ГЛАВА 18
Сквозь поток отступающих немцев — грязных, небритых, оборванных — непрерывно сигналя, пробирался штабной вездеход с открытым верхом. За рулем сидел Рихард, рядом с ним — Манфред, на заднем сиденье среди чемоданов дремал Крейзис. Рихард — взмокший от напряжения, остервенело крутил баранку, лавируя в густой толпе.
— Удивительно все взаимосвязано в этом мире, — неожиданно проснулся Крейзис. — Не выиграл бы я у Брюгге ящик коньяка, не налакался бы как свинья Спрудж… Не налакался бы Спрудж, не отправился бы к своей навозной Валькирии… Кстати, Маутнер напрасно ее расстрелял — при чем тут она? Так вот, не пошел бы к ней Спрудж — и она была бы цела, и он не попал бы в лапы к русским. Вы же не думаете, что он там умирал с именем фюрера на устах, унося в могилу военные тайны. Рихард! Ты следишь за ходом рассуждений? Не надрался бы Спрудж как свинья, не было бы русского наступления.
— При чем тут Спрудж? — поморщился — как от зубной боли — Зингрубер. — Тоже мне знаток военных тайн!
— Вы уверены? — недоверчиво прищурился Освальд. — Что ж, дай-то бог. А что, господин майор, там у нас ничего не осталось?
Зингрубер наклонился, поднял бутылку, не оборачиваясь, подал ее Крейзису. Тот поспешно откупорил ее и надолго приложился к горлышку.
— По-моему, Спрудж может быть спокоен, — недовольно проворчал Рихард. — У него остался достойный преемник.
— А что — Спрудж? — Освальд наконец отлепился от бутылки. Может, он и не так уж глуп? Во всяком случае, любой из них, — он небрежно махнул рукой в сторону отступающих, — не прочь был бы оказаться на его месте.
— Веди поаккуратнее, — посоветовал Манфред. — При отступлении солдаты всегда немного нервничают. Если заденешь, могут не понять. А вам, — он неожиданно обернулся к Крейзису, — если вы не хотите составить им компанию, советую попридержать язык.
В этом момент Рихард повернул направо, на проселочную дорогу, и дал полный газ. Некоторое время ехали молча, занятые своими мыслями. Первым опомнился Зингрубер. Он удивленно покрутил головой, с недоумением уставился на водителя:
— Ты не сбился с дороги? Я не вижу наших войск.
Рихард, будто не слыша вопроса, гнал машину на огромной скорости.
— Мне кажется, мы заблудились, — повторил Манфред.
— Не волнуйся, небольшой крюк — и мы будем в голове колонны, — успокоил его Рихард.
— Что значит небольшой? Куда ты едешь?
— Я должен кое-что взять из дому.
— Что взять? Из какого дома? — наконец сообразил немец, — А ну, дай мне руль.
— Я должен кое-что взять, — упрямо повторил Рихард.
— Взять надо все, — пьяно икнул Крейзис, ощупывая вокруг себя чемоданы. — Господа, не помните, сколько до войны стоил фунт золота в долларах?
— Заткнись ты со своим золотом! — осатанел Манфред. — У вас там столько же золота, сколько искусственных зубов. — Снова обернулся к Рихарду: — Куда тебя несет? Ты собираешься рисковать головой?
— Я должен кое-что взять, — словно в бреду, твердил одно и то же Лосберг.
Дом Озолса сотрясался от близкой артиллерийской канонады. Визгливо дребезжали стекла. Хозяин с перекошенным от страха лицом, в брезентовой куртке с капюшоном бестолково метался по комнате, швыряя в огромный чемодан все, что попадало под руку. При этом он поглядывал на сундучок, стоявший рядом.
Снаряд рванул так близко, что дом содрогнулся до основания. Посыпалась штукатурка, послышался испуганный плач ребенка, Озолс втянул голову в плечи, ссутулился, мелко перекрестился:
— О, господи!.. — и бросился в комнату дочери. —
Марта сидела у кроватки сына, гладила его по голове, успокаивала. Она строго взглянула на отца, приложила палец к губам. Озолс обмяк и, стараясь не стучать протезом, подошел поближе, грустно посмотрел на внука — его глаза увлажнились, губы нервно задергались. Нагнувшись, почти не дыша, он взял ладонь ребенка, поцеловал. Эдгар капризно надул губы, выдернул руку.
— Что же ты со мной делаешь, доченька? Куда же я один?
Лицо Марты было мраморно бледным, но голос звучал спокойно, размеренно.
— Мы уже все обговорили, отец. Я никуда не поеду.
— Господи! — Озолс рывком придвинул стул, неловко присел на него, вытянув неживую ногу, и заплакал. — Вот тебе и забота на старости лет. Бросаешь, как собаку. Ты хоть подумала, как я там буду без тебя, без него…
Марта молчала. Старик смахнул слезу, обреченно вздохнул:
— Ох, горе, горе…
В окно нетерпеливо постучали. Якоб встрепенулся, закричал:
— Сейчас мы, сейчас. — Он бросился было в другую комнату, схватил сундучок и тут же вернулся. — Доченька, родная, господом богом тебя заклинаю — уедем отсюда. Не обо мне, так о себе, о нем подумай. Все прахом идет, все. Если и уцелеете в этой каше — разве тебе простят? Все припомнят — и меня, старосту, и благоверного твоего, муженька… Добра не жди. Никакой Банга не выручит. Уедем, пока не поздно. Руки, голова при мне, да и здесь еще не пусто, — он похлопал по сундучку. — Устроимся где-нибудь в тихом местечке, домишко поставим, внука на ноги поднимем, выучим…
— Нет, отец, нет. Меня уже обучили — раз и навсегда. Тихое место… Где ты его собираешься искать, в Германии?
