Афганистане, особенностей и условий этой страны, такие потери не оцениваются как большие. Но дело, конечно, не в цифрах, а в самом факте гибели людей, получении ими ранений.
Нелишне вспомнить, что Соединенные Штаты Америки за три года активных боевых действий потеряли во Вьетнаме 54 тысячи человек только убитыми.
Во время корейской войны в 1951–1953 годах над Северной Кореей было сбито более 1250 американских боевых самолетов, потери одного только летного состава определяются приблизительно 4 тысячами человек.
Невероятно жаль наших ребят! Однако их подвиг невозможно переоценить. Они сражались и погибали с верой в то, что делали это в интересах Родины, ради защиты ее безопасности.
Было бы в высшей степени несправедливо лишать прошедших Афганистан воинов славы, доставшейся им по праву, выстраданной кровью и лишениями. Героев среди наших ребят было много. Не запятнали себя позором и те, кто попал в плен и кому пришлось пережить там тяжелейшие испытания.
Итак, позади афганская война, десять труднейших лет в истории нашей страны. Нет уже того государства — Советского Союза, — которое в 1979 году пришло на помощь соседнему афганскому народу, ушла в прошлое и завоеванная с таким трудом народная власть в этой стране. Колесо истории остановилось, а затем, набирая обороты, стало раскручиваться в обратном направлении.
Афганский фундаментализм уже почувствовали не только в Кабуле, но и в некоторых регионах бывшего СССР — он напомнил о себе постоянными нарушениями наших границ, бандитскими нападениями, новыми убитыми и ранеными с нашей стороны, полуразрушенными городами и селами, согнанными со своих родных мест таджиками, узбеками, русскими и многими нашими согражданами других национальностей. Тысячами гибнут ни в чем не повинные люди, в том числе женщины и дети.
Недружественный нам Афганистан со своим растущим исламским фундаментализмом прямо или косвенно разрушает среднеазиатские республики, медленно, но верно затягивая их в круговорот гражданской войны.
Сейчас события красноречиво говорят о том, что граница бывшего Советского Союза с Афганистаном стала границей тревог, лишилась безопасности, не обеспечивает спокойную жизнь Таджикистана, Узбекистана и Туркмении, потому что на этой границе происходят кровавые конфликты, она постоянно нарушается группами экстремистов, боевиков из Афганистана.
Афганские боевики доставляют в Таджикистан оружие, боеприпасы, совершают террористические акты. Хотелось бы предостеречь от наивного представления об этих событиях как о преходящих, которые в скором времени оставят о себе лишь печальные воспоминания. Нет, проблема гораздо глубже.
В ходе многочисленных бесед с самыми различными афганскими представителями мне довелось не раз слышать о том, что определенные силы в Афганистане вынашивают весьма серьезные территориальные претензии к Советскому Союзу. Те, кто привержен идее исламского фундаментализма, считают, что узбеки, таджики, туркмены, проживающие в Афганистане, имеют историческое право на воссоединение с этнически родственными группами населения, проживающими в Средней Азии, причем на основе присоединения последних к Афганистану.
В случае, если подобным планам было бы суждено сбыться, нетрудно представить себе, какие лишения и горе, неисчислимые жертвы выпали бы на долю бывших советских людей — туркменов, таджиков, узбеков, не говоря уже о представителях других национальностей. Речь пошла бы об их жизни и смерти, поскольку семь десятков лет советской власти сделали их, или, по крайней мере, значительную часть их, совершенно «непригодными» для образа жизни исламских фундаменталистов.
Имелось ли все это в виду, когда в конце 1979 года принималось решение о вводе советских войск в Афганистан и оказании прямой военной помощи Кабулу? Да, конечно. Самые последние события подтвердили, что у таких опасений были все основания.
Еще раз хочу подчеркнуть, что формы оказания советской помощи Афганистану могли бы быть иными. Это другой вопрос. Но нельзя не учитывать суть афганской проблемы, заключающейся в необходимости учета интересов Советского государства, что в эпоху тогдашнего противостояния в мире делало это весьма серьезным аргументом.
Если некоторые полагают, что с противостоянием покончено раз и навсегда, то они глубоко ошибаются. Свидетельство этому — многочисленные военные конфликты, которые и сегодня происходят в мире. Прежде чем человечество избавится от войн, больших или малых военных конфликтов, от междоусобиц, от жесткой борьбы на мировых рынках, от политического противоборства, от силового давления, пройдет еще немало времени, и будет ли это время исчисляться десятками или сотнями лет, никто сейчас с точностью ответить не сможет.
Афганская проблема нуждается в более глубоком исследовании, в более веских и основательных оценках, в выводах, которые учитывали бы интересы всех сторон, в той или иной мере участвовавших в афганских делах на самых различных этапах их возникновения и развития, выводах, которые учитывали бы и реалии сегодняшнего мира.
Наши парни, сложившие голову за то, чтобы предотвратить трагическое развитие событий, предаются забвению, тех же, кто уцелел, превращают в «потерянное поколение». А тем временем каждый день на границе и даже в глубоком «тылу» гибнут все новые и новые мальчишки, такие же юные, как и те прежние, но только они в отличие от тех не знают, кто и зачем вложил в их руки автоматы, за какое дело они отдают свои жизни, в чье теперь небо смотрят их безжизненные, остановившиеся глаза…
Самые худшие опасения по возможным вариантам развития событий в Афганистане и вокруг него с лихвой оправдались и усиливаются по нарастающей. Уже мало кто критически вспоминает о решении бывшего советского руководства о вводе войск в эту страну в 1979 году.
После падения режима Наджибуллы при активной поддержке прежде всего Вашингтона на афганской земле за короткое время утвердился черный режим талибов с его мракобесием, дикими порядками и античеловеческими взглядами на жизнь. Соединенные Штаты Америки после террористического нападения на страну 11 сентября 2001 г. вмешались во внутренние дела Афганистана и вместе со своими союзниками оккупировали эту страну. Формальный повод-борьба с международным терроризмом. Если Афганистан и являлся источником такого зла, то весь мир знает, что породил, вскормил его именно Вашингтон.
Точнее сказать, американцы воспользовались ситуацией и расширили свое влияние на обширный регион. Более того, Вашингтон создал военные базы на территории почти всех бывших советских союзных республик, что совсем недавно не могло присниться даже в кошмарном сне. Есть все основания полагать, что это надолго, поскольку отвечает долгосрочным американским интересам в их противоборстве с Россией и Китаем. Вместо огромного региона, еще совсем недавно относительно стабильного, Москва получила в лице Афганистана и бывшей советской Средней Азии весьма взрывоопасную ситуацию, с опасным накалом обстановки, который к тому же еще не достиг своего апогея.
Что ж, «демократы» могут с полным основанием занести и это в свой «актив».