— Какая разница — в Германии, не в Германии, — крикнул он. — Сейчас важно отсюда выбраться, а там…
— Ты опоздаешь, отец. Они ждать не будут. Тебе, действительно, нельзя здесь оставаться.
— Эх, дочка, дочка…
Судорога скривила лицо Озолса. Он шагнул было к Марте, протянул вперед руки, но в это время за окном раздался шум подъезжающего автомобиля. Старик удивленно посмотрел в окно и увидел выходящего из машины Лосберга.
— Рихард! — сдавленно крикнул Озолс и бросился к выходу.
Петерис, увязывавший на телеге укрытую брезентом кладь, с удивлением поглядел на выскочившего из автомобиля мужа хозяйки, равнодушно поздоровался.
— Уже собрались? — не отвечая на приветствие, торопливо спросил тот.
Петерис посмотрел на него исподлобья, завязал последний узел, неопределенно ответил:
— Кто собрался, а кто и нет. — И покосился на спутников Рихарда.
Озолса и Марту Лосберг увидел в прихожей. Как он ни стирался напустить на себя равнодушный вид, как ни контролировал свою волю, голос предательски выдал волнение. Неужели эта женщина всегда будет иметь над ним такую власть?
— Хорошо, что вы уже собрались. Где Эдгар?
— Спит, — сухо ответила Марта.
— Поднимай быстрее. — И обернулся к Озолсу.
— На лошади далеко не уедете. Они ближе, чем вы думаете.
— Понимаете, Рихард… — замялся Якоб. — Тут такое дело… Собственно, еду я один.
— Как? — изумленно воскликнул Рихард. — Ты остаешься?
Марта не ответила.
— Та-ак, понятно, — тихо, со злостью процедил Лосберг.
И вдруг — будто у него сдернули кожу с зажившей раны, обнажили голый нерв.
— Его ждешь? На него надеешься? Ради него ты разбила нашу семью, ради него ты хочешь погубить и себя, и ребенка?
— Ты прекрасно знаешь, что семьи у нас никогда не было. А что касается ребенка, то тебе ли говорить?
Нерв дернулся — кто-то провел по нему безжалостной рукой.
— Вот как? Когда я подбирал тебя из грязи, как подметку, ты разговаривала другим тоном. А сейчас… — И вдруг, потеряв над собой контроль, истерично закричал: — Идиотка! Думаешь, Артур спасет тебя? Ни черта подобного. На тебе же клеймо — на всю жизнь. Ты моя жена.
— Бывшая! — сорвалась на крик Марта.
— Для меня, а не для них. И, между прочим, не забудь про отца. — Рихард ткнул пальцем в перепуганного Озолса. — Уж от него ты никак не открестишься. Подтвердите, господин староста.
— Я говорил, я просил… — слезливо забубнил старик.
— Подумай о ребенке. Кем он вырастет при них?
— Уезжай, Рихард, — блеклым, не окрашенным никакими эмоциями голосом ответила Марта.
Он долго и пристально смотрел ей в глаза, сокрушенно вздохнул:
— Ты об этом очень пожалеешь, но будет поздно.
— Господи, что это там?.. — засуетился Якоб.
Во дворе немецкие солдаты — усталые, хмурые, запыленные фронтовики — окружили готовую к отъезду подводу.
— Лошадь не моя, — объяснял лейтенанту Петерис. — Говорите с хозяином. Он там, в доме.
— Какие разговоры — русские в двух километрах, — раздраженно бросил лейтенант. — А у нас раненые. — И приказал солдатам: — Разгружайте!
Те расторопно принялись выполнять приказание. С телеги полетели ящики, мешки, чемоданы.
— Боже, что они делают?! — крикнул в ужасе Озолс, пробираясь к подводе. — Господин офицер, я староста этого поселка, и я тоже эвакуируюсь.
Волоча хромую ногу, он кинулся к солдатам, пытаясь преградить им дорогу. Но те молча оттолкнули его и продолжали свое дело.
— Рихард! — завопил старик. — Что же вы стоите?
Лосберг недовольно посмотрел на неугомонного тестя, секунду-другую подумал, направился к своей машине.
— Манфред, — с наигранным спокойствием начал он, — придется тебе в своем мундире сказать пару слов этому ретивому лейтенанту. Неудобно, все-таки тесть…
— В моем мундире? — холодно усмехнулся Манфред. — Этим психопатам из окопов? Нет уж, спасибо.
— Минуточку, — поднялся со своего сиденья Крейзис. — В таких делах надо с тонкой душой. Это я вам как юрист говорю.
Он хитро улыбнулся, пересчитал пальцем солдат, раскрыл один из чемоданов и, зажав что-то в кулаке, самоуверенно, слегка шатаясь, двинулся к подводе. Рихард удивленно смотрел ему вслед.
— Послушайте, лейтенант, — солидно начал Крейзис, — есть приемлемая основа для примирения сторон. Вы этому старику лошадь, я вам…
— Что? — изумленно обернулся к нему офицер.
Крейзис покровительственно осклабился, разжал кулак: на ладони лежали золотые кольца.
— Что это? — растерялся лейтенант — он, видимо, не верил своим глазам.
— Золото. Самой высшей пробы, — деловито объяснил Крейзис. И, заметив странно неподвижный взгляд немца, торопливо добавил. — Ну хорошо, сейчас принесу еще. Договорились?
Офицер наконец осмыслил предложение, проглотил комок и вдруг с ненавистью ударил Освальда в челюсть. Крейзис мешком отлетел в сторону, тут же проворно вскочил — из рассеченной губы потекла кровь. Золото валялось у его ног. Один из солдат не выдержал, нагнулся, взял одно из колец, внимательно разглядел, даже попробовал на зуб, презрительно усмехнулся:
— Фальшивка… Сволочь…
Лейтенант дрожащей рукой расстегнул кобуру. Его ненавидящий взгляд не предвещал ничего хорошего — Манфред невольно потянулся к автомату. Кровавая стычка, казалось, была неминуема. Но в это время где-то совсем рядом послышался рокот танковых моторов. Солдаты бросились врассыпную, Крейзиса какая-то невидимая сила швырнула в машину. Не стал искушать судьбу и Рихард. Один Озолс замешкался и обескураженно топтался на месте как же можно уехать, не попрощавшись с дочерью, без сундучка… Оттолкнув Рихарда, Манфред схватил руль и, рванув с места, перевалил автомобиль через канаву и погнал к лесу. Минуту спустя машина уже петляла между деревьями, подпрыгивая на корнях, едва не задевая стволы, потом выскочила на узкую лесную дорожку.
— Куда же вы? А я?..
Озолс беспомощно оглянулся на Марту, заковылял было вслед за уехавшим зятем, но скоро понял тщетность своих намерений и безвольно остановился посреди дороги. Он не стыдился своего отчаяния, не вытирал слез, которые ручьями стекали по его небритому, грязному лицу.
— Будьте вы все прокляты! — беззвучно шептали его губы. — Будьте прокляты!
Барон фон Штальберг — холеное, породистое лицо, старопрусская выправка, дорожный костюм в английском вкусе — вошел в гостиную и с неудовольствием огляделся. В доме — этой чопорной цитадели прусского аристократизма — творилось черт знает что. Снятые со стен картины штабелями громоздились вперемешку с какими-то ящиками, корзинами. Повсюду — на столах, на диванах — возвышались груды фарфора, хрусталя, пол был усыпан стружкой, обрывками бумаги, клоками ваты.
Но самое ужасное — это пленные девки. В своих грубых башмаках они толклись на узорчатом паркете, хватали грязными заскорузлыми руками тончайшие, прозрачные на просвет чашки с танцующими пастушками, причиняя барону почти физические страдания. В одинаковых серых куртках, с одинаково серыми, изможденными лицами, женщины были так странно похожи одна на другую, что среди них не сразу можно было признать Бируту.
Под присмотром сухопарой, жилистой экономки — настоящего фельдфебеля в юбке — женщины спешно упаковывали хозяйское добро. Складывали в ящики со стружкой обернутую в вату посуду, сворачивали и зашивали в чехлы гобелены. Брезгливо отворачиваясь, барон поспешно прошел через зал к выходу.
У подъезда, возле вместительного черного лимузина, дюжий шофер выстраивал чемоданы, рядом суетился, усаживая в авто баронессу, какой-то плюгавый человечишко во френче, напоминавшем не то мундир, не то ливрею.
— Брандис! — окликнул его Штальберг.
— Слушаю, господин барон. — Человечишко угодливо ощерился — это был гнилозубый капрал-коротышка — «приятель» Артура Банги по довоенной казарме.
— Извольте проследить, Брандис, — Штальберга отличала отрывистая, лающая манера говорить. — Чтобы все было упаковано и сложено. До последней мелочи. Грузовики будут здесь завтра. Утром, в десять. Ноль-ноль.
— В десять? — ужаснулся Брандис. — Но, господин барон, как бы не опоздать.
— Не рассуждать! Особое внимание обратите на упаковку мехов. Ковров. Гобеленов. Список у вас?
— Так точно, господин барон. — Капрал торопливо вытащил из кармана объемистый блокнот.
— Проверяйте каждый ящик. Каждую корзину. Каждый тюк. Смотрите, чтобы эти коровы… Не забыли. Не сломали. Не украли. Не разбили. Не испортили. Отвечаете головой.
— Вольфи! — крикнула из машины баронесса. — Меня очень беспокоит фарфор.
— Библиотеку погрузите в крытый фургон…
— Как, и библиотеку? — взмолился Брандис. — Но, господин барон, когда же я все это успею?
— Слушайте, Брандис, — неожиданно застрочил Штальберг. — Я избавил вас от окопов и взял управляющим не за тем, чтобы вы задавали мне идиотские вопросы. Я надеялся, что в вашей клоунской армии вас научили командовать хотя бы бабами. Вы в состоянии заставить этих свиней хоть раз как следует потрудиться? Или умеете только таскать их к себе в постель?
Брандис виновато потупился.
— Лошадей сами погрузите — лично. На борт поднимете — лично. Проверите коновязь — лично. Решетки запрете — лично. И поедете с ними — лично. Но не в кабине…
— Вольфи, почему ты не скажешь ему о фарфоре?
— Но не в кабине, — даже не обернувшись к жене, продолжал Штальберг. — А в кузове. Не дай бог, с Пилигримом, или с Эфиопом, или с Констеблем что-то случится в дороге.
— Не извольте беспокоиться, господин барон.
— Беспокоиться? Мне? С какой стати? — высокомерно отрезал барон. — Это вам надо беспокоиться. За свою шкуру.
К машине подошла надменного вида девица с черной лохматой собачонкой на руках.
— Я не понимаю, папа, к чему такая спешка? Мы нарушаем Ральфу весь режим.
— Садись, Эльза, — приказал барон. — Слухи о русском прорыве… Уверен, сильно преувеличены. Но мой девиз — предусмотрительность, благоразумие и осторожность. Кроме того…
Он вдруг замолчал, прислушался — из раскрытого окна гостиной донеслись громкие крики, звон разбитого стекла, ругань, звуки пощечин.
— Что такое? — обернулся он к Брандису. — Узнать.
— Вольфи, — высунулась баронесса. — Это фарфор. Я чувствовала, я говорила… Боже, я не вынесу этой пытки.
Брандис стремглав бросился в дом.
— Мерзавка, грязная скотина! — экономка хлестала Бируту по щекам. — Ты нарочно разбила, гадина? Получай, получай…
Брандис обомлел — на полу, у ног девушки, лежали осколки самой дорогой, самой любимой хозяйкиной вазы, вывезенной когда-то Штальбергом из Китая.
— Прекратите! — приказал он экономке, испуганно оглянувшись в сторону окна. — Немедленно прекратите крик, фрау Кноблох… И не пачкайте об нее руки. С этими тварями не так расправляются.
Он подошел к полумертвой от страха девушке, вприщур оглядел с головы до ног, процедил злорадно:
— Ну что, недотрога? Нашкодила? Вот теперь мы с тобой и потолкуем. Посмотрим, что ты запоешь. — И гаркнул: — Марш в барак! Живо…
— Ну, что там? — нервно спросил барон, когда Брандис вернулся.
— Все в порядке, господин барон. Экономка нервничает, что эти свиньи медленно работают.
— Но я слышала звон стекла, — сказала баронесса.
— А-а… Они нечаянно выбили стекло в столовой.
— Вот видишь, Люция, — Обернулся барон к супруге. — Ты напрасно нервничаешь. — Он хлопнул дверцей и сказал Брандису уже из окна: — Жду вас в Танненбурге. Завтра.
— Господин барон, одну секунду, — вспомнил вдруг Брандис: — А как мне быть с этими? Ну, с ними… — кивнул он в сторону окна. — Куда мне их?
— Это меня не касается, — отмахнулся барон. — Куда хотите, туда и девайте…
— Но, господин барон, если их оставить здесь…
В ответ лишь взревел мотор, и машина отъехала, обдав Брандиса облаком выхлопных газов.
— Бирута Спуре, к управляющему! — открыв дверь в барак, крикнул охранник — пожилой немец в штатском с автоматом в руках.
Девушка вздрогнула, села на нарах. Испуганно оглянулась, словно ища у кого-то защиты. В тускло освещенном бараке спали под серыми одеялами сморенные работой женщины.
— Ну, что ты там копаешься? Я тебя еще ждать должен? — прикрикнул охранник.
Она медленно поднялась.
— Бирута, слышишь? — схватив ее за руку, зашептала соседка. — Постарайся его задобрить… Что уж теперь? Не упирайся, прошу тебя. А то будет, как с той полькой, с Зосей. Помнишь?
Бледное, без кровинки лицо девушки застыло гипсовой маской; ничего не ответив, ссутулившись, она пошла к выходу. .
Брандис ожидал в гостиной.
— А, недотрога… Ну-ка, ну-ка, иди сюда.
С загадочной ухмылкой управляющий смотрел, как медленно, обреченно приближалась к нему работница. Не в силах сдержать нетерпение, он схватил ее за руку, рывком поволок за собой по лестнице на антресоли и, распахнув ногой дверь, втолкнул в комнату. Это была спальня баронессы — роскошная, обставленная в восточном вкусе комната, с широченной, как палуба, кроватью.
— Раздевайся… — все с той же затаенной улыбкой тихо сказал управляющий.
Бирута затравленно озиралась, прижав руки к груди.
— Ну быстрей же!
Она не шевельнулась.
— Ну! — хищно ощерился Брандис. — Долго тебе повторять? — и выхватил из кармана пистолет.
Самодовольно пристукивая носком сапога по паркету, он внимательно наблюдал, как к ногам девушки падают куртка, юбка, грубая рубашка…
— Башмаки!
Ноги Бируты медленно ступили из тяжелых ботинок на пушистый ворс ковра. Брандис пинком отшвырнул в угол кучу тряпья, прошел мимо невольницы и распахнул полированную дверь гардероба — шкаф был битком набит изысканными нарядами.
— А теперь одевайся, — торжествующе приказал Брандис, пряча пистолет. — Ну! Что вылупилась? Долго будешь голой задницей светить? — Он захохотал и, схватив с вешалки первое подвернувшееся платье, швырнул ей. — Не нравится, выбирай другое.
К ногам оторопевшей и ничего не понимающей Бируты летели бархат, шелка, меха, кружева.
— Хватай, недотрога, пользуйся, наряжайся, напяливай хоть все сразу. Брандис тебе дарит. Все — твое.
Стол, сервированный в кабинете барона, ломился от яств и бутылок, фарфора и хрусталя.
— Все твое, недотрога, — в экстазе вопил уже основательно подвыпивший Брандис, наполняя огромные фужеры французским коньяком. — А? Ты сидела когда-нибудь за таким столом? Могла мечтать?
Обряженная в роскошное вечернее платье, укутанная в дорогие меха, Бирута застыла, словно изваяние, и ни к чему не притрагивалась. Но Брандис этого не замечал, Его так и распирало от самодовольства.
— Небось, перетрусила, когда сюда шла? — подмигнул он. — Думала — ну, сейчас мне капут. Сдрейфила, признавайся?
Управляющий опрокинул прямо в глотку бокал коньяка и продолжал с пьяной откровенностью:
— А мне наплевать ка ихний фарфор. Хоть все переколоти к чертовой матери. — Он размахнулся и со всей силой хватил бокал об пол. — «Жду в Танненбурге», — передразнил барона. — Как же, нашел дурака. Так я тебе и бросился в Танненбург. С твоими жеребцами в кузове… Нет уж, господин барон, откатались вы на своих жеребцах, теперь моя очередь.
Брандис налил себе еще, но пить не стал. Наклонился к Бируте через стол, заговорил громким шепотом:
— А знаешь, недотрога, почему я позвал тебя сегодня? — Он похотливо подмигнул. — Ты думаешь, мне только это и нужно? — Долго сверлил ее взглядом, неожиданно заржал: — Я помню, как ты меня съездила по физиономии, не побоялась. Думаешь, я не мог тогда пристрелить тебя, как ту польку? Раз плюнуть. Но… — Он опустил глаза, облизнул пересохшие губы. — Ты хорошая баба, недотрога. И ты мне нравишься. — Брандис шумно вздохнул, потом с облегчением глотнул коньяку. — И по крови родная. Ты не гляди на меня, что Брандис вроде как на побегушках у барона. Брандису палец в рот не клади. Брандис не промахнется.
Он рванулся куда-то под стол и, выудив оттуда саквояж, щелкнул замком. Саквояж был туго набит деньгами и драгоценностями.
— Думаешь, Брандис с пустыми карманами? Как бы не так. Брандис зря времени не терял. Махнем с тобой, недотрога… Гори они огнем — немцы, русские… Куда-нибудь за океан или к англичанам. Ох, и гульнем с тобой, недотрога, ох, и гульнем…
Управляющий небрежно бросил саквояж под стол и опять налил коньяк.
— Ну что, недотрога? — хохотнул он. — По последней и, как говорится, за свадебку?
Он залпом осушил свой бокал, перевел дыхание, поднялся и, пошатываясь, направился к Бируте. Девушка незаметно придвинула поближе серебряный столовый нож.
— Ну же, цыпленочек… Иди за своим петушком. Цып-цып-цып… Ко-ко-ко…
В это время на лестнице раздались чьи-то шаги, послышались раздраженные мужские голоса, дверь распахнулась, и в комнату вошли два офицера — вид их был страшен: заросшие, забрызганные грязью, с воспаленными безумными глазами; у обоих — осунувшиеся от изнеможения лица. Вошедшие едва держались на ногах, и от них за версту разило порохом, сырой землей и тленом. У одного белела на голове грязная повязка с засохшими пятнами крови, у другого рука висела на перевязи. Они недоуменно, как бы соображая, не мерещится ли им, уставились на пиршественный стол, с еще большим удивлением оглядели красивую женщину в шикарном вечернем туалете. Наконец, обратили свой взор на Брандиса:
— С кем имеем честь? — глухо спросил офицер с забинтованной головой.
Брандис, заметно побледневший и съежившийся прямо на глазах, вытянулся в струнку, подобострастно, скороговоркой выпалил:
— Управляющий господина барона фон Штальберга. — Замялся, испуганно посмотрел на Бируту. — А это моя супруга.
Бирута вздрогнула — ей показалось, что она ослышалась. Но офицеры ничего не заметили. Превозмогая смертельную усталость, они изобразили на лицах почтение и даже попытались щелкнуть каблуками.
— Скажите, мы можем видеть господина барона? — спросил офицер с рукой на перевязи.
— К сожалению… Господин барон сегодня утром отбыл в Танненбург.
— Вот как… Печально.
Бирута постепенно приходила в себя: ее лицо порозовело, в глазах появились живые искорки. Она внимательней прислушалась к разговору, осторожно огляделась — ей вдруг пришла в голову отчаянная мысль: а почему бы, действительно, не попытать счастья? И откуда только взявшимся беззаботным тоном предложила:
— Присаживайтесь, господа. Выпейте с нами бокал вина, отдохните. Сейчас прикажу подать чистые приборы.
Брандис оторопел от неожиданности. Его маленькие испуганные глазки беспомощно заметались из стороны в сторону. Офицеры удивленно переглянулись — как Бирута ни старалась, скрыть акцент она не могла — однорукий что-то вполголоса буркнул своему товарищу. Но девушка, не теряя самообладания и не давая им опомниться, не спеша, вышла из комнаты. Брандис хотел было двинуться вслед за ней, пробурчав что-то невнятное в оправдание, но тот, что был с забинтованной головой — офицеры уже сидели за столом и руками хватали с тарелок куски мяса, колбасу, — спросил:
— А скажите, господин управляющий, у вас какого-нибудь транспорта не найдется? Автомобили, тракторы…
— Грузовики прибудут завтра утром.
— Завтра? — офицеры вновь переглянулись. — Ну а лошади у вас хотя бы есть?
— Лошади? — замялся Брандис. — Видите ли… Как вам сказать? И да, и нет. В общем-то есть, но какие… Высший класс, выездка, дерби, ипподромные скачки…
— Скачки? — невесело усмехнулся однорукий. — Боюсь, в этом им с нами уже не сравняться. — Он подхватил жирными пальцами большой кусок ветчины и отправил его в рот. — Придется познакомить ваших питомцев с более прозаическими задачами. Телеги, надеюсь, найдутся?
Брандис испуганно выпучил глаза:
— Извините, но как же можно? Господин барон…
— Вы хотите сказать, господин барон предпочел бы, чтоб его лошади достались русским?
Брандис побледнел:
— Вы считаете…
— Я давно уже ничего не считаю, господин управляющий. Разумеется, кроме трупов и километров — от Москвы до фатерланда.
— Но ведь это, господа… — у Брандиса задрожали губы.
— Неужели вам еще не ясно? — раздраженно спрос офицер с забинтованной головой. — Русские будут здесь с минуты на минуту.
— Простите, я совсем не о том, — взмолился коротышка. Но это же выходит, что все имущество господина барона…
— Как и все имущество великой Германии, — не сводя с него воспаленного взгляда, бросил однорукий. — Вас это не беспокоит, господин управляющий? Вы-то кто по национальности?
Брандис смутился, словно его поймали на чем-то очень неприличном, едва слышно пролепетал:
— Латыш.
— Ну, что я тебе говорил? — однорукий победно взглянул на товарища. — Я по ней сразу понял — типичный акцент. Ну, так что же вас беспокоит?
— Мне поручено господином бароном…
— Ах, это… Ничего не поделаешь — завтра здесь уже будут пировать иваны. Так что, если вас не устраивает перспектива скорой встречи с ними, выводите скакунов, выкатывайте телеги. Парочку самых резвых прикажите оседлать. Господину барону передайте наши искренние соболезнования.
— Эрвин, — недовольно поморщился второй немец.
— Ладно, не буду. Но где же ваша супруга?
Брандис, давно ожидавший этого вопроса, — теперь у него не было никаких сомнений, что Бирута сбежала, — неуклюже переступил с ноги на ногу, виновато шмыгнул носом:
— Сам не пойму. Сейчас гляну. — Он схватил с пола свой саквояж и направился было к выходу, но офицеры тоже поднялись.
— Пойдемте вместе, — сказал тот, кого звали Эрвином. — Нам тоже недосуг здесь рассиживаться. — Залпом осушил бокал, вытер о салфетку пальцы, с сожалением посмотрел на оставляемые яства, неожиданно спросил: — Это действительно ваша жена, господин управляющий?
Брандис смешался под его тяжелым, испытующим взглядом, попытался увернуться:
— Видите ли… Собственно…
— Я так и думал, — на губах немца появилась торжествующая ухмылка. — Ты обратил внимание, Вилли, на ее руки?
Вилли не ответил, лишь мотнул забинтованной головой — они уже спускались по лестнице.
— Вы не очень внимательны к своей невесте, господин управляющий. Разве можно допускать, чтобы у любимой женщины были такие руки? — И вдруг, понизив голос, спросил: — Откуда эта девка?
Брандис споткнулся и чуть не свалился с лестницы.
— Видите ли… — залепетал он. — Собственно…
— Я спрашиваю, откуда эта девка? — Эрвин посмотрел на Брандиса так выразительно, что у того сразу отпало желание лгать и изворачиваться.
— В поместье восемнадцать женщин из присоединенных территорий, — плаксиво признался он. — Я конечно, понимаю… Но это была только шутка. Я никак не предполагал…
— Чего именно вы не предполагали? Встретиться с нами, или то, что она сбежит от вас?
Брандис не ответил.
— А вы знаете, что вам полагается за подобные штучки?
Тревожная апрельская ночь, терпко пахнущая нарождающейся весной, смрадом пожарищ и порохом, показалась Брандису еще чернее. Но за него неожиданно вступился Вилли. Вернее, не вступился, а брезгливо попросил:
— Оставь его в покое, Эрвин. Нам надо спешить.
— В покое… — Эрвин ощерился в злой гримасе.
— Где лошади? — не давая распалиться товарищу, спросил Вилли.
— Там, — Брандис показал дрожащей рукой на конюшню, маячившую темной громадой в конце усадьбы. Не выдержал, спросил: — А что мне делать с девками?
— С девками? — окончательно вышел из себя Эрвин. — До этого вам консультация не требовалась?
— Эрвин… — нетерпеливо, с досадой цыкнул на него Вилли. — Займись делом.
— Ефрейтор Вульф, — крикнул кому-то в темноту однорукий, — выдайте этому господину канистру бензина. — Даже в темноте было видно, какой ненавистью пылают его глаза.
Брандису стало невыносимо душно. Он с ужасом посмотрел ка канистру, брошенную к его ногам, провел ладонью по взмокшему лбу, хрипло спросил:
— Вы хотите, чтобы это сделал я?
— А вы полагаете, что за вами должны подчищать другие?
— Нет, зачем же… Я могу…
Не оставляя саквояжа, он подхватил в другую руку канистру с бензином и бросился к бараку. Управляющий спешил, ломал ногти, обливался вонючей жидкостью, то и дело краем глаза подглядывая в сторону конюшни, где выводили и запрягали лошадей — только бы успеть, только бы не бросили одного посреди этой страшной апрельской ночи. Он почти не думал о неблагодарной землячке, которая сбежала от него таким наглым образом и чуть не поставила его под пулю. Впрочем, и сейчас было неясно, чем все это кончится.
А Бирута, действительно, сбежала. Выйдя в гостиную, она едва ли верила в удачу. Постояла-над ящиками с упакованной посудой, прислушалась к доносившимся из-за неплотно прикрытой двери голосам — вроде бы ничего страшного не случилось, во всяком случае, за нею пока не бросились вдогонку. Сердце учащенно заколотилось — надо было решаться. На цыпочках, девушка быстро и неслышно пошла к выходу. Набрала в легкие побольше воздуха, стиснула кулаки, ступила на лестницу.
У входа ей преградил было дорогу охранник в штатском, но, увидев, что это важная дама в длинном вечернем платье, в мехах, почтительно и недоуменно отступил. Не глядя на него, Бирута степенно проследовала мимо, спустилась по лестнице в сад, медленно пошла по аллее. Охранник, почувствовав все-таки что-то неладное, забеспокоился:
— Одну минутку, фрау! — Его каблуки застучали по каменным ступеням лестницы.
Бирута поняла, что медлить больше нельзя ни секунды. Подхватив узкое, неудобное платье, она бросилась прямо через газон в спасительную темноту сада. Пригибаясь под деревьями, не замечая хлеставших по лицу ветвей, она добежала до ограды, лихорадочно зашарила пальцами по решетке: где-то здесь — она это хорошо помнила — была довольно большая дыра. Отыскала ее, выбралась наружу, зацепившись в последний момент за что-то острое, разорвав платье, оказалась на свободе и, что было духу, помчалась к лесу. Охранник, замешавшийся вначале и потерявший ее на некоторое время из виду, поднял автомат, хотел было пальнуть вдогонку, но в последний момент раздумал: черт ее знает, кто она такая. Еще неприятностей не оберешься.
Она бежала лесом, сама не зная куда. Продиралась сквозь заросли, спотыкалась о корни, падала, поднималась, снова бежала. И вдруг острый луч света ударил ей в лицо.
— Стой!
Бирута метнулась назад, но чьи-то руки крепко схватили ее. Кто-то обвел фонариком платье, болтавшуюся на плечах меховую накидку — беглянка и сама не могла бы объяснить, каким чудом та сохранилась на ее плечах — удивленно присвистнул:
— Вот это краля. Братцы, Ева Браун! А ну-ка, Лаукманис, потолкуй с ней по-немецки. Может, и Гитлер где-нибудь неподалеку?
Но «Ева Браун» повела себя странно: не царапалась, не кусалась, не молила о пощаде. Она неожиданно бросилась Лаукманису на грудь и, тычась в его лицо мокрыми от слез губами, задыхаясь от волнения, по-латышски, горячо затараторила:
— Братики… родные… там… скорее… родные… наконец-то…
— Товарищ майор, языка привели, — загадочно ухмыльнувшись, доложил Круминьш, подходя со своими разведчиками к укрытому в кустах «студебекеру».
— Какого языка? — высовываясь из кабины, нахмурился Артур. — На кой ляд он мне сдался? Я вам что приказывал?
— Да вы поглядите, товарищ майор. Язык-то… Он не совсем того… Сам на нас выскочил. Не прошли и трехсот метров, как вот… Чудо в решете. — Круминьш обернулся и, словно фокусник, выдернул из темноты женщину в шикарном вечернем платье. — Ребята сомневаются — уж не Ева ли Браун?
— Я к ней, товарищ майор, по-немецки, а она мне по-латышски, — радостно поддержал старшину Лаукманис.
— По-латышски? — удивленно переспросил Артур, открывая дверцу и спрыгивая на землю. — Они теперь все латышки, польки, француженки… — И спросил неприязненно: — Кто такая? Что вам понадобилось ночью в лесу?
Банга скользнул лучом фонарика по лицу задержанной и оцепенел от изумления: он узнал Бируту.
Женщины спали, не подозревая о своей страшной участи. Одна из невольниц — та, которая напутствовал Бируту, — сонно подняла голову, удивленно поглядела па залитые золотистым светом окна, забранные в решетку, протерла глаза и вдруг закричала — пронзительно и дико. Ее подруги повскакивали с нар, заметались с воплями по бараку — в ужасе бились в дверь, бросались к окнам, но все было сделано по-немецки холодно, расчетливо и надежно.
Дело можно было считать завершенным. Брандис пинком отбросил пустую канистру, тщательно вытер руки носовым платком, брезгливо кинул его в сторону и заторопился к подводам — теперь он был уверен: немцы оценят его рвение.
Вот тут-то и швырнул первую гранату Круминьш — она с оглушительным треском рванула в самой гуще солдат. За первой полетела вторая, третья, еще и еще… Поднялась паника — захрапели, поднялись на дыбы лошади, заметались в поисках спасения солдаты. Но куда бы они ни бросались, всюду их встречала свинцовая смерть. Сообразив, что они окружены, оставшиеся в живых подняли руки. Со всеми вместе стоял на коленях посреди двора и Брандис. С перекошенным от ужаса лицом, он одной рукой прижимал к груди заветный саквояж, другую тянул вверх, как бы защищаясь от неминуемого возмездия.
— За мной! — Артур бросился к горящему бараку.
В мгновение разведчики вышибли дверь.
— Где вы тут? — крикнул Артур. — Выходите!
Женщины выбегали из клубящегося дымом барака, жадно хватали воздух и, еще не очень веря в реальность происходящего, растерянно таращились на разведчиков. Затем кто-то из них радостно вскрикнул, и вскоре все они обнимали своих спасителей, плакали, смеялись, целовали их.
— Товарищ майор! — подбежал к Артуру Круминьш. Его трясло. — По справедливости, надо бы… — он кивнул в сторону сгрудившихся с поднятыми руками немцев. — Сами придумали, сами пусть и погреются. Ведь это же…
— Ты что, старшина? — сурово оборвал Банга. — Забыл, что у тебя на пилотке? Уж от кого, от кого, а от тебя, Круминьш, не ожидал. Загони их в конюшню и обеспечь охрану до подхода наших. Понял? И смотри, не дай бог…
— Товарищ майор, тут еще земляк объявился. — Лаукманис толкнул к нему Брандиса. — Несет, хоть и по-латышски, но что-то несообразное.
— Это он! Он… — вырвалась из темноты Бирута. — Артур, это тот самый. — Ослепленная яростью, она пыталась вырвать у Банги автомат. — Дай мне, миленький, дай… Я сама его…
— Погоди-ка, сестричка, — отстранил ее Артур и пригляделся внимательней. — Господи, помилуй… Коротышка. Не может быть! Вот это встреча… — И продолжал с тихой ненавистью: — А я все гадал — где ж это на нашей латышской земле такую особенную сволочь выискали? Специально в Германию привезли. Чтоб над своими же людьми измываться. Похоже на тебя, коротышка, похоже.
— Господа!.. Товарищи!.. — валялся в ногах Брандис, по-собачьи заглядывал всем в глаза. — Пощадите! Я же не хотел, мне приказывали…
— Пощадить? — Артур пытливым взглядом окинул лица женщин. — Это ты у них проси. Объясни, как ты не хотел, как тебе приказывали. И насиловать, и в огонь загонять… Объясни… и пусть они тебя помилуют. — Банга отвернулся и пошел прочь.
Коротышка с мольбой поднял глаза, пробежал взглядом по суровым, еще более страшным в отблеске пожарища лицам женщин и разведчиков, понял, что их приговор единодушный и обжалованию не подлежит. Пронзительно вскрикнув, управляющий с поразительным проворством вскочил на ноги и бросился к воротам. Кто-то из солдат подставил ногу, и Брандис со всего маху растянулся на земле. Над ним сомкнулась разъяренная группа невольниц. Короткий миг — и тело управляющего поплыло над их головами к пылающему бараку. Гудело и бушевало пламя, пожирая остатки здания, в его отблеске еще ярче сверкали глаза тех, кто мстил за свою поруганную честь и загубленную душу. Мстил за себя и за тех, кто уже никогда не сможет отплатить своему обидчику.
Оцепеневшему от ужаса коротышке показалось, что это не его тащат к огню, а сам огонь — стремительный и неумолимый — клокочущей бездной летит на него. Долгий, истошный, животный вой взвился над пожарищем…
… — С тетей Зентой мы почти все время вместе были, — торопливо рассказывала Бирута стоявшему возле «студебекера» Банге. Разведчики уже устроились в кузове. — И работали вместе, и в бараке лежали рядом. Тяжело было, голодно, многие наши поумирали. А мама твоя — ничего, молодцом держалась. И вдруг ни с того, ни с сего свалилась. Вот тут я испугалась — знаешь ведь, как они с больными. И кто бы ты думал выручил? Озолс. Упросил немцев, чтобы тетю Зенту домой отпустили. Она еще попрощаться вышла, когда нас угоняли. Я ее издалека видела.
— А Марта? — спросил после короткой паузы Артур. — Что с ней, не знаешь?
— Была жива, здорова. Какие-то неприятности с мужем, но толком не знаю. Меня ведь забрали сразу после твоего ухода.
Он обнял ее, притянул к себе. Девушка благодарно уткнулась ему в плечо, тихо заплакала.
— А Лаймон, значит?.. — тоскливо спросила она.
— Да, у меня на руках.
Помолчали.
— Товарищ майор, — деликатно напомнил из кузова Круминьш.
— Все, все, едем, — встрепенулся Банга. Наклонился к Бируте, поцеловал в щеку. — Счастливого возвращения, сестричка. Только смотрите, не торопитесь — охрану я тут оставил, до прихода наших никуда ни шагу. Бывай, теперь уже дома увидимся. — Он вскочил на подножку, махнул ка прощанье рукой. Грузовик сердито фыркнул, но Банга неожиданно застучал ладонью по кабине, весело крикнул Бируте: — Пожалуйста, переоденься, а то тебя действительно можно спутать с Евой Браун!
Звонко щелкнула дверца — «студебекер» умчался в ночь. Банга с удивлением думал о своей судьбе. До чего же она необычна и превратна. Не заприметь его генерал Авдеев, начальник фронтовой разведки — здесь немаловажную роль сыграл Горлов, расписавший Артура в самых превосходных тонах и предложивший забрать его вместе с разведчиками в распоряжение генерала, не попал бы Банга вместе с войсками Черняховского в Восточную Пруссию, не встретил бы ни Бируты, ни Брандиса. А что заготовлено у судьбы дальше?
